Сладкая» жизнь

«Шурка, наверное, и впрямь шалопутный, как мама говорит, – думаю я, глядя на пьющего чай старшего брата. – Это же надо! В кои-то веки сахар на столе свободно лежит, вон, почти полный стакан, а он кипяток закрашен­ный без ничего прихлёбывает...»

Нет, никакой Шурка не шалопутный. Просто время такое. Война... А если б не Шурка, давно бы вся наша семья с голоду опухла.

Всем трудно. А нам – особенно. Мы – беженцы.

Шли сюда, в этот посёлочек, в самые сильные холода – январь и февраль, по-местному – лютый. В Харькове, где жили до войны, почти сразу же, как наши отступили, голод начал­ся. А нас – целая орава: старая-престарая бабушка, мама, отец да в прида­чу к Шурке и мне ещё три сестрёнки. Получается, восемь ртов. Разве на них напасёшь­ся...

Хорошо было до войны! Магазинов сколько! Заходи, покупай, что хочешь...

Однажды, на какой-то праздник в заводском Дворце культуры, что недале­ко от нашего дома, меня, тогда совсем ещё маленького, попросили почитать стишки. Это я любил, много всяких знал... А потом угостили меня чем-то розовеньким, кругленьким, как колобок... Необыкновенно вкусным и нежным... Но нет! Лучше не вспоминать, а то слюной подавишься...

Пока дошли сюда, все годные тряпки на еду обменяли по сёлам. И хотя ба­бушка в городе осталась – куда ей идти в такую даль, – всё равно нас во­семь ртов. Потому что в пути ещё Катюшка на свет появилась.

А Шурка – главный кормилец.

Эх, если бы отец не болел так сильно... Конечно, прорабом у немцев не поработаешь. Да и разве можно фрицам помогать своей работой против наших! А вот столярничал бы для людей, всегда бы на пропитание добыл. Да, тащили-надрывались весь инструмент отцовский, а сейчас и попользоваться не может, почти целый день лежит. Правда, нет-нет, да и возьмётся чинить галоши рва­ные. Это не так трудно. Зачистил напильником вокруг дырки и саму заплатку, смазал их клеем, по­держал чуток и прилепляй. Но до этого и напильник нужно сделать самому, по­тому как где сейчас фабричный достанешь. Но и это просто. Жесть от консерв­ной банки пробивают часто-часто тоненьким гвоздочком – и тот ещё напильник для резины! И клей отец сам делает. Для этого нужна какая-то сырая резина и бензин самолётный... Нет, авиационный. Да разве много заработаешь, латая драные галоши!

А Шурка каждый день буханку хлеба приносит. Настоящего, а не из несеянной просяной муки, что нам выделяют на семью. Его есть невозможно, даже если в край голодный. Так сильно он горчит. И в горле дерёт почище самодельного отцового напильника. Это от просяной шелухи неотсеянной. Вот если взять эту муку, просеять хорошенько да испечь оладушки... Пока горячие – вкуснотища!

Не смотри, что Шурке нет и шестнадцати. Он сильный – за день нарубит для пекарни целый воз дров, даже больше. За это и хлеб.

А вообще-то мама права – тревог и забот Шурка доставляет поболее, чем хлеба.

Не очень давно где-то раздобыл пистолет, а полицай его с ним зацапал, сдал в каталажку. Хорошо, не немцам, не в гестапо. И хорошо, что пистолет этот неисправным оказался. А сколько маме пришлось бегать и унижаться перед проклятыми полицаями. Вызволила. А ведь могли этого шалопута и в распыл пустить под видом партизана.

То другая напасть...

В последнее время немцы стали угонять в Германию всех подчистую, в том числе и совсем молоденьких. Их онемечивать, сказывают, легче, а работать заставляют не меньше взрослых.

Поначалу семейных не брали, так местный батюшка стал венчать и четырнадцатилетних. А потом стали мести под густую метлу всех. Да кто захочет замуж за голодранца-беженца! В общем, забрали Шурку.

Но отправить не успели. Поселили на втором этаже десятилетки бывшей. Охрана, расположившаяся внизу, перепилась дармовым самогоном, и все, кто не побоялся спрыгнуть со второго этажа, разбежались. У местных-то немало родни по ближним сёлам, туда большинство и подались – ищи их до морковкина заговенья. А Шурке куда деваться?!

Приютили его старики-фольксдойчи*, наши соседи через стенку. Им от немцев больше веры, чем местным. Там и прятался он больше недели.

А потом – опять забрали. Завпекарни выдал. И как пронюхал, гад?! Я и то не знал, где брат хоронится. Вот и верь фамилиям-прозвищам. У завпекарни она – Лагода, что по-местному значит «безобидность», «кротость». Ничего себе, безобидный предатель!

На этот раз Шурка попал в партию с взрослыми дядьками. Это были в основном примаки-окруженцы. Таких по сёлам немало обиталось.

Однажды прямо по нашей улице немцы гнали военнопленных. Все высыпали поглазеть, посочувствовать. Кто кусок хлеба бросит, а то и передаст из рук в руки, кто картофелину варёную. А одна молодуха, пришедшая к кому-то в гости из ближнего села, присмотрела себе пригожего красноармейца с перевязанной рукой, подбежала к старшему охраннику: «Отпусти, мол, то мий чоловик»*. Тот начал спрашивать у других женщин, правда ли. Все в один голос подтвердили. Он и отпустил. Видать, не было на пленных строгого счёта...

Потом я слышал от старших, что такие случаи бывали и раньше.

В общем, окруженцев по деревням хватало. Но вот и до них добрались.

В этом Шурке здорово повезло. Они уже опытные, знают, что к чему. Без них бы точно попал Шурка на работы в Неметчину до конца войны, а то и сгинул бы на чужбине.

Тем, кого угоняли в Германию, с собой разрешали брать только хлеб и сухари. И люди приспособились запекать в домашние буханки кто сало, кто мёд. Шурке запекли сахар.

После того, как под руководством старших и вместе с ними спрыгнул с поезда на ходу (не помню, как это им удалось), он ещё с тремя беглецами добирался домой почти через пол-Украины «пешедралом». Скрывались, боялись нарваться на немцев или полицаев, поэтому ни в какие се­ления не заходили, питались только тем, что имели. Когда съели весь хлеб, единственным оставшимся продуктом оказался сахар в мешочке, что по просьбе матери запекла в хлебе для Шурки соседка. И целую неделю весь их ежедневный обед состоял из небольшой горстки сахара, которую каждый слизывал с ладони.

К счастью, возвратился брат домой за несколько дней до при-хода наших, красных. И в эти суматошные дни отступления немцев и их приспешников было не до беглецов. Даже Лагода, узнав, что Шурка вернулся, не стал его на этот раз немцам сдавать, а позвал назад, в пекарню.

Но Шурка не пошёл – сам коли дрова, подлая твоя душа!

А сахар после этого брату надолго опротивел.

Вот такая была «сладкая» жизнь у Шурки, да и у всех нас, под немцем.

Дата добавления: 2015-08-05