На направлении главного удара

В результате разгрома Красной Армией в Курской битве отборных немецко-фашистских войск сложилась благоприятная обстановка для наступательных действий советских войск как на юго-западном направлении, где наносился главный удар, так и на других направлениях. Развертывалось массовое изгнание немецко-фашистских захватчиков с территории Советской Родины.

Важная роль в общем стратегическом наступлении Красной Армии летом и осенью 1943 года отводилась Калининскому фронту. Командующий фронтом генерал-полковник А. И. Еременко, в середине июля приезжавший к нам в армию, в общей форме ознакомил командарма, начальника штаба и меня с задачей, поставленной Ставкой Верховного Главнокомандования, и со своим предварительным решением по ее выполнению. Силами Западного и Калининского фронтов предстояло провести Смоленскую [77] операцию, цель которой — разгромить левое крыло немецко-фашистской группы армий «Центр», не допустить, чтобы противник перебрасывал отсюда подкрепления на юго-западное направление, и освободить Смоленск.

Войска нашего фронта должны были нанести удар своим левым крылом на Духовщину и во взаимодействии с правофланговыми объединениями Западного фронта наступать на Смоленск.

39-й армии, действовавшей на направлении главного удара сил фронта, ставилась задача разгромить противостоящие соединения 27-го армейского корпуса противника, овладеть Духовщиной и развить наступление на Смоленск. Армия усиливалась 2-м гвардейским корпусом, 155-м укрепленным районом, 21-й артиллерийской дивизией прорыва, другими артиллерийскими, танковыми и инженерными частями (уточню, что некоторые из этих соединений и частей перебрасывались к нам издалека и не успели своевременно сосредоточиться в полосе действий армии).

24 июля командующий Калининским фронтом отдал приказ войскам на проведение операции. Прорыв обороны противника осуществлялся на трех участках шириной 20 километров силами десяти стрелковых дивизий с приданными средствами усиления. Основная задача по прорыву возлагалась на 39-ю армию. Для обеспечения действий ударной группировки с севера намечался вспомогательный удар силами двух стрелковых дивизий 43-й армии. На правом крыле и в центре фронта 3-я и 4-я ударные армии и часть сил 43-й армии должны были оборонять занимаемый рубеж. Начало наступления намечалось на 31 июля.

Сроки подготовки операции оказались крайне сжатыми, но мы понимали, что они диктовались обстановкой в районе Курска, где советские войска перешли в контрнаступление. Требовалось сковать силы противника из группы армий «Центр». А они были значительными: только перед войсками Калининского фронта были развернуты 19 дивизий 3-й танковой армии и 27-го армейского корпуса.

Противник, находясь здесь продолжительное время, создал восточнее Смоленска сильную, хорошо подготовленную в инженерном отношении оборону, состоявшую из пяти-шести полос глубиной до 100–130 км. Это была центральная часть так называемого Восточного вала. [78]

Опираясь на нее, гитлеровцы рассчитывали прикрыть стратегически важные направления на Белоруссию и Прибалтику.

В полосе наступления нашей армии действовали 197, 52 и 246-я пехотные дивизии противника, полностью укомплектованные личным составом и боевой техникой, имевшие большой боевой опыт. Передний край их обороны проходил на левом фланге по высотам, господствовавшим над окружающей местностью, а на правом — по реке Царевич и был прикрыт сплошными проволочными заграждениями, минными полями, лесными завалами. Главная полоса обороны глубиной до 12–15 километров имела развитую систему траншей и ходов сообщений, опорных пунктов и узлов сопротивления с большим количеством дзотов.

В 8–10 километрах от переднего края проходила вторая полоса обороны противника глубиной 4–5 километров, состоявшая из двух позиций с развитой системой опорных пунктов, пулеметными площадками, укрытиями для личного состава. В тылу этой полосы находился мощный кольцеобразный узел сопротивления — город Духовщина. На его окраинах гитлеровцы устроили противотанковые препятствия: надолбы, эскарпы, завалы.

Третья полоса вражеской обороны проходила по реке Хмость в 25–35 километрах от главной полосы. В оперативной глубине, достигавшей 120 километров, гитлеровцы вели строительство оборонительных сооружений, в том числе на водных рубежах. Крупные населенные пункты были подготовлены для круговой обороны.

Все это приходилось учитывать, планируя использование в предстоящем наступлении трех наших корпусов и частей усиления.

В соответствии с приказом командующего фронтом командарм принял решение нанести главный удар на левом фланге армии силами 2-го гвардейского корпуса (9, 17, 91-я гвардейские стрелковые дивизии) и 83-го стрелкового корпуса (185-я, 178-я стрелковые дивизии, 124-я стрелковая бригада), прорвать вражескую оборону на участке Старая Капешня, Кислова, Мышкино шириной 10 километров и развить наступление в общем направлении Жуково, Афанасьево, Духовщина. Вспомогательный удар наносился на правом фланге 84-м стрелковым корпусом (134, 158, 234-я стрелковые дивизии) с задачей прорвать оборону противника на участке шириной 6 километров [79] в районе Починок, Ломоносово и во взаимодействии с соседом справа — двумя дивизиями 43-й армии — развить наступление в общем направлении Малое Берсенево, Пономари, Духовщина.

Боевой порядок армии строился в один эшелон. В условиях прорыва сильно укрепленной обороны противника на двух участках, к тому же удаленных друг от друга на значительное расстояние, командарм не мог создать из имевшихся в его распоряжении сил второго эшелона и соответствующего резерва.

Казалось, все теперь становилось ясным. Необходимые указания из штаба фронта получены, задачи корпусам определены, надо было только проводить их в жизнь. На самом же деле именно на этой стадии подготовки операции вставало множество вопросов, решение которых требовало сосредоточения всех сил Военного совета, штаба, политотдела, органов тыла армии.

Как своевременно перегруппировать дивизии, вывести их на исходные рубежи наступления, чтобы это не было раскрыто противником и удар наших войск оказался для него внезапным? Как быстрее обеспечить доставку боеприпасов, боевой техники и продовольствия, к тому же в условиях болотистой местности? Как поднять и поддерживать на высшей точке наступательный дух десятков тысяч людей, без чего победы не достигаются? Эти и многие другие вопросы волновали каждого из нас, кто имел отношение к планированию операции. Но, естественно, особо тяжкое бремя ответственности лежало на плечах командарма.

Я видел, как А. И. Зыгин, всегда внешне спокойный и уравновешенный, в эти дни проявлял чрезвычайную озабоченность, даже нервозность.

Алексею Ивановичу впервые приходилось возглавлять наступательную операцию в таком масштабе, да еще в составе ударной группировки фронта, и он старался сделать все, чтобы оправдать оказанное доверие.

