Читайте также:
|
Недавно, с опозданием почти на пятьдесят лет, я узнал, что некогда был
"гонителем генетики". Один мой коллега обвинил меня именно по этому поводу.
Он, правда, не учел, что времена изменились, и даже если бы он информировал,
что я с давних времен являюсь тайным каннибалом, это никого бы надолго не
заинтересовало. Чего только сейчас не прочитаешь в газетах.
Однако доля истины в его доносе была. В самом деле, в 1949 году в журнале
"Вопросы философии" я написал статью "О естественнонаучных взглядах А.Н.
Радищева". Там-то я и впал в грех — процитировал, как мне помнится, что-то из
трудов Трофима Лысенко. Разумеется, уж коль со мной такое случилось,
вынужден сознаться, что я, тогда вчерашний студент литфака, не очень-то
разбирался в тайнах генетики и в "великих" открытиях Лысенко.
Я уже упоминал о полученной мною в 1950—1951 годах инструкции: при
написании статьи обязательно упоминать в той или иной форме имена "классиков
марксизма", а также И.П. Павлова, и по возможности цитировать их труды. Был бы
этот разговор в 1947—1948 годах, когда я писал упомянутую статью, в эту
славную обойму были бы включены имена Мичурина и Лысенко. Впрочем, все и
без разъяснения знали "правила игры". И нужно или не нужно, но цитировали
"классику" неукоснительно. В противном случае ни одна статья "не увидела бы
себя" в печати.
Не вспомнил бы эту историю с запоздалыми обвинениями, если бы эта статья
не привлекла, отнюдь не сейчас, а в те давние годы, внимания другого, ныне
хорошо известного человека.
Моя мать мне рассказывала, что пришел к нам домой розовощекий молодой
человек и спросил обо мне. Она ответила, что сын на работе и скоро придет.
−Как, он Ваш сын?! — вскричал посетитель. — А мы-то думали,
прочитав его статью, что он — пожилой ученый. Как хорошо! Уверен,
что он нас поймет и поддержит!
Так и случилось. Во-первых, я действительно тогда был молод — вероятно, не
более чем на два-три года старше маминого гостя. Во-вторых, я действительно в
дальнейшем поддержал тех молодых людей, которые в этой помощи нуждались.
Так я познакомился с Юрием Федоровичем Карякиным, ныне известным
публицистом, крупнейшим исследователем творчества Достоевского. Я оказался
включен в кампанию, которая, как шутил Юра, занималась "щипаноедением"...
Тут необходимы разъяснения, во всяком случае, для читателей, не достигших
семидесяти-шестидесяти лет. Это, надо сказать, было престранное время.
Высокое идеологическое руководство охватило безудержное желание доказать,
что СССР всегда был "впереди планеты всей" в науке, технике, искусстве,
воздухоплавании и мореплавании, во всем решительно. Шутили: "Слоны сейчас
живут в Африке? Может быть! Но родина слонов — Россия!". В ходу была и такая
шутка: "Кто впервые разработал теорию сопротивления материалов? Начало
теории сопромата положил простой русский мужик, сказавший: "Где тонко, там и
рвется". Между прочим, реальный приоритет российских первооткрывателей,
причем значительный и несомненный, был буквально заслонен и затоптан
нашествием пропагандистских "слонов". На этой мутной волне поднимались
карьерные шансы многих "старателей" от науки и искусства. Не обошло это
стороной и историю философии (как, впрочем, и психологии)
Главенствующими фигурами среди советских историков философии были
профессора Щипанов, Васецкий, Горбунов, а их лидером — член-корр. Академии
наук Михаил Трифонович Иовчук. Его грузная фигура, круглое простоватое лицо
как-то не вязались с его политической изворотливостью и предприимчивостью. До
момента его появления в Москве после нескольких лет отсутствия он работал в
Минске на высоком посту секретаря ЦК КПБ по агитации и пропаганде. Минчане
рассказывали, что его имя наводило страх на всех, поскольку именно он
определял, кому быть, а кому не быть — во всех смыслах этой классической
формулировки.
Мне известны две версии, объясняющие причины его ухода с высокого
партийного поста.
