Удивительный мальчик — Вологда, 1950 год

Как я уже упоминал, в 1950 году я окончил аспирантуру в Москве и пошел в

Министерство просвещения РСФСР, где состоялось распределение —

направление на место работы. Заместитель министра Александр Михайлович

Арсеньев спросил у меня о том, где бы я хотел работать. Я сказал, что был бы

рад получить направление в Орловский, либо Белгородский или Курский

педагогический институт. Александр Михайлович заинтересовался моим выбором

и попросил его аргументировать. Я объяснил, что недавно женился, жена

харьковчанка, у нас двое маленьких детей. Заместитель министра был явно

большим шутником:

−А теща где живет?

−В Харькове.

−Поедешь в Вологду! Подальше от тещи. Потом меня благодарить

будешь.

Благодарить его за это мне не пришлось.

Так я отправился в далекую незнакомую Вологду. В Москве было еще тепло,

но, глядя из окна вагона, я убеждался, что природа с каждым часом становится

все более суровой: снега больше, люди на станциях уже в шубах и валенках.

Константин Симонов писал в одном из стихотворений:

В деревянном, домотканом городке,

Где на улицах гармоникой мостки,

Где мы с летчиком, сойдясь накоротке,

Пили спирт от непогоды и тоски...

Мне тогда казалось, что это именно о Вологде. Город был действительно

домотканым, деревянным. Среди маленьких домишек гордо высился

белокаменный Кремль с величественными соборами и колокольнями. Рядом с

покосившимися лачужками попадались купеческие особняки, выстроенные в

стиле "деревянного ампира", с посеревшими, некогда белыми колоннами, в

многочисленных дырках которых проступали штукатурка и деревянный остов.

В отличие от Константина Симонова спирт я не пил уже хотя бы потому, что на

полках вологодских продуктовых магазинов кроме ржавых банок крабов,

полученных из США еще во время войны, и почему-то бутылок сладкого вина

Кюрдамир ничего не было. Откуда вологжане доставали водку, а они употребляли

ее в немалых количествах, — я не знаю. И накоротке я сошелся не с летчиком, а с

доцентом педагогического института, где начал работать, Ильей Михайловичем

Хайкиным.

Фигура эта была своеобразной. Очень невоенной внешности, мой приятель, как

выяснилось, прошел рядовым-пехотинцем от Москвы до Берлина, упорно

отказываясь от зачисления в школу сержантов. "Образование не позволяет", —

объяснял он настойчивому в этом предложении старшине. Старшина спорил,

поясняя, что у него самого три класса образования — и ничего, справился, а ты,

наверное, может, даже и семилетку кончил. Справишься! Образование и в самом

деле Илье Михайловичу не позволяло: он еще до войны стал кандидатом наук, но

в воинской части никто об этом не знал, а в нарядах и в бою он от остальных

рядовых ничем не отличался. Вот так и сиживали мы вечера в его холодной

комнате. Пили, морщась, приторно-сладкий Кюрдамир, закусывая маринованными

помидорами.

Пединститут стоял на берегу реки, а рядом трехэтажное деревянное

общежитие. Это было очень удобно, Пока звенит звонок на лекцию — ты

успеваешь выйти из дома и попасть в аудиторию.

В день празднования Октябрьской революции колонны сотрудников и студентов

института шествовали по центральной площади, демонстрируя высокому

обкомовскому начальству, стоявшему на трибуне, свою законопослушность и

приличествующие празднику радостные эмоции. Еще на подходе к площади я

прислушался к тому, что говорил шедший неподалеку от меня молодой человек.

Пригляделся. На вид — ученик восьмого или девятого класса. Детское пальтишко,

потрепанная шапка-ушанка, короткие брючки, суконные боты на застежках. Их

тогда называли "прощай, молодость". Однако дело было не во внешнем облике

мальчика. Уж больно смело он разглагольствовал, и темы его рассуждений по тем

временам были небезопасны. Не надо забывать, что это был 1950 год, и ГУЛАГ

тогда отнюдь не пустовал.

Я подумал о том, что родителям этого мальчугана надо было бы ему как-то

объяснить, что лишние разговоры могут обернуться неприятностями не только

для него, но и для них. Я не сомневался, что кто-то из сотрудников института взял

сына-школьника на демонстрацию.

Вдруг этот не в меру общительный мальчуган кому-то сказал: "Когда я защищал

свою первую диссертацию...". Тут я не выдержал и спросил:

−Простите, а сколько у вас диссертаций?

−Вообще-то — три. Я кандидат исторических и философских наук.

