Лекции).

Менталитет — загадочное слово? Да, поскольку в оказавшихся мне доступными

словарях и энциклопедиях не встретился этот термин. Правда, в "Большом

энциклопедическом словаре" есть близкое по смыслу понятие ментальность.

Приведем эту энциклопедическую заметку полностью: "МЕНТАЛЬНОСТЬ (от

позднелат. mentalitate — умственный) образ мыслей, совокупность умственных

навыков и духовных установок, присущих отдельному человеку или общественной

группе". Здесь, разумеется, все понятно и правильно. Однако при таком

понимании термин многословно описывает сознание отдельного человека или

общественное сознание. Но это все-таки относится именно к термину

"ментальность", а не "менталитет". Между тем, в современной публицистике, в

политическом обиходе и даже в бытовой лексике мы довольно часто встречаемся

со словоупотреблением понятия "менталитет". Используется оно с такой

легкостью, которая могла бы быть объяснена лишь всеобщей договоренностью о

его реальном значении. Есть ли подобное всеобщее понимание? Боюсь, что это

не так.

Вот сказано: "менталитет советского человека". Если ориентироваться на

понятие ментальность, то можно считать, что это "совокупность умственных

навыков и духовных установок"; и тогда забота родителей о благополучии детей

или навыки устного счета станут компонентами менталитета. Но причем здесь

"советский человек", что в этом было собственно "советского"? Нет, тут что-то

другое! Но что? Уж, коль скоро, словари и энциклопедии нам не в помощь,

попробуем разобраться в этих загадках самостоятельно. Наиболее полное

выражение менталитета обнаруживается в языке общества, стереотипах

мышления, расхожих словах.

Если внимательно приглядеться к тем обстоятельствам, в которых у нечто

утверждающих или по какому-то поводу дискутирующих людей возникает

необходимость использовать интересующее нас понятие, то легко поймем, что

оно применяется для выделения неких явлений в сфере сознания, которые в той

или иной общественной среде характеризуют ее отличия от других общностей. Я

бы позволил себе следующее "математическое" сравнение: если вычесть из

общественного сознания то, что составляет общечеловеческое начало, в остатке

мы найдем менталитет этого общества. Любовь к родным, боль при их утрате,

гневное осуждение тех, кто стал причиной их гибели, являются

общечеловеческими свойствами и не оказываются чем-то специфическим для

одних и отсутствующим у других общностей. В то же время оправдание кровной

мести в соответствующих обстоятельствах — яркая черта менталитета некоторых

народов.

Продолжим наши рассуждения. Нравственное оправдание кровной мести,

вендетты — это, бесспорно, черта менталитета, утверждаемая народной

традицией, отвечающая ожиданиям окружающих призывами "вырезать род

обидчика до седьмого колена" и т.п. Позволительно все же высказать

предположение, что если бы сознание каждого отдельного человека в обществе,

где кровная месть — это норма взаимоотношений, автоматически "управлялось"

менталитетом, то, вероятно, эта общность через некоторое время подверглась бы

полному самоуничтожению — число жертв увеличивалось бы в геометрической

прогрессии. Как будто бы такого пока не случалось. Может быть, это не

происходит потому, что менталитет общества не определяет полностью и без

изъятия индивидуальное сознание. Где-то, как-то, у кого-то "срабатывают"

тормоза и смертоубийственная карусель замедляет ход и останавливается.

Общечеловеческое начало пересиливает косность традиций, закрепленных в

менталитете. Отсюда вывод: менталитет общности и сознание индивида, члена

этого общества, образуют единство, но не тождество. Менталитет общества в

большей или меньшей степени выраженности присутствует в сознании индивида,

но не превращает последнее в свой автоматически действующий придаток.

Итак, менталитет — это совокупность принятых и в основном одобряемых

обществом взглядов, мнений, стереотипов, форм и способов поведения, которая

отличает его от других человеческих общностей. Менталитет общества

представлен в сознании отдельного его члена, конкретной личности в степени,

которая зависит от его активной или пассивной позиции в общественной жизни.

Выступая наряду с наукой, искусством, мифологией, религией, менталитет не

закреплен в материализованных продуктах, а, если можно так сказать, растворен

в атмосфере общества, имеет надсознательный характер. Войдя в структуру

индивидуального сознания, он с большим трудом оказывается доступен

рефлексии. Обыденное сознание проходит мимо феноменов менталитета, не

замечая их, подобно тому, как незаметен воздух, пока он при перепадах

атмосферного давления не приходит в движение. Быть может, по этой причине он

так и не стал у нас объектом анализа. Впрочем, уход от анализа этого явления

скорее связан с причинами идеологического плана

Каким же образом то, что выступает как проявление общественного сознания,

способно проникнуть в структуру личности конкретного индивида и стать

компонентом его сознания? Есть основания считать, что здесь действует

механизм психологической установки.