Первая не имеет прямого отношения к сюжету этого рассказа. Однако я не могу
ее обойти из-за того, что не хочу вводить читателя в заблуждение и излагать
только лишь мою трактовку событий, относящихся к 1948 году.
Дело в том, что именно в этом году в Белоруссии в "автомобильной
катастрофе" погиб известный артист Соломон Михайлович Михоэлс. Кто, как и
зачем организовал эту "случайную катастрофу", уже давно известно. Но
официальная версия состояла в том, что происшедшее было трагической
случайностью. По-видимому, истинную подоплеку смерти артиста не знал и
Иовчук.
Михоэлса хоронили при огромном стечении народа, запрудившего Малую
Бронную и даже выплеснувшегося к Никитским воротам. Я стоял около памятника
Тимирязеву и видел эту толпу около Еврейского театра, где был установлен гроб
с телом артиста.
Как мне позднее рассказывали, профессор Иовчук допустил идеологическую
промашку. Он сказал слово от ЦК партии Белоруссии на гражданской панихиде.
"Наверху" в этом усмотрели несанкционированное своеволие. Вероятно, Иовчук, тогда еще не знал о криминально-политической подоплеке смерти артиста, что
все это было началом борьбы с "безродным космополитизмом". Не ведал, что
Михоэлс, как и другие "космополиты", и прежде всего "врачи-убийцы", будет
объявлен "врагом народа" и именоваться будет не иначе, как "этот лицедей
Михоэлс".
Впрочем, в дальнейшем, Михаил Трифонович вполне себя реабилитировал,
оказавшись в первых рядах противников низкопоклонства перед Западом и
"зловредного космополитизма". Однако в конце 40-х—начале 50-х многие
утверждали, что Иовчук лишился своего высокого поста из-за чрезмерной
идеологической прыти.
Будто бы (а этому можно поверить) он выступил с предложением выводить
учение Ленина—Сталина не столько из трудов сомнительных по "пятому пункту"
Маркса и Энгельса, а из чистого, исконно русского источника — произведений
Радищева, Белинского, Добролюбова, Чернышевского и других русских
революционных демократов. Но так как товарищ Сталин дураком никогда не был,
революция в истории философии не состоялась, а чрезмерно инициативного
аппаратчика убрали из белорусского ЦК и перевели на спокойную профессорскую
работу в столицу. Хотя его эпохальный проект (был ли он на бумаге, не знаю) не
удался, он в качестве "сухого остатка" обрел положение крупнейшего знатока
истории русской философии. Его верным оруженосцем стал профессор Иван
Щипанов.
Вот тогда и произошло то, что по тем жутковатым временам казалось
невероятным.
Два молодых человека, аспиранты этих профессоров, позволили себе не
согласиться с историко-теоретическим построением своих научных
руководителей. Имена этих "возмутителей спокойствия" — Юрий Карякин и
Евгений Плимак. Не то чтобы они принижали роль русских мыслителей конца XVIII
—начала XIX века — этого как раз не было. Для них, к примеру, Александр
Радищев являл собой философа, который осмыслил восемнадцатое столетие
глубже, чем это смогли сделать не только российские, но и западноевропейские
ученые. Однако видеть в Белинском или Чернышевском предтечу
диалектического и исторического материализма они решительно не собирались. И
об этом заявляли открыто.
Так началась отчаянная схватка молодых исследователей, не только не
обремененных учеными званиями, но поставивших и свои будущие звания под
удар. Сражение с влиятельными и беспощадными носителями нетленных
марксистских истин было по тем временам "смертельным номером". По существу, это была борьба ученых с фальсификаторами науки.
К примеру, в работе одного из этих именитых докторов философских наук
можно было прочитать, что Д. Фонвизин резко критиковал мистицизм и идеализм
графа Сен-Жермена. Отсюда следовал вывод, что Фонвизин придерживался
позиции философского материализма. Здесь же в подтверждение этого историко-
философского вывода давалась ссылка на одно из писем Фонвизина.
