СИСТЕМАТИКА. Область применения исторического метода § 45 (49)

Область применения исторического метода § 45 (49)

Если в разделе «Систематика» мы должны дать систематический обзор области нашей науки, то здесь возможны всяческие недоразумения, которые нам нужно предвосхитить.

Гёттингенская школа, от Гаттерера [74] до Шлецера [75], много занималась этим вопросом, который затем был доведён до некоторого завершения Ремом и Ваксмутом [76].

В своей исторической пропедевтике, которая была переиздана в 1850 г. Генрихом фон Зибелем, Рем добавил к первой методической части в качестве второй краткий очерк всеобщей истории, полагая, что такой очерк, в основном истории народов и государств, будет самым простым обзором всей области истории. Это всё равно, как если бы вместо ответа на вопрос, что такое рыба, нарисовали бы рыбу; но на таком рисунке было бы невозможно увидеть, что у рыбы имеются рыбья кость, холодная кровь, жабры вместо легких.

В 1820 г. Ваксмут в своём наброске теории истории [77] развил старое учение гёттингенцев об исторических элементарных дисциплинах и подлинной исторической науке и т. д. в единую систему дисциплин, которые следуют – как он выражается – «из государства как родового понятия», которому принадлежит человек, и «из свободных действий человека в государстве»: он называет всеобщую и специальную историю, историю человечества или историю культуры, наконец, философию истории – все с непременными рубриками и ссылками на вспомогательные дисциплины и т. д.

Но область исторического исследования и тем самым применимость её метода определяется не перечнем таких-то и таких дисциплин, да и приведённый у Ваксмута список отнюдь не исчерпывает ни всевозможных и мыслимых исторических дисциплин, ни является чисто исторической природы, как, например, хронология, прежде всего, относится к сфере астрономии, а география – в основном к естественным наукам.

Здесь необходимо высказать ещё одно сомнение. Мы пришли к выводу, что к нашей науке относится вся огромная область человеческого мира, что сфера применения исторического метода есть космос нравственного мира.

Но этот нравственный мир в своем неустанном движущемся настоящем есть клубок бесчисленных историй, социальных условий, интересов, конфликтов, страстей и т. д. Его можно рассматривать с разных точек зрения: технической, правовой, религиозной, экономической, политической и т. д. На основании таких подходов можно разрабатывать разнообразные науки: политику, юриспруденцию, статистику и т. д. Стало привычным говорить о нравственных науках в противоположность естественным; это название выбрали, чтобы обобщить под одним понятием такие дисциплины, как политика, юриспруденция, финансовая наука и т. д., те дисциплины, которые, хотя и исследуют свою задачу скорее дедуктивно и догматически в тех же областях, на которые претендует и историко-эмпирическое исследование, но пытаются понять в принципе сложившуюся форму этой сферы, каковая есть в настоящем и только в нём проявляет себя во всем своем многообразии и развитии, а затем стараются определить её правило и систему, в то время как историческое исследование стремится узнать, как это многообразие и развитие возникли. В таком смысле и исторические науки подпадают под наименование нравственных и являются их частью.

Здесь нашим дальнейшим рассуждениям необходимо предпослать ещё одно замечание.

То, что мы обсуждали в первой части наших лекций, методику исторического исследования, полностью находится в рамках форм деятельности нашей науки. Там нужно было описать, каким методом или какими методами должно пользоваться наше исследование, какие задачи стоят перед ним. И хотя мы по разным поводам уже привлекали содержательные моменты, однако мы делали это, чтобы привести примеры и охарактеризовать разнообразие форм и методов, которые нам нужны в зависимости от обстоятельств.

Но такое разделение на формальное и содержательное на самом деле лишь доктринёрской природы, лишь теоретическое разграничение, каковое проводит наш рассудок и должен проводить, чтобы овладеть многообразием действительного и изменчивого. Как только мы приступаем к самому труду истории, сразу же оказывается, что содержательное и формальное находятся в непрерывном содружестве и взаимодействии, и надо сказать, в большой мере. Исторический метод является способом рассмотрения вещей, касающихся человека. Один из многих других; но кто мнит, что можно прийти к цели только при помощи этого метода, возможно, путём критики или критики источников, что это единственное оружие историка, тот легко может попасть в сомнительное положение.

