Притча о «белой вороне» в научном освещении

Научно-популярных книг и брошюр написано мною множество. Однако

наиболее ценимый мною жанр — научно-популярное кино. В дальнейшем я

расскажу о нашей работе с киевскими кинематографистами, с замечательным

режиссером Феликсом Соболевым. С киевлянами был сделан десяток фильмов,

где я был в роли консультанта.

По узкой жердочке ходил режиссер — многие эпизоды, а иногда и сами фильмы

у киноцензуры восторга не вызывали. Иногда ее стараниями из кинокартины

вырезали некоторые сцены, иногда их так кромсали, что зрителю трудно было

что-либо понять.

Вот, например, снимался фильм "Если не я, то кто же?". Психологическая

проблема, решаемая режиссером, была связана с выяснением способности

людей сопереживать попавшим в беду и действовать, помогать. По замыслу

создателей фильма предполагалось несколько "кинопровокаций". Расскажу о

двух, которых зрители так и не увидели, хотя они были отсняты.

...Дворец бракосочетаний. Он в черной "тройке", она в белом платье, на голове

фата, счастливые, улыбающиеся. Вдруг из открытого окна дома, что напротив,

женский крик: "Помогите! Помогите! Убивают". Ох, и рискованная это была

инсценировка. Однако жених не оплошал, вырвавшись из рук судорожно

вцепившейся в его пиджак подруги жизни, он пересек улицу и вбежал в подъезд...

Все обошлось... Его встретил "случайно" оказавшийся на месте милиционер и

сообщил, что буяна он уже усмирил... Парень возвратился к новобрачной,

смотревшей с обожанием на него и гордо на окружающих.

Другой эпизод тоже был запрещен киевскими властями.

Рядом со станцией метро "Крещатик", около верхнего ее выхода, поставили

маленького мальчика — сына ассистента оператора — и ушли, оставив его

одного. Мальчуган постоял, постоял и заревел — папа куда-то со своей камерой

спрятался.

Заметим, что местоположение этого выхода имеет существенную особенность

— рядом расположены правительственные и другие учреждения. Солидные

товарищи в велюровых шляпах и габардиновых макинтошах проходили мимо,

поглядывая на мальчика, но не делая попытки подойти. Метро выпускало из своих

недр одну за другой "порции" пассажиров, но ситуация не изменялась. Наконец, вышла пожилая женщина с двумя хозяйственными сумками и участливо

склонилась к малышу. Она и попала в "заставку" фильма. Все предшествующие

события "начальство" велело выбросить. Это, впрочем, понятно. Не исключено, что среди равнодушных прохожих мог оказаться влиятельный чиновник — у

студии могли начаться неприятности. Кому они были нужны?!

Психологический эксперимент на экране — "кинопровокации", "скрытая камера"

— необходимость идти на риск. Однако самый острый и оттого самый

рискованный фильм (разрешат ли показать? запретят ли? обвинят ли в клевете?)

был еще впереди...

−Над чем Вы сейчас работаете в Вашей лаборатории?

Подобным вопросом, более приличествующим интервьюеру, нежели

кинорежиссеру, начал свой разговор о мной Феликс Соболев. Почему-то его

35 В двух последних случаях точная терминология заменена метафорами

заинтересовали скромные труды моей социально-психологической лаборатории.

Рассказывал я охотно — был тогда увлечен экспериментальным изучение

феномена конформности. Хотя до полной реанимации психологии было еще

далеко, но какие-то признаки ее оживления уже себя обнаруживали. Об этом

говорила сама возможность обратиться к исследованиям явления более чем

сомнительного в идеологическом отношении. Конформность (конформизм) — это

податливость чужому влиянию, давлению на личность со стороны окружающих.

Когда на собрании некто поднимает руку только потому, что все проголосовали

"за", он проявляет конформность. Ему не хочется оказаться в роли белой вороны, которую всегда готова заклевать стая ее черных собратьев.