А еще написал диссертацию на соискание ученой степени кандидата

юридических наук. Однако защитить мне ее не разрешили. Сказали,

хватит, мол, тебе коллекционировать кандидатские дипломы.

−Простите, — я не мог сдержаться и задал бестактный вопрос: — А

сколько Вам собственно лет?

− Недавно исполнилось двадцать два. Что же касается моей

юридической диссертации, то прочитайте в журнале "Вопросы

философии" передовую статью о состоянии юридических наук.

Статья, правда, не подписана, как всякая передовая, но писал ее я.

−Как Вас зовут?

−Кон, Игорь Семенович.

В вузах не очень принято общаться на "ты", преподаватели привыкают

именовать друг друга по имени-отчеству. Эта форма общения у нас с Игорем

Семеновичем, невзирая на 50-летнюю дружбу, сохранилась и поныне. Так я

познакомился с ним, и наши пути с тех пор многократно пересекались. И хотя

маршруты у нас были разные, сегодня он, как и я, — академик Отделения

психологии в Российской Академии образования.

Давно прошли времена, когда, приезжая в командировку из Ленинграда в

Москву, Игорь Семенович останавливался в моей тесной квартирке, где на 17

квадратных метрах он оказывался седьмым, и его раскладушка с трудом

втискивалась между столом и шкафом. Но это было уже после нашего

возвращения из Вологды: моего — в Москву, Кона — в Северную Пальмиру.

В Вологде мы с ним работали два года и были, не без удовлетворения местного

начальства, возвращены к прежнему месту жительства. Каждый из нас

провинился. Первым отличился Игорь Семенович.

Как-то приехал на заседание ученого совета секретарь обкома партии по

агитации и пропаганде Куприянов. Как полагалось, он стал поучать научных

работников, объясняя им, "что" и "как" нужно читать студентам. Почему-то

особенно доставалось преподавателям биологического факультета. Он объяснил,

что ориентироваться надо в преподавании на замечательную работу Фридриха

Энгельса "Естествознание в мире духов". При этом он упорно произносил слово

"духов" с ударением на последнем слоге.

Секретарь обкома удостоил своим посещением две лекции на биологическом

факультете. Впрочем, это больше напоминало лихой налет ОБХСС на

подозрительную торговую точку. На ученом совете он делился с нами своими

впечатлениями:−Побывал я на лекции по зоологии. Что читал преподаватель? Он

рассказывал о каких-то кистеперых рыбах. Ну разве это не отрыв от

жизни нашей страны? Какая у нас главная промысловая рыба? Это

должно быть известно доценту зоологии. Треска у нас на первом

месте, а не кистеперые. О треске надо было говорить, о треске!

Пристыженный доцент что-то промямлил о программе курса, но Куприянов его

не слушал. Он уже громил психологов.

−Вот на лекции доцент Гинзбург критиковал учебник психологии.

Он, видите ли, по ее мнению, за десять лет в чем-то там устарел. Во-

первых, это утвержденный Минпросом учебник. По нему учить надо,

а не критиковать! А потом, товарищ Гинзбург, какие такие революции

произошли в психологии, чтобы учебники менять и даже их

критиковать?!

Вот тут-то Игорь Семенович спас несчастную жертву. Правда, при этом он

прибег к иезуитскому приему, который и мне в дальнейшем приходилось не раз

использовать.

Позволю себе маленькое отступление. Лет через пять или семь после моих

вологодских "приключений" меня жестко критиковал один из видных

идеологических кураторов издательства "Знание" за "легкомыслие", которое я

проявлял в названиях моих брошюр.

−Что это за фокусы с названиями вы себе позволяете?! Пишете о

психологии памяти, а название "Дверь, открытая в прошлое". Причем

здесь двери? Кто из читателей это поймет? Вы несете в массы

марксистские идеи, так извольте называть книгу так, чтобы она была

уже, начиная с обложки, доходчива. Вспомнили хотя бы ленинскую

теорию отражения. Вот и назвали бы "Психология отражения

прошлого". Для нас такие выкрутасы в названиях ни к чему.

Тут я открыл дверь в вологодское прошлое и не без ехидства сказал:

−— Вы, наверное, правы! Вот только неужели Вам так не нравятся

ленинские книги "Шаг вперед, два шага назад" или "Детская болезнь

левизны"? Или, к примеру, Марксово "Святое семейство"?

Мой оппонент не нашелся и не ответил. В подобных дискуссиях оружие

выбирает нападающий, следовательно, надо наносить удар тем же оружием.

