Европейский путь в противоположном направлении

И российские, и западные исследователи в основном видят эти причины в сфере геополитики. Но есть и исключения. Так, французский эксперт Филипп Лефор полагает, что недостаток коммуникации привел к деформированному восприятию друг друга, появлению взаимного непонимания и все более глубоких "недоразумений".

Оба подхода дополняют друг друга. Недостаток коммуникации, неадекватное восприятие, несомненно, негативно сказались на отношениях в геополитической сфере, но, конечно, не были первопричиной нынешней конфронтации. В то же время они усугубляли "недоразумения", порожденные разнонаправленностью общественного развития в России и в странах Запада после 1991 года. Все вместе, геополитическое соперничество, упомянутые "недоразумения" и недостаток коммуникации, создало кумулятивный эффект.

Главное из "недоразумений" связано с непониманием на Западе последствий российских реформ 90-х гг. для развития страны и, в частности, для ее политической и идеологической эволюции после 2000 года. Хотя на Западе признают, что реформы не были достаточно продуманы и достигли своих целей лишь частично, в целом их результаты оценивают положительно. В качестве иллюстрации можно привести опубликованную в прошлом году статью Строуба Тэлботта, бывшего советника президента США Билла Клинтона, в которой тот не жалеет комплиментов в адрес Бориса Ельцина, "ведшего Россию в правильном направлении, в том числе пытавшегося покончить с ее имперскими амбициями".

стр. 57

По этой причине большинство западных экспертов и политиков считали приход к власти Владимира Путина результатом случайного совпадения обстоятельств. Некоторые говорили о внутрикремлевском заговоре, вдохновлявшемся Борисом Березовским, или даже о спецоперации российских спецслужб. Но в любом случае почти никто не ожидал, что Путин надолго задержится у власти. Имела место недооценка не только его личности, но и той политической и социально-экономической ситуации, которая сложилась в России в значительной мере вследствие упомянутых выше реформ.

О них написано очень много. Оценки варьируются от однозначно негативных до более взвешенных. Однако очень редко указывается на то, что в конечном итоге в России сформировалась и продолжает функционировать социально-экономическая система, противоположная даже по своим базовым принципам европейской модели. Молодые реформаторы, вдохновлявшиеся прежде всего идеями американского экономиста Милтона Фридмана, выбрали ультралиберальную, монетаристскую модель, абсолютно противоречившую традициям российского общества. Европейская модель, основанная на тщательно выверенном балансе государственного интервенционизма и рыночных начал, на тесном увязывании экономической и социальной политики, даже не рассматривалась.

Результатом стало разрушение большей части производственного сектора, деградация науки и образования, обнищание огромной части населения и все возрастающий разрыв между бедными и богатыми, политическая чехарда, а также угроза дезинтеграции страны. Но самым, наверное, печальным и недопонимаемым на Западе последствием 90-х гг. явилась дискредитация самой идеи демократии. В массовом сознании россиян не закрепилась связь между демократическим устройством и процветанием. Как отмечалось в докладе Совета Европы 1999 г., посвященном России (а также Украине), "население страны утратило веру и в рынок, и в государство".

Эта ситуация, естественно, не способствовала осознанию важности личных прав и свобод для общественного и социально-экономического развития, основанного на индивидуальной ини-

стр. 58

циативе и гражданской ответственности. Ненависть к новому классу богатых, выросшему, по мнению большинства, на воровстве и коррупции, не позволяла утвердиться принципу незыблемости частной собственности, необходимому для становления подлинно рыночной экономики.

В этом контексте приход к власти лидера типа Путина был если не неизбежным, то весьма вероятным. То, что, как пишут на Западе, он смог постепенно сократить "пространство демократии и свободы", не встретив особого сопротивления, было закономерно. Для подавляющего большинства населения они не были приоритетом. Напротив, повышение на протяжении ряда лет жизненного уровня, снятие угрозы распада государства и политическая стабильность были оценены достаточно высоко.