Отнюдь не ленивые аспиранты отправились в архивы, выудили оттуда искомое
письмо и смогли прочитать в нем примерно следующее: "У меня геморрой. Врачи
посоветовали мне некоторые средства. Не помогло. Обратился к графу Сен-
Жермену — он пытался что-то сделать и тоже не помог. Теперь я понимаю, что он
шарлатан".
Действительно, в 1862 году всемирно известный авантюрист был в Петербурге
и мог встречаться с Фонвизиным. Вот только сетования писателя никак не
свидетельствовали о его критическом отношении к "идеализму" Сен-Жермена.
Так, шаг за шагом, аспиранты разрушали историко-философские домыслы
своих руководителей. Чаша весов явно склонялась под тяжестью разоблачений в
пользу научной молодежи. Как раз в это время Юрий Карякин нашел меня, и уже в
дальнейшем мы действовали более или менее согласованно.
В этих обстоятельствах "партия профессоров" сочла необходимым прибегнуть к
безотказному средству. Ю.Ф. Карякин в нашумевшей статье "Не следует
наступать на грабли" описывает эту последнюю схватку. Я в свою очередь также
воспроизвожу ее по памяти. Происходило это в аудитории на последнем этаже
нынешнего психологического факультета МГУ. В дискуссии принимал участие
Михаил Трифонович Иовчук. После моего выступления членкор использовал
последний, поистине "убийственный" аргумент. Он сказал:
−А вы знаете, товарищ Петровский, что профессор Григорий
Александрович Гуковский, на которого вы ссылаетесь в
подтверждение Ваших сомнительных идей, только что арестован как
враг народа.
Дело Карякина и его коллег все более и более обретало откровенно
политический привкус, и в атмосфере философского спора витала тень 58-й
статьи. Ну, разумеется, о защите кандидатских диссертаций для этих аспирантов
философского факультета не могло быть и речи.
Не могу не сказать о Григории Александровиче Гуковском. Он жил в Ленинграде
и раз в неделю на "Красной стреле" приезжал на два дня в Москву. Я слушал его
лекции: Во время лекций он расхаживал по аудитории, курил (ему одному это
разрешало наше институтское начальство) и так интересно рассказывал о
писателях XVIII и XIX веков, что нам казалось — речь идет о его близких
знакомых, с которыми он, может быть, вчера пил чай в домах близ Фонтанки или
Мойки. Его гибель была, бесспорно, трагедией для российской науки.
С Юрием Карякиным мне довелось еще несколько раз встречаться. Приезжал
он ко мне в Малаховку, где я жил недалеко от станции. Было это, вероятно, году в
57-м. Я провожал его на поезд, и мы, прогуливаясь по дощатой платформе в
ожидании электрички, признавались друг другу в том, что в далекие предвоенные
годы, нам не было дано осмыслить время, в котором мы жили. Юра сказал:
−Ты знаешь, я тогда дружил с одной девочкой. У нее арестовали
отца, я ее утешал, говорил, что с ее отцом, вероятно, произошла
ошибка, но вообще-то врагов у нас хоть отбавляй. Она смотрела на
меня с грустью, не пытаясь ни возразить, ни подтвердить мои
"умные" соображения. Больно думать о нашей тогдашней дурости.
Ну что ж, я мог бы сделать такое же честное признание. Между прочим,
недавно выяснилось, что Юрий Федорович помнит наш разговор.
Еще вчера казалось, от этой "дурости" мы действительно давно избавились,
что возврата к прошлому нет, но так ли это?!
Очень многие помнят странное телешоу, удивительно похожее на "пир во
время чумы", где оглашались результаты выборов в пятую Государственную
Думу. Когда выяснилось, что победу одержали отнюдь не демократы, а их прямые
противники, — Карякин вышел на сцену и сказал всего три слова. Эти слова потом
вслед за ним повторяли и повторяли:
— Россия, ты сдурела!!!
Похоже, чтобы избавиться от "дурости", нам потребуются годы и годы.
9. «Ушибленные временем»
Первые послеоктябрьские полтора десятка лет проходили под девизом: "Весь
мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир
построим — кто был ничем, тот станет всем!..". В этой цитате из
"Интернационала" надо было изменить один падеж — не "насилья", а "насильем".