Между тем условия для подготовки и проведения операции с самого начала складывались не во всем так, как хотелось бы.

Из-за проливных дождей резко ухудшились дороги, запаздывала перегруппировка соединений и частей 2-го гвардейского корпуса. Не оставалось достаточного времени для знакомства с новыми дивизиями этого корпуса, как и с приданными частями. На 20–40 километров вдоль [80] линии фронта перегруппировывались и соединения 83-го корпуса, имевшие к тому же недокомплект в личном составе. Мало мы имели артиллерии, чтобы создать достаточную плотность на участках прорыва, как и танков для непосредственной поддержки пехоты, большой недостаток ощущался в боеприпасах.

Все это и вызывало беспокойство командарма. Оно особенно проявилось при рассмотрении 27 июля подготовленного штабом армии проекта приказа войскам на наступление, который докладывал генерал Ильиных.

Помню, я только что вернулся тогда из поездки в 84-й корпус, за время которой еще раз убедился, что на соединения этого корпуса можно положиться в предстоящих наступательных боях. О том же докладывали товарищи, побывавшие в других соединениях.

Однако А. И. Зыгин хмурился и, задавая присутствующим вопросы, требовал новых и новых уточнений, особенно по распределению сил артиллерии и оценке противника.

Когда мы остались одни, я спросил командарма:

— Объясни, Алексей Иванович, почему ты сегодня ходишь мрачный как тень?

— После утреннего разговора с командующим фронтом, вероятно, и ты бы не улыбался, — ответил Зыгин. — Просил его усилить армию танками и артиллерией, выделить дополнительно 122-миллиметровые снаряды. А разговор получился неприятным. Я, конечно, понимаю трудности фронта, но просим-то мы в интересах дела...

Пришлось напомнить Алексею Ивановичу его же слова, которые он говорил неоднократно другим:

— Мрачному человеку все на земле кажется мрачным. Надо быть оптимистом, уметь преодолевать трудности...

Зыгин улыбнулся, сказал, что ему понравилась атмосфера уверенности, проявившаяся при обсуждении проекта приказа. Мне показалось, что мрачные мысли у него рассеялись, нервное напряжение спало. Мы переключились на другой разговор.

В последующие дни штаб армии, командующие родами войск, службы тыла провели большую работу в корпусах и дивизиях, разрабатывали и уточняли планы взаимодействия с соседями — 43-й армией нашего фронта и 31-й армией Западного фронта, авиацией, приданными частями усиления. Член Военного совета армии по тылу Д. А. Зорин с группой офицеров управления и политотдела [81] тыла неотлучно находился на армейских дорогах, обеспечивая подвоз боеприпасов, горючего на дивизионные склады и в районы боевых позиций. Под руководством начальника медслужбы армии Н. А. Полякова шла подготовка к медицинскому обеспечению операции. Развертывались госпитали первой линии на 9 тысяч коек и госпитальная база армии на 4800 коек, в готовность приводились все средства для эвакуации раненых: автомобильно-санитарная рота, две конно-санитарные роты и две санитарные летучки на 650–700 мест каждая. Все это требовало конкретной помощи со стороны Военного совета, тем более что полковник медслужбы Поляков тоже впервые сталкивался с таким объемом неотложных дел.

В дивизиях и полках шла интенсивная боевая подготовка, партийно-политическая работа. При этом широко использовался опыт действий армии в мартовских боях, а также наступательных действий советских войск под Орлом, Курском. Войска учились наступать в условиях лесисто-болотистой местности, блокировать доты и дзоты, скрытно проделывать проходы в минных заграждениях. Части и соединения мелкими разведывательными группами, действовавшими, как правило, ночью, прощупывали вражескую оборону, систему огня противника, расположение опорных пунктов. Словом, не было в армии человека, который бы не делал все, что мог, для успеха наступления.

И все же оснований для беспокойства за боевое обеспечение операции оставалось более чем достаточно, и, как оказалось, не только у командарма Зыгина. При всем напряжении к 31 июля не был закончен подвоз к линии фронта минимально необходимого объема боеприпасов, горючего и других материальных средств, не удалось обеспечить выход некоторых соединений 2-го гвардейского корпуса и частей усиления на исходные рубежи. Командующий фронтом по согласованию со Ставкой Верховного Главнокомандования решил перенести начало операции на 13 августа, оставив ее план и боевой приказ без изменения.

Этот перенос, хотя и вынужденный, был в тех условиях целесообразным, давал возможность лучше подготовиться к наступлению.

В первые дни августа была в основном закончена перегруппировка войск в полосе наступления армии, приведены в проезжее состояние дороги, подтянуты армейский [82] и дивизионные тылы, продвинулось дело с накоплением боеприпасов, снаряжения, продовольствия.

Военный совет, штаб и политотдел смогли познакомиться с командирами и политработниками новых дивизий и бригад, прибывших в состав армии: ведь даже не всех из них мы до этого видели в лицо. Представилась возможность собрать весь руководящий состав в штабе армии, где был детально рассмотрен замысел операции, отработаны вопросы взаимодействия.

Отдельно Военный совет встретился с начальниками политорганов дивизий и бригад, политработниками частей армейского подчинения, чтобы конкретнее определить их задачи в предстоящем наступлении. В центре внимания стояли вопросы, связанные с наращиванием наступательного порыва личного состава, расстановкой коммунистов, парторгов и комсоргов, подготовкой резервов политработников для выдвижения их в звене полк — батальон. Командарм в своем выступлении особо подчеркнул необходимость усиления партийно-политической работы в артиллерийских частях, от умелых действий которых в решающей степени зависел успех прорыва сильно укрепленной обороны противника.

Фактически это совещание с политработниками подвело первые итоги партийно-политической работы в войсках армии после майского решения ЦК ВКП (б) о реорганизации партийных и комсомольских организаций. С той же целью проводились собрания партийного актива в корпусах и дивизиях, партийные собрания в полках, батальонах и дивизионах.

Действенным фактором повышения боевого духа воинов, как всегда, являлась массово-политическая работа в связи с успехами Красной Армии и другими важными событиями.

Вдохновляющей стала весть об освобождении Орла и Белгорода — выдающейся победе на решающем направлении стратегического наступления советских войск в летней кампании 1943 года. Она укрепляла уверенность воинов армии в нашей способности разгромить врага, кичившегося своими успехами именно в летнее время.

В те августовские дни началась массовая работа по подготовке к 25-летию Ленинского комсомола, исполнявшемуся в октябре 1943 года. С 7 по 10 августа во всех первичных комсомольских организациях проводились собрания с повесткой дня: «Подготовка комсомольских [83] организаций к 25-й годовщине ВЛКСМ и задачи комсомольцев в предстоящих боях». На фронте любая политическая кампания непосредственно связывалась с боевыми делами, и эти собрания комсомольцев были повернуты в сторону осмысления опыта прошлых боев, воспитания на нем необстрелянных молодых воинов.

