Через дайменский рубеж — на Кенигсберг!

До столицы Восточной Пруссии оставались теперь считанные десятки километров — ничтожное расстояние в сравнении с тем, что было пройдено. Но фронтовые дороги измеряются не только километрами. Мы знали, что каждый шаг на пути к Кенигсбергу будет даваться с бою. Предстояло прежде всего преодолеть особенно сильно укрепленный рубеж гитлеровцев на реке Дайме.

Скоротечный, но очень напряженный бой разгорелся еще на подступах к Дайме — за город Жиллен, важный узел шоссейных и железных дорог. Соединения 5-го гвардейского и 94-го стрелковых корпусов обошли город с севера и юга, перерезали железную дорогу, создав реальную [250] угрозу окружения оборонявшихся здесь гитлеровских частей. Противник предпринял яростные контратаки, правда небольшими силами, а когда они были отбиты, поспешно отступил. 662-й полк 124-й дивизии овладел городом.

К исходу 21 января войска армии, продвинувшись за двое суток в глубину до 40 километров, на широком фронте вышли к Дайме и с ходу завязали бой. Типпельскирх, отставной гитлеровский генерал, верой и правдой служивший своему фюреру, так оценил это: «...войска 3-го Белорусского фронта Черняховского вынудили 3-ю танковую армию отступить всем левым флангом за реку Дайме... Армия была настолько разбита, что возникало сомнение, сможет ли она удержаться хотя бы на этом узком фронте»{10}.

Что же это за река Дайме, под защиту которой отступила битая армия гитлеровцев? Эта маленькая речка протяженностью всего 40 километров и шириной 30–40 метров вытекает из реки Прегель и впадает в Куршский залив (Куришес-Хафф). Ее словно нарочно тут поместили, чтобы прикрыть с востока подступы к Кенигсбергу. Дно у нее очень илистое. Когда мы, захватив ее западный берег, построили мост, то при прохождении по нему первого же танка сваи стали оседать, хотя забивались они на глубину шесть метров. Поэтому переправлять танки и всю тяжелую технику пришлось на паромах и по наплавному мосту. Свайный же мост пригодился только для автотранспорта и легкой артиллерии.

Главным препятствием для наших войск являлся укрепленный район на западном берегу Дайме, который рассматривался гитлеровцами как внешний рубеж обороны Кенигсберга. Он был плотно насыщен дотами постройки еще 1914 года, значительно усиленными позднее, опорными пунктами с круговой обороной и довольно развитой системой траншей и ходов сообщения.

Некоторые укрепления ввиду поспешного отступления противника заняты им не были, и этим воспользовались наши войска. В ночь на 22 января части, достигшие восточного берега реки, отдельными подразделениями форсировали ее, вышли на западный берег и закрепились там. Большую помощь в этом им оказали воины армейской [251] 32-й инженерно-саперной бригады, всех саперных подразделений. Их боевой деятельностью по проделыванию проходов во вражеских минных полях на берегах Дайме и организации переправ непосредственно руководили начальник инженерных войск армии полковник В. Ф. Тимошенко и командир бригады И. Т. Пархомчук.

Перед командирами соединений была поставлена задача — в течение ночи подтянуть артиллерию, в том числе тяжелую, выдвинуть орудия на прямую наводку, как можно больше подвезти боеприпасов. Это было сделано.

22 января сражение за рубеж развернулось с полной силой. Оно продолжалось и 23 января.

Огромное боевое напряжение этих двух дней я наблюдал, находясь сначала в 19-й гвардейской, а с утра 23 января в 124-й дивизии.

Радовала своими действиями наша артиллерия. Артиллеристы находились в боевых порядках стрелковых частей, сами видели, где в первую очередь нужна их помощь, и быстро направляли туда огонь — точный, если надо, массированный. Наступающих поддерживали огнем и танки — как те, что были еще на восточном берегу, так и успевшие переправиться.

Но самое большое впечатление оставляли пехотинцы. В едином наступательном порыве они двигались вперед — короткими перебежками по земле, длинными — по льду, ползком перед огневыми точками противника, метр за метром отвоевывая противоположный берег с его мощными сооружениями.

Я видел, как с ходу форсировали Дайме и завязали бой на западном берегу отдельные подразделения 19-й гвардейской дивизии. А потом и весь 61-й полк этой дивизии, вклинившись в оборону противника, фланговыми ударами начал захватывать один дот за другим. Действия гвардейцев направляла опытная рука командира полка В. А. Трушина.

Энергичный и обаятельный это был офицер. Подчиненные, товарищи, начальники уважали и — наверное, здесь подойдет это слово — любили Василия Андреевича. В дивизии все за глаза звали его Васей. И он горячо любил своих гвардейцев, гордился их боевыми успехами. А в тот день, как потом рассказывали те, кто был с ним рядом, он был особенно веселым — радовали результаты боя.

И вот мне доложили: гвардии подполковник Трушин [252] смертельно ранен. Тяжело это было услышать. Я хорошо знал Трушина, много раз с ним встречался и сам иногда называл его Васей. Жизнерадостный, веселый человек, он, находясь на войне с первых ее дней, участвовал во многих боях и ни разу не был ранен, даже шутил над теми, кого задевала пуля или осколок (поддразнивал, например, Томина, намекая на пять его ранений и высокий рост: мол, изображаешь из себя во время боя ростовую мишень, вот в тебя пули и летят). И вот нашлась роковая пуля, которая оборвала жизнь этого замечательного коммуниста, волевого офицера, когда до Победы оставалось уже немного.

Успех 61-го гвардейского полка был умело использован дивизией. Овладев рядом опорных пунктов на западном берегу реки, части 19-й гвардейской дивизии нанесли фланговый удар, и противник не выдержал его, стал отступать. Удар гвардейцев оказал существенную помощь соединениям 94-го стрелкового корпуса.

К исходу 23 января во всей полосе армии наши войска форсировали Дайме и полностью овладели этим сильным рубежом обороны противника.

Помню, ходом боев за дайменский укрепленный район постоянно интересовались и командование 3-го Белорусского фронта, и представитель Ставки Маршал Советского Союза А. М. Василевский. Нам было сказано, что их результат имеет большое значение для решения последующих задач фронтовой операции.

Дважды за эти дни меня вызывал по телефону член Военного совета фронта генерал Макаров. В разговоре, состоявшемся 21 января, он сообщил, что наша просьба о доставке боеприпасов удовлетворена — это будет сделано фронтовой автоколонной.

— Если у вас есть острая необходимость, — продолжил Василий Емельянович, — то можно помочь транспортом и в подвозе боеприпасов в соединения.

— С большой радостью принимаем ваше решение, — ответил я. — Три часа тому назад мы вместе с Зориным и Пашковским думали, как выйти из положения. Решили взять часть автомашин из дивизий, другого выхода у нас не было.

— А почему не просите помощи от командования фронта? — упрекнул Макаров.

— Желание на это было, но не решились. Ведь мы только вчера просили фронт помочь вывезти наши боеприпасы [253] из тылового района армии. Обращаться сразу с другой просьбой было просто неудобно.

— Ну что же, скромность похвальна, — заметил Макаров, — но мы с Иваном Даниловичем придаем исключительно большое значение предстоящим действиям войск армии на Дайме. Поэтому и думали, чем вам помочь. Авиацией не можем, не позволяет погода. Для подвоза боеприпасов возможности изыщем, а автотранспорт дивизий брать не следует. Он им самим крайне нужен. В чем еще нуждаетесь?