Если бы кто-либо взялся написать историю математики со времени Ньютона и Лейбница, как далеко бы он продвинулся со своей критикой и интерпретацией, если бы он не был на высоте сегодняшних математических исследований, чтобы понять, какого достойного изумления уровня достигла эта наука! И те, кто хотят проследить историю этой науки от её истоков в лице Эвклида и Пифагора – ибо о математике у халдеев мы знаем, можно сказать, только то, что она была – не поймут те странные формулы, в которые греки зачастую облекали свои выводы, например Пифагор в своей теории чисел или Архимед в своей работе о спиралях, где он рассматривает сфероиды и коноиды,– они не поняли бы их, если бы, не зная хорошо сегодняшние математические исследования, они не умели бы переводить их в понятия и ряды понятий, в которых они сразу же получают свое полное значение для исторического развития этой науки.

И так повсюду. Желающим проследить военную историю греков и римлян нужно иметь изрядные знания военного дела и военного искусства нашего времени не только потому, чтобы на основе его дополнить то, о чем нет уже никаких сведений из античности,– например, сколько времени требуется, чтобы 10 000 человек перешли мост, или сколько овса, сена надо одной лошади, чтобы она оставалась пригодной для верховой езды,– но и потому, что высокоразвитое военное дело даёт нам теперь в руки все те моменты, которые важны для войны и армий, так что у нас на основе наших технических знаний и знания дела как бы появляется возможность поставить такие вопросы, целый ряд вопросов, из которых мы можем сделать вывод, каким иным, каким неразвитым во многих отношениях и т. д. было военное дело в древности, и в то же время каким оно было своеобразным. Тогда кавалерия, как уже упоминалось (с. 256), была без седёл, т. е. без стремян, так что всадник не имел упора для удара мечом или копьем, тогда вряд ли лошадей подковывали, следовательно, они быстрее выходили из строя, а так как ездили на лошади верхом только на попоне, тем легче было сломать ей хребет. Далее вопросы продовольствия, получали ли его со складов или путем реквизиции; вопросы о фурштате, темпе маршей, дисциплине, командовании и т. д. Дошедшие до нас сведения и остатки античного военного снаряжения для нас лишь тогда оживут, когда мы сможем рассмотреть их воочию и подробно.

Даже те, кто настаивает на том, что для нас важна, прежде всего, политическая история,– не смогли бы исторически разобраться и понять самое интересное и важное в жизни государств, если бы у них не было таких же основательных знаний, как у опытного государственного деятеля, и они не умели бы оценить все те факторы, которые действуют в живой жизни народа и государства: финансы и экономику, налоговую систему и систему попечения о бедных и прочие тысячи вещей.

Это рискованная сторона наших занятий, которая может привести в отчаяние даже самого отважного, или вернее сказать: мы должны учиться скромности и, как историки, желать работать только в таких областях, где мы полностью компетентны; нам необходимо уяснить, что наша методическая работа получает своё содержание, свою энергию лишь при условии знания дела. И те, кто заявляют, что они изучают историю, пусть задумаются, какие огромные обязательства они накладывают на себя.

Что может исследовать история? §47 (52), 48 (53), 49(54)

Обе большие сферы эмпирического мира: природа и история не противостояли друг другу как-либо объективно, исключая друг друга. И в мире звёзд, в животном и растительном мире можно открывать и наблюдать, помимо периодически повторяющихся изменений, и такие, которые являются неповторимыми и длительного действия, например, гибель некоторых видов животных, которые можно только распознать ещё в ископаемых остатках, или падение метеоров, которые тем самым перестают совершать движения во Вселенной по собственной орбите как самые малые небесные тела. И таким образом можно будет и здесь применить слово «история».

Только не в точном смысле, в котором мы его определили и сделали это с полным правом, чтобы из него развить наш метод, метод понимания, который в противоположность методу, объясняющему все механикой атомов, т. е. элементами, которые можно измерить, взвесить, вычислить, восходит к индивидуальному и качественному.

Для нашего метода место атомов занимают акты свободной воли, их действие и их понимание. Или как сказано в § 45 (49): «Областью исторического метода является космос нравственного мира»; наша задача заключается в исследовании этого нравственного мира в его движении, в его становлении и росте.

Согласно вышеизложенному, нам уже не представляется прыжком то, что мы сразу же переходим от актов свободной воли к нравственному миру.

Ибо, разумеется, волевые акты принадлежат свободной воле и решимости индивида, и всякий индивидуум в своем духовном бытии, в своей душе и совести есть замкнутый мир сам по себе, или, как сказано в § 47 (52): «сообразно своему божественному подобию» он должен быть «в конечном бесконечным субъектом, целостностью в себе, мерой и целью самого себя; но не так, как божество, которое есть и исток самого себя; он же должен стать тем, чем он должен быть.

