Волшебная сила печатного слова

Считайте, что я решил провести хронопсихологический анализ, сравнить

эффективность действия печатного слова в годы советской власти и в наше

время.

Конечно, я мог бы обратиться к собственным статьям в газетах и журналах,

которые систематически публиковал. Насчитывается не менее сотни рассказов,

очерков, статей, нашедших свое место в таких печатных изданиях, как "Правда",

"Известия", "Литературная газета", "Учительская газета", "Огонек". Только в одной

"Литературной газете" я опубликовал 18 больших статей. Но меня интересует не

столько то, как они воспринимались читателями, сколько выяснение того, как

вообще могло воздействовать печатное слово в те времена на события реальной

жизни, в чем и как проявлялась их сила. Для этого я хочу припомнить некоторые

обстоятельства, связанные с творческой судьбой известного грузинского

психолога и педагога, Шалвы Александровича Амонашвили. Одним словом, меня

занимает хронопсихологческий аспект проблемы.

Успехи его творческой деятельности казались несомненными и трудно было

кому-либо в Москве предположить, что все им совершаемое происходило не

благодаря вниманию и поддержке образовательного ведомства Грузии, а вопреки

усилиям последнего.

Тогда, в середине 70-х годов, школу-лабораторию Амонашвили неоднократно

пытались прикрыть. В чем только не обвиняли ее руководителя. Ну и, конечно, в

"абстрактном гуманизме". Это был дежурный приговор радетелей

коммунистического воспитания. Василию Александровичу Сухомлинскому

предъявляли те же обвинения. Однако Шалва Александрович повинен был и в

других педагогических "преступлениях".

Как это можно было допустить: Амонашвили позволил себе ввести в начальных

классах "безотметочное" обучение!

Он считал, что нельзя обрушивать на голову малыша, только что

переступившего школьный порог, ворох "двоек" и "троек". Нельзя с самого начала

создавать нечто вроде конкуренции между учениками: одних возвышать, а других

унижать, вызывая у последних психологический дискомфорт. Амонашвили

добивался от детей понимания того, что им удается, а что пока не получается.

Поэтому отсутствие отметки не означало отказа от оценки успехов или неудач

школьника. Другими словами, Амонашвили давал качественную, а не

количественную характеристику успешности их учебы. Как можно было вытерпеть

чиновникам просвещения Грузии и его главе подобную "крамолу", отступление от

инструкций и указаний?!

Когда я был в Тбилиси, сотрудники лаборатории Амонашвили, каждое утро

приходя в школу, первым делом с волнением задавали вопрос: "Нас еще не

закрыли?". И, услышав успокоительный ответ, радостно шли в классы. Дело в

том, что министерство уже дало разрешение закрыть лабораторию Ш.

Амонашвили, а Институт педагогики, которому принадлежало это научное

подразделение, медлил по каким-то причинам с подписанием окончательного

вердикта. Шалва нуждался в помощи.

Мне удалось опубликовать в "Правде" статью "Дневник без двоек", в которой я

положительно оценивал его эксперименты. На какое-то время это задержало

изничтожение "педагогического диссидента". Но ненадолго. Вскоре гонения

возобновились. И тогда профессор Василий Васильевич Давыдов прибегнул к

сильному средству, обратившись в отдел школ газеты "Правда" к моему тогда

хорошему знакомому (подчеркну, тогда хорошему знакомому, никак не теперь —

меняются не только времена, но и позиции людей). Впрочем, ни мне, ни Василию

Васильевичу было не очень понятно, чем он может нам помочь, как сумеет

выручить Амонашвили.

Оказалось, это было вполне в его силах. Он снял трубку и, позвонив

грузинскому министру, спросил его, почему тот так ополчился на лабораторию

Амонашвили, которая делает, с точки зрения его, "правдиста", полезное дело?

Министр долго объяснял причины своего недовольства работами лаборатории.

Его московский собеседник все терпеливо выслушал и потом сказал: "Ну, в конце

концов, это Ваше дело, и Вам решать. Что касается меня, то мы собираемся

ознакомиться с тем, как обстоят дела в общежитиях, Вам подведомственных. Есть

у нас кое-какие сигналы...".

Последовало длительное молчание. По всей вероятности, перед глазами

руководителя грузинского просвещения мелькали картины "слишком веселого

общежитейского быта и сомнительного благоустройства" в подведомственных ему

учреждениях. Потом высокий руководитель сказал: "Послушайте, вовсе не

обязательно нам закрывать лабораторию Амонашвили, никто ему мешать не

станет. Это я Вам твердо обещаю". Вопрос был исчерпан.

Как любит говорить один мой знакомый: "Из каждого свинства можно вырезать

кусочек ветчины".