— Если есть в резерве политработники батальонного звена, прошу направить их в политотдел армии.

— Думаю, этот вопрос тоже решим положительно, — сказал Василий Емельянович и обратился к главному вопросу: — А теперь доложите, как собираетесь решить задачу по овладению дайменским рубежом.

Я доложил, что перегруппировки войск не потребуется. Корпуса и дивизии будут решать задачу в своих полосах, но созданы довольно сильные передовые отряды и резервы в дивизиях. Артиллерию подтягиваем и ставим большое количество орудий на прямую наводку. Необходимую работу по подготовке личного состава проведем в течение ночи. Все политработники, в том числе и политотдела армии, находятся в войсках.

Василий Емельянович одобрительно отнесся к нашим мероприятиям, высказал предположение, что бои на дайменском рубеже будут напряженными. К этому времени я уже знал, что передовые подразделения 19-й гвардейской и других дивизий находились на западном берегу Дайме, но докладывать Макарову об этом не стал — была занята лишь кромка берега, а укрепленный район был еще впереди: могли быть всякие неожиданности.

Поздно вечером, как всегда, мы с Иваном Ильичом подводили итоги дня. Когда я рассказал ему о разговоре с генералом Макаровым, он обрадовался, что фронт окажет нам помощь.

22 января утром, перед выездом в 19-ю гвардейскую дивизию, я позвонил начальнику политуправления фронта генерал-майору С. Б. Казбинцеву, извинившись, что так рано поднял его.

— Да, я, кажется, поспал часа четыре, хорошо, что разбудил, — ответил Сергей Богданович. — Ты, вероятно, звонишь насчет политработников. К десяти часам они должны быть в армии, встречайте. [254]

Разговор наш был коротким и конкретным. Надо сказать, генерал Казбинцев был чуткий, внимательный политработник, обладавший весьма ценными в боевой обстановке качествами — деловитостью и оперативностью. Он руководствовался девизом: кратко сказано — быстро, без задержки сделано. Такой стиль работы имел и большое воспитательное значение для политработников.

Второй разговор с генералом Макаровым состоялся вечером 24 января. Он позвонил и спросил о результатах боев на Дайме.

— В полосе армии весь дайменский рубеж в наших руках, — доложил я кратко, — сражались с большой отвагой и стойкостью. Многие гарнизоны вражеских опорных пунктов, дотов и дзотов уничтожены или пленены.

Василий Емельянович выразил большое удовлетворение этим сообщением и пожелал дальнейших успехов.

О преодолении дайменского укрепленного рубежа подробно рассказывает в книге «За Восточную Пруссию» генерал армии К. Н. Галицкий, командовавший в то время войсками 11-й гвардейской армии, нашим соседом слева. Галицкий пишет, что форсирование Дайме 39-й армией создало благоприятные условия для успешного прорыва к Кенигсбергу и его армии.

После овладения дайменским рубежом потребовалась известная перегруппировка соединений и частей армии, необходимо было подтянуть тылы, решить вопросы материального обеспечения войск. Поэтому мы вместе с нашим соседом справа — 43-й армией — смогли продолжить наступление только с утра 25 января.

В сражение были введены соединения всех трех корпусов и 28-я гвардейская танковая бригада. Командующий фронтом в целях развития успехов после Дайме принял решение усилить войска армии 13-м гвардейским стрелковым корпусом под командованием генерал-лейтенанта А. И. Лопатина. Он был введен в сражение в стыке между 5-м гвардейским и 113-м стрелковыми корпусами. Севернее нас, на сравнительно узкой полосе Земландского полуострова, действовала 43-я армия в составе трех корпусов.

Противник на подступах к Кенигсбергу усилил сопротивление, но войска армии продолжали продвигаться вперед, широко применяя маневр на обход и охват больших и малых гарнизонов противника. [255]

Ожесточенные бои велись в полосе 192-й дивизии 113-го корпуса. Подразделения 490-го полка в течение одного дня уничтожили до 200 гитлеровцев, подбили пять орудий. Героически сражался коммунист комсорг 1-го батальона лейтенант Сивков из 753-го полка. В критический момент, когда противник открыл бешеный огонь из всех видов оружия, он встал, развернул заранее приготовленный красный флаг и призвал своих товарищей: «За мной, в атаку!» Все бойцы поднялись и пошли за ним неудержимой лавиной. Противник не выдержал натиска, дрогнул и побежал. Во время атаки комсорг был смертельно ранен.

Преследуя отступающего противника, около деревни Нойхаузен две наши САУ вступили в бой с четырьмя вражескими «тиграми». Экипаж одной из них, которым командовал лейтенант Гадаев, совершив фланговый маневр, подбил два «тигра».

Танкисты 28-й гвардейской бригады, действуя в полосах 17-й и 91-й гвардейских дивизий, к 5 часам утра 25 января овладели позициями гитлеровцев в районе деревни Линденау. Потом, быстро продвигаясь на запад, взяли населенный пункт Каймен; но стрелковые части таким темпом наступать не могли и значительно отстали от танкистов. Воспользовавшись этим, противник при поддержке танков и самоходных орудий, артиллерии и минометов перешел в контратаку. Завязался жестокий бой. Танки начали гореть с обеих сторон. Командир танковой бригады подполковник Шмаков и его заместитель — начальник политотдела подполковник Нужный находились в это время на своем НП. Они видели, что на поле боя наши силы уступают вражеским, но в распоряжении командира бригады резерва не было. Оставалась последняя возможность — поддержать бой своим Т-34. Командирский танк стремительно вошел в бой. Как командир, так и начальник политотдела были первоклассными мастерами вождения и ведения огня. Они сразу вывели из строя два вражеских танка. Но и их Т-34 нарвался на танковую засаду противника и загорелся от прямого попадания двух вражеских снарядов с близкого расстояния — в башню и бак. Командир, начальник политотдела бригады и наводчик погибли. Потеря молодого, деятельного командира бригады и опытного политработника, прошедшего почти всю войну с танкистами-гвардейцами, явилась тяжелой утратой для армии. [256]

В этом скоротечном, предельно напряженном бою вышло из строя еще несколько экипажей. Погиб парторг 1-го танкового батальона старший лейтенант Ховров, ранены заместитель командира по политической части этого же батальона старший лейтенант Серов, парторг 3-го танкового батальона старший лейтенант Палуйко и другие. Ни один из раненых танкистов не покинул поля боя, продолжая сражаться или в подбитом танке, или у танка до подхода наших войск. Ударами артиллерии дивизий и корпуса из глубины, противотанковой артиллерии стрелковых частей контратакующая группа противника была отброшена. Наша пехота вместе с танками начала преследовать врага.

И вот наступило время для решения нашей главной задачи. Командующий фронтом приказал войскам 39-й армии совместно с 11-й гвардейской армией овладеть городом-крепостью Кенигсбергом. Нам предстояло обойти город с севера и северо-запада, 11-й гвардейской — с юга и юго-запада и, соединившись, завершить окружение Кенигсберга, а затем взять его. Разумеется, мы быстро довели эту задачу до командиров, штабов, политорганов и всего личного состава войск армии.

Уже 26 января соединения 94-го корпуса, а 27 января и соединения 113-го корпуса завязали бои на ближних подступах к городу. Помимо того что противник сопротивлялся с еще большим ожесточением, чем раньше, на результатах этих боев сказалось и то, что нам не удалось полностью раскрыть состояние обороны противника в городе и на ближайших подступах к нему. Соединения 113-го и 94-го корпусов предприняли несколько настойчивых атак с целью прорваться в город, но ни одна из них успеха не имела.