Я был уверен, что Соболев удовлетворен коротким ответом. Он, как можно

было думать, вежливо осведомился о моих делах и не более. Не тут-то было. Его,

оказывается, интересовали методики изучения конформности,

экспериментальные процедуры и вообще все, что относится к этой

исследовательской задаче. Пришлось открыть ему наши профессиональные

"секреты". Я был вынужден предложить Соболеву сухое научное изложение

последовательности действий экспериментатора и испытуемых, реализующих

придуманную мною специальную методику для изучения конформности человека.

Были сооружены изолированные кабинки, в которые поместили по одному

"подопытному". В каждой из них на передней стенке — табло и чуть пониже

кнопка. Вот и все ее оснащение. Испытуемым предлагали попытаться определить

продолжительность одной минуты, не прибегая к отсчету времени вслух или про

себя и уж, конечно, обходясь без часов. Обыкновенно это не сразу удавалось.

Большинство, как правило, торопились с заявлением о том, что минута кончилась.

В дальнейшем начиналась тренировка, в результате чего вырабатывался навык

определения продолжительности искомого отрезка времени с точностью до плюс-

минус пяти секунд.

Вот теперь наступала решающая стадия эксперимента. Всех предупреждали,

что перед ними на табло возникнет информация о том, в какой из кабин пришли к

выводу, что минута уже окончилась. Таким образом, каждый получал сведения о

решениях, принятых сидящими в пяти соседних кабинках.

Психолог-экспериментатор в девяти случаях из десяти — обманщик. Здесь

тоже было предусмотрено надувательство. На каждом табло вспыхивали номера

кабин в отрезке времени между двадцатью пятью и тридцатью пятью секундами

"проблемной минуты". Это отнюдь не было результатом решения других

испытуемых. Связь между кабинами была блокирована, и все было замкнуто на

пульт коварного экспериментатора. Информацию на табло подавал именно он.

Теперь было легко вычислить степень конформности каждого из испытуемых. Она

определялась разницей между результатом, зафиксированным после

формирования соответствующего навыка, и моментом нажатия на кнопку в

основной стадии эксперимента. Одни из испытуемых почти сразу на нее

нажимали, как только выяснялось, что соседи "решили задачу". Другие, буквально

сжав зубы и с ненавистью глядя на подмигивающее им цифрами табло, тянули до

после днего и продолжительность минуты определяли почти точно.

Конформности они не обнаруживали. Самый жестокий вариант

экспериментирования — полное отсутствие на табло какой-либо информации.

Иной раз прошло уже полторы минуты, а соседние кабины, как вымерли —

никаких сигналов, табло пустое. Случалось, что некоторые испытуемые женского

пола плакали — подсказки не было, а "белой вороной" быть не хотелось.

Феликс Михайлович выслушал мои пояснения терпеливо и, казалось бы,

внимательно. Однако я скоро понял, что он хорошо знаком с моими статьями, где

описывались эти и другие эксперименты, посвященные проблеме внушаемости и

конформности. Вскоре стало ясно: он решил снимать фильм об этих

психологических феноменах. Так зарождался замысел одного из самых известных

фильмов научно-популярного кино "Я и другие".

Предстояло найти кинематографическую версию экспериментально-

психологической проблематики. Соболев проявил чудеса изобретательности.

Перед испытуемым был поставлен портрет пожилого человека с резкими чертами

лица, о котором сообщалось, что он закоренелый преступник. Предлагалось дать

психологический портрет этого "негодяя". После внимательного рассмотрения

фотографии почти все, как правило, говорили о том, что это человек злой,

безжалостный, жестокий, коварный и т.д. Следующему, оказавшемуся перед этой

же фотографией сообщали, что это портрет выдающегося ученого и предлагали

охарактеризовать приметные черты его внутреннего облика. Хотя нередко

делалась оговорка, что по фотографии судить о характере человека трудно, в

психологическом портрете "ученого" тем не менее преобладали черты мягкости, ума, указывалось, что этот человек, видно, много работает и поэтому выглядит

усталым, но внутренне сосредоточен. Итак, на фотографию одного и того же

человека экспериментатором проецировалось прямо противоположное

"титулование". Подавляющее большинство участников эксперимента послушно

принимали это на веру и шли у него на поводу.