Докладчиками на них выступали ветераны комсомола — командиры и политработники полкового, дивизионного и корпусного звена. Много трудились помощник начальника политотдела армии по комсомолу майор П. Д. Минеев, инструкторы по комсомольской работе капитаны С. М. Золотов и П. П. Ткаченко. Они успевали всюду — организовали в соединениях однодневные семинары комсоргов рот и батальонов, обобщили опыт работы комсомольских организаций в предыдущих боях и этим материалом вооружили актив, сами вникали в то, как расставлялись комсомольцы в боевых расчетах, отделениях, взводах. Помнится, Минеев, Золотов и их товарищи-политотдельцы с большой похвалой отзывались тогда о комсомольской работе в 17-й гвардейской дивизии, подчеркивали целеустремленность и конкретность руководства ею со стороны начальника политотдела полковника С. С. Пшеничного, его помощника по комсомолу майора М. Ф. Надольного. Дивизию эту я тогда знал мало, новыми в армии были и ее политработники, поэтому такая информация была для меня и приятной, и полезной.

Укажу еще на один факт, ставший нам тогда известным из информации Военного совета фронта. 5 августа 1943 года на наш фронт приезжал И. В. Сталин. В селе Хорошево под Ржевом он встретился с командующим фронтом, интересовался вопросами, от которых зависел успех операции. Тем самым подчеркивалось, что Верховное Главнокомандование придает важное значение нашим боевым действиям. Понятно, что это вдохновляло воинов, повышало их наступательный порыв.

Таким образом, время, оказавшееся в нашем распоряжении в связи с переносом начала наступления, удалось использовать продуктивно. Безошибочным показателем того, что партийно-политическая работа дала нужные результаты, был значительно увеличившийся приток заявлений от воинов о вступлении в ряды партии.

Обычно такие заявления были лаконичны, просты, но они всегда выразительно передавали настроения бойцов, направление их стремлений. [84]

Было время, приходилось держать в руках заявления на клочках бумаги, обагренных кровью, со словами клятвы: «Буду стоять насмерть», «Умрем, но не сдадим позицию»... Тогда мы отбивали ожесточенные атаки превосходившего нас в силах врага. А теперь, желая вступить в партию, боец заявлял: «Хочу наступать коммунистом. Буду беспощадно уничтожать оккупантов, пока Родина от них не будет очищена!» Так или примерно так писали сотни и тысячи воинов-фронтовиков. Наступило другое время!

Мне довелось попасть на одно из заседаний партийного бюро 279-го полка 91-й гвардейской дивизии. Беседуя с командиром полка полковником Стариковым, я заметил на открытой поляне группу воинов. Шел нудный моросящий дождь. Там, где расположились люди, стояло облачко дыма.

— Это заседает наше партийного бюро, рассматривают заявления о приеме в партию, — сказал командир полка.

Мы подошли к коммунистам. Дымок оказался результатом усердия курильщиков, впрочем при виде начальства загасивших свои самокрутки. Члены бюро и приглашенные воины сидели на стволе могучей ели, поваленной бурей, не обращая внимания на дождь. Чуть в стороне под навесом из солдатской плащ-палатки незнакомый офицер писал протокол.

Поздоровавшись с присутствующими, мы присели. Рассматривалось заявление о приме в партию командира отделения 3-й стрелковой роты сержанта Долгополова. Докладывал парторг роты старшина Костылев. Он дал положительную характеристику воину, уже не раз побывавшему в боях. Особенно отважно сражался Долгополов в районе Великих Лук. Будучи ранен, не ушел с поля боя до тех пор, пока рота не закрепилась на занятом рубеже и не отразила контратаки противника. Из боевой характеристики, данной командиром роты, было видно, что Долгополов не только храбрый воин, требовательный и умелый командир, но и активный агитатор.

Долгополов, когда ему дали слово, сказал:

— Хочу сражаться с врагом так, как призывает нас Коммунистическая партия. В наступлении постараюсь с честью оправдать высокое звание коммуниста.

Члены бюро единогласно проголосовали за прием сержанта [85] Долгополова в ряды ВКП(б). Поздравляя его, командир полка добавил шутливо:

— Гордись, сержант, за тебя голосовало не только партбюро, но и член Военного совета армии. И спрос с тебя будет больше, чем с других!

Оказывается, я так увлекся ходом заседания, что вместе с членами бюро поднял руку при голосовании. Это действительно отвечало моему настроению и желанию, чтобы в рядах коммунистов было побольше таких воинов, как Долгополов.

Пример этот был типичным. Парторганизации частей и подразделений росли и укреплялись за счет отбора лучших солдат, сержантов и офицеров, особенно накануне и в ходе напряженных боев. Так, за вторую половину июля и первую половину августа, то есть за время подготовки к наступлению, в партию было принято в 19-й гвардейской дивизии 571, а в 17-й гвардейской дивизии — более тысячи человек. Это дало возможность создать в каждой роте и батарее дивизий полнокровные партийные организации в составе от 5 до 20 коммунистов и тем самым обеспечить одну из главных предпосылок для боевого успеха.

Подготовка к наступлению заканчивалась. Даже погода, казалось, сдобрилась: многодневные дожди начали утихать, временами проглядывало яркое солнце.

Утром 11 августа для встречи с прибывшими в армию командующим войсками фронта генерал-полковником А. И. Еременко и членом Военного совета генерал-лейтенантом Д. С. Леоновым на КП армии собрались генералы и офицеры штаба армии, командиры, начальники политотделов и штабов, командующие артиллерией корпусов, дивизий и бригад.

Мы разместились на открытом воздухе рядом с подготовленной на случай дождя большой палаткой. Помню, на это А. И. Еременко отреагировал шуткой:

— Мы не глина, а дождь не дубина. Думаю, в случае чего не размокнем. Надо работать и воевать в любых условиях, в том числе и во время дождя.

После доклада командарма Зыгина генералы Еременко и Леонов беседовали с командирами и политработниками, расспрашивали о настроении, о готовности к наступательным боям. Шел оживленный, дружеский разговор.

В заключение командующий фронтом рассказал о [86] встрече с И. В. Сталиным и о его указаниях. Он подробно остановился на плане операции и внесенных в него коррективах, задачах соединений, дал указания по организации управления и взаимодействия родов войск в период прорыва и развития наступления. От имени Военного совета фронта Еременко пожелал войскам армии успеха в предстоящих боях.

