Политическая история науки

Кончился XX век. В середине 30-х годов Борис Пастернак писал:

В кашне, ладонью затворяясь,

Сквозь фортку крикну детворе,

Какое, милые, у нас

Тысячелетье на дворе?

Кто тропку к двери проторил,

К дыре, засыпанной крупой,

Пока я с Байроном курил,

Пока я пил с Эдгаром По?

70 лет назад это воспринималось как парадокс, позволительный поэту.

Казалось, что тысячелетию, в котором мы живем, конца не видно.

Великому поэту, конечно, никто не смеет отвечать в подобном тоне. А мне

можно, коль скоро я позволил бы задать такой вопрос парням с нашего двора.

Еще раз повторю, кончается XX век, второе тысячелетие. Муза истории Клио

заглядывает через плечо многим из нас и настоятельно требует, чтобы мы

обратили свой взор в прошлое и написали бы если и не историю второго

тысячелетия, то хотя бы последнего его века, рассказали о жизни науки, со всеми

ее успехами и поражениями, радостями и невзгодами. Это необходимо, тем более

что XX столетие, вероятно, самое удивительное в истории человечества, и

прогресс здесь шагал так, как если бы он был обут в сапоги-скороходы. Но мы

живем в России, и хотя прогресс нас не обошел стороной, однако, оглядываясь на

прошедший век, осознаешь, что это была поистине самая трагическая эпоха со

времен Крещения Руси. Вряд ли в моей книге для этого потребуются особые

доказательства, хотя без некоторых не обойтись.

Курс, который я буду читать, — это курс "История психологии в России в XX

столетии". Но это слишком обобщенное название. Дело в том, что история

психологии может трактоваться по-разному. Это может быть изложение взглядов

выдающихся психологов. Это может быть рассказ о научных дискуссиях или

характеристика основных научных направлений, или исследования, которые вели

выдающиеся ученые. Одним словом — налицо возможность рассмотрения

различных путей, по которым движется история. Однако выделим особый аспект

рассмотрения истории психологии. Я буду читать курс, который обозначен как

"Политическая история российской психологии в XX столетии". Что же такое

"политическая история психологии"?

Это - раздел истории психологии, предметом которого является развитие

психологической науки в ее зависимости от политической конъюнктуры,

складывающейся в обществе. Курс имеет маргинальный характер. С одной

стороны — это история науки. С другой — гражданская история (в частности,

история культуры). Нас же она интересует, прежде всего, потому что это история

именно психологии, хотя и лежит на стыке многих научных дисциплин.

Политическая история психологии может быть вычленена далеко не во всех

общественных устройствах. Она становится предметом изучения, когда мы

обращаемся к развитию психологической мысли в государствах тоталитарного и

посттоталитарного типа. Во всех остальных говорить о политической истории

было бы бессмысленно. Хотя это не значит, что психология не зависит от

социального устройства общества, экономических проблем, которые постоянно

возникают и требуют решения. О каких странах идет речь? Например, Германия

эпохи третьего Рейха, Китайская народная республика до и во время "культурной

революции", СССР с середины 20-х годов и до времен совсем недавних. Я,

правда, имею смутное представление о том, как в КНДР развивается психология,

но могу высказать осторожные предположения на основании известного мне

факта частного характера. Журналом "Вопросы психологии" была заказана

статья: "Психология в КНДР". Написал ее приехавший оттуда аспирант.

Редколлегия поставила статью в очередной номер журнала. Когда автор вернулся

из отпуска, а он побывал дома, ему с радостью показали журнал. Он прочитал

статью и побелел:− Вы сделали страшную вещь. Я не смогу вернуться домой.

− Почему?

− Мне следовало упомянуть имя великого Вождя столько-то

раз (точное число я не припомню), а вы сократили число

упоминаний вдвое. Я никогда никому не смогу доказать, что это

не моя вина.

Не знаю, чем всё кончилось для него. О том, как подобное происходило у нас в

советские времена, я еще буду рассказывать.

Как же складывалось развитие психологии в первой четверти XX столетия в

России, когда говорить о политической истории психологии было бы неправильно.

Но для того, чтобы увидеть, что изменилось в дальнейшем, надо понять, с чего

все начиналось.