26 января на временный командный пункт армии в Жилленберге, в четырех километрах западнее Гольдбаха, прибыл командующий фронтом И. Д. Черняховский.

— Я думал искать вас в районе Кенигсберга, — сказал нам с командармом Иван Данилович первым делом, — а вы до сего времени сидите под Гольдбахом.

— В Кенигсберг противник не пускает, — ответили мы в том же духе.

— Ну вот и доложите, как же это он так не пускает вас в город.

Все данные о противнике Черняховский выслушал очень внимательно, сверяя их со своей картой и уточняя [257] ее. Затем он заслушал доклад Людникова о войсках армии, время от времени обращаясь ко мне с вопросами о политико-моральном состоянии и материальном обеспечении личного состава.

Черняховский по телефону вел также разговор с командующим 11-й гвардейской армией генерал-полковником К. Н. Галицким и штабом фронта. Выглядел командующий заметно уставшим, был взволнован и озабочен, но разговаривал с нами спокойно, в доброжелательном деловом тоне. Детально интересовался действиями командиров, штабов, политорганов корпусов и дивизий. В заключение он сказал, что войска армии в ходе проводимой операции действовали хорошо. Пожелал нам таких же успехов до конца войны.

Черняховский уточнил задачу войскам армии. Она должна была вести наступление в двух направлениях: силами 5-го гвардейского и 94-го корпусов во взаимодействии с 43-й армией — в общем направлении на Гермау и дальше на западное побережье Земландского полуострова с задачей выйти на побережье Балтийского моря; силами 13-го гвардейского и 113-го корпусов — в общем направлении Метгеттен, залив Фришес-Хафф с задачей выйти на побережье этого залива, завершить окружение Кенигсберга с запада и отрезать пути связи противника с портом Пиллау.

Эта встреча с дважды Героем Советского Союза генералом армии Черняховским оказалась для нас последней.

27 января мы еще раз попытались сосредоточить свои главные усилия на том, чтобы прорвать оборону противника на ближайших подступах к Кенигсбергу и ворваться в город, но успеха снова не имели.

Упоминавшийся мной гитлеровский генерал К. Типпельскирх, видимо желая задним числом бросить тень на героизм советских воинов в боях за Кенигсберг, писал: «Дойдя до восточных подступов к крепости и значительно переоценивая ее оборонительную силу, русские остановились перед крепостью и перенесли направление главного удара на Земландский полуостров...»{11} Видите ли — переоценили силу крепости! Нет, дело обстояло не так. Еще до наступления всем было известно, что Кенигсберг является одной из первоклассных крепостей в мире. [258]

Город окружен крепостными фортами, глубокими, заполненными водой рвами. В промежутках между фортами — доты, усиливавшие до предела насыщенную полевую оборону. Подступы всюду плотно заминированы и прикрыты многими рядами проволочных заграждений. Уже в первых боях мы убедились, что вся оборонительная система занята войсками противника. Овладеть городом-крепостью с ходу было невозможно. Именно это, а не придуманная «переоценка» сил и укреплений врага, диктовало советскому командованию план дальнейших действий.

Выполняя поставленную командованием фронта задачу, успешно действовали соединения 5-го гвардейского корпуса. Особенно отличилась 91-я гвардейская дивизия полковника В. И. Кожанова. Опережая своих соседей, она вырвалась вперед на 15–20 километров и 2 февраля овладела городом Гермау, а часть подразделений ее 277-го полка вышла на западное побережье Земландского полуострова; вечером этого дня гвардейцы доставили Военному совету армии бутылки с водой из Балтийского моря. Земландская группировка врага была рассечена, и это создало для него серьезную опасность.

Но, к сожалению, закрепить или развить этот успех мы не могли. Ни корпус, ни армия не имели резервов, чтобы поддержать действия 91-й дивизии и надежно прикрыть ее фланги. Противник, подтянув артиллерию и танки, предпринял отчаянные усилия, чтобы отсечь и разгромить части дивизии. Гвардейцам пришлось вести бои сначала в узком коридоре, а потом в окружении. Особенно ожесточенными контратаки гитлеровцев были с 4 по 7 февраля, в их отражении принимал участие весь личный состав, все раненые, кто мог держать оружие. По решению командарма силами 17-й гвардейской дивизии и 28-й гвардейской танковой бригады в ночь на 9 февраля был нанесен удар по противнику навстречу частям 91-й гвардейской дивизии, и они были выведены из окружения.

Тем не менее все соединения 5-го гвардейского и 94-го стрелковых корпусов вышли к последнему оборонительному рубежу войск противника на Земландском полуострове, проходящему по гряде высот вблизи Гермау, Меденау и Фишхаузен. Враг предпринимал многочисленные контратаки и контрудары, чтобы отбросить наши войска, но не смог этого добиться.

Довольно успешно развивались наступательные бои [259] 13-го гвардейского и 113-го корпусов, обходивших Кенигсберг с северо-запада. Наши войска нанесли сильные удары по врагу, овладев важным промышленным центром городом Метгеттен, перерезали железную дорогу Кенигсберг — Пиллау и подошли к водному каналу, проходящему вдоль залива Фришес-Хафф. Однако с ходу форсировать канал не удалось.

К середине февраля в полосе армии образовалась дуга, обращенная своей вершиной на юг — в сторону залива Фришес-Хафф; сильно растянувшийся фронт войск армии проходил по самым чувствительным участкам обороны кенигсбергской группировки врага, угрожая прервать ее связи с портом Пиллау. Все это предопределяло неизбежность острых и напряженных боев уже в ближайшее время. Используя передышки во время перегруппировки войск, мы готовили к ним командиров, штабы, политорганы, партийные и комсомольские организации. Большое внимание уделялось организационным вопросам, чтобы укрепить поредевшие в боях подразделения. Были пополнены коммунистами партийные организации, особенно в ротах и батареях. В дивизиях провели однодневные и двухдневные семинары вновь назначенных парторгов, комсоргов и агитаторов.

14 февраля при политотделе армии удалось собрать начальников политорганов корпусов и дивизий, чтобы привлечь их внимание к ряду особенностей партийно-политической работы на заключительном этапе операции. Военный совет ставил, в частности, задачу усиления работы по политической закалке и методическому вооружению командиров подразделений, так как эта категория наших кадров после проведенных боев значительно обновилась за счет молодых офицеров, неопытных в вопросах обучения и воспитания подчиненных. Мы подчеркнули также необходимость улучшения пропаганды и внедрения боевого опыта по борьбе с танками, применение которых противник активизировал.

И вдруг в обстановке этой напряженной работы командиров, штабов и политорганов по подготовке личного состава к новым боям в войска армии пришла трагическая весть: 18 февраля был смертельно ранен командующий фронтом генерал армии И. Д. Черняховский — один из славных полководцев Великой Отечественной войны. Он завоевал у бойцов и командиров глубокое уважение как заботливый военачальник, обаятельный человек. [260]

Воины почтили светлую память Ивана Даниловича минутой молчания, где имелась возможность, проводились траурные митинги. Это были дни большой скорби, воины клялись отомстить врагу за смерть любимого полководца.

