Психолог-космополит № 1

Я не принадлежу к числу людей, близко знавших Сергея Леонидовича

Рубинштейна, друживших и работавших рядом с ним. И сейчас, признаюсь, плохо

представляю, с кем он был в дружеских отношениях. Издалека, а я чаще всего

видел его только издалека, в президиумах совещаний, на трибуне, в комнате

сектора психологии в здании Института философии Сергей Леонидович казался

мне отстраненным, холодно корректным, не способным на какие-либо проявления

ярких эмоций Вероятнее всего, я ошибался, но это впечатление усугублялось

ощущением огромной дистанции, отделявшей его от всех остальных, очевидным

превосходством его интеллекта и эрудиции, значительностью его имени и трудов

Впервые я увидел его только в 1947 или в 1948 году во время печально

известного обсуждения второго издания его книги "Основы общей психологии" Эта

монография для моего поколения психологов тогда, да и многие годы после этого,

была своего рода "библией" советской психологической науки, книгой "номер

один".

Обсуждение книги происходило в конференц-зале Института философии, на

втором этаже Я сидел где-то на заднем ряду, Сергея Леонидовича в лицо не знал,

и кто-то помог мне найти его взглядом среди большого числа сидевших в

президиуме. Впрочем, лица его так и не разглядел, пока он не вышел на трибуну.

До этого же видел только огромный лоб да изредка посверкивающие очки, когда

он слегка приподнимал голову, отрывая глаза от своих записок.

То, что говорили выступавшие, меня, аспиранта 1-го курса, приводило в

смущение и удручало книгу безжалостно, одни грубо, другие академически

пристойно, разносили и уничтожали.

Надо понять состояние молодого неофита, едва начавшего разбираться в

психологии (мне было 24 года), при котором ниспровергают кумира. Однако было

бы неправдой, если бы я сейчас стал доказывать, что тогда я это понимал как

происходящую на моих глазах несправедливую расправу над ученым.

Во-первых, это было время, когда с наукой и учеными обходились круто —

слова "псевдоученый", "лженаучные теории", "безродный космополит в науке" —

были обычными в обиходе тех лет. Чуть позднее ярлык "космополитизм" успели

навесить в нескольких "теоретических" статьях в "Учительской газете" не только

на С.Л. Рубинштейна, но и на Б.М. Теплова, А.Н. Леонтьева, А.Р. Лурию.

Во-вторых, откровенно говоря, я не мог тогда отличить, где кончался

объективный анализ недостатков книги, а где начинались напраслина и

демагогия. Мне недоставало опыта и знаний, к тому же, как и другие молодые

психологи, я находился тогда под гипнозом многих догматических схем,

порожденных влиянием стереотипов марксизма-ленинизма. Теперь, через 50 лет,

легко понять, где были "злаки", а где "плевелы", тогда же отделить одно от другого

было очень трудно. Да и вся история науки в те времена виделась либо в белом,

либо в черном цвете, без полутонов Я помню, как один выдающийся психолог в

1953 году писал, например, о теории фрустрации Диссеренса как о не только

"реакционной", но даже "людоедской". Такая уж зубодробительная фразеология

была тогда в ходу, и к ней нередко прибегали. Поэтому общей резкости оценок на

этом совещании удивляться не приходилось, хотя и радоваться не было причины,

тем более нам, молодым.

Одна из гневных филиппик мне особенно запомнилась. Некий оратор,

оказывается, подсчитал, сколько раз С.Л. Рубинштейном упоминаются фамилии

иностранных психологов и сколько — отечественных, и, найдя пропорцию

неудовлетворительной, обвинил автора в низкопоклонстве перед Западом. Вывод

этот по тем временам был убийственным и, что называется, чреватым...

Когда шел после этого совещания домой, а жил я неподалеку, то позволил себе

рассуждения для тех времен крамольные: все-таки наша психология — это часть

мировой науки, а никак не наоборот. Удивительно ли, что во всех других странах

во все времена психологов было больше, чем у нас? Тем более я знал, что имена

Л.С. Выготского, П.П. Блонского и многих других советских психологов как бывших

представителей "лженауки педологии" старались, по возможности, упоминать

реже (но С.Л. Рубинштейн все-таки не обошел их в своей книге). Только через

много-много лет после этого памятного совещания я обратил внимание, что С.Л.