За время подготовки операции командующий фронтом бывал в нашей армии неоднократно, и я считал, что хорошо с ним познакомился. Но, пожалуй, в тот раз впервые я увидел генерал-полковника Еременко таким оживленным и сердечным, а его указания были глубокими и вместе с тем конкретными. Понятно, что накануне тяжелых боев это было для всех нас немаловажным психологическим подспорьем. К тому же из выступления командующего следовало, что армии будет оказана дополнительная помощь, в особенности артиллерией.

Хочу, однако, сделать здесь небольшое отступление. Много лет спустя, вспоминая свою встречу с И. В. Сталиным накануне Духовщинской операции, А. И. Еременко писал, что в ходе этой их встречи было решено за счет маневра наличными артиллерийскими силами фронта увеличить плотность артиллерии на участках прорыва до 170 стволов на 1 километр{1}. Большой знаток и поклонник артиллерии, И. В. Сталин, надо думать, был удовлетворен тем, что фронт располагал такой возможностью, гарантировавшей успех прорыва.

Но, к сожалению, на деле так не случилось. Действуя на направлении главного удара, 39-я армия не могла обеспечить плотность артиллерии, о которой говорил А. И. Еременко. Сосредоточив все, что можно, мы довели плотность до 118–120 стволов на 1 километр фронта прорыва, а на направлении вспомогательного удара лишь до 70–73 стволов. Даже после перегруппировки войск армии на последующем этапе операции и усиления их резервами фронта к 14 сентября на направлении главного удара мы имели лишь до 150 орудий и минометов на 1 километр. Недостаток артиллерии существенно сказался на действиях войск армии.

12 августа были получены боевой приказ командующего и обращение Военного совета Калининского фронта о переходе в наступление. [87]

Политическая работа в часы, остающиеся до начала боя, приобретает особый эмоциональный накал, которому хорошо соответствует такая испытанная форма массовой агитации, как митинг. Митинги с участием руководящего состава фронта, армии, корпусов и дивизий состоялись у нас 12 августа во всех частях. В одном из них — это было в стрелковом батальоне 185-й дивизии — участвовал заместитель командующего фронтом генерал-лейтенант М. Н. Герасимов. Он вручил ордена и медали отличившимся в предыдущих боях, пожелал воинам новых успехов. Помню об этом случае потому, что потом мне довелось информировать генерала Герасимова о том, что данное в его присутствии слово громить врага умело и настойчиво воины батальона с честью сдержали.

Наращиванию наступательного порыва бойцов послужила листовка, подготовленная и распространенная в этот день политотделом армии. В ее составлении принял участие прибывший на фронт писатель Валентин Катаев. Призывая к разгрому врага, к возмездию, листовка напоминала, что перед нами стоит 197-я фашистская дивизия, в составе которой были палачи, казнившие Зою Космодемьянскую. Я видел, как воины сосредоточенно читали сами или слушали текст листовки из уст агитаторов, и был уверен, они не пожалеют усилий, чтобы отомстить гитлеровцам.

В ночь перед наступлением, когда наши части заняли исходное положение, политработники уже находились вместе с бойцами в траншеях, разъясняли задачу на первый день боя.

13 августа 1943 года в 7 часов 40 минут утра после 40-минутной артиллерийской и авиационной подготовки войска 39-й армии перешли в наступление. Одновременно перешел в наступление наш сосед справа — 43-я армия.

Части и соединения нашей ударной группировки к середине дня прорвали первую позицию главной полосы обороны противника и завязали бой за вторую позицию. К исходу дня фронт прорыва на двух участках составил 16 километров, войска продвинулись на глубину до 4–6 километров. Части 3-й воздушной армии из-за низкой облачности сделали менее половины запланированных самолето-вылетов и не смогли оказать наступающим эффективной поддержки.

С первого же часа наступления противник, используя [88] все виды ружейно-пулеметного и. артиллерийского огня, выдвижение танков, авиацию, оказывал ожесточенное сопротивление, непрерывно контратаковал. Откровенно говоря, такой устойчивости вражеской обороны мы не ожидали.

Наряду с другими факторами в этом сказалось отрицательное последствие переноса начала операции: противник узнал о перегруппировке войск армии, и наш удар не оказался для него внезапным. Из резерва гитлеровцы выдвинули еще одну пехотную и часть сил моторизованной дивизии, значительно усилив оборону в полосе действия нашей ударной группировки.

Мы договорились с командармом, что рано утром 14 августа я выеду в 17-ю гвардейскую дивизию — на направление главного удара войск армии.

— Возьми с собой офицера оперативного отдела штаба, — посоветовал Алексей Иванович. — Посмотрите, как полки дивизии взаимодействуют с 28-й танковой бригадой. От этого многое зависит...

Было еще темно, когда мы с капитаном Самарским направились к гвардейцам. Все дороги и возможные объезды были нам известны, и все же только к 10 часам утра мы смогли добраться до НП дивизии: так велик был затор на раскисших от вновь начавшихся дождей дорогах.

С командиром дивизии генерал-майором Александром Петровичем Квашниным в боевой обстановке я встречался впервые, а в таких случаях к людям присматриваешься особенно внимательно. После доклада генерала я попросил установить рядом вторую стереотрубу, чтобы наблюдать за полем боя и одновременно быть в курсе дел командира. Помнится, не потребовалось много времени, чтобы убедиться, насколько уверенно действует Квашнин. Четкие и своевременные распоряжения командирам частей, объективные доклады командиру корпуса, выдержка и хладнокровие — все это расположило меня к новому боевому товарищу. Но в той обстановке было не до эмоций.

Вскоре на НП прибыл после посещения одного из наступавших полков начальник политотдела дивизии полковник С. С. Пшеничный. Его доклад подтвердил, что бой протекал очень напряженно. Противник неистово сопротивлялся, часто переходил в контратаки. Каждый метр нашей земли приходилось отвоевывать в упорных [89] схватках. Выяснилось и то, что в подразделениях, где выбыли из строя политработники и парторги, начала ослабевать партийно-политическая работа. Это означало, что политотдел дивизии и политработники полков не все предусмотрели, чтобы она оставалась непрерывной, и в соответствии с обстановкой оперативно не изменили формы политического влияния на бойцов. Вместе с Квашниным и Пшеничным мы обговорили меры устранения этого просчета. Пшеничный, помнится, сразу же стал связываться с политотдельцами, находившимися в частях.

За время пребывания на НП я заметил, что Квашнин маловато вспоминает об артиллерии, не требует от своих и приданных артполков энергичнее прокладывать огнем дорогу пехоте.

— Где ваш командующий артиллерией? — поинтересовался я.

Такой вопрос оказался неожиданным для командира дивизии. В это время капитан Самарский сказал:

— Я хотел доложить вам, что командующий артиллерией находится на своем НП в 800 метрах отсюда.