Установка действует на бессознательном уровне — человек не осознает свою

зависимость от установки, сложившейся независимо от его воли. Именно поэтому

менталитет не дает возможности субъекту осуществить рефлексию. Носитель его

пребывает в убеждении, что не ему нечто навязали, а он сам сформировал свои

позиции и взгляды. В этом обстоятельстве заключаются огромные трудности

перестройки сознания человека в изменяющемся мире.

Каковы же основные составляющие менталитета советского человека, в той

или иной степени внедрявшиеся в психику людей на протяжении 70 лет после

1917 года? Они могут получить условные наименования, метафорический

характер которых способствует прояснению их сущности и смысла.

Блокадное сознание. Политика, которой придерживалось государство с

первых лет своего существования, формировала в сознании "советских людей"

постоянное ощущение опасности, связанной с угрозой нападения внешнего врага.

В роли потенциального агрессора в разное время выступали различные страны:

"панская Польша", Англия, Германия, Соединенные Штаты, Финляндия, Япония,

Китай и др. В некоторых случаях для этих опасений были основания, как об этом,

к примеру, свидетельствует нападение гитлеровского "третьего рейха" на СССР в

1941 году. Между тем, нередко, даже если реальной угрозы не было,

пропагандистские органы раздували страх перед потенциальным агрессором,

неизбежной войной. Едва ли не до начала 90-х годов в менталитете общества

сохранялось напряженное ожидание "неспровоцированного нападения" на страну, делающую, как утверждалось, все возможное в неустанной "борьбе за мир". Страх

перед ядерной войной в сознании конкретного человека обеспечивал готовность

выдержать и оправдать любые тяготы и лишения во имя спасения детей и себя от

надвигающейся угрозы "ядерного уничтожения" (расхожая формула в обыденном

сознании: "Лишь бы войны не было"). В настоящее время заметны изменения

менталитета. Налицо отход от "блокадного сознания". Все большее число людей

осознает, что ожидать неспровоцированного ядерного удара нет оснований.

Образ внешнего врага все больше и больше тускнеет, "испаряется" из сознания

людей.

Рудименты этой формы менталитета можно наблюдать и сегодня и, как это ни

огорчительно, для этого имеются серьезные основания. В 80—90-е годы угрозой

для всего мира и для России, в частности, выступает международный терроризм.

Причины его возникновения многочисленны, однако в настоящее время отчетливо

высвечивается главенствующая роль исламского фундаментализма.

Неспровоцированное нападение чеченских бандформирований на Дагестан,

похищение людей в интересах работорговли, взрывы домов на российской

территории оказываются эхом взрывов посольств иностранных государств в

Африке, зверств албанских террористов, уничтожения пассажирских самолетов в

воздухе и всего того, что не может не тревожить граждан в цивилизованных

странах. Это свидетельствует о том, что и в существенно ослабленных формах

способна восстанавливаться такая черта менталитета, как тревожное ожидание

смертельной опасности — аналог "блокадного сознания" В настоящее время

угроза международного терроризма в большей или меньшей степени получает

отражение в общественном сознании, а тем самым в сознании отдельного

человека.

Социальная ксенофобия. Блокадное сознание в качестве своего аналога,

относящегося к внутренней жизни государства, имело то, что может быть названо

социальной ксенофобией (от греч. xenos — чужой и phobios — страх). В годы

советской власти она приобретала черты по преимуществу классовой

ксенофобии. Формировалось навязчивое (здесь навязанное) состояние страха и

ненависти к чужим. В качестве составляющих в образе врага выступали в разное

время купцы, дворяне, священнослужители, "кулаки", а также представители

любых партий и общественных движений, за исключением коммунистических.

Классовая ксенофобия в большей или меньшей степени распространялась и на

иностранцев как представителей буржуазного общества, потенциальных

противников и недоброжелателей. Будучи чертой менталитета советского

общества, она в сознании отдельного человека выражалась в подозрительности,

уверенности во враждебных намерениях, оправданности санкций и репрессий,

применяемых к ним, их неискренности и фальши, заведомом моральном

преимуществе пролетариата по сравнению с представителями других классов. В.

Маяковский писал - "У советских собственная гордость: на буржуев смотрим

свысока". На разных этапах истории СССР феномен социальной ксенофобии

обретал различную идеологическую и административную форму. На этом

основании совершалось физическое уничтожение офицеров "золотопогонников",

священников, была проведена ликвидация кулачества "как класса" (при этом в

категорию кулаков зачислялись, по существу, все зажиточные крестьяне, да и

многие "середняки", своим трудом добившиеся относительного благосостояния).

