Страшнее сказок

Двор у нас большой. И дом, хотя и одноэтажный, тоже большой, длинный. В нём целых пять квартир. Улица тоже немаленькая. Она так и называется – Большая Ивановская. Многоэтажных домов на ней нет. Зато пылищи! Правда, это посередине улицы. А ближе к заборам – трава. Хорошо на ней кувыркаться!

Забор со стороны улицы высоченный, из толстых досок. Пацанам его не перелезть. А ворота... О-о! Танком не пробьёшь! А сверху толстенных дубовых столбов, что не обхватишь, – крыша из до-сок.

Мы с Юркой Козаковым, дружком моим из соседнего двора, видели танки.

За противоположным от улицы забором железнодорожные пути, что ведут на паровозоремонтный завод. Высоченная кирпичная ограда его краснеет сразу за Юркиным домом. Только переходный мост с Холодной горы на нашу улицу отделя­ет их дом от завода.

Там не только паровозы ремонтируют. И танки тоже. Иначе зачем их заво­зить туда?

Мы с Юркой часто подолгу наблюдали за поворотным кругом на путях, что около въезда на завод. Такой большущий, что паровоз вмещается. А поворачивал его один человек. С помощью ворота, как на колодце на нашей улице. Правда, из колодца воду редко доставали. Зачем нужно, когда колонка прямо во дворе.

В одной из квартир нашего дома жила баба Нюся. Никого у неё не было. Зато кошек – целый зоопарк. И белые, и серые, и полосатые. И даже чёрные-пречёрные. И Дружка нашего совсем не боятся...

Дружок ласковый, не злой. Как мы вернулись в Харьков из Чкалова,* он сразу нас всех признал. Меня даже облизал на радостях. И мы с ним сразу подружились.

Ленка – это моя сестра – говорит, что такие чёрные кошки только у ведьм бывают. Она знает. Потому что старше меня на два с половиной года и уже второй класс закончила. Но баба Нюся не злая ведьма.

Ещё Ленка знает много всяких страшных сказок. Когда рассказывает, интересно, прямо мурашки по коже.

А однажды так напугала – два часа не мог разговаривать.

Вечером загулялся до темноты, а когда вошёл в сени, кто-то схватил ме­ня крепко за рукав да как закричит страшным голосом: «Отдай мою руку!» – так я и обо­млел...

После этого стал страшиться темноты.

Пока бегаешь на улице – ничего. А как домой идти – бабушку зову. Вдруг опять кто схватит.

Отец поздно приходит с работы. Он прораб на тракторном заводе. А там, я знаю, тоже танки делают. И потом, он ругает меня, если я ему на что жалуюсь: «Ты уже большой. Обидели, – не хнычь, а дай сдачи!» Мамке всегда некогда. Нас у неё целая орава – пятеро. Да отец с бабушкой. Успей-ка всех обиходить...

И потому нередко вечерами весь двор слышит, как я кричу: «Ба-буш-ка! Ба-буш-ка!»

Это чтобы встретила меня в сенцах.

Бабушка добрая. Хотя и притворяется сердитой. Выйдет встречать, а сама ворчит:

«Эх, разве сказки страшны? Жизнь страшнее...»

Она-то уж знает! Две войны пережила. Ещё при царе. И Гражданскую.

Но мы войны нисколечко не боимся. Часто играем в неё. Все мальчишки из ближних дворов. Мы с Юркой – всегда красные. Красные побеждают. А битым я не люблю быть. Да и попробуй побить! У кого ещё есть двустволка?! Почти как настоящая, только пробками стреляет. Как даст... Ни один не выдержит, чтоб не зареветь. Жалко вот – папка пробки привязал, чтоб не стрелял по людям.

И чтоб не растерял. Они теперь недалеко летят. Всё равно бьют здорово!

Но вот и к нам настоящая война пришла. Неожиданно. Гитлер напал на нас. Вероломно. Так по репродуктору сообщили.

Все только и говорят, как это плохо. А нам с Юркой интересно.

Все окна позаклеили накрест полосками бумаги, чтоб не повылетали при бомбёжке. С темнотой – светомаскировка. Во дворе щель вырыли (яму), чтобы пря­таться при бомбёжках. Хорошо в ней в войну играть!

А скоро немцы начали бомбить город. Почти каждую ночь невидимые самолё­ты гудят-завывают, аж забор дрожит. По небу много-много прожекторных лучей туда-сюда бегают. Красиво!

_____________

Чкалов – так назывался г. Оренбург в 1938-1957 годах.

Отец говорит – они самолёты ловят. Как попадёт ка­кой в перекрестье лучей – тут ему и конец... А недалёкие зенитки без пере­рыва: «Бух, бух!»

Никто в щель не лазит, как в первые дни.

Как-то и мы вышли посмотреть. Бомбили паровозоремонтный. Зенитки вовсю заливаются, отгоняют немецкие бомбовозы. Многие снаряды рвутся в небе прямо над нами. Осколки то и дело сыплются на крышу, на улицу.

Мы с Ленкой спрятались под воротами. А бабушка смеётся:

– Не бойтесь! Это наши...

Нам с Ленкой не смешно. Комком земли и то зашибить можно. Так, что шишка будет. А осколки ведь железные, тяжёлые...

Очень все переживали, что наших бьют и что они отступают.

А тут и эвакуация началась.

Шурка уже большой совсем, в ремесленное поступил недавно. Женька тоже большая.

Их отдельно хотели вывезти. А отец должен был ехать с заводом, но мама не согласилась.

Если уезжать куда, то только всем вместе. А то растеряемся, как их семья в Гражданскую.