Как и ожидалось, противник решил играть ва-банк. 19 февраля в 8 часов утра после 45-минутной артиллерийской подготовки он перешел в наступление. Значительные силы пехоты, поддержанные танками и штурмовыми орудиями, нанесли три удара, наиболее чувствительный из них в западном направлении — на Метгеттен, Зеераппен в полосе 113-го корпуса. Гитлеровцы ставили целью восстановить бесперебойную связь по шоссейной и железным дорогам с портом Пиллау.

Хотя это были уже конвульсии противника, его действия нельзя было недооценивать. Командарм Людников немедленно доложил о них новому командующему 3-м Белорусским фронтом Маршалу Советского Союза А. М. Василевскому, который тоже счел намерения противника опасными. Он обещал, как только улучшится погода, помочь нам авиацией, но выразил уверенность, что войска 39-й армии собственными силами отразят удар врага.

Позже было установлено, что в состав группировки противника входили 5-я танковая, 561-я и 548-я пехотные дивизии и другие части — всего 8 пехотных и 2 механизированных полка, до 70 танков, главным образом «тигров» и «пантер», два десятка штурмовых орудий, до 13 артиллерийских дивизионов. Их главный удар пришелся по нашей 262-й стрелковой дивизии.

Наиболее остервенело рвались гитлеровцы на участке 945-го стрелкового полка подполковника Т. А. Бурцева. Здесь наступала их особо надежная 5-я танковая дивизия, так что силы врага во много раз превосходили силы нашего полка.

Советские воины сражались героически, в буквальном смысле слова до последнего дыхания. Через наши боевые порядки прорвалась большая группа танков, но стрелковые подразделения полка продолжали стойко держать оборону. Когда кончились боеприпасы, бойцы пошли в рукопашную схватку, но своих позиций не покинули. Самоотверженно действовали артиллеристы полковой батареи; точным огнем они успели подбить несколько вражеских танков. Но вскоре все орудия батареи были раздавлены или подбиты «фердинандами». Тогда артиллеристы [261] вступили в гранатный бой с танками, разили гитлеровцев, засевших на их броне, огнем из автоматов. Исключительно высокие боевые качества проявили павшие в этой схватке как герои командир батареи старший лейтенант Уствольский и парторг сержант Анпилоча.

С прорвавшимися в глубину нашей обороны танками и самоходными орудиями в борьбу вступили дивизионные саперы и артиллеристы.

Три танка подорвались на минах, поставленных группой саперов во главе с заместителем командира 428-го саперного батальона по политчасти капитаном Горшковым. Саперы бесстрашно делали свое дело в 150–200 метрах от противника, и Горшков пал на поле боя, сраженный пулеметной очередью.

Замечательную стойкость проявили воины 778-го артиллерийского полка, особенно его первой батареи. Батарейцы, вдохновляемые примером коммунистов лейтенанта Лопаева, командира орудия старшего сержанта Менты, наводчиков Дементьева и Золина, отразили атаку 17 танков противника. Когда в героической батарее не осталось ни одного исправного орудия, на ее позицию были выдвинуты две батареи 315-го отдельного противотанкового дивизиона, которые были сразу же атакованы тремя «Фердинандами» и пятью «тиграми», скрытно сосредоточившимися за кирпичным заводом. В завязавшейся артиллерийской схватке танки врага были уничтожены, а одно штурмовое орудие «фердинанд» подбито, но и в наших двух батареях исправными остались только два орудия.

Отважно действовал парторг дивизиона старший лейтенант Г. И. Панев. Во время боя он непрерывно поддерживал связь с коммунистами. Перебегая от орудия к орудию, парторг воодушевлял артиллеристов стойко держаться, умело отражать атаки танков противника. Тат было не только в этом бою. Личной отвагой, душевным словом Георгий Иоакимович умел всегда находить прямую, верную дорогу к сердцам воинов. Ему, коммунисту с 1922 года, бойцы доверяли свои сокровенные тайны, советовались с ним как с близким старшим другом.

Когда пишутся эти строки, Георгию Иоакимовичу минуло 78 лет, но он полон энергии. Кроме большой работы в совете ветеранов 39-й армии Панев активно помогает комсомольским организациям города Москвы, выполняет поручения ЦК ВЛКСМ. И это понятно. Комсомолец с [262] 1918 года, он в октябре 1920 года был делегатом III Всероссийского съезда РКСМ и слушал историческую речь В. И. Ленина «Задачи союзов молодежи», которая и определила навсегда его жизненную позицию.

945-й стрелковый полк понес большие потери, особенно в офицерском составе. Своим героизмом он ослабил, но не смог исключить прорыв противника в направлении города Зеераппен. В связи с тем что главную ударную силу врага составляли тяжелые танки и штурмовые орудия, решением командарма на направление Метгеттен, Зеераппен была выдвинута 1-я истребительно-противотанковая бригада. Кроме того, командиру 139-й артиллерийской пушечной бригады было приказано развернуть часть 122-миллиметровых пушек на прямую наводку.

В дальнейших боях на зеераппенском направлении артиллеристы сыграли решающую роль, пополнив новыми подвигами боевую летопись нашей армии на заключительном этапе Восточно-Прусской операции.

Так, в одном из боев расчет старшего лейтенанта Караульного подпустил «фердинанда» на дистанцию 600 метров и первым же выстрелом подбил, а вторым зажег его. От последующего выстрела у одного из вражеских танков слетела на землю башня. После этого танки повернули назад и больше не появлялись на этом участке. Большую роль в отражении их атак сыграл лично начальник политотдела бригады подполковник С. П. Кузнецов. В самые трудные минуты боя он находился на огневых позициях и помогал расчетам выполнять боевую задачу.

Все попытки врага продвинуться вперед стоили ему больших потерь, а вскоре были полностью пресечены.

20 февраля я находился на зеераппенском направлении, побывал и на участке 945-го полка 262-й дивизии. К рассвету бой разгорался здесь все больше и больше, артиллерийский и танковый огонь достиг предельной силы, с какой я уже потом не встретился. С нашей стороны все усилия направлялись на отражение танков противника. Там, где они были остановлены, противник дальше не продвинулся. Несмотря на большое физическое и моральное напряжение наших воинов, бросались в глаза их спокойствие, уверенность. Были, конечно, заметны боевое напряжение и нервное возбуждение, но не было и тени преувеличения опасности, тем более какой-либо [263] паники. В течение дня, включая самый разгар боя, я не наблюдал ни одного случая неорганизованности, хотя передвижений людей в разных направлениях было немало. Все шло согласно воле командиров. И этим тот бой оставил глубокий след в моей душе как яркий пример героизма и мужества советского воина.

В районе боев я встретился в тот день с командиром 113-го стрелкового корпуса генералом Николаем Николаевичем Олешевым и начальником политотдела полковником Александром Ивановичем Рыбаниным. Когда видишь людей в особо сложной боевой обстановке, все в их поведении, в облике выделяется и запоминается резче.

Генерал Олешев, стройный и подтянутый, тщательно следивший за своими лихими чапаевскими усами, на этот раз был небрит, выглядел уставшим, но, как всегда, спокойным и уравновешенным. Приказы и распоряжения командирам дивизий по отражению контратак он отдавал обдуманно, сообразуясь с обстановкой, выдвигая на первый план меры по противотанковой обороне, взаимодействию артиллерии и саперных подразделений на танкоопасных направлениях.