Рубинштейн дал в монографии 14 ссылок на Ленина и всего шесть — на Сталина,

а в первом ее издании, 1940 года, соответственно — 25 и три. Не провел ли кто-то

тогда, в 1947 году, аналогичные подсчеты?..

Разумеется, все сказанное никак не может быть отнесено к разряду

воспоминаний о встречах с С.Л. Рубинштейном; мне так и не случилось с ним

познакомиться до конца 1953 года, когда он позвонил мне и предложил приехать к

нему домой. Я только что вернулся из Вологды, был всего лишь ассистентом на

кафедре психологии в Московском городском пединституте и потому недоумевал,

зачем я ему понадобился и откуда он вообще узнал о моем существовании.

Трудно было представить, что его внимание привлекли какие-то мои статьи в

журнале "Вопросы философии" — дискуссионного и обзорного характера,

значения которых я и тогда не преувеличивал. Однако в назначенный час мне

открыла дверь его квартиры на Большой Калужской солидная немолодая

женщина, как я понял, его домоправительница, и, предупредив, что Сергей

Леонидович нездоров и лежит, проводила меня через столовую в его кабинет.

Комната была освещена только настольной лампой, и мне опять, как и за шесть

лет до этого, бросился в глаза купол его огромного лба и поблескивающие

толстые стекла очков. Предложив мне сесть, он объяснил причину своего

намерения встретиться со мною.

Оказывается, он получил задание (затрудняюсь сейчас сказать от кого,

вероятно, от Президиума Академии педагогических наук РСФСР, действительным

членом которой он состоял, а может быть, из более высоких инстанций)

подготовить проспект психологического журнала и ему был нужен в этом деле

помощник, которым мне и предстояло стать.

Он коротко ввел меня в суть вопроса. Речь не идет о создании журнала — для

этого понадобились бы организационный комитет, специальный аппарат. Пока

нам предстояло поговорить лишь о выяснении возможности существования такого

журнала, определении ресурсов для его создания, структуры, авторского состава,

предполагаемого тиража и т.д. Современному читателю, вероятно, покажется

странной такая постановка проблемы: есть ли в психологии материалы, которые

могли бы обеспечить периодичность издания журнала? Однако именно такая

задача была поставлена перед С.Л. Рубинштейном. Ему было сказано: "Если Вы

сумеете нам доказать, что располагаете материалами, которые для начала

обеспечат хотя бы два-три номера журнала, мы перейдем к обсуждению вопроса

об его учреждении".

Таким образом, был определен круг вопросов, которым предстояло стать

содержанием нашего общения с Сергеем Леонидовичем в ближайшие две-три

недели. Опыта в создании журналов не было не только у меня, но даже у моего

руководителя. Дело в том, что последний номер журнала "Психология" вышел в

1932 году. Двадцать два года не могло быть и мысли о периодическом издании.

Тогда как за рубежом в те времена существовали сотни журналов по психологии.

Прежде всего, обсудили возможное название. В беседе фигурировали

"Проблемы психологии", "Вопросы психологии", "Психологический вестник",

"Вестник психологии", "Советская психология" и т д. Не остановились ни на одном; было решено предложить на выбор все сразу. Волновал вопрос о подписчиках

(собственно говоря, волновал только меня, Сергей Леонидович эмоций не

обнаруживал). Сошлись на том, что их, вероятно, будет не более 4 тысяч. Как

потом выяснилось, мы немного ошиблись: их оказалось 3 тысячи (сравним

сегодняшний тираж "Вопросов психологии" — более 10 тыс., а в 1985 г. — 18

тыс.).

Затем обсудили состав возможных авторов. Я "выстрелил" привычную

"обойму": Рубинштейн, Леонтьев, Лурия, Смирнов, Теплов, Ананьев и кто-то еще.

Сергей Леонидович возражать не стал, добавив Асратяна и неизвестного мне

тогда Мещерякова, слегка ухмыльнулся: "Парад звезд". На первый номер имен

хватало; и то, что они могут писать, и то, что им есть о чем писать, было ясно.

