По скелету в каждом шкафу

Англичане в известных обстоятельствах говорят: "У него скелет в шкафу и он

никогда об этом не забывает". Означает это, что с этим человеком связана какая-

то мрачная тайна, что он боится возможного разоблачения, что "скелет",

спрятанный им в доме, когда-нибудь найдут и хозяин будет наказан.

Думаю о моих коллегах. Боюсь, что, оглядываясь на прошлое, многие из них не

могли не опасаться, что некто откроет створки шкафа и грозно скажет: "Ваши

преступления срока давности не имеют!". За примерами недалеко ходить.

Профессор Борис Михайлович Теплов. Один из самых видных психологов был

уважаемый, заслуженный и, казалось бы, вполне благополучный человек. Мало

кто мог предполагать, что имелся и у него "скелет в шкафу" и что "кое-кто" об этом

помнил. Всему виной явилась его любовь к музыке — он был крупнейшим

специалистом по психологии музыкальной одаренности. Однако не его вина, а

беда заключалась в том, что любил музыку и другой незаурядный человек —

маршал Михаил Николаевич Тухачевский. Это стало причиной их добрых

отношений. Когда маршал был расстрелян, Теплов не раз, как можно

предположить, не без тревоги, поглядывал в сторону символического шкафа, —

по тем временам и сосед по лестничной площадке "врага народа" мог стать

"сообщником", "подельщиком".

К тому же, Теплое в 30-е годы служил "по военному ведомству", имел ромб в

петлице (по нынешним временам генерал-майор, а тогда — "комбриг"), а все

начальники и сослуживцы к моменту его ухода из армии уже были на Колыме или

на "том свете".

Другому выдающемуся психологу — Александру Романовичу Лурии долго

припоминали знаменитое путешествие в Узбекистан, предпринятое им в 30-е

годы. Целью исследований было изучение интеллекта узбеков из дальних горных

кишлаков. Ученый хотел выявить там рудименты примитивного мышления. Не

более и не менее! "Блестящая идея"! Особенно, если принять во внимание

обстановку всеобщей "бдительности", а также то, что замышлялось осуществить

этот проект совместно с "буржуазным", а следовательно, заведомо "реакционным"

немецким психологом К. Коффкой. На счастье Александра Романовича, его

германский коллега по каким-то причинам не отправился с ним в солнечный

Узбекистан для исследования "примитивного мышления" его обитателей. Это

избавило профессора Лурию от неизбежных обвинений в шпионаже в пользу

иностранной державы.

Не думаю, что это анекдот, — скорее всего так и было. Рассказывают, Лурия

был потрясен тем, что его испытуемые при предъявлении им геометрических

фигур демонстрировали нарушение классических закономерностей зрительного

восприятия. К примеру, не переоценивали длину вертикальных линий по

сравнению с горизонтальными. Восторженный молодой психолог послал

телеграмму своему другу Льву Выготскому следующего содержания: "Выяснил

ЗПТ у узбеков иллюзий нет". Легко представить себе, как в те времена могла быть

"там, где надо" интерпретирована такая информация. Выготский якобы ему

ответил: "Выяснил ЗПТ ума у тебя нет". Таковы ли были телеграфные тексты,

сейчас уже спросить не у кого.

Я не знаю, чем кончилась узбекская эпопея для дотошного исследователя

иллюзий у братских народов, и были ли сделаны обычные в таких случаях

"оргвыводы". Как-то не надумал спросить об этом Александра Романовича, хотя и

мог это сделать. Известно мне только, что пострадала в связи с его изысканиями

секретарь партбюро Института психологии Раиса Лазаревна Гинзбург (я с ней

впоследствии работал в Вологде). Она получила выговор "за плохую постановку

политико-воспитательной работы".

"Скелеты" могли годами стоять в шкафу едва ли не у каждого моего коллеги и в

любое время с грохотом из него вывалиться. У нашего заведующего кафедрой

профессора Добрынина отец был протоиереем в Бобруйске. Честный, любимый

прихожанами, прятавший у себя евреев во время погрома, но... поп, а,

следовательно, "социально далекий".