Генерал Олешев имел, как и все наши командиры соединений, большой жизненный и боевой опыт. Родился он на Волге, в Ярославле, работал в типографии, потом учился в кадетском корпусе. В 1918 году, пятнадцатилетним юношей, Олешев стал солдатом революции, позже в составе войск 13-й армии сражался против Врангеля. После окончания кавалерийской школы служил в пограничном отряде в Забайкалье. Прервав учебу в Военной академии имени М. В. Фрунзе, Николай Николаевич с первых дней Великой Отечественной войны стал командовать стрелковой дивизией, которая весной 1943 года отличилась в боях за Ржев. Тогда за успешные действия дивизии, а также личную храбрость полковник Олешев был награжден орденом Кутузова I степени. Летом 1944 года он стал командовать 113-м стрелковым корпусом.

Полковник Рыбанин по своему характеру, выдержке и стилю работы был во многом схож с командиром — такой же уверенный в себе, напористый и энергичный. Член Коммунистической партии с 1919 года, кадровый политработник, он умело руководил политорганами соединений, воспитывая у всех коммунистов чувство высокой ответственности за выполнение воинского долга, много [264] внимания уделял идейной закалке офицерского состава.

Оценивая обстановку в полосе 262-й дивизии, принявшей на себя главный удар противника, командир и начальник политотдела корпуса единодушно отметили умелые действия ее командования. Командира дивизии генерала Усачева я хорошо знал еще по боям в Белоруссии и Литве. Знал и начальника политотдела полковника Петра Корнеевича Кулаженко, встречался с ним, когда дивизия освобождала Юрбаркас. Как и тогда, он стремился быть на самых ответственных участках боя, иметь постоянную связь с воинами.

Называя таких своих боевых товарищей, как А. И. Рыбанин, П. К. Кулаженко, я с удовлетворением вспоминаю, какие опытные партийные работники, замечательные коммунисты и воины, прошедшие школу гражданской войны, стояли во главе политорганов нашей армии. Они повседневно помогали командирам-единоначальникам, личным примером и большевистским словом вдохновляли воинов на скорейший разгром врага.

На других направлениях самоотверженно сражались воины 19-й и 17-й гвардейских дивизий.

За четыре дня боев воины 19-й дивизии уничтожили и взяли в плен около 800 гитлеровцев, уничтожили 3 танка, 6 самоходных орудий, более 30 станковых и ручных пулеметов, захватили несколько орудий, минометов и другой техники противника. В полосе 17-й дивизии противник только в первый день боя потерял свыше 500 человек. Все это достигалось героизмом гвардейцев, их воинским мастерством.

Очень характерным выражением морального и боевого превосходства нашего солдата над гитлеровским был, к примеру, подвиг рядового Иванова из батальона связи 17-й гвардейской дивизии. Во время одного из выходов на линию связист неожиданно встретился с группой гитлеровцев. Гранатой и очередью из автомата Иванов уничтожил трех из них, а остальные, не разобравшись в обстановке, подняли руки. Сложив их оружие около себя, он приказал фашистским солдатам сесть, устранил повреждение на линии связи и только потом привел пленных на КП дивизии. Генерал Квашнин здесь же наградил Иванова орденом Славы III степени.

Не совсем ясной была обстановка на нашем правом фланге в полосе 94-го стрелкового корпуса. Правда, по [265] докладу штаба корпуса было известно, что противник и там пытался атаковать. 300 гитлеровцев при поддержке трех «фердинандов» нанесли удар на участке батальона майора Перетрухина 671-го полка 221-й стрелковой дивизии. В рукопашной схватке майор Перетрухин погиб. Бойцов возглавил командир полка подполковник Дорохов. В строю осталось немного воинов, но они выстояли, не дали противнику прорвать оборону.

Однако штаб корпуса не смог определенно доложить, что происходит в других дивизиях. Нас это беспокоило, и утром 23 февраля, в день 27-й годовщины Красной Армии, я выехал на НП 94-го корпуса в район Меденау. Дорогу туда я хорошо знал.

При подъезде к рубежу нашей обороны порученец капитан Першин обратил внимание на какое-то движение наших бойцов слева, тем более мало понятное, что оно происходило в условиях интенсивного артиллерийского и минометного огня со стороны противника. Мы оставили машину в овраге, а сами пошли по направлению к двигающейся не очень организованно группе воинов.

Когда я подошел поближе, то среди них заметил выделявшегося своим могучим ростом командира 124-й дивизии Папченко, на ходу отдающего распоряжения и указания, и сначала не поверил своим глазам.

— В чем дело, Михаил Данилович? — обратился я к командиру дивизии. — Почему вы оставили НП дивизии?

Он начал докладывать, что соседний полк 221-й дивизии отошел и что противник может выйти в тыл частям его дивизии, поэтому он решил сменить НП. Я сразу дал понять, что не одобряю такое решение, поэтому генерал Папченко, прервав свои объяснения, сказал:

— Все ясно. Разрешите действовать?

И тут же, при мне, определил рубеж, где надо было занять оборону, и дал команду своей группе бегом возвратиться на этот рубеж.

Папченко я на несколько минут задержал. Очень коротко я сообщил ему об обстановке в других соединениях армии, подчеркнул героизм личного состава 945-го полка. Папченко, понимая, к чему заведен этот разговор, спешил исправить свою ошибку. Я не возражал и, сказав, что заеду к нему после встречи с командиром корпуса и найду его на старом НП дивизии, отправился в корпус. [266]

Не доходя до НП корпуса, я услышал громкий, что называется, мужской разговор. Оказалось, что командир корпуса И. И. Попов бранит связиста за то, что тот не может его с кем-то соединить. Потом, когда связист подал наконец Попову телефонную трубку, комкор стал распекать того командира, с кем говорил, тоже не стесняясь в выражениях, хотя рядом, у другого аппарата, сидела девушка-телефонистка. И только когда я подошел совсем близко и Попов увидел меня, он сменил тон.

НП размещался в необорудованной траншее. Такая обстановка, нервозный разговор генерала с подчиненными насторожили меня.

— Есть ли у вас на НП офицеры из штаба корпуса? — спросил я Попова.

Он посмотрел вокруг, но никого не обнаружил.

— Был один офицер, да я его послал в штаб дивизии.

Между тем рядом с Поповым находился неизвестный мне офицер.

— Командир хозяйственного взвода, — доложил офицер, — привез командиру корпуса завтрак, да у генерала времени нет покушать... Замерзло все.

— Вы знаете, где находится НП командира 124-й дивизии? — спросил я у офицера.

— Знаю, конечно.

— Тогда мы с командиром корпуса все же позавтракаем, а вы поспешите на НП дивизии и передайте, чтобы генерал Папченко немедленно позвонил сюда.

Когда офицер ушел, генерал Попов спросил, зачем мне понадобился, да еще срочно, Папченко. Следовательно, он и сам не знал об обстановке в 124-й и в 221-й дивизиях.

Завтрак, действительно, уже замерз, я его пришлось разогревать. Минут через пятнадцать позвонил генерал Папченко с НП командира одного из полков дивизии и доложил обстановку: дивизия занимает и удерживает прежний рубеж обороны, соседний полк 221-й дивизии также восстанавливает свои позиции. Опасность прорыва здесь противника, таким образом, миновала. Но сейчас меня беспокоило другое — налицо были явные недостатки в управлении войсками со стороны штаба и командира корпуса. Пришлось высказать генералу Попову неудовлетворение тем, что штаб корпуса, возглавляемый Яном Яновичем Вейкиным, опытным генералом, слабо знает обстановку в соединениях. [267]

Я задержался в 94-м корпусе до тех пор, пока положение в полосе 221-й дивизии было полностью восстановлено, а вклинившийся в ее оборону противник был отброшен или уничтожен.