Кроме того, проводилась кампания по выявлению "врагов народа", в число

которых попали вчерашние борцы с остатками "вражеских классов". В их рядах

были троцкисты, бухаринцы, зиновьевцы и другие бывшие оппозиционеры, но

вместе с ними и "верные ленинцы", которых с последними объединяла ненависть

Сталина к любым возможным конкурентам. Страх стоящей у власти олигархии за

сохранение своего правления государством, а также ложь с помощью

извращенной пропаганды порождали в менталитете общества феномены

ксенофобии. Тем самым происходило их внедрение в индивидуальное сознание

"советских граждан". Звучавшие на митингах и демонстрациях в 1937 и 1938 годах

требования казнить "врагов народа, троцкистско-бухаринских изменников Родины,

немецких и японских шпионов и диверсантов" нельзя рассматривать лишь как

лицемерное угодничество и результат страха перед возможным наказанием в

случае неповиновения. Это для огромного числа граждан, прошедших

идеологическое "промывание мозгов", было показателем того, что черты

социальной ксенофобии прочно вошли в структуру их сознания. В 40—50-е годы в

менталитете общества появляются новые черты социальной ксенофобии в

результате шовинистической истерии, связанной с борьбой против "безродных

космополитов" и проникновением "иностранщины" в культуру и науку. Здесь

начинали складываться новые особенности менталитета, в 20-е и 30-е годы

отвергавшего расизм и шовинизм. Эти изменения менталитета получили резонанс

в сознании отдельных людей, реанимировав, казалось, давно ушедшие

проявления антисемитизма и национальной исключительности.

В настоящее время черты социальной ксенофобии стираются в сознании

большинства людей, вытесняются меняющимся отношением к частной

собственности в связи с крахом коммунистической идеологии, развитием

рыночных отношений. Исчезая из структуры глобального менталитета общества,

они не только сохраняются, но и в известной степени усиливаются в сознании

представителей люмпенизированной части населения, которая "не хочет

поступаться принципами" коммунистической идеологии и, соединяя последнюю с

национал-патриотическими убеждениями, выступает в качестве непримиримой

оппозиции к новой социально-экономической политике. Вместе с тем

шовинистические страсти раздуваются в суверенных государствах,

образовавшихся на территории бывшего СССР. Происходит это под прикрытием

лозунгов, утверждающих возрождение национального самосознания, и

проявляется ксенофобия, нередко принимающая откровенную антирусскую

окраску.

Итак, социальную ксенофобию сегодня, как это ни печально, нельзя считать

"канувшей в вечность". Иначе как можно объяснить широко распространенную

неприязнь к "лицам кавказской национальности", антисемитскую пропаганду,

которая, к сожалению, находит сочувствующую аудиторию среди людей низкого

культурного уровня, озлобленных тяготами жизни нынешнего времени.

"Беззаконопослушность". В отличие от правового общества, которое

исторически сложилось в ряде цивилизованных стран, законы СССР не имели

столь определяющего значения в жизни страны. Законопослушность, которая

является основой взаимоотношения государства и его граждан, в менталитете

"советского человека" была всегда существенно деформирована. Дело не только

в игнорировании требований закона (известен афоризм: "Жестокость законов в

России всегда умерялась их неисполнением"), а в непротивлении актам

беззакония. Психологически оправдан "черный юмор" популярного анекдота тех

лет: "Граждане, приходите завтра на площадь, будем вас вешать. Вопросы есть'"

— Голос из толпы: "Веревку из дома брать или там дадут?" Так, в 30-е годы сотни

тысяч неповинных людей были осуждены неконституционными внесудебными

органами, "особыми совещаниями" (ОСО), "тройками". В "тройку" входили 1-й

секретарь обкома, прокурор обкома и начальник НКВД. Однако не было ни одного

известного нам протеста со стороны общественности по поводу очевидного

беззакония. Моя мать рассказывала, что, когда арестовали мужа сестры, ей кто-то

сказал, что его судило ОСО. Сестра пошла в юридическую консультацию

выяснить, где находится ОСО, чтобы подать апелляцию. Услышав вопрос, юрист

испуганно оглянулся и тихо сказал: "Вы меня ни о чем не спрашивали, я вам

ничего не отвечал. Идите, идите и никому такие вопросы не задавайте"

Менталитет общества в данном случае соответствовал формуле: "НКВД зря

людей не сажает...". На рубеже 40-х и 50-х годов, когда шла расправа с

генетиками, языковедами, кибернетиками, литературными "критиками-

антипатриотами" и другими (увольнение с работы, шельмование в печати, в

которой нагромождались клеветнические измышления, не говоря уж об арестах), у

этих невиновных людей исключалась мысль об обращении в судебные органы за

защитой. Страх перед бессудным произволом властей, беззаконопослушность

была одной из ярких черт менталитета "советского человека". Лишь в 60—70-е

годы зарождается весьма ограниченное по своим масштабам и возможностям

правозащитное движение, которое немедленно вызвало преследование со

стороны партийно-советского руководства.