Человек становится человеком только в нравственных общностях; нравственные силы формируют его; они живут в нём и он живет в них.

Он является на свет в уже готовый, ставший нравственным мир, индивидуум, выросший благодаря уходу и воспитанию родителей, осознающий самого себя, ответственный стать свободным, создает для себя «в нравственных общностях и из них в своей доле свой маленьким мир, ячейку своего Я». Конечно, только для своего коротенького отрезка жизни; но эти нравственные общности, их задача и восхождение на более высокую ступень, в которые он внёс лепту своим трудом, переживают его; эти общности являются великими непрерывностями исторической жизни.

«Каждая общность обусловлена и несома соседними общностями, в свою очередь, обусловливая и неся их; все они вместе – неустанно растущая конструкция, несомая и обусловленная бытием малых и самых малых частиц».

«Строя и формируя» таким образом в своих индивидах и через их волевые акты, «человечество создаёт космос нравственного мира».

Становление и рост этой конструкции мы обобщаем понятием «история». Мы исследуем эти становление и рост из остатков и преданий, которые нам ещё доступны, и при помощи полученного таким образом представления о минувших временах мы углубляем и обосновываем наше бытие в настоящем, познаем его как результат всех этих прожитых жизней. И познание этой непрерывности даёт нам импульс, относящийся к сущности воли. Ибо воля ищет и созидает то, чего ещё нет, выходит при этом за пределы настоящего момента, чтобы впервые осуществить то, что содержится в представлении, какую-либо цель, идеал, и таким образом, осуществить έπίδοσιζ ειζ αύτό, о котором мы говорили выше.

Исходя из этих моментов, мы можем подразделить нашу систематику на рубрики.

Сущностное содержание нашей науки есть труд человечества, который воздвиг нравственный мир. Этот труд следует рассмотреть по его сущностным моментам, описать их, излагая его аспекты на основании всего его объёма.

В основу мы может положить старое Аристотелево деление на четыре, которое, по крайней мере, имеет то преимущество, что оно практически исчерпывает все возможные моменты.

Итак, мы рассматриваем историческую работу:

1) сообразно тем материалам, которым она придаёт форму,

2) сообразно формам, в которых она выражается,

3) сообразно тем, кто её выполняет.

4) сообразно целям, которые осуществляются в её продвижении.

О первых трёх я буду говорить лишь суммарно, а четвёртая рубрика позволит нам перейти к нашей последней части, к «Топике».

I. Историческая работа сообразно её материалам. § 50(55)

В природе человека заложено, что он, помимо своего внутреннего мира, мира мыслей, ничего не создаёт, а лишь придаёт чему-либо форму. И ему нужен некий уже данный материал, чтобы, моделируя и формируя из него и в нём, выразить свои мысли и представления, своё воление и возможности.

То, что дано природой и возникло исторически, является для человечества одновременно и средством, и материалом, условием и границей его труда. Чем выше поднимается уровень развития, тем больше становится масса материала, привлекаемая им к своему труду, и вместе с этой массой материала усиливается напряжение и бремя труда.

Данное природой можно рассматривать в двух аспектах.

Александр фон Гумбольдт хотел дать в своем «Космосе» не только энциклопедию естественных наук, каковые существовали в середине нашего столетия, но и попытался изложить человеческое познание и восприятие природы в его историческом развитии, и представить это познание не только в его научной форме, но и восприятие природы в эстетических и религиозных взглядах на природу, одним словом, отношение человеческого мыслящего духа к природе во всех теоретических формах.

Но к нашей задаче относится не только этот теоретический аспект, но, прежде всего то, как человек, так сказать, практически относится к природе, т. е. как он изменял, определял и определяет её, а она – его.