Но и после отъезда меня беспокоила мысль, как мог допустить такую серьезную ошибку генерал Папченко — командир опытный, боевой и разумный. Видимо, не меньше беспокоился и он сам. На следующий день он позвонил мне и просил найти возможность встретиться для объяснений.

Зная его по предыдущим боям, я нисколько не сомневался, что вчерашний эпизод был случайным. Поэтому я сказал Михаилу Даниловичу:

— Вы уже объяснились, и давайте забудем об этом, впереди нас ждут новые боевые дела.

И действительно, на эту тему я больше с ним никогда не говорил и ни о чем не напоминал. Позднее, уже на Дальнем Востоке, он сам при какой-то нашей встрече напомнил тот случай и сказал, что он стал для него уроком на всю жизнь.

К исходу того же памятного дня 23 февраля я заехал к командиру 17-й гвардейской А. П. Квашнину. Обстановка тут была другой. При всей своей скромности Квашнин восторгался, рассказывая об успешных боях воинов 45-го и 52-го гвардейских полков. За нашу совместную двухлетнюю боевую службу я очень хорошо узнал Александра Петровича, к его докладам относился с большим доверием. Успехи гвардейцев радовали.

На следующий день противник продолжал свои безуспешные попытки сбить войска армии с занимаемых рубежей. Он предпринял в разных точках нашей большой дуги 33 атаки, но ни одна из них не принесла ему успеха. В этот день враг потерял 34 танка и более 1200 солдат и офицеров. От дальнейшего наступления он вынужден был отказаться. То, что гитлеровцы отвоевали у нас в районе Зеераппена отрезок дороги, связывающей Кенигсберг с портом Пиллау, было все же далеко не достаточной компенсацией за понесенные ими огромные потери.

25 февраля командующий 3-м Белорусским фронтом принял решение о прекращении дальнейшего наступления, чтобы подготовиться к штурму Кенигсберга и окончательно разгромить восточнопрусскую группировку противникаю. [268]

Штурм

Подготовку к завершающему сражению командиры, штабы, политорганы, все службы армии проводили во всеоружии своего большого боевого опыта. Мы были убеждены, что разгромим врага на его последнем рубеже, однако не собирались добиваться победы любой ценой.

Военный совет требовал, чтобы во всех звеньях был тщательно проанализирован ход минувших боев, внесены коррективы в подготовку личного состава и действия войск с целью устранения имевшихся недостатков, особенно в борьбе с вражескими танками.

Было ясно, что враг, бросая в бой последние силы и средства, стремится к одному — сковать под Кенигсбергом и на Земландском полуострове возможно больше советских войск. «Тиграм» и «фердинандам» в этой игре он отводил роль важных козырей. Их надо было выбить у него из рук, эффективно используя все имевшиеся у нас возможности — от гранат до тяжелой артиллерии и авиации. Главное, как всегда, состояло в том, чтобы настроить людей, научить их умело и без боязни поражать боевые машины гитлеровцев.

На совещании начальников политорганов соединений, состоявшемся 5 марта, на котором обсуждался опыт партийно-политической работы в февральских боях, мы с командармом привлекли внимание участников именно к этому вопросу. Была поставлена задача максимально усилить воспитательную работу политорганов, партийных и комсомольских организаций с истребителями танков, артиллеристами, саперами — со всеми воинами, от которых зависел успех борьбы с танками противника.

Обсуждение мер борьбы с танками было продолжено затем на совещании командующих артиллерией соединений и командиров артиллерийских полков. Командующий артиллерией армии генерал-лейтенант Ю. П. Бажанов в своем докладе напомнил, что в февральских боях наши артиллеристы подбили и сожгли 108 танков и штурмовых орудий, 17 бронетранспортеров противника; лучших результатов добилась 1-я истребительно-противотанковая артиллерийская бригада, уничтожившая 26 танков. Тем не менее артиллерия армии еще не использовалась против танков на полную мощь. Генерал Бажанов указал на недостаточную мобильность артиллерийских сил, не всегда своевременное применение ими маневра в ходе [269] наступления. Военный совет поддержал самокритичный характер доклада командующего артиллерией и высказанные в нем предложения по устранению недостатков.

Мы собрали также армейский слет истребителей танков. Помню, политотдел и штаб артиллерии армии очень скрупулезно его готовили. В схемах, диаграммах, таблицах участникам слета давалась обширная и конкретная информация — сколько было сделано выстрелов из орудий и ПТР, какова была их эффективность, каким огнем и с какого направления и расстояния уничтожались танки, сколько танков подорвалось на минах и т. п. Конечно, все это вызывало интерес у присутствующих. Но подлинная поучительность слета заключалась прежде всего в живом опыте собравшихся на нем 215 истребителей танков. Замечательные это были воины! Все за мужество и отвагу награждены орденами и медалями, 143 человека имели ранения, многие не по одному. Один за другим делились они приемами своей опасной боевой работы — командир орудия старший сержант Жуков, уничтоживший 12 танков, старший сержант Логунов, из противотанкового ружья подбивший только в февральских боях 5 танков, рядовой Лихтарович, связками гранат поразивший два танка и «фердинанда», другие наши богатыри.

Весь день 14 марта и вечер провели члены Военного совета армии среди истребителей танков. Общение с ними вдохновляло и нас, прибавляло уверенности в успехе. В заключение командарм вручил правительственные награды многим участникам слета, состоялся концерт самодеятельности.

Слет оказался действенным средством пропаганды боевого опыта и сыграл положительную роль в заключительных боях.

Памятным событием этих дней явилось награждение орденом Ленина 28-й гвардейской танковой бригады за успешные боевые действия. 19 марта состоялся митинг личного состава бригады, а затем на открытом воздухе был устроен торжественный солдатский обед.

Участие в торжествах танкистов дало нам с командармом возможность еще раз убедиться в том, что политический подъем среди личного состава армии нарастал. Воины радостно переживали замечательные успехи советских войск на всех фронтах, с высоким чувством ответственности готовились к заключительным боям. [270]

Характерным для настроения тех дней был поток рапортов от раненых, находившихся в госпиталях. Бойцы просили ускорить их отправление в родные части, доходили с этими просьбами до Военного совета.

Передо мной сохранившееся с того времени письмо ефрейтора Сергея Ивановича Акимова и младшего сержанта Александра Алексеевича Новокрещенова, только что выписанных из госпиталя. Обращаясь с просьбой вернуть их в 91-ю гвардейскую дивизию, они писали:

«Генерал-майору товарищу В. Р. Бойко.

Признаны годными к нестроевой службе. Горя непреодолимой ненавистью к фашистам, желаем ускорить час нашей победы. Мы просим Военный совет направить пае к полковнику Кожанову, под командованием которого воевали раньше. Пусть мы не стопроцентные строевики, но еще можем держать оружие в руках. Мы призваны Родиной на борьбу с фашизмом, на борьбу за счастливое будущее нашей великой семьи — народов СССР. Нас никто не может упрекнуть, что мы плохо дрались. Уйдя снова на передовую, мы поклянемся, что при выполнении боевой задачи ни шагу не отступим назад. Мы, как старые воины, будем показывать пример молодым бойцам. Убедительно просим Военный совет армии, как можно скорее удовлетворить нашу просьбу...»

Пришлось пойти навстречу этому желанию гвардейцев.