Итак, период с начала века и примерно до 1923—1924 года. Заметьте, я не

предлагаю в качестве рубежа 17-е—18-е годы, которые, вероятно, надо считать

рубежными, если бы речь шла просто о гражданской истории. До середины 20-х

годов психология в России развивалась точно так же, как это происходило в

любой другой стране. Никакие политические изменения не сказывались на

развитии психологической мысли. Позволю себе провести аналогию. Произошло

ли что-либо в психологической науке США, когда президента Форда сменил

Картер, или, к примеру, Рейгана — Буш? Или к власти пришли республиканцы,

оттесняя демократов, или наоборот — демократы победили республиканцев. В

Англии же консерваторы сменили лейбористов? В науке не происходит

изменений. Ну, может быть, в каких-то там случаях увеличивается

финансирование в силу того, что кто-то больше лоббирует тот или иной

университет. Подобное происходило и в первой четверти XX столетия в

российской психологии. Ведь было множество событий: и Японская война, и

революция 1905 года, и Февральская революция, и, представьте себе, даже

октябрьский переворот. Немедленных изменений в психологической науке

зафиксировать нам бы не удалось. Вообще-то не очень точно звучат слова:

"Российская психология". Наверное, правильнее было бы сказать: "Психология в

России".

Ну, скажем, Пиаже — это, что же швейцарская психология? Или Рибо —

французская психология? Или Вундт — немецкая? Это все характеристики

психологической науки в государствах? Нет, — это принадлежность ученого к

этому государству. А там — внутри, есть самые разнообразные научные школы.

Эти школы между собой конкурируют. Возникают и распространяются идеи, но

они свободно переходят через любую границу. К примеру, последователи Фрейда

далеко не локализовались в границах Австрии. Это была мировая

психологическая наука. Российская психология, или точнее сказать, психология в

России на протяжении первой четверти XX столетия была просто одним из

отрядов мировой психологической науки, ее органической частью. Значит ли это,

что она была лишена какой-либо специфики, которая бы выделяла ее среди

других наук о человеке, его душе, его психике? Нет, не значит. Россия имела

весьма серьезную специфику. Во-первых, это было связано с тем, что Россия

внесла заметный вклад в развитие культуры и Западной Европы и других

континентов, в том числе и США. Хотя никогда официально не числились

психологами такие гиганты как Лев Толстой, Достоевский, Чехов, но, тем не

менее, их влияние чрезвычайно велико, поскольку они были великими

"душевидцами". Пусть Достоевский, например, отрицал психологию, правда, имея

в виду современную ему науку, но был действительно величайшим психологом.

То же можно сказать о К.Д. Ушинском, который традиционно трактуется как

выдающийся педагог, хотя его психологические воззрения едва ли имеют для нас

меньшее значение, чем высказанные им педагогические идеи.

В России складывались мощные научные школы, оказывавшие влияние на

развитие науки во многих странах. Во-первых, это естественнонаучное

направление, которое шло от Сеченова и, соответственно, украшенное именами

Павлова, Бехтерева, Вагнера, Ухтомского, Бернштейна и многих других. Оно

оказало огромное влияние на развитие бихевиоризма в Америке и дало

значительный импульс для становления науки о поведении в самых

разнообразных ее вариантах (Уотсон, Торндайк и др.).

Специфически российским было религиозно-философское направление,

родоначальником которого я считаю Владимира Соловьева, скончавшегося на

рубеже XIX и XX веков. Ну, а дальше, от Соловьева идет целая плеяда

философов-психологов таких как С. и Е. Трубецкие, Л.М. Лопатин и другие. Был

исключительно велик интерес к. этой философской психологии, которая, пусть

умозрительно, но все-таки пыталась забраться в глубины человеческой души.

Когда заседало Московское психологическое общество, то "яблоку негде было

упасть". Городовые стояли на входе, чтобы там не случилось "университетской

Ходынки". Так что это было довольно заметное, самобытное направление

развития психологической мысли.