а) Природа § 51(56)

К первому разряду относятся не только открытия на поверхности земли, исследования её верхнего слоя с его породами, металлами, залежами соли и угля, с его свайными постройками и погребениями и т. д. Но и одновременно наблюдения, как народы, распространяясь по земному шару, переселяясь и основывая поселения, выкорчевывая леса и осушая болота, изменяли растительность того или иного края, его животный мир и климат. Для нас Италия – страна пиний и каштанов, апельсиновых и фиговых деревьев, возделывания риса и маиса, шелководства. Однако обо всём этом римляне времен войны с Ганнибалом мало что знали или, скорее, ничего не знали. Древнеримская Италия была ещё суровым лесистым краем, Ломбардская равнина, где со времени открытия Америки простираются на километры рисовые поля, была ещё сплошь покрыта дубовыми и буковыми рощами, где водились кабаны; лишь при императорах в садах богачей появились апельсиновые и лимонные деревья, смоквы и персики; лишь ко времени Реформации стали выращивать настоящее тутовое дерево (moms alba, а ранее morus nigra) и разводить шелковичных червей, и если сегодня в Сицилии и Неаполе пейзаж характеризуют, прежде всего, кактус и алоэ, то это американские растения (Виктор Ген. Культурные растения и домашние животные. III изд., 1878) [78].

И так повсюду. Если бы мы могли обозреть те растения и животных, которыми Запад обязан походу Александра, то стало бы понятно, что это событие оказало не менее поразительное воздействие, чем открытие Америки, откуда пришли в Европу картофель и табак, не говоря уж о другом. В свою очередь европейская колонизация принесла в Америку сахарный тростник, хлопок, какао из Индии, кофе из Аравии, культуры, которые там произрастают лучше, чем на своей родине.

Так же дело обстоит и с укрощением и разведением животных, их употреблением в пищу человека и использованием их в качестве рабочей силы.

Ещё во время Аристофана в Афинах петух и куры считались пришельцами из Мидии, а додонейские голуби – это вовсе не белые голуби Киприды, выведенные в результате длительного разведения. Осёл упоминается в «Илиаде» лишь в одном неясном отрывке, а мул часто называется в ней «происходящим из Пафлагонии». Следовательно, в семитских регионах уже знали гибридизацию животных и выведение новых пород путем неестественного смешения.

Такое вмешательство человека в жизнь природы и её преобразование, несомненно, исторического рода.

Ссылки на этот абстрактный ряд будет достаточно, можно только ещё сказать следующее, в каком огромном объёме по мере возрастания научного познания рука и ум человека преобразуют данную природу, как вместе со все новыми открытиями и изобретениями человек превращался в её господина и мастера.

Какой прогресс от таинства добывания огня – огонь Весты в Риме ещё долго сохранял все ритуальные церемонии, показывающие огромные трудности по добыванию огня,– до открытия плавки металлов, закалки мягкой глины в огне! Но к пониманию, что силу падающей воды можно использовать для приведения в движение колеса, сделав тем самым излишним труд раба в ручной мельнице, древний мир, по-видимому, пришел очень поздно. Какие же грандиозные изменения произошли в жизни человека и природы за последние сто лет, с тех пор как нашли и применили силу пара, дальнее действие электричества, химический анализ и синтез веществ, с тех пор как построили рабочих гигантов из железа, механизмы по передвижению и обработке огромных масс!

Я могу не перечислять различные рассматриваемые в этой главе дисциплины, в которые мы, наша наука и наш метод, вторгаемся, нисколько не претендуя тем самым на что-либо из них. Напротив, география, зоология, ботаника, технология и т. д. признают, что хотя они и особого рода и обладают особым методом, у всех у них есть один аспект, где они не могут обойтись без исторического исследования и его искусства.

б) Тварный человек § 52 (57)

Второй разряд, который для нашего исторического рассмотрения представляет нам природа, это genus homo, как из него, минуя бесконечный ряд исторических жизней, человеческая природа поднялась до того уровня и многообразия, в каковом она пребывает сейчас.

Пусть естественные науки ищут себе оправдания в том, что они, по их мнению, в своих изысканиях идут к началам, истоку рода человеческого, к тому состоянию, когда человек был лишь тварным, животным, а затем, скажем, согласно теории Дарвина о natural selection, естественном отборе, лишь стал человеком. В своём методе объяснения сущего, а именно объяснения его как естественного развития, они прибегают к таким гипотезам, которые, впрочем, менее всего согласуются с их похвальбой, что они являются точными науками. Ибо ни исследования природы, ни история не могут эмпирическим путём дойти до начал, не могут доказать ни протоплазмы, ни естественного отбора. Эмпирически мы знаем только, что любой человеческий эмбрион уже имеет специфический человеческий тип, он не есть никакое животное, не встречается ни у какого животного. Но точно так же верно, что в человеке, на какой бы высокой ступени культурного развития он ни был, остаётся что-то от животного: человек есть и остаётся чувственно-духовным существом, как бы высоко ни был развит в нём один из этих двух моментов, само это смешение обусловливает и определяет тип исторического развития, которое проживает род людской, и эти прожитые этапы всё снова и снова видоизменяют смешение этих двух элементов его природы.