Однако, став более дееспособным, российское государство начало все активнее подминать под себя гражданское общество. Растущая ориентация на государственный капитализм, увеличение веса бюрократического аппарата усугубляли тенденцию. По сути дальнейшее развитие все меньше определялось институтами гражданского общества, политическими партиями и частным капиталом и все больше - чиновничье-номенклатурной прослойкой, распоряжающейся, в том числе и в своих личных интересах, ее основными ресурсами (академик РАН Юрий Пивоваров, исследовавший эту "новую номенклатурную революцию", назвал данный феномен "властесобственностью").

В свою очередь большая часть жителей страны после утраты прежних идеологических ориентиров довольно быстро сдвинулась в сторону консервативно-традиционалистских ценностей. Этому способствовало и возрождение православной церкви. Постепенно считать себя православным стало даже для многих неверующих россиян частью новой национальной идентичности. В условиях духовного вакуума это было закономерным и поначалу скорее позитивным явлением. Однако в более долгосрочном плане тенденция к традиционализму должна была рано или поздно привести (и привела) к значительному ослаблению влияния либерально-демократических идей.

Российская власть, нуждающаяся хоть в каком-то идеологическом обрамлении политического курса, также не осталась в

стр. 59

стороне от этого процесса, все более воспринимая и афишируя консервативно-традиционалистские установки. При этом в России все же не появилась системная господствующая идеология, которая обычно играет роль общественной идейной скрепы. Попытки некоторых властных и околовластных кругов продвинуть осовремененную версию формулы "православие, самодержавие, народность" большого успеха не имели. Во-первых, это не вызывало и не вызывает энтузиазма у большей части элит, исповедующих культ денег и в целом деидеологизированных. Во-вторых, официально сохранялся курс на развитие демократии, и само существование этой установки ограничивало возможность принятия на вооружение откровенно авторитарной идеологии.

Между тем на Западе все происходило ровно наоборот. В то время как российские элиты успешно строили общество, где росла дистанция между богатыми и бедными, в Европе предпринимались все более значительные усилия по укреплению социальной сплоченности. Политика продвижения социальной сплоченности началась еще в 1960-е гг., причем уже тогда она рассматривалась как непременное условие устойчивого развития экономики и способности государства противостоять внешним и внутренним угрозам.

Отталкиваясь от этой установки, в 1970 - 1990-е гг. развитые европейские страны пришли к тому, что получило название "европейской социальной модели". Отличительная ее особенность - переход от политики "социальной благотворительности" (поддержка бедных с помощью тех или иных пособий) к созданию таких социально-экономических координат, при которых подавляющее большинство граждан, особенно уязвимые категории (инвалиды, многодетные семьи, дети в трудной жизненной ситуации, мигранты, национальные меньшинства, пожилые люди) имели бы реальный шанс интегрироваться в общество как его полноценные члены.

В более широком плане европейская социальная модель характеризуется следующими чертами: тесное увязывание экономической и социальной политики; мощные системы социальной солидарности; доступность качественного жилья, образования и здравоохранения; уменьшение бедности и сокращение разрыва между бедностью и богатством (главным образом через дифференцированную систему налогообложения и взносов в социальные фонды).

стр. 60

Разумеется, модель эта очень затратная, поскольку требует значительных социальных инвестиций. Однако эти затраты себя оправдывают, обеспечивая беспрецедентно высокий уровень социальной сплоченности в европейских обществах. Справедливости ради нужно отметить, что в последние годы в связи с экономическим кризисом и необходимостью жесткой экономии эти вложения несколько снизились. Однако, к примеру, в Германии или Франции они все же в среднем остались на уровне 40% ВНП. Для сравнения: в России даже до кризиса 2008 - 2009 гг. этот показатель не превышал 23%.