Беда могла прийти к тем, кто и не подозревал о фатальном содержимом своего

"шкафа". Так случилось с талантливым психологом, философом и педагогом

Моисеем Матвеевичем Рубинштейном. В период идеологической борьбы с

"безродным космополитизмом" кафедре психологии пединститута имени Ленина

было необходимо выбрать "жертву на закланье". Чем-то надо же было

отчитываться перед руководством. "Жребий пал" на Рубинштейна. Только вот

незадача — не было на него "компромата". Тогда доценты Игнатьев и Громов

выкопали изданную за двадцать пять лет до начала "избиения" профессора его

книгу, где был параграф о половом воспитании школьников. Книга, изданная в

1927 году, была отрецензирована с позиций 1951 года. Далее все было просто —

раз писал о половом вопросе, значит проповедовал "фрейдизм". То, что Зигмунда

Фрейда профессор не упоминал, значения не имело. Не станет же Рубинштейн

отрицать, что Фрейд, как и он, занимался проблемой пола, и в самом деле,

отрицать это было невозможно — разоблаченному "фрейдисту" не должно было

быть места в головном педвузе страны...

Страшновато было читать в архиве института протоколы заседания кафедры,

на котором изобличали Рубинштейна во "фрейдистских извращениях". Старый

психолог был изгнан из института, ослеп и вскоре умер.

Очень не хочется об этом писать, но руководитель кафедры К.Н. Корнилов и

профессор Н.Д. Левитов, если судить по протоколам, "умыли руки" и не защитили

своего коллегу.

Не могу обойти печальное продолжение последней истории. Моя дочь была у

своей хорошей знакомой на похоронах ее отца. После погребения та сказала: "Я

знаю, что Артур Владимирович психолог. Папа очень хотел узнать у него, помнит

ли кто-нибудь в психологии Моисея Матвеевича Рубинштейна, его отца и моего

деда. Но спросить не решились ни он, ни я".

Очень тяжело, что опоздал с вопросом осознать. Не придешь на могилу и не

скажешь тому, кто уже ничего не услышит: "Помнят твоего отца и статьи о нем в

энциклопедии пишут и книгу его хотят переиздать..." Невозвратно случившееся!

В отличие от тех, кто не догадывался о существовании жутковатого предмета в

шкафу, бывали случаи, когда скелет стоял, на виду. Это относится, например, к

моему хорошему знакомому, профессору Соломону Григорьевичу Геллерштейну.

Скелета в наглухо закрытом шкафу он, пожалуй, не имел. Все было слишком

явным и ни для кого не являлось тайной.

Упомянутый выше закон диады (Ленин — Сталин, Суворов — Кутузов и т.д.),

имел и свою оборотную сторону. К примеру, Каменев и Зиновьев, Троцкий и

Бухарин. Так, в нерасторжимой связи были два руководителя "репрессированной

науки" — психотехники: Шпильрейн и Геллерштейн.

Исаак Нафтулович Шпильрейн был в 30-е годы расстрелян. Что же касается

С.Г. Геллерштейна, то в последующие времена относительно спокойное

продолжение его жизни было само по себе фактом удивительным.

Что он ощущал и что чувствовал все эти годы, можно было только

догадываться...

...Хочу покаяться, поскольку приложил руку к тревогам одного профессора.

Правда, психологом он не был, но все советские ученые тех лет, в общем-то,

находились в равном положении...

Сегодня из пяти человек, с которыми я повседневно встречаюсь, по меньшей

мере трое — профессора или академики. Не то было в юные годы. До

Отечественной войны я вообще не видел ни одного профессора. Нет, конечно,

видел их в кино. Там все профессора были как по одной мерке скроенные: седые

бородки, длинные волосы из-под черной академической ермолки и милая

чудаковатость — обратная сторона печати мудрости...

Первая встреча с живым профессором состоялась в конце войны в Оренбурге

(тогда Чкалове) после моего возвращения с фронта. Произошла она не в

студенческой аудитории — в вуз я еще не успел поступить, — а в многочасовой

очереди за хлебом в большом нетопленом магазине, где были "прикреплены"

наши продовольственные карточки.

Но все по порядку. В очереди я стоял за плотным, средних лет гражданином в

потертом драповом пальто, читавшим какую-то, как мне показалось, медицинскую

книгу. Он несколько раз выходил из очереди, вежливо напоминая мне: "Молодой

человек, я стою перед вами". Стояли в очереди мы бесконечно долго, и я сумел

пару раз сбегать домой попить чаю с сахарином. Я слышал, как кто-то сказал: "Я

вот здесь стою — перед профессором Алешиным". "Интересно, — подумал я,

пытаясь лучше разглядеть профессора. — Этот совсем не похож на ученых из

кинофильмов: ни бородки, ни очков, ни седой шевелюры".

В очередной раз, заскочив домой, я успокоил маму, что очередь я не потеряю,

так как стою за профессором Алешиным и хорошо его запомнил.

−Алешин? — задумчиво сказала она. — В восемнадцатом году в

Севастополе папа работал на биостанции, и мы хорошо знали Борьку

Алешина. Уж не он ли?