Особенно эффектным был другой эксперимент. На стенде — пять портретов

старых людей: четыре старика, одна старуха. По наущению экспериментатора

несколько студентов (так называемая подставная группа) договариваются, что

будут утверждать нечто уж вовсе невероятное. Их цель — доказать, что старуха

на фотографии это не кто иной, как безбородый и безусый старик-грузин.

Разумеется, между двумя этими изображениями не было ни малейшего сходства.

Однако аргументация подставной группы оказалась настолько убедительной,

давление на испытуемых настолько сильным, что нашлись и такие, кто в конце

концов согласились с этой абсурдной версией.

Впечатляющий характер имели эксперименты с детьми. "Подставная группа",

на этот раз состоявшая из ребятишек 6 — 8-летнего возраста, сговаривалась

утверждать, что белые и черные пирамидки одного цвета — "обе белые".

Большинство испытуемых, поглядывая с удивлением и испугом на "подставную

группу", о коварстве которой они не догадывались, вынужденно соглашалось с

этим утверждением. Впрочем, когда девочку, только что повторившую вслед за

всеми слова "обе белые", экспериментатор попросил передать ему черную

пирамидку, она немедленно это выполнила, не задумываясь над возникшим

противоречием.

Самый фантастический результат в фильме был получен в результате

давления подставной группы на взрослого человека, студента-старшекурсника.

Перед ним поставили те же картонные пирамидки. При этом члены подставной

группы последовательно и настойчиво утверждали, что они одного цвета — обе

белые. "Обе белые", — как эхо повторил совсем сбитый с толку и уже не верящий

своим глазам несчастный.

Было бы наивно рассчитывать на то, что мне удастся пересказать все эпизоды

этого фильма, в котором в качестве экспериментатора выступала в те времена

кандидат, а ныне доктор психологических наук Валерия Сергеевна Мухина.

Фильм "Я и другие", как это ни удивительно, не был тогда "положен на полку", хотя я знал, что, к примеру, в Ленинграде обком партии не рекомендовал

выпускать его на экраны. Кто был тогда секретарем обкома? Толстиков?

Романов? Не помню. Но их отношение к этой "идеологической диверсии" не могло

существенно различаться. Как же! Фильм показывает, что большинство с

меньшинством сумеет сделать что угодно. Легко заставить сказать на черное, что

оно сияет белизной. Могло выясниться, что единогласное принятие решений —

это результат конформизма, а не "единомыслия", которым гордилось партийное

руководство. Не берусь утверждать, однако у меня нет больших сомнений в

дошедшем до меня слухе о том, что член Политбюро Полянский где-то говорил о

фильме, как о вражеской вылазке. Его можно понять — все еще сохраняла

популярность ленинская заповедь: "Из всех искусств важнейшим для нас является

кино". Важнейшим для нас? Наверное, но еще более "для них". И в самом деле, можно ли было допустить научно обоснованное и удачно популяризированное

опорочивание единомыслия, единогласия и всеобщего "одобрямса",

переходящего в овацию.

Было ли, действительно, рискованно снимать этот фильм? Я вспоминаю, как

мы, с героиней фильма, психологом, Валерией Сергеевной Мухиной, пришли на

просмотр, где киевские кинематографисты демонстрировали эту картину в «Доме

литераторов», на улице Воровского, теперь Поварской. Показ фильма проходил

на первом этаже в небольшом зале. Внезапно был включен яркий свет и какой-то

человек в заднем ряду поднялся и сказал: «Откуда эта лента? Кто разрешил?»

Потом оказалось, он пришел, когда демонстрация картины шла уже к концу,

титров он не видел, где можно было прочитать, что это на «Киевнаучфильме»,

следовательно, официально, что это не самиздат, и вместе с тем, ему было

понятно, что это картина идеологически неприемлема, поскольку разрушает

фундамент мировоззрения советского человека. Может быть, это был кто-то из

администрации Дома литераторов, может быть, из «органов». Ни мне, ни

режиссеру фильма – не представился.

Дата добавления: 2015-07-20