Прикинув несложную структуру журнала, которая в общем сохраняется без

особых изменений уже более пятидесяти лет, и, получив задание продумать

возможности привлечения авторов для двух последующих номеров, в

особенности из среды способной молодежи, и назвать тематику их статей, я

простился с Сергеем Леонидовичем. Я ушел и гордый и немного подавленный его

доверием, потому что очень смутно представлял себе круг этих "возможных

авторов", тем более молодых, так как в те времена психологи печатались крайне

редко, в особенности молодые: просто негде было печататься. Каналами научной

информации в то время были один психологический раздел в журнале "Советская

педагогика", примерно одна-две статьи на три номера в году "Вопросов

философии", редкие выпуски "Известий Академии педагогических наук РСФСР" —

вот, пожалуй, и все, если не считать случайно попадавших в руки читателя-

психолога Ученых записок различных институтов и университетов.

Психологические монографии были редкостью и претендовать на их издание

практически могли только "звезды".

Сколько раз я был у Сергея Леонидовича после первого визита — не припомню,

— может быть, три, но скорее раза два, не более. Обсуждали тематику статей,

пути привлечения периферийных авторов, готовили какие-то документы. Все

детали этих бесед начисто ушли из памяти. Как это часто бывает, запомнилось

лишь то, что касалось меня лично (все-таки прошло более пятидесяти лет):

например, выбрав подходящий момент, я попросил у Рубинштейна совет.

Дело в том, что я к этому времени уже довольно много занимался историей

отечественной психологии. В журнале "Вопросы философии", начиная с 1949

года, печатались мои статьи о мыслителях XVIII—начала XIX веков. А.Н.

Радищеве, Д.С. Аничкове, П.М. Любовском. Как я об этом написал несколько лет

назад, в настоящее время эти статьи особого научного интереса не представляют,

но тогда они мне казались неким основанием для продолжения работы в этом

направлении. −Сергей Леонидович, — волнуясь, спросил я, — как бы Вы мне

посоветовали, стоит ли мне обратиться к истории советской

психологии и написать об этом книгу?

Он некоторое время рассматривал меня через выпуклые линзы своих очков и

потом очень спокойно, чуть суховато спросил:

−А кто вам мешает?

Я объяснил, что никто не мешает, и поделился сомнениями, которыми по этому

поводу высказал М.В. Соколов, известный историк психологии. Сергей

Леонидович помолчал, потом обронил:

−Ну, его очень напугали лет двадцать назад, как педолога. Пишите,

если решили. — И потом, после паузы, впервые за все это время

сказал о том, что относилось лично к нему:

−Может быть, Вам удастся достать журнал "Советская

психотехника" за 1934 год, номер первый, я там напечатал одну, как

мне кажется, интересную статью. Возможно, она вас заинтересует —

сейчас ее немногие знают. Впрочем, Вы вряд ли найдете журнал, в

библиотеках его, наверное, нет.

Статью я, конечно, нашел, правда, не в библиотеках, откуда журнал уже

изъяли, а, найдя, понял, что эта статья явилась тогда, в середине 30-х, основным

ориентиром для развития психологической мысли в последующие годы.

Вскоре моя работа с Сергеем Леонидовичем прекратилась Предложения по

созданию журнала какое-то время не реализовывались. Первый номер журнала

вышел, как известно, только в 1955 году, и главным редактором его был назначен

А.А. Смирнов, а Сергей Леонидович стал одним из членов редколлегии. Виделся я

с ним после этого редко, а когда встречался, разговоры были беглыми.

Один раз, по-моему, уже в конце 50-х годов, он спросил меня: "Пишете историю

советской психологии?". Я обрадовался, что он помнит наш разговор, и сказал,

что собираю материалы. Он покивал головой: "Пишите!".

В последний раз я его видел, как и в первый, в Институте философии, во время

гражданской панихиды в час последнего прощания с ним коллег и близких.

Встреч-то было мало, и коротки они были, но Сергей Леонидович Рубинштейн в

мою память врезался глубже, чем многие и многие люди, с которыми я встречался

чуть ли не ежедневно в то, уже далекое, время.

Дата добавления: 2015-07-20