Содержательный ответ в таких случаях излишен — демагогу надо отвечать столь

же демагогически. Это гарантия его поражения.

Итак, вернусь к ученому совету в Вологодском пединституте. Игорь Семенович

вежливо возразил секретарю обкома:

−Пусть не посетует на меня товарищ Куприянов. Но мне кажется,

что сессия АН СССР и АМН СССР разделила историю психологии на

два этапа: "допавловский" и "павловский". Разве это не революция в

психологии, товарищ Куприянов?

Доцент Кон прекрасно понимал всю бессмысленность и историческую

нелепость подобной "периодизации" истории науки. Однако "оружие" для дуэли

выбирал не он. Куприянов был просто подавлен — так "проколоться" перед

коллективом института! Он пробормотал, что у него высокая температура, что он

болен и отбыл восвояси. С тех пор при любом упоминании о его молодом

оппоненте он морщился и говорил: "Этот!.. Я его хорошо знаю!".

Со мной было немного по-другому. Однажды, проходя мимо доски объявлений

ученого совета, я совершенно неожиданно прочитал, что четвертым пунктом

повестки дня значится представление кандидата психологических наук А.В.

Петровского к званию доцента. Откровенно говоря — сердце забилось сильнее. В

те годы я был весьма честолюбив и вдруг такое... доцент! Однако в доценты меня

в Вологде так и не произвели.

На ученом совете выяснился замысел руководства института. Партком решил

убрать с должности заведующего кафедрой психологии Раису Лазаревну

Гинзбург, а на ее место поставить "молодого и перспективного" Петровского,

возведя его сразу же в "ранг" доцента. К сожалению, я обманул ожидания

ректората и парткома и на эту рокировку не согласился, памятуя наставления

моего тестя, старого профессора. Тот говорил мне, что в российских

университетах тому, кто себе позволял пойти на "живое место", коллеги не

подавали руки. После моего выступления на совете вопрос о представлении меня

к званию доцента был тут же снят по предложению секретаря партбюро. Было

короткое замешательство, и даже прозвучал вопрос: "А собственно говоря,

почему?". Тогда поднялся один из старейших работников кафедры всеобщей

истории и произнес фразу, которую я запомнил дословно на всю жизнь:

−Товарищи! Неужели Вы не знаете, что мнение секретаря

партийной организации — закон для всех членов партии... — Он

медленно оглядел всех присутствующих и добавил: — и для

беспартийных тоже.

Вопрос о доценте был снят с повестки дня подавляющим числом голосов.

Летом 1952 года я уехал из Вологды. Тогда же ее покинул и Кон, а также

профессора Терентьев, бывший проректор Ленинградского университета, и

Гольдман, бывший вице-президент Академии наук Украины, видный физик. Для

двух последних Вологда была местом ссылки. Прошло еще несколько лет и в

газете "Красный Север" было написано: "Вологодский пединститут очистился от

слабых, не отвечающих задачам развития высшего образования преподавателей:

Кона, Петровского, Терентьева и Гольдмана". Примечательно, что в последующие

двадцать лет там оставался один-единственный доктор наук, очень славный

старичок, профессор Чулков...

С Игорем Семеновичем мы виделись часто. Начинавший свою работу в

качестве историка средних веков, он с каждым годом в своих научных интересах

перемещался все ближе к психологии. Его книга "Социология личности" открыла

возможность использовать богатство зарубежной социальной психологии,

которую до начала 60-х годов хотя и не именовали лженаукой, но, по

возможности, сторонились. Его работы в области сексологии получили признание

не только в нашей стране, но и далеко за ее пределами. Имя его украшено

шлейфом многочисленных ученых степеней и академических званий.

Иногда мы вспоминаем Вологду. Хотя нам там приходилось и нелегко, но

воспоминания эти проникнуты теплотой и грустью по давно ушедшей молодости.

Как не вспомнить... Вот в перерыве между лекциями, освободившись на два часа,

мы сбегали к реке, прыгали в лодку и выгребали на середину потока, с силой

откидываясь назад, плыли мимо окон института, вдыхали чудесный речной

воздух, ощущая неиссякаемую силу, неповторимую радость молодости, которой,

как нам тогда казалось, не предстоит когда-нибудь испариться.

Забавно, в Вологде я жил всего два года, в Москве — всю оставшуюся жизнь,

но ностальгические воспоминания об этом деревянном, домотканом городке не

исчезли. Вот еще одна демонстрация феномена психологической двойственности

времени.

Дата добавления: 2015-07-20