Но наряду с естественнонаучным и религиозно-философским направлениями

складывалась эмпирическая психология. Важнейшим центром ее развития стал

московский Психологический институт имени Л.Г. Щукиной. Долгое время в

подвале Психологического института лежали куски мрамора — это было то, что

осталось от памятной доски с названием института, а в его библиотеке висел (не

помню, висит ли сейчас) портрет очень красивой женщины. Существует

предположение, что на нем изображена Лидия Григорьевна Щукина — жена

предпринимателя и мецената Сергея Ивановича Щукина. Именно он и выделил

профессору Георгию Ивановичу Челпанову сто тысяч рублей золотом — сумма по

тем временам огромная — и попросил побывать во всех лабораториях Европы и

США, посмотреть, что там есть, какое оборудование, и создать уникальный

институт, где могла бы свободно развиваться эмпирическая наука. Институт был

создан, увековечив в своем названии по просьбе овдовевшего Сергея Ивановича

имя его покойной супруги. В дальнейшем, он много раз менял свое название. В

20-е годы именовался Институтом психологии факультета общественных наук.

Позднее — Государственным институтом психологии, педологии и психотехники

(ГИППП). Затем — Институтом общей и педагогической психологии. В бытность

мою президентом Российской академии образования, я все-таки настоял на том,

чтобы вернуть исходное название — Психологический институт. Мраморную доску

стараниями директора института В.В. Рубцова восстановили.

Институт был ориентирован на эмпирическую психологию, и это очень четко

подчеркивалось. Дело в том, что сам Челпанов был философом, но в институте

он занимался экспериментальной психологией и вот этот "водораздел" между

философской и эмпирической психологией прочерчивался тогда достаточно

четко.

Когда состоялся молебен по случаю освещения в 1914 году Психологического

института, то Московский Епископ Анастасий, произнося слово на молебне,

сказал: "Стремясь расширить круг психологических знаний, нельзя забывать о

естественных границах познания души вообще и при помощи экспериментального

метода в частности. Точному определению и измерению может поддаваться

лишь, так сказать, внешняя сторона души, та ее часть, которая обращена к

материальному миру, с которым душа сообщается через тело. Но можно ли

исследовать путем эксперимента внутреннюю сущность души, можно ли измерить

ее высшие проявления?.. Кто дерзнет экспериментально исследовать

религиозную жизнь духа? Не к положительным, но к самым превратным

результатам привели бы подобные попытки".

Здесь очень четко проводилась демаркационная линия. И в самом деле, чем

занимался Психологический институт? Изучением внимания, его устойчивости,

скоростью реакции, особенностями памяти и т.д., и, действительно, многие годы

не пытался посягнуть на нечто большее.

Примечательно, что через 85 лет на юбилейном собрании

Высокопреосвященный, представитель Патриархии Русской Православной церкви

сказал собравшимся нечто прямо противоположное. Он призвал к тому, чтобы

Психологический институт сосредоточил свое внимание на изучении души

человеческой, ее высших проявлений: нравственности, духовности,

проникновение в ее сущность. Я не берусь и, вообще, не считаю необходимым

подвергать анализу изменение позиций церкви по отношению к психологии,

которое и сейчас, как и 85 лет назад, своим главным инструментом видит

экспериментальный метод.

Не обойдем вниманием еще один центр психологии в России —

Психоневрологический институт, где директором был академик Бехтерев. По

правде говоря, официально академиком он никогда не являлся, но как-то

невозможно было "титуловать" Бехтерева иначе. Психоневрологический институт

— это скорее вольное психологическое учреждение, фактически институт,

объединенный с высшим учебным заведением. Лекции там читали

замечательные ученые. Помимо самого Бехтерева, П.Ф. Лесгафт, В.А. Вагнер и

многие другие. В Психоневрологическом институте интенсивно развивалась

психорефлексология, она рассматривала поведение человека как совокупность

рефлексов, являющихся ответом организма на внешние воздействия.

Своими взглядами Бехтерев был довольно близок к Павлову. Только Павлов

говорил об "условных" рефлексах, а Бехтерев называл их "сочетательными"

рефлексами. Ну, разница не так велика. Эти двое замечательных ученых между

собой не ладили, и спор их учеников о том, кто является создателем

рефлекторной теории, основы которой были заложены еще Иваном

Михайловичем Сеченовым, велись на протяжении многих лет.