Мне пришлось неласково посмотреть в сторону Квашнина. Он понял свою ошибку и сказал, что переведет командующего артиллерией на свой НП.

К сожалению, как и беспокоился командарм, оставляла желать лучшего связь командира дивизии и с 28-й гвардейской танковой бригадой. Командир бригады, которого по моей просьбе удалось «поймать» связистам, сообщил сюда, на НП дивизии, что в ходе наступления атакующие пехотные подразделения не всегда умело пользовались танковой поддержкой, отрывались от танков.

Вот ведь как бывает: человек понравился, а в первое же серьезное знакомство с ним приходится больше напоминать ему о промахах.

В момент яростной авиационной бомбежки мы с Квашниным и Пшеничным заметили, как санитар, не останавливаясь и, видимо, выбиваясь из сил, тащил на себе раненого. Я послал капитана Самарского выяснить, почему солдат не дорожит ни своей жизнью, ни раненого. Санитар объяснил капитану, что медлить было нельзя ни минуты, так как раненый офицер истекал кровью, и продолжил свое дело. Квашнин тотчас же узнал фамилию санитара и приказал оформить на него представление к ордену. Одобрив это, я вынужден был обратить внимание [90] командира и начальника политотдела дивизии на неотлаженность эвакуации раненых, посоветовал выделить офицеров в помощь медико-санитарной службе.

Между тем, пока я находился на НП дивизии, были отражены три контратаки вражеской пехоты, поддержанные танками, артиллерией, ударами авиации. Это было главное для оценки новой дивизии и ее командования.

Что касается недостатков, то уже на следующий день генерал Квашнин позвонил мне и доложил, что сделано по их устранению, в том числе и в партийно-политической работе.

Так сложилось начало нашей боевой дружбы с этим обаятельным, рассудительным человеком, замечательным командиром. В составе 39-й армии нам пришлось вместе с генералом Квашниным заканчивать войну на западе, затем дойти до Порт-Артура на востоке. За личное мужество и боевые успехи дивизии он получил звание Героя Советского Союза.

Александр Петрович Квашнин был из числа тех, кто активно боролся за утверждение Советской власти. Двадцатилетним крестьянским парнем встретил он революцию, в 1919 году вступил в ряды Красной Армии и в составе 6-й отдельной армии участвовал в освобождении от белогвардейцев и англо-американских интервентов советского Севера, в том числе родного Архангельска. В 1921 году, после окончания курсов краскомов, командир пулеметного взвода Квашнин сражался против банд Унгерна в Монголии. Затем служил в Уральском и Сибирском военных округах, командовал последовательно учебным батальоном, полком, дивизией. В декабре 1942 года был назначен командиром 17-й гвардейской стрелковой дивизии. Все это я узнал, конечно, позднее, а тогда, в первое наше знакомство, нам было не до биографических подробностей.

По прибытии на НП армии я обсудил с командармом результаты своей поездки к гвардейцам. Уже в ходе нашего разговора Алексей Иванович позвонил командующему артиллерией армии генералу Брейдо и дал ему ряд указаний. Смысл их сводился к тому, что в целях более экономного расходования снарядов надо выделять больше стволов для стрельбы прямой наводкой, не допускать отрыва командиров артиллерийских частей и подразделений от пехоты, иметь постоянную связь с командованием стрелковых дивизий и корпусов. Начальнику тыла и начальнику [91] артснабжения было предложено срочно принять дополнительные меры по доставке снарядов наступающим частям.

— А я займусь в первую очередь вопросом эвакуации раненых, — доложил я командарму. — Видимо, медотделу армии не хватало организационной предусмотрительности, надо кое-что срочно поправить.

Действительно, оказалось, что в полевой эвакопункт, начальником которого был капитан Ф. Г. Захаров, поступило значительное число раненых. Надо сказать, и Захаров, и начальник медслужбы армии полковник Поляков быстро изыскали дополнительные места, энергично приняли меры к отправке раненых в полевые госпитали. К тому же политотделы корпусов, по моему указанию, выделили ответственных политработников для обеспечения своевременной эвакуации раненых.

На следующий день я получил сначала из 17-й гвардейской, а потом из других соединений доклады, что все раненые эвакуированы.

Ударная группировка армии пробивалась вперед медленно, беспрерывно отражая контратаки противника. Лишь к исходу 16 августа передовые полки гвардейского и 83-го стрелкового корпусов вышли на левый берег реки Царевич, продвинувшись с начала боев на 6–7 километров.

Причины медленных темпов движения войск армии коренились отнюдь не в недостатке наступательного порыва воинов. Солдаты и офицеры самоотверженно сражались с врагом, проявляли массовый героизм.

15 августа я побывал в 134-й стрелковой дивизии, полки которой на правом фланге армии имели наибольший успех в первый день боев. Была потребность встретиться со знакомым мне командиром 629-го полка Алексеем Кирилловичем Кортуновым. Полк действовал отлично. Он первым на своем участке прорвал оборону противника, гранатами и ружейно-пулеметным огнем уничтожил в траншеях и дзотах гитлеровцев.

С наилучшей стороны проявили себя командиры подразделений полка. Капитан Тишкин навязал противнику рукопашный бой. Рота уничтожила 26 и взяла в плен 7 гитлеровцев. Тишкин был ранен, но не покинул поля боя и продолжал командовать. Поддержав роту решительной атакой, полк разгромил опорный пункт 197-й пехотной [92] дивизии врага. Отличились старший лейтенант Володин, капитан Шкулев и другие офицеры.

С удовлетворением я отмечал, что и сам подполковник Кортунов поднялся на ступеньку выше как командир. Он энергично руководил боем, умело использовал приданные танки и артиллерию, выискивал у противника слабые места.

В моих глазах Кортунов олицетворял собой типичный образ коммуниста тридцатых годов, действовавшего с предельной ответственностью на том участке, какой ему поручала партия. Инженер-мелиоратор по образованию, он проявил себя как крупный инженер-строитель — возводил металлургический комбинат «Азовсталь», другие предприятия и объекты. В июне 1941 года Кортунов добровольно пошел на фронт и начинал службу в должности дивизионного инженера. В марте 1942 года, во время жарких боев юго-западнее города Белый, ему предложили командовать 629-м стрелковым полком. Не без колебаний он принял это назначение, полагая, что без военного образования и командирского опыта справиться ему будет трудно. Но навыки руководства крупными коллективами рабочих, уже пройденная боевая школа, а главное — высокоразвитое чувство партийной ответственности за порученное дело позволили Кортунову в короткий срок освоить обязанности командира-единоначальника. Дело не обошлось без трудностей, но преодолевал он их без срывов и серьезных промахов. Уже в Духовщинской операции он стал одним из лучших командиров полков 39-й армии, а позднее был удостоен звания Героя Советского Союза. (После Великой Отечественной войны Алексей Кириллович включился с присущей ему энергией в восстановление народного хозяйства страны, снова находился на самых трудных и ответственных участках трудового фронта. Много лет был министром газовой промышленности и министром строительства газовой и химической промышленности СССР. В 1976 году А. К. Кортунов скончался, оставив о себе светлую память у всех нас, его однополчан.)

