Растление нравов.

Те самые социальные процессы, которые представлялись Дефо на заре века столь многообещающим залогом грядущей социальной гармонии и экономического процветания, видятся Смоллету на закате столетия проявлениями социального и эконо­мического уродства.

Уже на примере эволюции Смоллета можно наблюдать кризис философско-этических и социальных идеалов, который переживает просветительство на позднем своем этапе. Причем кризис этот, охвативший все европейские страны, ранее всего проявился в Англии — стране, для которой преобразования буржуазной революции были не желанной мечтой, а вполне осязаемой реальностью.

В просветительской идеологии, построенной на гармонии, нет, по сути дела, непримиримого антагонизма между разумом и чувством, природой и цивилизацией. Просветители стремились примирить „социальное" и „естественное". В обществе, постро­енном на законах разума, считали они, естественный человек становится одновременно и цивилизованным. Эти убеждения не выдерживают к концу столетия поверки жизнью. Все большие сомнения вызывают основные просветительские постулаты: вера в ясность и познаваемость законов мироздания, в неогра­ниченные возможности человеческого разума, в оптимистиче­ское светлое будущее человечества.

Наиболее значительным философским выражением этих кризисных явлений становится в Англии агностицизм Дэвида Юма, полемически направленный против просветительского рационализма. „До него шли рука об руку Природа и Разум, после него - Природа и Чувство", - сказал об эпохальной ро­ли философии Юма английский историк Б. Уилли¹⁵, пере­фразируя известное высказывание самого философа: „Разум был, есть и должен быть рабом страстей"¹⁶. Юм исходит из того, что моральные представления и оценки людей основаны не на подсказках разума, а на эмоциях, или „активных чувствова-ниях". Причем порок и добродетель для Юма - категории объективные: „Когда вы признаете какой-либо поступок ил и характер порочным, вы подразумеваете под этим лишь ^то> что в силу особой организации вашей природы вы испыты-

ваете при виде него переживание (feeling) или чувствование (sentiment) порицания. Таким образом, порок и добродетель могут быть сравнимы со звуками, цветами, теплом и холодом, которые, по мнению современных философов, являются не качествами объектов, но перцепциями нашего духа*'¹⁷.

Таким образом, Юм сосредоточивает внимание не на самих поступках, а лишь на их мотивации. (Здесь, несколько забегая вперед, хочется напомнить взятый из Эпиктета эпиграф к перво­му роману Л. Стерна: „Людей страшат не дела, а лишь мнения об этих делах").

В своем представлении о человеческой природе Юм со­четает, казалось бы, антитетичные воззрения Шефтсбери и Ман-девиля. Считая, что „люди по природе эгоистичны"¹⁸, он в то же время признает, что им могут быть свойственны и чисто аль­труистические побуждения, которые он называет „симпатией" — своего рода незаинтересованной страстью", выражающейся в со­переживании и благожелательном сочувствии другим людям. По­нятие „симпатии" было развито и поставлено в главу угла в этиче­ской концепции младшего современника Юма Адама Смита.

Ведущим литературным течением, соответствующим идео­логическим и философским сдвигам в позднем Просвещении, становится сентиментализм. Характерной чертой этого литера­турного направления является апелляция не к разуму, а к бе­зошибочному „нравственному чувству", к непосредственному импульсу, природному инстинкту. Картезианскому афоризму Декарта „Cogito ergo sum" („Я мыслю - следовательно, я суще­ствую") приходит на смену утверждение Руссо „Je sens done je suis" („Я чувствую, значит я существую"). Соответственно субъект, а не объект становится в центре изображения в художе­ственной литературе, интерес постепенно перемещается из сферы описания предметов материального мира в сферу психологиче­ского анализа внутреннего мира героя, а самого центрального ге­роя характеризует уже не деятельное, динамичное начало, а пас­сивность, созерцательность, склонность к рефлексии. Оптими­стически мажорное мироощущение просветителей сменяется меланхолической, элегической тональностью, подчас смягчен­ной юмористической нотой, иногда доходящей до полного отри­цания радостей земного бытия.

Сентиментализм зарождается в Англии (сначала в наибо­лее мобильных лирический жанрах — поэзия Томсона, Грея, Юнга) еще в 30—50-х годах XVIII в., но достигает своего расцве­та и выходит на авансцену литературной жизни в 60-70-х годах, когда он захватывает роман, важнейший жанр английской просветительской литературы. В этот период появляются та­кие представители сентиментализма, как Оливер Голдсмит,

Генри Брук, Генри Маккензи и - крупнейший из них - Ло­ренс Стерн.