Никогда не именовала себя психологической, но, тем не менее, фактически

была таковой, школа академика И.П. Павлова и его учеников. Среди них можно

выделить Леона Абгаровича Орбели — замечательного исследователя. Павлов

не признавал психологию как науку. То есть он считал, что, конечно, психология

может существовать как некая возможность человеку углядеть в самом себе свои

собственные помыслы, чувства и идеи. Он видел в психологии только

возможность субъективного познания внутреннего мира. Иван Петрович очень

уважительно относился к психологам, занимающим подобную позицию, и говорил

так: "Мы и психологи к познанию человека роем туннель с двух концов, но эти

туннели пока еще не сомкнулись и поэтому пусть психологи занимаются тем, что

им положено, но мы будем рассматривать только мозг и его деятельность, не

задумываясь над тем, как можно сочетать результаты наших исследований с

данными исследований в психологии". В его лаборатории запрещали

использовать психологические термины. За это даже накладывали хоть и не

большой, но денежный штраф. Однако когда для Челпанова сложились (уже в

советское время) весьма неблагоприятные обстоятельства, Павлов пригласил его

в Колтуши, в свой институт, заведовать психологическим отделом. Но Георгий

Иванович был уже стар, немощен, да и, кроме того, это явилось бы уж очень

большим вызовом советской власти, чреватым всякого рода опасностями.

Поэтому он от этого лестного предложения отказался. Вот основные направления,

которые господствовали почти до середины 20-х годов.

Все это происходило на широком социокультурном фоне. Психология не была в

стороне от того, как развертывалась культурная жизнь страны. Даже еще во

времена Сеченова, если судить по роману Тургенева "Отцы и дети", в обществе

спорили о том, есть ли душа или только рефлексы (с ударением на первый слог)?

И в XX веке продолжалось то же самое. В России была богатейшая культурная

жизнь: и театральная, и художественная, и литературная. Психология вызывала

интерес у публики. В различных лекториях выступления поэтов Бальмонта, Блока,

Маяковского, Северянина чередовались с речами психологов, делившихся своими

соображениями о душе человека. Вообще очень трудно охарактеризовать

культурную жизнь России в первые два десятилетия XX века вне взаимодействия

с психологией. Приведу несколько примеров. Известная театральная система

Станиславского в значительной степени опиралась на труды академика Павлова.

Это обстоятельство весьма тщательно исследовано историками психологии и

театроведами. Принцип физических действий, культивировавшийся В.Э.

Мейерхольдом, был связан с идеями В.М. Бехтерева. Антон Павлович Чехов в

повести "Дуэль" использовал материалы его доброго знакомого психолога В.А.

Вагнера. Об этом еще будет сказано в дальнейшем. В нашумевшем судебном

процессе (дело "Бейлиса"), инспирированном "черносотенцами", экспертом, поддерживающим обвинения евреев в "ритуальных убийствах" выступал психолог

Сикорский, а защиту Бейлиса в качестве эксперта поддерживал В.М. Бехтерев.

Вся просвещенная Россия следила за ходом этого позорного процесса. Имена

психологов, участвующих в нем в качестве экспертов были у всех на слуху.

Когда же и при каких обстоятельствах произошли изменения? Я сказал о том,

что не надо проводить хронологической границы по рубежу 1917 — 1918 годов. В

этот отрезок времени для психологической науки практически никаких изменений

не воспоследовало. Так же работали научно-исследовательские центры и в

Москве и в Петербурге. Издавались психологические журналы, готовились кадры

психологов. Ничего не предвещало каких-либо серьезных потрясений. Челпанов,

по-прежнему, руководил Психологическим институтом, Бехтерев успешно работал

в Петрограде, Павлов в своих лабораториях. Правда, Павлов поставил

ультиматум советской власти, если не будут созданы условия для его работы, то

он эмигрирует. В.И. Ленин подписал декрет, который предоставил широкие льготы

для поддержки работы академика Павлова. В истории психологии и физиологии

упоминается только это обстоятельство — "Декрет Ленина как проявление

величайшей заботы о великом ученом". Так-то оно так, да только ученый

ультиматум поставил, а потерять академика Павлова было до крайности

нежелательно для молодой советской республики. Но с 18-го года начинается то,

что мы называем "утечкой мозгов". Пока это не касалось психологии, но это было

началом того процесса, в который через некоторое время втянули и психологию.