Я усомнился, мало ли Алешиных в СССР.

−У Бориса была одна примечательная привычка, продолжала мать. —

Когда он здоровался с кем-либо, он наклонялся к руке, которую пожимал, и

забавно лязгал при этом зубами. Ты все-таки обрати внимание.

Мы еще долго стояли рядом, когда к нему подошла какая-то женщина и

сказала: "Здравствуйте, Борис Владимирович". Он наклонился к ее руке, как будто

собирался то ли ее поцеловать, то ли укусить, и... лязгнул зубами.

Он! — сомнений у меня не было, но спросить, помнит ли он моих родителей, я

долго не смел. Все-таки я никогда до этого не разговаривал ни с одним

профессором. Однако я наконец решился. Притронулся к его плечу и тихо

спросил:−Простите за беспокойство, вы профессор Алешин? Он благожелательно

на меня взглянул:

−Да, молодой человек. Я профессор Алешин.

−Борис Владимирович?

−Да.

Он окинул меня взглядом. Кирзовые сапоги, поизносившаяся солдатская

шинель, командирский кожаный пояс.

−Чем могу быть полезен?

Я ответил не сразу. Не знал, с чего начать.

−Борис Владимирович! Вы в восемнадцатом году находились в

Севастополе?

Долгое молчание. Еще более внимательный взгляд. Надо здесь заметить, что в

1918 году меня не могло быть даже в проекте, я родился на шесть лет позже.

Наконец профессор ответил:

−Нет, в 1918 году я в Севастополе не был.

−Странно. Вы разве не работали на биостанции?

−Нет, не работал.

−Вот как? А вы, случайно, не помните некоего Владимира

Васильевича Петровского?

−Нет, не помню.

−Ну, тогда прошу меня простить за беспокойство.

Я надолго замолчал, глядя ему в спину, которая вела себя неспокойно. То ли

она у него чесалась, то ли холод проходил между лопатками. Мы уже были

недалеко от заветного прилавка, когда профессор резко повернулся ко мне и тихо

сказал:

−Молодой человек, я действительно был в 1918 году в

Севастополе, работал на биостанции, помню Володю Петровского и

его жену Сашу. А почему вы о Петровском спрашиваете?

Я смущенно пробормотал о причинах моей любознательности. Он сказал о том,

что был бы рад повидать моих родителей, но особой радости в его голосе не

было, как и объяснений по поводу того, что он отрекся от знакомства с ними. Но

самое для меня удивительное было то, что он ушел, не дождавшись получения

хлебного пайка. Признаться, тогда в магазине я не мог понять, почему

профессору надо было сначала солгать, а потом сознаться.

Теперь же нетрудно восстановить ход мыслей профессора и возможный

внутренний монолог:

−Что это значит? Кто этот парень в полувоенной одежде? Он меня

допрашивает? Почему в очереди за хлебом? В НКВД новые способы

работы? 1937 и 1938 годы прошли для меня без неприятностей,

неужели сейчас все-таки пришел мой черед? Владимир Петровский!

Что с ним произошло за эти двадцать пять лет? Может, он троцкист?

Враг народа? Что, если на допросе с применением специальных

методов, а проще сказать — пыток, он приплел мое имя и причислил

к составу какого-нибудь антисоветского заговора? Вот сейчас этот

молодой человек еще раз притронется к моему плечу и скажет:

"Пройдемте тут неподалеку, и мы там освежим память о 1918 годе и

городе Севастополе". Признаться сейчас? Или там из меня выбьют и

не такие показания?

Больше я профессора Харьковского медицинского института Бориса

Владимировича Алешина не встречал. Только знаю, что он давно умер.

Профессор и студент... Идет экзамен. Классическое противостояние! Один, как

это часто бывает, выкручивается: мол, знал, да забыл; другой — припирает его к

стенке. Но на этот раз врал и мучился профессор. Однако двойку все-таки

заслужил "студент". Сегодня он может об этом откровенно рассказать, но не

имеет права оправдать то зло, которое он когда-то мимолетно и бездумно

причинил другому человеку.

..Еще один "скелет в шкафу"! На время я поместил его в "шкаф" профессора

Алешина. К счастью, ненадолго. У других они пылились там многие годы.

Кончилась эпоха политического сыска. В прах рассыпались "скелеты в шкафах"

ученых, писателей, артистов. Хочется надеяться, что и в будущем, оставшиеся

пустыми, эти "емкости" станут заполняться иным, отнюдь не зловещим

содержанием.

Дата добавления: 2015-07-20