Здесь мы имеем дело с целым рядом дисциплин, которые касаются природы и образа человека и их многообразия: прежде всего физиология и антропология, далее этнография, учение о различии рас, о распространении рода людского по земному шару. Здесь мы имеем длинный ряд ступеней культурных способностей и культурного развития, которые выступают не только во временной последовательности, но и сосуществуют друг с другом в пространстве, а именно вплоть до совершенно прозябающих и гибнущих племен. Да, кажется, что по мере того, как культуры выходят на более высокую ступень, у таких идущих вперед народов их низшие слои все больше и больше разлагаются, становясь декультивированными, шлаком, не для того, чтобы затем прекратить существование, а чтобы в полуразложившемся состоянии вступить в новые связи и смешения и, может быть, дать новую народную жизнь под новым именем и с новым языком. Так, к темнокожим туземным племенам Передней Азии пришли арийские народы и выработали удивительную санскритскую культуру, а под конец кастово разложившись в себе, подпали под власть сначала вторгшихся греков, затем вторгшихся скифов, ислама, монголов, европейцев; в изумительных философемах безнадежности и отчаяния, сложившихся в религию Будды, они распространили свое внутреннее разложение и безнадежный квиетизм по обширной территории Индостанского полуострова и Китая. А разве не так было с эллинами после Александра? Разве не Тацит нарисовал грандиозную картину начинающегося разложения Рима? Там славяне, здесь германцы привнесли новые элементы в древние культурные шлаки, возникли совершенно новые формации. Было бы нелепо говорить, что это всё ещё тот же народ индийцев, греков, римлян, хотя во вновь образовавшихся формациях можно распознать некоторые черты как из вновь пришедших элементов, и из древних и древнейших основных материй. Так, некоторые черты описанных Цезарем кельтов приложимы к французам, но у них можно распознать и германские элементы, которые переплелись с первыми породили свой новый язык.

Таким образом, мы – и это третье – сможем признать, что какими бы глубокими и прочными ни были характерные типы народов, сами народы как индивидуальные образования, чем выше есть или было их развитие, тем менее они вечны или даже постоянны. Но это значит, что они изменяются настолько, насколько у них есть история, и у них есть история настолько, насколько они претерпевают изменения. Кто хотел бы понять в этом смысле большую экономику народной жизни, перед тем бы встал вопрос: какие народы могут вступать в смешение, перекрещиваться, из каких скрещений возникло более благородное, в каких мулатское, вырождающееся? Какой народный элемент при скрещивании был порождающим, какой воспринимающим?

Как мы видим, во всех таких вопросах, как бы нам в их решении ни помогали естественные науки, по существу, всё дело упирается в историческое исследование; историческое исследование важно и тогда, когда предания бросают нас на произвол судьбы, когда имеются только ещё остатки, да, возможно, ещё языки, происходящие из незапамятных времен, но сохранившиеся в живых языках. Естественные науки, пожалуй, при помощи своего метода не объяснили бы возникновение пёстрой разноликости народов земли, которую нам излагают в естественнонаучном плане физиология, анатомия, краниология и т. д., а историческое исследование может доказать, как эти метаморфозы происходили, как они совпадают с Великим переселением народов, с изменением климата и питания, с повышением уровня культурного развития.

Ибо, прежде всего, важны эти моменты. На примере греческой, италийской античности можно еще, в частности, доказать, как изменялись этнографически суровые племена пастухов и землепашцев лесистых гор, как они вместе с появлением на своей земле чужих растений и животных сами приобретали новый тип. Только при соприкосновении с перенаселённым Египтом в греческий мир пришла чума, только после открытия Америки пришел в Европу сифилис. И лишь в наше столетие англо-индийский импорт принес в китайский мир опиум и вместе с ним ужасное опустошение.

Приведённых примеров достаточно, чтобы показать, как изменяется данное природой genus homo и окружающая его природа в движении истории, т. е. в труде рода человеческого.

в) Формы благоустройства человеческой жизни § 53(58)

Следующим, что дано работающим людям на любой ступени их развития в качестве материала их труда, являются исторически возникшие формы благоустройства жизни, в которых любой индивидуум оказывается с момента рождения: социальные институты, порядки, хозяйственная и промышленная жизнь, одним словом, все живое наполнение настоящего, которое определяет всех и властвует над всеми и в котором любому предстоит работать над своей долей труда, формируя свой кусочек жизни.