Начинается эмиграция: уезжают из страны выдающиеся писатели и поэты:

Горький, Алексей Толстой, Бунин, Куприн, Марина Цветаева, Саша Черный,

Аверченко, Алданов, Замятин, Мережковский. Я не буду перечислять всех — это

очень длинный список. Мы лишаемся Шаляпина, выдающегося артиста Михаила

Чехова, величайшего шахматиста Алехина. Уезжают музыканты, композиторы,

балетмейстеры, но пока психологи находятся на месте, потому что продолжается

нормальная работа. А так, как они, в основном, заняты эмпирической

психологией, то политика, казалось бы, их вообще не должна была волновать и

затрагивать.

Так продолжалось до 1923 года. Именно тогда происходит первое изменение в

нашей науке. В конце 1922 года была опубликована статья Ленина "О значении

воинствующего материализма". Ее, по-видимому, очень внимательно прочитали

несколько психологов, и им стало понятно, что надо "перестраивать свои ряды".

Первым на это откликнулся ближайший сотрудник Челпанова — Константин

Николаевич Корнилов, в прошлом алтайский учитель. На первом

психоневрологическом съезде в 1923 году прозвучал его доклад, который

буквально оглушил слушателей. Назывался он "Психология и марксизм". В нем

Корниловым была поставлена задача перестроить психологию на базе марксизма,

диалектического материализма, рассматривая марксизм как единственную

философскую базу для развития психологической науки. А до выступления

Корнилова психология ориентировалась, в зависимости от позиции того или иного

ученого, на разные философские течения: идеал-реализм, неокантианство и

многие другие. Между тем, предлагалась единая философская основа

психологии. Вся мировая психология пошла торной дорогой, а мы, вступив на

"особый путь развития", свернули на обочину и двинулись нехожеными тропами, положив начало тому, что стало характеризовать российскую советскую

психологию как науку, которая в значительной степени определяется в своем

развитии политической конъюнктурой. Психологи отнеслись к этому по-разному.

Одни активно поддерживали Корнилова, позиция же других была двойственной: с

одной стороны, они были возмущены проникновением марксизма — "этой

политической догмы" — в корпус психологических знаний, с другой — вслух не

высказывались, справедливо опасаясь неприятностей.

Челпанов был освобожден от руководства институтом. Директором стал

Корнилов. В это время произошла первая мощная атака со стороны

коммунистических руководителей, направленная против философов

идеалистического толка. Из России были высланы Лапшин, Ильин, Франк,

Лосский, Бердяев, Зеньковский, П. Сорокин и еще целый ряд ученых. Они

обосновались в основном в Чехословакии, частично — во Франции. Надо сказать,

что их высылка (этот печально знаменитый "философский пароход") сейчас нами

оценивается, с полным основанием, как губительный акт для развития науки в

России. Но он оказался благодетельным для тех, кого выслали, благодетельным

потому, что тем, кто остался, нельзя было позавидовать.

Трагической была судьба Густава Шпета, философа-психолога, исчезнувшего в

недрах ГУЛАГа. Был репрессирован замечательный философ, которого называли

русским Леонардо до Винчи XX века — Павел Флоренский. Если вспомнить сцену

обсуждения плана ГОЭЛРО так, как ее описывает Алексей Николаевич Толстой в

романе "Хождение по мукам", то там упоминается, что среди инженеров, которые

были инициаторами электрификации, выделялся человек в рясе. Алексей

Николаевич был человек осторожный и не уточнил, что это — Флоренский, не

только философ, но и глубокий знаток древней иконописи, выдающийся инженер,

математик, физик.

Депортация философов — факт трагический, но, повторяю, он был более

трагичным для тех, кто остался дома. Один мой товарищ в конце 40-х годов

шепотом мне рассказал, что перед войной, в обстоятельствах "дружбы" СССР с

Германией НКВД выдало гестапо группу антифашистов, членов Коминтерна. Это

выглядело как подарок Гитлеру. Репатриированные, пройдя ужасы гестаповских

лагерей, выжили. Что касается членов Коминтерна, оставшихся в СССР, то

практически все они были репрессированы и уничтожены. Рассказанное мне

являлось тогда величайшей тайной. Вот такая ирония судьбы. Прекрасно выразил

эту мысль поэт Вадим Егоров в своем написанном в 1987 г. стихотворении,

посвященном Марку Захаровичу Шагалу.