В тот вечер 15 августа 1943 года, когда противник ослабил контратаки, я прямо спросил Кортунова:

— Полк и вся дивизия продвигаются тяжело, медленно. Можно ли что-то еще выжать из вас, Алексей Кириллович?

— Конечно, у нас есть недостатки в организации боя, [93] их надо исправлять, тут есть какой-то еще резерв, — медленно проговорил в ответ Кортунов. — Да не в том главная причина. Неужели не видите, товарищ генерал, что против такой обороны силенок у нас опять маловато — и танков, и артиллерии.

Мы помолчали. Умевший смотреть на события широко, Алексей Кириллович добавил:

— Видно, так надо. Врага гонят на юге, туда сейчас и дается все. А наше дело — не дать фашистам высвободить отсюда ни одного солдата. С нас километры спрашивать рано.

— Не совсем так, Алексей Кириллович, — возразил я. — Нам поставлена боевая задача, а она и километры включает. На тех километрах советские люди ждут нас уже два года. Другое дело — чтобы их пройти, сил требуется больше, в этом я с вами согласен. Но и на себя надо нам критически посмотреть...

Кстати, спустя буквально несколько часов после этого памятного для меня разговора с А. К. Кортуновым, на рассвете 16 августа от вражеского снаряда погиб во время рекогносцировки другой талантливый человек — двадцатисемилетний командир 275-го полка 91-й гвардейской дивизии Сергей Никифорович Бугаев. Он пришел в армию по путевке комсомола и комсомольскую свою страстность, стремление быть на самых опасных участках боя сохранил до конца. После освобождения Духовщины гвардейцы перенесли останки своего командира на городское кладбище. Одна из улиц города сейчас носит его имя.

Возвратившись ночью 15 августа из 134-й дивизии, я пригласил начальника политотдела Петрова, чтобы договориться о содержании донесения в политуправление фронта по итогам боев за три дня. Но нас опередил звонок члена Военного совета фронта генерал-лейтенанта Д. С. Леонова:

— Почему, товарищ Бойко, не докладываете об обстановке в армии? Нечего докладывать?

— Да, действительно, похвалиться нечем. Результаты нашего наступления вы хорошо знаете.

— Какие же вы меры принимаете по выполнению боевой задачи? Надеюсь, партполитработу не свертываете? — спокойно, в безобидном тоне направлял содержание моего доклада Леонов.

Я подробно доложил о проделанной политорганами, партийными и комсомольскими организациями работе, о [94] ее недостатках, сказал о выводах, которые мы сделали вместо с начальником политотдела.

Конечно, я намеревался возможно полнее информировать члена Военного совета о замечательных наших людях, о их героизме, с которым в эти дни приходилось встречаться повсюду. Помнится, успел я сказать о коммунисте Григории Кочеткове из 875-го полка 158-й дивизии, не ушедшем с поля боя после двух ранений и павшем смертью храбрых при отражении контратаки гитлеровцев; о парторге роты из 178-й дивизии сержанте Леуне, тоже отказавшемся уйти на перевязку; о комсорге 5-й стрелковой роты 61-го гвардейского полка Баймадьярове, который, умирая ни руках товарищей, попросил вынуть из кармана его гимнастерки комсомольский билет и поцеловал его...

Я знал, что Дмитрий Сергеевич превыше всего ценит солдатскую доблесть и любит, когда ее отмечают, но тут он сказал:

— Вы мне так всю армию перечислите. Верю, что у вас много героев. Только что просматривал номер вашей газеты «Сын Родины», так там об одном чапаевце, который у вас воюет, хорошо сказано... Почему же при всем своем героизме вы медленно продвигаетесь?

И Леонов перешел к конкретным указаниям и рекомендациям, которые учитывали не только мой доклад, но и обширную информацию о боях в полосе всего фронта. В частности, он рекомендовал усилить воспитательную работу в стрелковых частях, настойчиво учить воинов навыку смело идти в атаку за стеной артиллерийского огня.

Совет этот был правильный. Войска уже успели убедиться в эффективности артиллерийского наступления, но действительно не всегда пехотинцы умели прижаться к артиллерийскому валу, как не всегда и сами артиллеристы строили его плотно и надежно передвигали. Приняв рекомендацию к исполнению, я воспользовался моментом, чтобы вернуться к разговору о боеприпасах, который у меня уже был с Леоновым накануне наступления:

— Товарищ генерал, о стене артиллерийского огня далеко не всегда можно вести речь. У нас для этого мало снарядов, особенно к 122-миллиметровым гаубицам.

— Вам дано на первый день наступления больше одного боекомплекта, потом добавлялось еще... — И Леонов стал перечислять наши лимиты по дням наступления и [95] видам артиллерийского огня. — По-хозяйски все это используйте.

— Да, это немало, но вы же знаете о напряженности боев, о непрерывных контратаках противника...

Я доложил Дмитрию Сергеевичу о своем разговоре с подполковником Кортуновым — мол, командир этот прижимистый, зря ни одного снаряда не позволит выпустить, и все же в полку все снаряды израсходованы. Если бы приданная артиллерия была полностью обеспечена снарядами, полк добился бы вдвое лучших результатов.

— Посоветуюсь еще раз с командующим, как помочь огоньком, — пообещал Леонов.

Надо сказать, член Военного совета фронта был человеком обязательным. Если давал слово помочь в чем-либо, то неуклонно добивался выполнения обещаний. Он не любил, когда ему вторично напоминали об этом.

Леонов поинтересовался, какие потери понесли наши войска от авиации противника.

— Мы с генералом Еременко наблюдали налеты фашистских самолетов на ваши наступающие части и беспокоились о том. что с нашей стороны будут большие потери.

Я доложил, что, если судить и по докладам из дивизий, и по моим личным наблюдениям в 17-й гвардейской, от массированных ударов вражеских бомбардировщиков потери незначительны. Наши войска умело использовали характер местности и захваченные траншеи противника.

Разговор заканчивался. Мне показалось, что Леонов был заинтересован в нем не ради только получения служебной информации. Видимо, он нуждался в аргументах для каких-то своих выводов.

При кажущейся внешней суховатости и строгости в разговоре член Военного совета был объективен в оценке людей, больно переживал недостатки, радовался успехам. Как ни была порой сложна обстановка на фронте, он спокойно и рассудительно искал наиболее правильное решение.