Надеюсь, трудно заподозрить, что моя книга содержит какие-либо восхваления

советского образа жизни, преимуществ социалистического общества. Однако

надо быть объективным. Подобно тому, как наши недостатки являются

продолжением наших достоинств, сами эти недостатки иногда оказываются

благоприятными для человека и оборачиваются достоинствами. Все это

говорится в качестве некоего объяснения резкого изменения поведения министра,

вчера еще готового не только закрыть, но и вообще "сжить со свету" всю научную

лабораторию Шалвы Амонашвили. Министр прекрасно понимал, что в тбилисских

общагах репортер может "накопать" такой компромат, после рассказа о котором в

печати под ним закачается и затрещит министерское кресло.

Боюсь, что человеку, живущему в послеперестроечное время, не очень понятна

связь между возможной критической статьей в газете и неприятностями для кого-

либо по административной линии. Сегодня, если бы в любой газете было

написано, что министр просвещения устроил в общежитии какого-нибудь

интерната гарем, это взволновало бы и шокировало читателя на один день — не

более, затем все было бы забыто, поскольку появились бы новые сенсации.

Читатель достаточно спокойно относится к любой газетной "клубничке", зная, что

с иного журналиста много не возьмешь и что с него никто не спросит за

откровенную выдумку, а иногда и ложь.

Мне легко рассуждать на эти темы, которые были созданы "свободой слова".

Правда, я боюсь, что написанное мной будет напоминать что-то вроде арии дона

Базилио "О клевете" из "Севильского цирюльника" в исполнении автора книги.

Вспоминается не самый приятный эпизод из моей жизни...

Итак, в мой президентский кабинет вошел следователь прокуратуры. Усевшись

против меня, он торжественно сказал: "В отношении Вас уголовное дело

возбуждено, — он сделал эффектную паузу и закончил, — не будет". Не скажу,

что эта пауза доставила мне большое удовольствие. Приход следователя не был

для меня неожиданностью. Он уже месяц по поручению прокуратуры изучал

бухгалтерские документы Президиума Академии и, как он мне потом пояснил,

ничего компрометирующего Президента не "накопал". Впрочем, появление его в

Академии имело свои причины.

Директор одного из научно-исследовательских институтов, Г., умудрился

получить премию, которую ему выписал завхоз вверенного ему учреждения. За

это мне пришлось объявить ему выговор. Уязвленный директор мне этого не

простил. "Под его рукой" и в помещении института его сотрудником издавалась

газетка, которая, несмотря на очевидную "желтизну", печаталась почему-то на

белой бумаге. "Разоблачительные статьи" пошли одна за другой: "Коррупция или

беспредел?", "Импичмент Президиуму РАО", "РАО разрушает физическое и

духовное здоровье молодежи", "Огонь по штабам", "Нафталиновая тетя" и т.д.

"Бдительный" директор проник и на страницы газеты "Правда" с громоподобной

статьей "Вакуум совести в научной среде". После этого и последовала упомянутая

мною реакция прокуратуры. Комиссия Академии по этике, состоящая из самых

авторитетных ученых, поставила клеветника на место. Впрочем, он был уже вне

критики, поскольку уехал за рубеж, где пребывает и поныне. Неужели непонятно,

что мой личный опыт побуждает меня, быть может, к излишнему недоверию к

любым залпам из "гряземетов" компромата, на кого бы они ни были направлены.

Мне пришлось столкнуться с цинизмом, явно не знающим границ. В

"Учительской газете" (№ 23 от 24 мая 1994 года), предназначенной для широкой

массы учителей, журналистка написала статью, в которой буквально уничтожала

двух весьма уважаемых людей. Несусветная ложь в статье подавалась весьма

хитроумно оформленной: "Как говорят..", "По непроверенным данным...", "Есть и

еще одна неофициальная версия...", "Высказываю гипотезы..".

Результатом статьи была госпитализация одной из жертв газетного

беспредела. Однако самым интересным был постскриптум автора статьи.

Привожу его дословно: "Для желающих подать в суд на автора сообщаю: гипотезы

— неподсудны, потому что они — не факты, а гипотезы. Все, может быть,

происходило и не так, но об этом могут рассказать только непосредственные

участники этой истории. В чем я сильно сомневаюсь.

Вот до каких "геркулесовых столпов" цинизма можно дойти, чувствуя свою

безнаказанность.

Приятели советовали одному из героев этого фельетона: "А ты напиши, что эта

дама каждый день, как говорят, а некоторые даже утверждают, стоит у фонаря на

Тверской улице, ожидая клиентов, но это только гипотеза, а гипотеза неподсудна".

Разумеется, по этому пути ни один нормальный человек не пойдет —

брезгливость не позволит.