...Среди витебских людей

неуч, бука, чародей,

божье чадо, чудо, веха —

ах, как жаль, что он уехал!

Ведь останься он тогда —

мы до Страшного Суда

наслаждались бы по гранам

его суриком багряным,

его охры желтизна

стала б нашей, нашей, на...

Но шепчу, лишившись сна я:

"Где, когда и как — не знаю —

может, в Витебске самом,

в тридцать, может, не седьмом

стая сталинских шакалов

растерзала бы Шагала

в клочья, напрочь, навсегда!"

...Ну да это не беда —

ну еще один бы вписан

был в кровавый этот список;

ну покоился бы там,

где Пильняк и Мандельштам;

ну не ведал бы во плоти

мир шагаловых полотен;

на Дунае, на Неве

ну не ведал бы, не ве...

Ведает. И потому

вам, себе, тебе, ему

повторяю, словно эхо:

"Слава Богу, что уехал!"

Впрочем, нельзя рассматривать проникновение марксизма в психологию после

1923 года как заведомо негативное явление. Дело в том, что труды Маркса в

значительной степени опирались на философию Гегеля — величайшего

мыслителя, чьи идеи никогда не могут померкнуть. Поэтому-то психология

постаралась извлечь из марксизма гегелевское ядро и, прежде всего, принцип

развития. В то время даже было создано "Общество друзей философии Гегеля".

Это послужило мощным толчком для становления одной из отраслей психологии

— психологии развития, детской психологии, педагогической психологии. В

значительной степени она получила именно тогда импульс для своего

становления, потому что на этом можно было сосредоточиться и быть в русле тех

требований, которые предъявляло идеологическое руководство науке.

Некоторые идеи, идущие от марксизма, были в достаточной мере

продуктивными. Прежде всего, ориентировка на оценку развития сознания

человека с учетом социально-экономических обстоятельств, в которых он

находится. Хотя это иногда приобретало весьма наивный характер, потому что

делалась попытка объединить эти требования и социальной составляющей

марксизма с конкретными эмпирическими исследованиями, которые надо было

проводить в институтах и научных лабораториях на базе рефлексологии и

реактологии. Такое вот сочетание марксизма с его требованием изучать

пролетариат как угнетенный класс и класс, победивший в годы советской власти с

рефлексологическими (по Бехтереву) и реактологическими (по Корнилову)

методами. В 25-м году, если не ошибаюсь, общей темой для Психологического

института было... "Изучение психологических особенностей коренного московского

пролетария методом определения скорости и силы реакций". Ничего себе!!!

Других способов, кроме рефлексологических и реактологических не было, а

отвечать требованиям времени надо. Поэтому и возникали такие странные

сочетания.

Позиция Челпанова была несколько иная. Он считал, что марксизм применим в

социальной психологии, а в общую психологию (он явно имел в виду

теоретическую психологию) ему хода нет и не должно быть. Для идеологических

кураторов науки это было дополнительное подтверждение, что этого "махрового

идеалиста" справедливо устранили от руководства институтом. Если уж говорить

о Челпанове, то, фактически, последняя его работа относится к 1928—1929-му

году. После этого он затих и в 1936 году умер. Весьма возможно, что причиной

ускорения его ухода из жизни послужил арест его друга и сотрудника Г. Шпета,

случившийся за несколько месяцев до этого.

Основная масса психологов в эти годы работала, прежде всего, в сфере

образования. Целый ряд исследований осуществлялся весьма интенсивно во

многих лабораториях. И, что особенно важно, именно в эти годы появляется

ученый, имя которого через некоторое время стало либо открыто

демонстрируемым знаменем психологической науки в России, либо подспудно

определяющим ее развитие. Имеется в виду Лев Семенович Выготский.