Когда её мать умерла от испанки*, отец запил с тоски, не зная, что делать с десятью детьми, которые мал-мала меньше. Так все и разлетелись по стране. До сих пор мама никого не нашла. И не знает даже, есть ли кто из них живой. Так что нет! Если погибать, то хоть похоронят свои.

И бабушка тоже воспротивилась: «Куда я могу – все косточки растеряю в дороге».

Отец хоть и относился к комсоставу, но незадолго да начала войны получил белый билет. Поэтому в армию не взяли его.

Так мы остались в городе.

Я видел, как пришли немцы.

Настил переходного моста через железнодорожные пути с Холодной горы разобрали наши перед самым отступлением, и немцы по одному перебирались по железным балкам. Почему не пошли через пути?..

Тихо было в этот день, никакой пальбы.

Зато вскоре началось...

Хотя очень много народа эвакуировалось, а уже через несколько дней в городе стало не хватать еды.

Раньше в это время к празднику все готовились. В магазинах много народа бывало. Запасались к Октябрьскому дню. Теперь же магазины не работали. А запасы мало у кого были.

Стали по сёлам за продуктами ходить. Менять на разные вещи. Мама ходила то с Женькой, то с Ленкой.

С Ленкой ей больше нравилось. Она бойчее. И сельчане её привечали...

Но разве легко прокормить такую ораву – восемь ртов?!

По ближним сёлам очень быстро все продукты повыменяли.

Да и не на что менять стало. И нередко бывало, что приносили только несколько стаканов немолотого зерна.

Так и варили.

Бабушка невесело шутила:

«Вот вам и кутья*... Поминки по прежней жизни».

Отцу особенно туго приходилось. Ему с больным желудком нужна лёгкая пища. А тут никакой не хватало. Но он ещё и нас подбадривал.

Однажды мама где-то раздобыла немного конины.

Незадолго до войны мы два года жили в Чкалове. Там было много башкирцев. Они конину любят. На Украине её не ели. Брезговали.

И поначалу, хотя с прихода немцев мяса мы ни разу не пробовали и вообще досыта не наедались, с опаской брали в рот непривычную пищу.

А отец посмеивался:

– Киевский князь Святослав никакой еды с собой в поход не брал. Нарезал полосками конину, клал под седло и потом, подвяленную, ел сырой. А вы варёную есть опасаетесь. Да конина – самое чистое мясо!

А тут и осень пришла с занудливыми дождями.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

* Так называли эпидемию гриппа, свирепствовавшую в нашей стране в Гражданскую войну, которая унесла много десятков тысяч человек.

* Кутья – сладкая каша из целых зерён пшеницы или риса, которую едят на поминках.

Вообще-то не очень весело, когда есть всё время охота. Даже и на поворотном круге уже не интересно кататься. А раньше так мечтал!

Правда. Распробовали – всё уплели за милую душу.

В городе поползли страшные слухи: кого-то немцы застрелили прямо на улице; какого-то паренька повесили за то, что украл у немца пачку сигарет. А всех евреев начали сгонять куда-то на Холодную гору.

На улице грязь, не поиграешь даже в прятки. Да и что за прятки днём. А с темнотой – немедленно домой. Комендантский час! Ещё пристрелят...

Кошек у бабы Нюси поубавилось. Разбежались, наверное. Голод.

Дружок тоже целыми днями где-то шастает, поесть ищет.

Боюсь, как бы самого кто не съел. Или не убили. Немцы почти всех собак перестреляли.

Правда, на нашей улице фрицы редко появляются. Что им тут делать. Пусто. Ни души.

Вон, подальше от завода, через десять дворов, раньше всегда люди толпились. Церковь там большая. В ней нас с Лизанькой бабушка крестила, когда мы из Чкалова приехали. Лиз а нька плакала, когда её в воду окунали. Ещё б не плакать! Ей годик всего был, а вода холодная... Мне тоже не понравилось. При всех голым красоваться.

А рядом с церковью склад. Был. Когда наши ушли, его растащили. Потом кто-то из пацанов угощал меня и Юрку повидлом. Густым-густым, как мармелад.

Вот бы сейчас хоть кусочек...

Уже подходя к бывшему складу, услышал, как около нашего двора вдруг яростно залаял Дружок. И тут же – выстрел.

Оглянувшись, увидел жалобно визжащего Дружка и рядом немца, норовящего ударить его прикладом винтовки.

Когда подбежал, наша весёлая и дружелюбная собачка дёргалась в грязи, скалилась, пытаясь увернуться от тяжёлых ударов немца. Но встать мешала перебитая нога. А из дырочки повыше ноги тонкой непрерывной струйкой текла кровь, смешиваясь с грязью.

– Дружок! Дружочек... Ах ты... дурак! Фашист!

Но немец на мои истерические крики никак не реагировал.

И тогда я метнулся домой, схватил свою двустволку и в ярости пальнул прямо в туго обтянутый землисто-зелёной тканью зад немца, который всё продолжал бить прикладом уже не шевелящегося Дружка.

Фриц едва не подпрыгнул от боли. А может от неожиданности. Резко крутнувшись на месте, наставил винтовку на меня.

– Цурюк!*

Но, рассмотрев нападавшего, издевательски засмеялся:

– Пук, пук, – сделал вид, что стреляет. – Капут*...

Потом вырвал у меня игрушечное ружьё, с силой ударил им о дубовую стойку наших ворот...

Парализованный ужасом, что и со мной сейчас может случиться то же, что с Дружком, еле передвигая ноги, я попятился во двор.

И потом несколько дней вообще не выходил из дому.

Вот такая получалась война...

Дата добавления: 2015-08-05