„Векфилдский священник" (1762-1766), единственный ро­ман Оливера Голдсмита, — произведение, связанное еще креп­кими нитями с Предшествующей литературной эпохой. Неда­ром его называют „романом синтеза, в котором подытожен опыт всего предшествующего развития английского просвети­тельского романа"¹⁹. Главный герой произведения —наивный, непрактичный, склонный к резонерству пастор Примроуз, покоряет читателей своей добротой и непреклонной верностью однажды избранной нравственной позиции. Мужественно и стойко, подобно библейскому Иову, переносит он выпавшие на его долю невзгоды — несчастья детей, разорение, тюремное заточение. Душевные силы, чтобы вынести все эти страдания, он находит в словах: „Я был молод и состарился, и не видел праведника оставленным и потомство его просящими хлеба". Пройдя несломленным к благополучному финалу, герой, ка­залось бы, подтверждает эту оптимистическую истину.

Однако весь дух романа далек от шефтсберианского опти­мизма. В нем нет и речи о гармонии мироустройства. Земная юдоль мрачна, и лишь упование на загробное воздаяние может поддержать человека на его тернистом пути. В кульминационный момент своих злоключений векфилдский священник читает проповедь собратьям по тюрьме: „Да, да, друзья мои, конечно, мы с вами несчастные люди! Никакие потуги самого утончен­ного воображения не могут заглушить муки голода, придать ароматную свежесть тяжкому воздуху сырой темницы, смягчить страдания разбитого сердца. Пусть философ, покоясь на своем мягком ложе, уверяет нас, что мы можем противосто­ять всему этому. Увы! Усилия, с которыми мы пытаемся превоз­мочь наши страдания, и есть величайшее страдание из всех... Итак, друзья мои, для нас с вами надежда на небесное блажен­ство особенно драгоценна, ибо если бы мы рассчитывали на одни земные радости, то были бы воистину несчастными"²⁰.

Благополучный, прямо-таки сказочный финал романа ста­новится возможен лишь благодаря чудесному вмешательству ^еЩе одного прирожденного альтруиста — баронета Уильяма Торнхилла. Обладая богатством и властью, он, движимый исключительно „симпатией" (в юмовском понимании этого тер­яна), посвятил свою жизнь чисто альтруистическому служению ^на благо ближнему. А иначе благородный пастор Примроуз ^{и е}го семейство пришли бы к неминуемой гибели.

Роман Голдсмита, несмотря на явные философско-мировоз-^Зренческие сдвиги и камерный диапазон изображения, построен ^е в полном соответствии с жанровыми канонами романов

зрелого Просвещения — с четко выраженной сюжетной интри­гой, осложненной тайнами, неожиданными узнаваниями, пере­одеваниями героев и пр. Романы таких популярных в свое вре­мя сентименталистов, как Генри Брук и Генри Маккензи, стро­ятся уже по иным сюжетно-композиционным канонам.

„Знатный простак, или История Генри графа Морленда" (1764-1770) Г. Брука - многотомный, хаотичный по своей композиции и почти бессюжетный роман воспитания. Написан­ный под сильным влиянием „Эмиля" Руссо, он довольно публи­цистично отстаивает преимущества „естественного" формирова­ния человеческой личности.

Классическим примером сентименталистского романа со всеми характерными особенностями сюжетно-композиционного построения, конфликта, центрального героя представляется роман „Человек чувства" (1771) Генри Маккензи, писателя, которого современники называли „шотландским Стерном".

Драма неприспособленности истинно чувствующей и „чув­ствительной" личности к окружающему ее порочному миру — тема, неоднократно варьировавшаяся в то время в сентимента-листской поэзии, — нашла теперь и свое прозаическое воплоще­ние. Герой романа, молодой небогатый дворянин по фамилии Харли, — типичная для литературы сентиментализма пассив­ная, созерцательная натура. По существу, перед нами не строй­ное повествование, а лишь отдельные эпизоды жизни „чувстви­тельного" героя. Но разорванность повествования у Маккензи — чисто внешний, орнаментальный прием, позволяющий дать как бы „выжимки" из биографии героя в виде трогательных и нравоучительных сценок. В целом же общую канву повествова­ния восстановить несложно.

По совету друзей Харли отправляется в Лондон хлопотать о причитающемся ему имуществе. Однако поездка эта не дает практических результатов. Отчасти и потому, что во время сво­его „сентиментального путешествия" Харли занят не устрой­ством собственных дел, а наблюдениями над трогательными и нравоучительными картинами человеческой жизни. Он посещает Бедлам и выслушивает там историю девушки, лишившейся рассудка из-за несчастной любви (сходная ситуация была уже описана Стерном), затем утешает другую невинную жертву, которую людская черствость толкнула на путь проституции. В большинстве случаев Харли оказывается либо наивной жерт­вой порочных столичных нравов, либо пассивным наблюдателем, сострадающим чужому горю, но неспособным облегчить его.

Дата добавления: 2015-08-05