Он был впервые замечен после его приезда из провинции на 2-м

Психоневрологическом съезде. Выготский активно включился в построение

Психологической науки как в теоретическом плане, так и в ее практических

применениях. Я не считаю возможным рассказывать здесь о психологических

воззрениях Выготского, о его вкладе в развитие науки, так как это не входит в мои

задачи и широко освещено в историко-психологической литературе. Но важно, что

именно в это время Выготский начинает активно действовать и осуществляет

огромную работу, в частности в области теории психологии. Он написал

монографию о кризисе психологической науки, сложном соотношении

объяснительной и описательной психологии. Одним словом, пожалуй,

"властителем дум" в эти годы для психологов становится не Корнилов, который

занимает официальную позицию руководителя, а Выготский.

В эти же годы интенсивно осуществляется деятельность другого видного

психолога, Павла Петровича Блонского (в прошлом, как Челпанов, он был

крупным философом), который также разрабатывает проблемы эмпирической

психологии, и, в частности, уже в 30-е годы — проблемы памяти, мышления.

На психологическом горизонте заметной фигурой становится Михаил

Яковлевич Басов, правда очень рано ушедший из жизни в 1931 году. Одним

словом, появляется отряд новых психологов, которые вносят свой вклад в

развитие науки. При этом, разумеется, они еще далеки от того, чтобы иметь у

себя в резерве серьезную теоретическую разработку, и это на многие годы

затрудняет развитие психологии, поскольку теоретической базой все время

остается только один диалектический материализм.

20-е годы — период нэпа, время надежд российской интеллигенции,

убежденной, что Октябрьская революция открыла новые пути развития культуры и

науки, устранила преграды, стоявшие перед ней. В какой-то мере так это и было.

Дело в том, что далеко не сразу партийное руководство страны в качестве

особого предмета интереса стало рассматривать науку. Шла "классовая борьба".

Из жизни вычеркивались целые пласты общества: дворянство, купечество,

духовенство. Партийная борьба шла сначала с теми, кто был против

большевиков. Ну, с ними разделались быстро — уже в 17—18-м году. А затем, с

"конкурентами", — с теми, кто вместе с большевиками шел в революцию. Это,

прежде всего левые эсеры и анархисты. К концу 20-х годов внутрипартийная

борьба уже превращается в уничтожение одной части партийной элиты за счет

подъема другой. Однако жизни психологической науки, казалось бы, еще ничего

не грозило.

Но вот наступил 1929 год, все стало быстро изменяться. Недаром Сталин его

назвал "год великого перелома". Вот с этого момента и оказалась под ударом уже

судьба не отдельных ученых, а науки в целом, ее основных отраслей и разделов.

"Великий перелом" ознаменовал переход к индустриализации страны и сплошной

коллективизации — в этом была его суть. Это был конец нэпа, отказ от любых

рыночных идей и переход к абсолютной диктатуре одного человека, который

последовательно убрал всех, кто был рядом с ним, всех, кто делал революцию,

всех сподвижников Ленина, а его самого превратил в икону, которая уже в

дальнейшем была использована в определенных целях.

В это время была разрушена, прежде всего, творческая педагогика. Выходит

постановление ЦК ВКП(б), направленное против так называемого методического

прожектёрства. Был "разоблачен" и дискредитирован "бригадный метод"

обучения, между прочим, очень перспективный. Уже в 70-е годы он широко

использовался в нашей педагогической психологии как совместно

распределенное обучение, т.е. применение коллективных форм работы учащихся.

Но на рубеже 30-х годов это было объявлено враждебным марксистской

педагогике. Такая же участь постигла "Дальтон-план" и многие другие методы.

Были, конечно, в 20-е годы перегибы, но "с водой выплеснули ребенка". В

дальнейшем, всякие попытки методического творчества оказались запрещены. На

протяжении многих лет любой предложенный психологами (а чаще всего

предлагали психологи, а не педагоги) новый метод обучения немедленно

рассматривался как попытка возродить "методическое прожектерство" и строго

каралось.

В эти же годы был нанесен сокрушительный удар по философии. После того,

как вышло постановление ЦК партии "О журнале "Под знаменем марксизма", где

разоблачалась философская школа Деборина, который был ориентирован на

Гегеля, философия, по существу, перестала развиваться в России как наука, как

область знания. Кстати, крайне непонятной была формулировка

"меньшевиствующий идеализм", которой была заклеймена научная школа

Деборина. Идеализм, как известно, может быть объективным или субъективным,

последовательным или непоследовательным, ну, уж никак не

"меньшевиствующим", или, к примеру, "эссерствующим", "анархиствующим" и т.д.