С конца 80-х годов беззаконопослушность как специфика менталитета

общества начинает размываться в связи с расширением гласности и легализации

различных правозащитных институтов. Однако пока процесс формирования

правового государства не выйдет из эмбрионального состояния,

беззаконопослушность сохранится как черта нашего менталитета. Сохранится, но

обретет новые формы! Коммерсант, открывая на законных основаниях торговую

точку, как правило, знает, что если он не обретет "крышу", то больших надежд на

защиту со стороны закона от бандитских посягательств ему рассчитывать не

приходится. Появление армии рэкетиров, на которых их жертвы и пожаловаться в

органы защиты правопорядка не пытаются, свидетельствует о том, что

формируются новые вариации беззаконопослушности российских граждан, что и

становится чертой их меняющегося менталитета.

"Семейная стриптизация". Уникальной особенностью советского общества

было обнажение интимного мира семейных взаимоотношений, то, что можно

условно назвать "семейной стриптизацией" (от англ., striptease — раздеваться).

Поскольку семья рассматривалась в качестве ячейки общества, а советское

общество идентифицировалось с государством, то в менталитете советского

человека присутствовало неоспоримое естественное право государства и его

партийного руководства управлять и командовать семьей как любой

государственной структурой. Семья не видела ничего противоестественного в

фактах вмешательства официальных инстанций в интимную сферу ее жизни.

Вероятно, только в тоталитарном обществе в случае измены мужа женщина

считала для себя возможным обратиться в официальные партийные или

административные органы с просьбой, а то и с требованием вернуть супруга в

лоно семьи. Разведенному полагалось писать в некоторых официальных

документах: "Состою в разводе с гражданкой Н. Причины развода известны

парторганизации".

Вспоминаю забавную историю. В Волгограде, тогда еще Сталинграде, на

заседании парткома "прорабатывали" члена партии, изменившего жене, по поводу

чего последняя представила неоспоримые доказательства. Не менее получаса

шло гневное осуждение несчастного. И тут пришло неожиданное спасение. Один

из членов парткома не выдержал и сказал: "Мужики! Что мы делаем! Восемь не

пойманных судят одного пойманного!". "Морально неустойчивый" коммунист

обошелся выговором "без занесения". Подумалось: все-таки насколько

человечней были члены парткома американских конгрессменов, которые "судили"

президента Клинтона, готовя ему импичмент.

Нередкими были случаи, когда партийные комитеты обсуждали и принимали

меры в отношении родителей, которые допускали, с точки зрения руководителей

парткомов, ошибки в воспитании детей. При этом считалось вполне допустимым

использование стенной печати, заводского радио, прорабатывание на

партсобраниях и т.п. Всячески пропагандировался "подвиг" Павлика Морозова,

донесшего властям на своего отца. Атавизмом "семейной стриптизации", с нашей

точки зрения, являются родительские собрания в школах, где классный

руководитель публично позорит родителей за проступки и недостатки их детей,

усиливая унижение неумеренными похвалами по поводу других учеников, чьи

отцы и матери присутствуют здесь же. Надо думать, что по мере становления

правового цивилизованного общества степень открытости или закрытости мира

семьи, за исключением очевидных криминальных обстоятельств, будет

определяться самой семьей, что приведет к существенным сдвигам в сознании ее

членов.