Мы в нашем настоящем, изо дня в день и самым непосредственным образом ощущаем, как мы детерминированы и влекомы тысячью факторов, средств, условий, в гуще которых мы находимся, и благодаря ежедневной прессе, рынку крупного и малого оборота, деловой статистике и т. д. у нас есть много средств быть в курсе этих вещей и согласно этому откликаться на них и принимать меры. Но нам уже трудно представить, как это было 50, 100 лет назад; и всё же любое минувшее настоящее вплоть до самых далеких, древнейших времен было аналогичным образом определено и влекомо факторами, каковые тогда имелись и действовали, и нам было бы не разобраться в борьбе Штауфенов, попытках реформы Гракхов, в Афинах эпохи Перикла, если бы мы не постарались понять их во всей их обусловленности деяний, в сложившихся в ту пору обстоятельствах, которые способствовали или препятствовали их историческому труду.

г) Человеческие цели § 54 (59)

В этой связи речь идёт не только о внешних средствах и состояниях. Ни один историк не понял бы крестовых походов, не учитывая мощного церковного движения, которое с момента основания ордена Клюни и великих реформ Григория VII охватило светские сословия. И созданная Кромвелем диктатура, доныне вызывающая изумление, основывалась на том, что он воспринял сильно возбуждённый пуританский дух низов и организовал его в демократическую гражданскую и военную структуру.

Великие доминирующие в обществе страсти, дух нации, религиозный фанатизм, вырвавшаяся на свободу ярость угнетённых низов против привилегий и власти капитала, вдруг вспыхнувшие подземные языки пламени, исподволь возникшего и подогреваемого, гарантируют огромный успех тому, кто выступает вперёд, произнеся нужное слово и совершая настоящий поступок. Такой исполинский ум, как Наполеон, мог похвалиться тем, что он овладел революцией, и он овладел ею, поняв возбуждённые и доведённые до крайности чувства демократических масс, предложив французской нации взамен анархической свободы, которую он у неё похитил, славу, добычу (в покорении пол-Европы) и господство над ней.

Как мы видим, указанные в § 54 (59) моменты можно было бы назвать в качестве исторически возникшего материала для дальнейшего труда истории, и всякий новый значительный шаг в её поступательном движении по-настоящему способствует пониманию материальных и духовных средств и условий, благодаря которым этот шаг становится возможным. У нас нет особого названия для этого исторического подхода. Ни история нравов, ни история культуры, ни употребляемое Гизо выражение «histoire de la civilisation» [79] не включают полностью того, что здесь подразумевается. Но всякий раз, когда пытаются исследовать такой исторический процесс, как Первый крестовый поход, революция Гракхов или Кромвеля, Наполеона, хотят постичь эти моменты данной исторической институциональности.

Конечно, это и для новых столетий весьма трудно, а для более отдалённых, например раннего средневековья, для большей части истории Древнего мира, уже едва ли возможно.

Было бы также ошибочным, если бы мы, подобно поэту или простому человеку, представляли себе далёкое и самое дальнее по аналогии с нашим привычным настоящим, даже точно таким же; но было бы также ошибочным, если бы мы заявили: чего нет в источниках или нельзя установить из остатков, того и не было. Если, как было уже замечено (с. 153), предания, сложившиеся через полвека после Александра, ничего нам не сообщают, кроме истории войн, то не следует думать, что ничего иного в то время, и не было и не происходило; можно с уверенностью предположить, что тогда присутствовал весь спектр частной и государственной жизни, и несколько эпиграфов показывают нам, как наряду с могучими преобразованиями всех отношений действовало нечто, подобное социально ориентированному а энергично созидательному despotisme eclaire [80] XVIII в., И если нам ни одно предание не говорит, что означают нураги в Сардинии [81], свайные постройки у реки По, в Швейцарии и во многих других местностях, то нам всё же понятно, что это были жилища людей, которые защищали себя от непогоды, ветра и врага, которые должны были одеваться и питаться; и какими бы скудными ни были остатки материалов, пищи, утвари, каменных орудий в этих постройках, по крайней мере, можно до некоторой степени понять условия, в которых жили тогда люди, и сделать с исторической достоверностью вывод, что здесь речь отнюдь не идёт о доисторическом существовании и о доисторических стадиях.

Дата добавления: 2015-07-26