Европейская социальная модель стала одной из составляющих "мягкой силы" Евросоюза, источником его привлекательности для других стран. Российская власть, двигавшаяся в другом направлении, серьезно недооценила этот фактор на Украине и в других постсоветских странах.

В Соединенных Штатах ситуация в этом плане была и остается менее однозначной. С одной стороны, они заимствовали некоторые элементы европейской модели. С другой - за последние десятилетия разрыв между бедными и богатыми здесь значительно вырос. Но США все же удается сохранять достаточно высокий уровень социальной сплоченности, прежде всего благодаря тому, что большинство населения, как и в Западной Европе, составляет так называемый средний класс.

Устойчивости западных обществ также способствуют стабильно функционирующие демократические институты, независимая судебная власть и, соответственно, достаточно высокий уровень правовой защищенности индивида, гражданских институтов и бизнеса от государственного произвола.

Социальная сплоченность, в свою очередь, явилась важнейшим фактором усиления идейного единства этих обществ. Либеральная демократия и права человека и ранее были там фетишизированы некоторыми интеллектуалами (типа Андре Глюксмана во Франции) и политиками. Но после фактического исчезновения соперничающей идеологии, какой был коммунизм, она превратилась в своего рода светскую религию, которая успешно вытесняла и продолжает вытеснять религию настоящую.

С учетом этого вполне закономерно, что геополитическое соперничество с Россией на Украине, например, в освещении за-

стр. 61

падных СМИ преподносится как борьба Добра и Зла. С одной стороны, Запад, в частности Евросоюз, который несет "социальную защищенность, демократию, права человека, правовое государство и процветание", с другой - "деспотическая, агрессивная и погрязшая в коррупции" Россия. Сложные проблемы молодого украинского государства, связанные, например, с трудным сосуществованием западной и восточной частей страны, олигархическим типом экономики и обнищанием населения, практически игнорировались, поскольку подразумевалось, что установление "подлинно демократического" режима будет панацеей от всех бед.

Цивилизационный разрыв между Россией и Западом имел серьезные последствия. Во-первых, он дал повод активно заняться "отторжением России от Европы" под предлогом, что россияне как народ чуть ли не на генетическом уровне отвергают демократию и права человека, что они могут жить только в условиях деспотического правления, которое пытаются насаждать и в соседних странах.

Во-вторых, в России не учли, что существенно более идеологизированной стала внешняя политика западных стран. Конечно, она содержала значительную идеологическую компоненту и в годы холодной войны. Однако триумфализм, возникший в результате победы над коммунизмом и символом которого можно считать известную публикацию Фрэнсиса Фукуямы "Конец истории и последний человек", придали этой идеологизированности новое измерение. Этим, кстати, объясняется и значительное увеличение доли политических активистов среди американских послов, которое отмечает глава вашингтонского Центра глобальных интересов Николай Злобин: если при Билле Клинтоне эта доля не превышала 30%, то при Бараке Обаме она достигла 60. Идейно-политическая ангажированность, недостаток профессионализма этих дипломатов привели к ошибкам, допущенным США в Ираке, Ливии, Сирии и на Украине.

Чрезмерная идеологизация является одной из причин того, что прагматический подход российской внешней политики не всегда находит понимание на Западе, в частности в Соединенных Штатах. Ведь американская внешняя политика, хоть и обслуживает вполне прагматические интересы, одновременно

стр. 62

содержит сильный мессианский элемент. Официально афишируемая ею задача распространять по всему миру универсальные ценности демократии и прав человека хоть и носит подчиненный характер по отношению к этим интересам и используется в качестве одного из инструментов их реализации, все же не является сугубо пропагандистской установкой. В определенной степени это характерно и для внешней политики западноевропейских государств. Вот почему они вопреки своим экономическим интересам присоединились к антироссийским санкциям в связи с кризисом на Украине. Российская власть с изумлением обнаружила, что экономическая выгода не всегда является абсолютной ценностью.

Дата добавления: 2015-08-03