"Навязанное бессребреничество". Как следствие коммунистической

идеологии, утверждавшей безусловный приоритет "общественного над личным" и

противопоставлявшей "социалистическое" общество "буржуазному" ("царству

бессердечного чистогана"), в менталитет советского человека вошли принципы

аскетизма, отказ от заботы о собственном благосостоянии. Целью жизни должно

было быть исключительно благосостояние государства. В результате в сознание

людей внедрялась необходимость быть или, во всяком случае, казаться

бессребреником. В служебных ситуациях всякие разговоры о достаточности или

недостаточности вознаграждения за труд рассматривались как бестактные и

неуместные. Порицалось использование понятия "жалование". Его требовалось

заменять словом "зарплата", хотя действующая на основе распределительного

принципа экономика на самом деле лишь жаловала работнику плату, а не

предлагала получить то, что он фактически заработал. Однако феномен

вынужденного бессребреничества, при всей его лицемерной сущности и

очевидном противоречии интересам личности, оказался достаточно устойчивым к

переменам в обществе. Примечательно, что рядовые труженики уходили от какой-

либо рефлексии и мало задумывались о причинах их нищенской зарплаты по

сравнению с такими же специалистами за рубежом. Они старались не замечать, а

многие, может быть, и не знали, что партийно-советские руководители,

насаждавшие идеологию аскетизма, сами менее всего вели жизнь

бессребреников. Переход к рыночным отношениям размывает эти черты

менталитета. Однако социально-экономические сдвиги у известной части

населения начинают формировать качества диаметрально противоположного

плана: мелочный меркантилизм, откровенное рвачество, крайние формы "погони

за длинным рублем", рассуждения о том, что "деньги не пахнут", и т.д. Многое из

этого имеет очевидный негативный характер. Однако все эти изменения в

менталитете бывшего советского общества исторически объяснимы. У граждан,

принадлежащих к формирующемуся "среднему классу", впервые за долгие годы

появилась возможность не только неплохо зарабатывать, но и свободно тратить

деньги при отсутствии привычного дефицита товаров.

Здесь были перечислены и предельно кратко охарактеризованы черты

"советского менталитета". Возникает закономерный вопрос: совпадает ли

менталитет народа, проживавшего и живущего ныне на территории бывшего

СССР, с рассмотренными нами приметами собственно "советского" менталитета?

Очевидно, что утвердительно ответить на него нельзя. Если речь идет о России,

то как отказать менталитету россиянина в таких качествах, как бескорыстное

гостеприимство и хлебосольство, терпеливость в невзгодах, отсутствие

национального чванства, наличие патриотизма, лишенного агрессивности, и др.

Еще один пример. Предполагаю, что именно менталитету россиян присуща

безотчетная готовность поддержать "обиженного". К сожалению, эту

психологическую особенность наших людей умело эксплуатируют имиджмейкеры

некоторых политических деятелей. Искусно и искусственно раздувая обиды,

якобы причиненные неким деятелям, они тем самым "поднимают народ" на

защиту "угнетенных и несправедливо обвиненных". Очень эффектный и

эффективный прием, хорошо оплачиваемый и свидетельствующий о

психологической компетенции имиджмейкеров, учитывающих специфику

менталитета россиян.

Можно, конечно, сказать, что некоторые черты следует рассматривать в

качестве общечеловеческих и потому выпадающих из категории менталитета.

Действительно, не исключено, что будут названы народы, имеющие такой же или

подобный набор черт менталитета, но это не говорит еще об общечеловеческом

их характере.

Пример противоположного плана. Не буду называть страну, это большое

государство в центре Европы, и приведу один пример проявлений менталитета,

являющегося прямой противоположностью тому, что свойственно россиянам. В

одной моей официальной поездке (а было это лет 35 назад) мой

сопровождающий тратил огромные, по моим меркам, деньги в ресторанах, где он

со мной обедал. Счет, полученный от официанта, он тщательно прятал в

бумажник, застегивал его на кнопочку. Однажды мы с ним шли по улице, и я

сказал, что хотел бы попить. Мы зашли в кафе, и передо мной на подносе сразу

же оказался стакан минеральной воды. И тут во мне сработал неведомый

механизм интуиции. Я положил мелкую монету на поднос. Мой спутник спокойно

спрятал ее в карман... Я тогда подумал: вот кто-то сопровождает иностранца на

московских улицах, тот сообщил о жажде, и вот они вдвоем около автомата с

газировкой. Задача на знание психологии русского человека. Согласится он взять

"одну копейку" у гостя из чужой страны? Вероятность получения отрицательного

ответа стопроцентная.

Можно попытаться найти инвариант, который характерен для определенного

рода человеческих общностей, но не для всего человечества. Надо думать, что

общественно-государственные образования, где господствует тоталитарная

идеология, могут обнаружить то, что вошло в свое время в структуру "советского

менталитета". Впрочем, многие в чем-то исторически устойчивые, в чем-то

меняющиеся черты менталитета россиянина, по всей вероятности, имеют

аналоги в странах, стряхнувших с себя путы тоталитаризма.

Названными чертами не исчерпывается характеристика менталитета

советского человека. Я назову еще несколько: конформность, феномены "Крошки

Цахес" и "Ивана, не помнящего родства"35, политико-семантическая глухота, ханжеская десексуализация и другие черты. Но обо всём этом – дальше.

Дата добавления: 2015-07-20