Во второй половине марта командующий фронтом уточнил боевую задачу 39-й армии. Нам предстояло прорвать оборону противника на участке шириной 8 километров, нанести удар в направлении юго-западной окраины города, выйти к заливу Фришес-Хафф, отрезать путь отхода на порт Пиллау и полностью изолировать кенигсбергскую группировку гитлеровцев от земландской. Штурм Кенигсберга назначался на 6 апреля 1945 года.

Подготовку личного состава к наступлению мы завершали в условиях активной деятельности тяжелой артиллерии и авиации фронта: в период со 2 по 4 апреля они проводили предварительное разрушение укреплений и уничтожение огневых средств врага. Прямо скажу, под такой аккомпанемент в частях армии более споро проходили все заключительные мероприятия, а их было немало. Как всегда, во всех партийных и комсомольских организациях проводились собрания, обсудившие вопрос, как лучше выполнить боевую задачу. Особо большое внимание [271] было обращено на комплектование штурмовых отрядов и групп, отработку их действий согласно специальной инструкции, подготовленной штабом армии. Заканчивалась перегруппировка войск. До личного состава было доведено обращение Военного совета фронта «Вперед, на штурм Кенигсберга!».

В первых числах апреля в армию прибыл командующий фронтом Маршал Советского Союза А. М. Василевский. Он подробно ознакомился с решением командарма на проведение операции, осмотрел местность на направлении главного удара армии.

— Готовы ли войска занять исходное положение для наступления? — спросил он Людникова.

— Да, — доложил командарм, — но мы решили вывести войска в траншеи исходного положения в ночь перед наступлением.

— А вы выводите их теперь, если противник и обнаружит изменения, то за несколько дней привыкнет к ним. А за это время наши войска лучше изучат свое направление и характер местности, по которой придется наступать. Имейте в виду, — продолжал маршал, — ваш удар в случае успеха поставит кенигсбергскую группировку в тяжелое положение, противник будет всячески ему противодействовать. Силы для этого у него есть.

Он дал ряд советов, как действовать во время штурма, рассказал об опыте 11-й гвардейской армии, которая больше других провела боев за город и уже овладела фортом Понарт южнее реки Прегель. Вместе с тем он подчеркнул, что главным для 39-й армии является не допустить во время штурма прорыва противника с запада, с Земланда.

— Конечно, в тех же целях можно было бы использовать и ваш 113-й корпус, но это будет неправильно понято, — говорил нам Василевский. — Войска армии уже очень много сделали для взятия столицы Восточной Пруссии, особенно прорывом инстербургского и дайменского рубежей. Мы это высоко ценим и считаем, что армия должна принять прямое участие в штурме Кенигсберга.

Понятно, что и Людников, и я, слушая эти слова, испытывали признательность маршалу.

Командующий фронтом интересовался политико-моральным состоянием войск, их материальным обеспечением, особенно обеспечением боеприпасами, и был удовлетворен нашими докладами. [272]

Кенигсбергская группировка противника насчитывала пять дивизий, крепостные полки и большое количество отдельных частей и подразделений, всего до 130 тысяч человек. Здесь было сконцентрировано около 4 тысяч орудий и минометов, более 100 тяжелых танков и штурмовых орудий, большое количество боеприпасов, противотанковых и противопехотных мин.

Оборона города состояла из четырех полос, основой которых были укрепления полевого типа и долговременные сооружения, в том числе 12 фортов. Перед каждым фортом — глубокие рвы, заполненные водой, надолбы и сплошные минные поля и проволочные заграждения. Все дома на окраинах города подготовлены к круговой обороне, улицы забаррикадированы. Орешек действительно был очень крепким.

Но 3-му Белорусскому фронту он был, как говорится, по зубам. Командующий фронтом для разгрома кенигсбергской группировки сосредоточил соединения четырех армий: 39, 43, 50 и 11-й гвардейской{12}. Для разрушения оборонительных сооружений были созданы группы из артиллерии большой мощности — 152, 203, 210, 280 и 305-миллиметровых орудий, привлекались крупные силы авиации — более 2500 самолетов.

И вот 6 апреля штурм Кенигсберга начался. С утра по обороне противника был нанесен сокрушительный удар нашей реактивной и тяжелой артиллерии, минометов, авиации. Полтора часа бушевал этот ураган. Над городом нависла сплошная пелена дыма и пыли.

За годы войны мне приходилось видеть много сражений за города и большие населенные пункты, но такое зрелище, такую могучую артиллерийскую подготовку наступления я увидел впервые. Вслед за нею двинулись вперед пехота и танки.

Войска 39-й армии в своей полосе перешли в наступление по всему фронту: 113-й стрелковый корпус и 28-я гвардейская танковая бригада — в направлении юго-западной окраины Кенигсберга, 5-й гвардейский и 94-й стрелковые корпуса — на юг, к заливу Фришес-Хафф. Всюду наши воины, как и ожидалось, встретились с яростным сопротивлением гитлеровцев. Чтобы выполнить боевую задачу, надо было сбить эту ярость обреченного врага, [273] подавить его волю. К этому соединения всех наших трех корпусов были готовы.

Части 338-й дивизии 113-го корпуса дружно поднялись в атаку еще до окончания артподготовки и ворвались в первую траншею противника. Через считанные минуты оттуда потянулись первые взятые в плен немцы. Однако продвинуться с ходу дальше воины дивизии не смогли. В течение 6 и 7 апреля им пришлось шаг за шагом теснить гитлеровцев к городу, отражая их контратаки. Командир дивизии генерал-майор Л. Н. Лозанович в этих целях активно использовал дивизионную артиллерийскую группу, непрерывно направляя ее огонь на поддержку наступающим стрелкам. Работники политотдела дивизии, возглавляемые подполковником А. И. Сергеевым, находились в боевых порядках частей и подразделений, подымая дух воинов на этих последних километрах к гитлеровской цитадели. Утром 8 апреля несколько подразделений дивизии ворвались на окраину Кенигсберга и завязали здесь бои. В числе первых среди них была рота коммуниста старшего лейтенанта Мельничука. Ее воины сражались настолько отважно, что командир 113-го корпуса генерал Н. Н. Олешев в ходе боя объявил им благодарность и поставил в пример их действия всему корпусу.

На примере боя роты старшего лейтенанта Мельничука можно было убедиться, что наши усилия, затраченные на подготовку воинов к борьбе с вражескими танками, дали хорошие результаты. Был момент, когда через боевые порядки роты прорвалось 10 танков, но бойцы не дрогнули — они отрезали от танков пехоту, а артиллерия сопровождения расправилась с танками — четыре уничтожила, а два подбила.

Энергично атаковала противника с метгеттенского направления 192-я дивизия этого корпуса, которой командовал генерал-майор Л. Г. Басанец, хотя и ее продвижение к Кенигсбергу сдерживалось непрерывными контратаками гитлеровцев.

Во второй половине дня 7 апреля я находился в расположении дивизии, сам наблюдал напряжение боя. НП генерала Басанца находился от переднего края не более чем в полутора километрах, но нашей пехоты отсюда не было видно: она шла от рубежа к рубежу, скрываясь в складках местности, лесопосадках, в развалинах строений; наступление обозначалось лишь разрывами снарядов и мин. Зато исключительно активно действовала наша [274] артиллерия, ее огнем поддерживался каждый бросок стрелков. Командиры батарей, как правило, находились в боевых порядках стрелковых подразделений, поэтому огонь орудий и минометов отличался точностью и эффективностью. За время пребывания в дивизии я убедился, что командиры частей и подразделений широко применяют обход узлов обороны и укрепленных населенных пунктов; особенно умело этим маневром пользовался командир 753-го стрелкового полка Герой Советского Союза А. Ф. Стебенев.