Годы рано начатого труда, долгая армейская служба, трудности первых месяцев войны наложили отпечаток на внешний облик Дмитрия Сергеевича. Он выглядел несколько старше своих лет, но был подвижен и энергичен, подтянут. Говорил не спеша, складывая фразы продуманно и убедительно.

Жизненному опыту Леонова можно было позавидовать. [96]

Родился он в 1899 году в семье крестьянина-бедняка, проживавшей под Тулой. Подростком пошел работать на оружейный завод, приобрел специальность слесаря. В трудовом коллективе тульских оружейников прошел первую школу политической борьбы. В 1918 году молодой рабочий был принят в ряды Коммунистической партии, в 1920 году комсомольская организация Тулы избрала его делегатом на III съезд РКСМ. Здесь, в Москве, он увидел и слушал Владимира Ильича Ленина. С марта 1922 года, когда по партийной мобилизации Леонова направили в ряды Красной Армии, вся его жизнь связана с военной службой. Политрук, инструктор политотдела дивизии, слушатель Военно-политической академии, начальник политотдела, комиссар дивизии, корпуса — такие последовательные ступени прошел Леонов в предвоенные годы. Великую Отечественную войну начал в должности члена Военного совета 22-й армии, с октября 1941 года — член Военного совета Калининского фронта.

В дни наступления Леонов часто бывал в соединениях армии, на огневых позициях артиллеристов, лично влиял на ход боевых действий, проведение партийно-политической работы и материального снабжения войск. С удовольствием вспоминаю, что он умел создавать благоприятную обстановку для успешной работы Военного совета и политотдела армии, не дергал по мелочам, давал возможность проявлять самостоятельность и инициативу, настойчиво советовал опираться на собственный опыт.

Надо сказать, такой стиль отношений с нами, работниками армейского звена, отличал не только Д. С. Леонова. Я видел, как начальник штаба фронта генерал-лейтенант В. В. Курасов, всесторонне подготовленный военный специалист, глубоко вникал в работу нашего штаба, помогал командарму. Делал он это тактично, оберегая авторитет армейских руководителей.

Еще с сентября 1942 года у меня установилась теплая фронтовая дружба с командующим артиллерией фронта Н. М. Хлебниковым. Тогда, во время боев под Ржевом, он встретился со мной, чтобы поделиться своими впечатлениями об артиллерийских кадрах армии. Беседа получилась откровенной и обстоятельной. После этого мы встречались уже как старые знакомые. У Николая Михайловича, артиллериста-чапаевца, прошедшего нелегкий жизненный и боевой путь, можно было многому поучиться, особенно в области использования артиллерии, воспитания [97] и обучения воинов артиллерийских частей. Партийность, принципиальность старого коммуниста, всегда вызывали у меня искреннее уважение.

Между прочим, именно Н. М. Хлебников, как я потом узнал, с гордостью обратил внимание члена Военного совета фронта Леонова на появившийся в нашей армейской газете «Сын Родины» очерк майора И. Коровина о старом чапаевце Адаеве: вот, мол, как бьются с врагом соратники Василия Ивановича!

И в самом деле, автор очерка хорошо показал и накал августовских боев за освобождение Смоленщины, и кровную связь между старшим и молодым поколениями воинов Красной Армии.

Бойцы, говорилось в очерке, любили спокойного, всегда уравновешенного ефрейтора Адаева — бывшего чапаевца, участника гражданской войны. Они знали — с ним не пропадешь. Командир отделения мог научить, как пользоваться трофейным пулеметом, как лучше замаскировать окоп, разжечь сырые дрова, невредимым проползти под огнем противника. И песню на досуге мог спеть Адаев, хорошую чапаевскую песню о черном вороне, который напрасно вьется над живым солдатом в ожидании добычи. И все у него получалось ладно и ловко, как у хорошего хозяина. Если верно, что война — это высшая солдатская школа, то ефрейтор был в ней никак не меньше профессора.

— Скоро будет большое наступление, — убедительно говорил Адаев. — Готовьтесь, ребята, много враг задолжал нам, пора и расплату спросить.

Наконец, продолжал очеркист, пришел долгожданный день. Августовским прохладным утром батальон атаковал укрепленные позиции противника, прорвал первую линию обороны и устремился вперед.

Когда, казалось, уже не было сил и огонь врага вставал неодолимой стеной на пути, вдруг слышался властный голос ефрейтора:

— Вперед, орлы!

В самые тяжелые минуты Адаев первым бросался в схватку, дрался с холодным остервенением, и азарт командира передавался бойцам.

Однажды утреннюю тишину нарушил сигнал атаки. Бойцы вскочили и понеслись вперед к траншеям и блиндажам противника. Первым бежал Адаев. Широко замахиваясь рукой, он бросал гранаты, пригибался, затем [98] большими скачками приблизился к траншее. Перемахнув через окоп, Адаев заметил и одним ударом прикончил пулеметчика, потом повернул его пулемет в сторону убегавших гитлеровцев. Ошеломленные внезапным нападением, они метались по траншее, но всюду их настигали гранаты и пули бойцов отделения Адаева.

— Орел, настоящий чапаевский орел! — сказал об Адаеве командир полка, когда закончился бой.

Разве мог бывший начальник артиллерии чапаевской дивизии Н. М. Хлебников только сам прочитать это, не поделиться с кем-либо радостью и гордостью за успехи своего старого товарища. Вот он и оказался у Д. С. Леонова.

С 17 августа, когда полки первого эшелона 2-го гвардейского и 83-го корпусов начали упорные бои за рубеж обороны противника на правом берегу реки Царевич, название этой водной преграды стало часто упоминаться во всех донесениях и докладах. Гитлеровцы упорно цеплялись за нее как за ключевую позицию, прикрывавшую Духовщину.

Я приехал на НП 185-й стрелковой дивизии в разгар жаркого боя. Командир дивизии генерал-майор М. Ф. Андрющенко и начальник политотдела полковник С. А. Беляев ввели меня в обстановку.

— Посмотрите на мелкие кусты лозы — вдоль них и течет этот самый Царевич, — говорил Беляев, показывая в сторону поймы, окутанной дымом от взрывающихся вражеских снарядов и мин. — Все дело в пойме, из-за нее канитель.

Действительно, сама по себе маленькая речонка не могла быть серьезным препятствием для наступающих войск. Больших усилий требовало преодоление широкой, до 1000–1200 метров, заболоченной поймы, в которой застревали тяжелые орудия и танки. Противник, имея траншеи на высоком южном берегу Царевича, держал под обстрелом каждую пядь поймы.