Еще раз повторю, мне не хотелось бы, чтобы возникло впечатление о моем

мнении по поводу какой-то особой нравственной силы и активной действенной

помощи тем, кто в ней нуждается, которую можно было ожидать от советской

печати. Вряд ли у кого-либо осталось сомнение в том, что газеты осуществляли

хорошо разработанные пропагандистские кампании по разоблачению "врагов

народа", число которых постоянно увеличивалось. Раздували подвиги одних,

замалчивали героические дела других (к примеру, капитан Маринеску). Все это

так. Но если уж газета высветила какой-нибудь конкретный криминальный факт,

какое-то серьезное злоупотребление или заметное нарушение общественного

порядка, это не только оказывалось предметом внимания читателей, но и

приводило к "оргвыводам", весьма печальным для тех, кого это не могло не

коснуться. У всех на памяти песенка, которой заканчивалась телепередача из

серии "Следствие ведут знатоки": "Если где-то кое-кто у нас порой честно жить не

хочет..." И так писали у нас "порой" в прежние годы "иной раз" "кое о ком" открыто.

Но все-таки вернемся к идее сравнения нашей прессы в прежние годы и той, с

которой мы имеем дело каждый день, открывая газеты и включая телевизор. В

чью пользу будет это сравнение? На это мне, как ни печально, трудно ответить.

Если с экрана нам объясняют, что некий олигарх купил "на корню" такой-то

телевизионный канал, а другой канал тоже достался олигарху, воюющему с

первым, то можно ли рассчитывать на то, что вдумчивые читатели и слушатели

будут верить тому, что они видят и слышат с экрана или тому, что могут прочитать

на страницах газет. Между тем, газетные и телевизионные "короли"

противопоставляют свою "независимую" прессу прессе, зависимой от

правительства. Эта опереточная независимость полностью купленных ими СМИ,

ничего, кроме улыбки, вызвать не может. У людей складывается твердое

убеждение в том, что все журналисты продажные, что все, о чем говорят и пишут,

куплено и притом за большие деньги, и что за эти "зеленые" потоки, текущие в их

карман, они готовы облить грязью любого неугодного их хозяину политического

деятеля.

Представляю себе то возмущение, которое вызовет у многих журналистов

подобное обвинение. И это понятно. Но я не считаю, что можно инкриминировать

факт получения высоких гонораров за их профессиональную работу. К примеру,

не вижу особой разницы между журналистами и футболистами. Игрока

перекупают более богатые клубы, и он уходит из той команды, в которой ему не

могли платить столько, сколько предложили в новой. Не исключено, что он, при

случае, может во время матча "подковать" бывшего товарища по команде. Здесь

нет ничего обидного, и я не помню, чтобы футболисты обижались по случаю

подобных шуток. И всё-таки, к чести журналистов, в отличие от футболиста,

которому могут «ненароком» сломать ногу, они, ведя криминальное

расследование, реально рискуют жизнью…

Так неужели мы попали "из огня, да в полымя"? Выбравшись из трясины

партийной большевистской пропаганды и критики, угодили в царство

информационного беспредела? Так что же лучше? То положение дел в средствах

массовой информации, что было в прошлом, или то, что есть "здесь и теперь"?

Отвечаю на вопрос, поставленный в начале моих рассуждений: "Оба хуже!"

Написал предшествующий абзац и задумался. Все-таки хорошо, что я, хотя и

подвизаюсь много лет на страницах газет и журналов, но не вхожу в Союз

журналистов, а то попал бы в неловкое положение, нарушил бы неписанный

нравственный кодекс, провозглашаемую корпоративную этику. Вдруг в том, что я

напишу, усмотрят нарушение общепринятой толерантности. Мне не раз

приходилось слышать, что работники средств массовой информации критиковать

друг друга не должны, какой бы напраслиной они бы ни пробавлялись, что бы не

позволили себе писать о чем-либо или о ком-либо. Журналисты должны

относиться к коллегам, как к покойникам – aut bene, aut nihili. Большинство

предпочитают второй императив, поскольку говорить хорошее о конкуренте в

борьбе за высокие рейтинг, инвестиции, благоволение рекламодателей, тиражи

не очень хочется.

Выше я признался, что хотел быть журналистом. Всегда меня тянуло взять в

руки публицистическое перо. Недавно я даже сочинил нехитрые строчки: «Ученым

– хорошо, журналистом – лучше. Я б в Леонтьевы пошёл, пусть меня научат!» А

почему бы и нет? Не был бы тогда этот бесстрашный и бесшабашный воитель

одним, в аналитико-информационном поле, воином. Однако, поколебавшись, я

решил остаться научным работником. Как сказал поэт: «Доходней оно и

прелестней». Прелестней-то оно прелестней, но никак не доходнее. Ну что ж, так

тому и быть. Пусть официальная журналистика не досчитается в своих рядах еще

одного борзописца.

Дата добавления: 2015-07-20