Важный вклад в решение боевой задачи армии внесли соединения 5-го гвардейского корпуса. Наступая строго на юг в общем направлении на Гросс-Хайдекруг, гвардейцы успешно прорвали оборону противника и вышли в район дороги, соединяющей Кенигсберг с портом Пиллау. Чтобы удержать коридор из Кенигсберга на Земландский полуостров, гитлеровцы оказали в этом районе отчаянное сопротивление, сосредоточили здесь свою авиацию и много раз контратаковали наши войска, но добиться своих целей не могли. Уже в первый день наступления гвардейцы 5-го корпуса отрезали кенигсбергскую группировку от порта Пиллау, лишив ее важных коммуникаций.

Глубже других войск армии вклинились в оборону противника соединения 94-го стрелкового корпуса, наступавшие в общем направлении на Меденау. Но и здесь гитлеровцы, сдержав первый натиск наших войск, пытались контратаковать. Достаточно сказать, что высота 52,3 в полосе действий 124-й стрелковой дивизии трижды переходила из рук в руки.

Но ход событий неумолимо приближал конец попыткам врага удержаться в окруженном городе. 8 апреля дивизии 11-й гвардейской и 43-й армий, которые вели бои в самом городе, соединились в его центре; части 113-го корпуса нашей армии теснили гитлеровцев на юго-западной окраине. К этому времени значительно улучшилась погода, и авиация 1-й воздушной армии многократно увеличила боевые удары по врагу (8 апреля было сделано более 6 тысяч самолето-вылетов). Несмотря на все грозные запреты Гитлера, комендант крепости генерал от инфантерии Лаш 9 апреля вынужден был принять ультиматум советского командования, и остатки гарнизона сложили оружие. Через два с половиной часа после этого столица Родины Москва салютовала доблестным войскам 3-го [275] Белорусского фронта, завершившим разгром кенигсбергской группировки фашистских войск и овладевшим городом и крепостью Кенигсберг. Пусть это деталь, что салют прозвучал в поздний час — ровно в полночь, но и она подчеркивала, как важна была весть о такой победе всем советским людям.

После взятия Кенигсберга войска 39-й армии получили задачу во взаимодействии с соседними 5-й и 43-й армиями уничтожить остатки восточнопрусской группировки противника на Земландском полуострове. Нам предстояло наступать в общем направлении на Фишхаузен и выйти на побережье Балтийского моря.

Подготовку к проведению заключительного этапа Восточно-Прусской операции мы, имея для этого все необходимое, провели в самые сжатые сроки. Воины армии шли в бой, зная, что он приблизит окончательную победу, будет здесь последним. Выступивший перед наступлением на митинге личного состава в 427-м полку 192-й дивизии рядовой Портнов сказал:

— Я уже четвертый год воюю с фашистскими захватчиками. Был участником оборонительных и наступательных боев. Радовался нашим победам. Теперь, накануне окончательного разгрома врага, клянусь мужественно сражаться в первых рядах. Я иду в бой с думой о Родине.

Так мыслили, так говорили, так действовали тысячи воинов нашей армии.

Утром 13 апреля после 60-минутной артиллерийской подготовки войска фронта, в том числе 39-я армия, перешли в наступление. Противник продолжал яростно огрызаться, особенно в полосе 113-го стрелкового корпуса.

753-й полк Героя Советского Союза Стебенева вместе с частями 90-го стрелкового корпуса 43-й армии завязал бой за опорный пункт противника в населенном пункте Фирбруденкруг, преграждавший путь нашим войскам. Вражеская артиллерия и танки открыли сильный огонь по наступающим войскам. Чтобы подавить противника, командир 90-го корпуса ввел в бой 350-й гвардейский самоходный полк, в составе которого действовала батарея САУ старшего лейтенанта Александра Космодемьянского. Она-то первой и ворвалась в населенный пункт и начала крушить позиции гитлеровцев, их технику. Сам командир батареи раздавил гусеницами своей машины четыре противотанковые пушки, несколько десятков солдат. Но прямым попаданием снаряда самоходка Космодемьянского [276] была подбита, а юный командир смертельно ранен. Так погиб брат славной партизанки Зои. И хотя Александр Анатольевич Космодемьянский не дожил, как и Зоя, до 20 лет, он успел совершить подвиги, вошедшие в летопись Великой Отечественной войны. Юноша был награжден орденами Красного Знамени, Отечественной войны I и II степени, посмертно удостоен звания Героя Советского Союза. Приказом Министра обороны Александр Космодемьянский навечно зачислен в списки Краснознаменного артиллерийского полка, его имя носит район бывшего Метгеттена, ныне слившийся с Калининградом.

На пути наших войск к Балтийскому морю серьезным препятствием был город Меденау. Противник создал здесь сильные укрепления. Однако воины 406-го и 781-го полков 124-й стрелковой дивизии, проявив мастерство, сокрушили их и к исходу 15 апреля овладели городом. Теперь оборона противника в полосе армии затрещала по всем швам. Стремительное наступление развили части 17-й гвардейской дивизии. 15 и 16 апреля они нанесли большое поражение гитлеровцам, уничтожили и пленили около полутора тысяч солдат и офицеров, захватили 12 танков, 56 орудий разных калибров, 73 пулемета.

45-й стрелковый полк 17-й гвардейской дивизии в ночь на 16 апреля ворвался на северо-западную окраину Фишхаузена и перерезал дорогу, идущую в порт Пиллау. В течение ночи он пленил 368 гитлеровцев.

17-я гвардейская дивизия во взаимодействии с подошедшими частями 126-й стрелковой дивизии 43-й армии на следующий день полностью овладела городом Фишхаузеном. До полудня дивизия взяла более 2 тысяч пленных, 750 автомашин, 15 орудий, 35 тягачей. По городу невозможно было пройти: все улицы были забиты вражеской техникой, орудия и машины стояли впритык друг к другу.

39-я армия, разгромив противостоявшие части противника и пленив около 3 тысяч гитлеровцев, 17 апреля вышла в своей полосе на побережье Балтийского моря.

У этой береговой черты мы и закончили свой боевой поход на западе. В оперативной сводке за 17 апреля содержались сведения, от которых мы уже давно отвыкли: «Войска армии приводили себя в порядок. Мылись в бане, производили сдачу боевых патронов, гранат и ракет на склады боепитания».

Правда, воины армии, хотя и были выведены из боя, пока что не могли спать спокойно: войска фронта еще [277] продолжали Восточно-Прусскую операцию. Но 25 апреля был взят последний опорный пункт врага — город и крепость Пиллау и Земландский полуостров полностью очищен от фашистских войск. Долгожданная победа одержана!

25 апреля... Никогда не забудется безмерная радость, охватившая войска в этот день. 103 суток продолжались тяжелые, кровопролитные бои, пока очаг гитлеровской агрессии в Восточной Пруссии не был разгромлен. Потому так ликуют наши славные воины — обнимаются, целуются, поздравляют друг друга. Звучат песни и музыка. Стихийно возникает пальба из автоматов, пулеметов, даже из орудий и минометов. Идет солдатское торжество! Оно тем более безудержно, что воины знают: вот-вот должна поступить главная весть — о конце всей войны с фашистской Германией, о Великой Победе, к которой каждый из них шел своей нелегкой дорогой.

Дата добавления: 2015-08-05