"Голубые города" нового мира год за годом, подобно линии горизонта, оставались
в той же призрачной дали, а разрушение шло споро и безжалостно. В 70-е годы
поэт Аким очень точно охарактеризовал воплощение этого процесса,
смоделировав его в описании маленького города Галича:
Здесь возвеличивались, меркли
Районной важности царьки.
Здесь быстро разбирались церкви
И долго строились ларьки.
"Кто был ничем — тот станет всем"? Кто не знает, что из "ничего" нельзя
сделать "нечто"? — так и случилось. Вместе с тем вполне успешно проходил
противоположный процесс — тот, кто был "всем", стал "ничем".
Все подлежало разрушению: любовь к отеческим гробам, к Родине, ее
прошлому, ее героям. Само слово патриотизм стало ругательным. "Пролетарии не
имеют родины" — лозунг, которым дополнялся коммунистический девиз
"Пролетарии всех стран, соединяйтесь!". В детстве я не раз бывал в Севастополе.
Наш дом стоял рядом с белокаменным Владимирским собором. На его стенах
сохранились мраморные мемориальные доски: "Вице-адмирал Павел Степанович
Нахимов...", "Контр-адмирал Истомин..." и другие с перечислением чинов, орденов
и отличий. Играя в соборном садике, я видел, как подкатывали к храму грузовики,
открывались тяжелые люки и в подвал на гробницы героев обороны Севастополя
падали пятипудовые мешки с мукой — склеп был превращен в склад.
Да и было ли что в этих гробницах? Вглядываясь с яркого солнечного света в
холодную темноту подвала, мы могли разглядеть лишь белые груды мешков и
больше ничего. В самом деле, исчез же памятник Нахимову перед Графской
пристанью. Заменен был памятником Ленину. И это понятно: что адмирал
Нахимов, что адмирал Колчак — золотопогонники, не более. Это потом
понадобилось учреждать ордена Нахимова, Ушакова и других флотоводцев для
поднятия боевого духа.
Подъезжал к боковому вестибюлю Штаба крепости голубой двухместный
"бьюик" с полукруглым багажником, где было откидное сиденье. Мы, мальчишки, зачарованно смотрели на золотые шевроны кителя командующего Черноморским
флотом Кожанова. Не оглянувшись на собор, прославлявший его великих
предшественников, он проходил мимо вытянувшегося в струнку краснофлотца.
Шагал быстро, как будто — так мне сейчас кажется — торопился навстречу
своему, уже недалекому, расстрельному будущему. Шел 1935 год...
Боюсь, что "изобретаю велосипед"! Может быть, "булгаковеды" об этом давно
написали, а до меня не дошло. В романе "Мастер и Маргарита" многие имена
Михаил Афанасьевич явно зашифровал. Маргарита громила квартиру гонителя
Мастера критика Латунского. Известно, что это было alter ego критика Литовского.
Не меньшие у нее основания были учинить то же самое у Мстислава Лавровича.
Уверен, что это был враг Булгакова писатель Всеволод Вишневский (уж очень в
ходу тогда были лавровишневые капли). Думаю, что за написавшим богохульную
поэму Иваном Бездомным вырисовывается фигура Демьяна Бедного, автора
"Нового Завета без изъяна евангелиста Демьяна". Поэта, глумившегося над верой
его отцов.
Все подлежало уничтожению, осмеянию, забрасыванию грязью: русское
офицерство, купечество, промышленники, поднимавшие Россию вровень с
Америкой, дворянство, "гнилая" интеллигенция... И мы, "советские люди", ушибленные временем, полагали, что без этого "мы наш, мы новый мир" не
построим.
Происходило то, что я впоследствии назвал политико-семантической слепотой.
Прямой результат многолетнего "промывания мозгов".
Однако случалось и так, что кто-то "перегибал палку", и тогда его ставили на
место. Видимо, действовал принцип, сверху санкционированный: "ври, ври, да не
завирайся".
Дата добавления: 2015-07-20; просмотров: 50 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Голубое» и «розовое» на палитре времени | | | Время в неопознанном литературном жанре. Хронопсихология |