...Через тридцать лет после окончания войны мне пришлось снова побывать в этих местах. Вместе с секретарем Духовщинского райкома КПСС Александром Михайловичем Пахомовым мы проехали вдоль южного и северного берегов Царевича, осмотрели места, где были огневые позиции, КП и НП дивизий. На полях шла уборка богатого урожая, стояла тишина. Хрустально чистая вода текла в извилистых берегах Царевича. Все было хорошо, но я [99] повторял и повторял про себя слова поэта-смолянина Николая Рыленкова:

А рядом поле то,
Что кровью полито,
Где ком земли сырой
Дороже золота... * * *

По решению командующего фронтом 18 августа была произведена частичная перегруппировка войск нашей армии. На стыке 2-го гвардейского и 83-го стрелкового корпусов вводился переданный из резерва фронта 5-й гвардейский корпус, которым командовал генерал-майор В. Г. Позняк.

Но и это заметных результатов не дало, так как противник ответил значительным усилением своих войск, Кроме 246-й пехотной дивизии, возвращенной еще 14 августа, в двадцатых числах в полосе наступления армии появились 18-я танковая и 25-я моторизованная дивизии, 1-я бригада СС и части 29-й запасной дивизии противника. Все эти силы, предназначавшиеся для переброски на орловско-брянское направление, позволили противнику сопротивляться и контратаковать еще ожесточеннее.

Тем не менее наступательные действия войск фронта, в том числе 39-й армии, продолжались вплоть до 7 сентября. Нажим на противника был необходим в интересах фронтов, наступавших на других направлениях.

Так сложился первый этап Духовщинской операции, В итоге проведенных войсками армии в августе боев врагу был нанесен ощутимый урон — уничтожено более 20 тысяч фашистов, захвачены сотни орудий и минометов, десятки танков и много другой боевой техники и оружия. Главное состояло в том, что была скована крупная группировка немецко-фашистских войск, сорваны намерения гитлеровского командования перебрасывать отсюда соединения в район Орла и Курска. За нашими войсками оставалась боевая инициатива, и они еще не сказали здесь своего последнего слова.

Однако фактом было и то, что 39-я армия не полностью выполнила поставленную ей боевую задачу. Об основных объективных причинах этого уже говорилось: в нашем распоряжении не было достаточного количества материальных средств — артиллерии, танков непосредственной поддержки пехоты, боеприпасов. [100]

Но обнаружились и субъективные отрицательные факторы, влиявшие на результаты действий.

Опыт ведения наступательных боев у многих наших командиров и штабов был еще невелик, не всегда они обеспечивали непрерывное управление войсками в сложной, быстро изменяющейся обстановке, да к тому же в лесисто-болотистой местности. Помнится, при мне командир 5-го гвардейского корпуса генерал В. Г. Позняк потребовал от командиров двух полков немедленно перенести свои НП на другой берег реки Царевич — сами они не заметили, как отстали от боевых порядков наступающих подразделений. С другой стороны, отдельные командиры старались оказаться впереди своих подразделений, вовсе теряя управление подчиненными. Слабым местом по-прежнему оставалась организация взаимодействия родов войск.

Собственный боевой опыт — великий учитель, но он оплачивается дорогой ценой — кровью и жизнями. Вот почему подведению итогов боев, извлечению из них уроков Военный совет армии, как об этом уже не раз говорилось, уделял серьезное внимание.

Надо отдать должное А. И. Зыгину, именно он задавал критический тон в оценке действий войск, командиров и штабов, причем нередко начинал с себя. Алексей Иванович считал, что самокритичный анализ лучше всего содействует накоплению опыта, служит предпосылкой боевых успехов. Мне довелось хорошо узнать А. И. Зыгина и убедиться в том, что он строго судил собственные промахи, но никогда не пытался облегчить свою ответственность, уйти на боковую дорожку.

На заседании Военного совета армии, на совещаниях командиров и политработников во всех корпусах, дивизиях и полках в начале сентября были обстоятельно рассмотрены итоги августовских боев. Это стало большой школой для всех.

Нам, политработникам, пришлось задуматься над тем, как в будущих боях избежать существенных пробелов в партийно-политической работе, допущенных на первом этапе операции.

Известно, что в наступательных боях неизбежны большие потери среди коммунистов, идущих в первых цепях, на самых опасных участках. Особенно быстро выбывали из строя члены и кандидаты партии в ротном звене. [101]

Но рядом с этой суровой закономерностью действует и другая — чем тяжелев бои, тем больше, как уже говорилось, проявляется стремление лучшей части беспартийных воинов вступить в ряды партии. При непрерывной и целеустремленной работе политорганов, партийных организаций можно и в ходе боевых действий сохранять партийную прослойку, предупреждать ее уменьшение.

Между тем в ряде соединений армии в течение августа многие партийные организации, особенно ротные, были обескровлены. Так, в 234-й стрелковой дивизии в сравнении с началом наступления к 20 августа из 105 ротных парторганизаций осталось 67, из 51 первичной — 38. Если учесть, что в дивизии в это же время приток заявлений о приеме в партию возрос, то нежелательный процесс уменьшения партийной прослойки, вызванный потерями в боях, несомненно можно было предупредить. Но партийные бюро частей и партийная комиссия политотдела дивизии не проявили оперативности в рассмотрении заявлений отличившихся воинов, в оформлении и выдаче партийных документов.

Помню, перед возобновлением наступления политотдел армии проверил состояние работы по росту партийных рядов в соединениях, и нам пришлось сделать достаточно острые выводы по этому вопросу.

Факт, с которым я встретился в 17-й гвардейской дивизии, — ослабление партийно-политической работы в динамике боя — оказался не единичным. Такие же факты, особенно в период прорыва вражеской обороны, били отмечены и в ряде других частей и соединений. И причиной этого являлась не только убыль политработников в боях, но и неправильное их использование.

Парторги и комсорги полков нередко закреплялись за батальонами, а во время наступления уходили с одной из рот. Да и некоторые заместители командиров полков по политчасти без особой нужды длительное время находились в подразделениях. Разумеется, быть во время боя с массами воинов для политработников полкового звена — дело необходимое, но оно не отменяет их ответственности за обеспечение непрерывности и действенности партийно-политической работы во всех подразделениях. Опыт первого этапа Духовщинской операции показал, что не все политработники частей армии научились сочетать эти важнейшие компоненты своего труда. Политорганам соединений было предложено особое внимание обратить [102] на подготовку полковых политработников к новому этапу наступления.

Как видит читатель, нам приходилось непрерывно подвергать анализу свои минувшие действия, вскрывать собственные промахи, чтобы избавляться от них, непрерывно учиться. И то, что учеба эта протекала не в аудиториях, а на полях сражений, придавало ей особую ценность, как правило сразу же и подтверждавшуюся боями.

Дата добавления: 2015-08-05