Совершенно очевидно, что важно было не иметь точное научное определение, а

приклеить политический ярлык. Естественно, после того, как появилось это

постановление, все, кто входил в школу Деборина, были репрессированы и,

прежде всего, академик Луппол, Карев, Стэн и многие другие. Деборин же

удивительнейшим образом остался цел...

В 1938 году вышел "Краткий курс истории партии", и интерпретация истории

стала осуществляться исключительно с тех позиций, которые были определены в

"Кратком курсе". Полностью была извращена история революции 1917 года. Были

оттеснены, т.е. попросту выброшены из истории те, кто в это время уже подвергся

репрессиям, а это были практически все участники революционного переворота.

Сложности, конечно, возникали большие. Вычеркнуть из истории имена людей

очень не просто. Особенно трудно убирались из поэтических произведений имена

участников революционного Военного комитета в Петрограде. У Маяковского есть

строчки:

"А в Смольном

В думах о битве

и войске

Ильич, гримированный,

Мечет шажки

Да перед картой Антонов

с Подвойским

Втыкают в места атак флажки".

Но Антонова-Овсеенко расстреляли, а Подвойский остался жив. И тогда

стихотворение Маяковского стало звучать так:

"...А перед картой Подвойский

Втыкает в места атак флажки".

Начав с фальсификации истории советского периода, пошли и дальше — в XIX,

XVIII и другие века, переиначивая летописи, потому что Сталину импонировал

Иван Грозный. Он читал о нем и всюду на полях писал: "Учитель, учитель", еще

ниже: "Учитель". Ему было важно поднять роль Ивана Грозного, что и было

сделано с просто гениальной циничностью в одноименном фильме Эйзенштейна.

Самый тяжелый для нашей науки перелом — это был 1936 год. Именно тогда

вышло постановление ЦК ВКП(б) "О педологических извращениях в системе

Наркомпросов". Вот с этого момента психология попала в "застенок".

Еще раз зафиксируем рубеж, с которого, собственно, и надо начинать отсчет

времен, когда стало возможным конструировать политическую историю

российской психологии во всей ее полноте.

30-е—начало 50-х годов — особый период в политической истории российской

науки и психологи, в частности. Погром педагогики и философии стал только

началом, своего рода прелюдией к эпохе репрессирования науки. Далее

последовали удары, глумления, искажения, а иногда и полное уничтожение ряда

отраслей знаний: история СССР, древнейшая история России, евгеника,

педология, психотехника, история русской и зарубежной философии и

литературы, генетика, психосоматики, языкознание. При этом постоянно несла

тяжелый урон психология во всех ее отраслях. Характеристика судеб

перечисленных выше наук заняла бы очень много времени и места. Наверное,

правильнее пойти путем обращения к отдельным эпизодам политической истории

науки, где, как в зеркале, оказываются отраженными события, происходящие в эти

годы в обществе.

Наука живет своей жизнью. Подобно любому живому организму, она

переживает период зарождения, становления, роста, болезни, выздоровления,

упадка и расцвета. Как любое живое существо, она порождает потомство,

которым в одном случае гордится, а в другом — стыдится его (вспомним

мичуринскую биологию). Бурная жизнь психологии в XX столетии не поддается

спокойному и бесстрастному изложению драматических и трагических эпизодов

ее нелегкого существования в России в последнем веке II тысячелетия.

Достаточно сказать об использованной учеными "тактике выживания", когда они

путем формальных уступок в условиях идеологического прессинга пытались

сохранить позитивное ядро научного знания.

Я счел возможным, характеризуя развитие науки в 30—50-е годы, остановиться

лишь на судьбе педологии, которая подверглась репрессированию и изгнанию из

научного обихода, а также обратиться к драматической истории взаимоотношений

психологии и учения Павлова и тем печальным последствиям, к которым привела

"павловизация" психологической науки. Впрочем, я не обойду вниманием другие

драматические, а иной раз и комические сюжеты, почерпнутые мною из

летописей, которые оставила для нас жизнь психологической науки.

Дата добавления: 2015-07-20