А) Прагматическая интерпретация. §39

Критическое упорядочение материала расставило остатки и предания, интересующие нас в нашем конкретном исследовании, так, как они связаны и соотнесены друг с другом во времени, в пространстве, по своему виду и т. д.

И вот мы приступаем к прагматической интерпретации. Её метод состоит в том, что она, распознав в своих материалах следы внутренних связей и совместимостей, дополняет их по этим следам, продолжая намеченные в них мотивы, переводя их из абстрактного в конкретное.

Этот метод подобен тому, как скульптор, реставрируя искалеченную статую, прагматически интерпретирует то, что еще имеется в наличии: предплечье, направление бедер и т. д. По мускулам спины, живота, по аналогии с живым человеческим телом он узнает, что отсутствующая рука была приподнята именно так, обломанная голова повернута в сторону именно таким образом.

Если наш материал говорит, что битва произошла в таком-то месте, что город был основан на таком-то месте, то эти суммарные обозначения содержат массу конкретных моментов, которые относятся к названному факту. Битве предшествовали передвижения армий с обеих сторон, стратегические рокировки в направлении места сражения, где затем и было принято тактическое решение, марш войск к полю сражения, условия обеспечения продовольствием людей и фуражом лошадей, целый обоз повозок, военных орудий, соответственно пушек и т. д. При одном слове «битва» перед мысленным взором знатока возникает масса конкретных деталей. Александр, как показывает наш материал, после победы у Граника распустил свой флот; следовательно, он хотел на суше одержать победу над персидской морской державой, господствующей на море у него в тылу. Следующей битвой, в которой он участвовал, была битва при Иссе, следовательно, он пытался разбить врага как можно ближе к финикийскому побережью. Известное нам расстояние до Исских перевалов требовало столько-то дневных переходов; значит, ему надо было вычислить, сможет ли он удержать в повиновении эллинов на то время, пока его не будет в Афинах и Элладе, которые были склонны к отпадению от него. Затем он с огромным напряжением сил захватил Тир; тем самым был уничтожен персидский флот.

Можно понять, почему он поставил всё на карту, чтобы покорить этот город, ибо теперь ему досталось без дальнейшей борьбы всё остальное побережье; он основал Александрию, ибо само место, ближайшее со стороны Красного моря, где можно было основать гавань, показывает, что он тем самым одновременно хотел вовлечь в свою орбиту морскую торговлю с Аравией и Индией и иметь в своих руках все ближневосточное побережье, бывшее до сих пор персидским. Только простое перечисление друг за другом этих фактов, каковое дала нам критика, ничего нам не говорило, но само собой разумеется, оно включало имплицитно прагматическую связь. Её я ищу и нахожу путем интерпретации, конкретно воспринимая в качестве подлинного хода событий моменты, заключающиеся в этой внешней последовательности. Имеются ли в наших источниках эта каузальная связь, эти прагматические мотивы или нет, они вытекают из природы вещей.

В источниках по нашей истории XV в. упоминаются иногда рейхстаги (сеймы) и отдельные переговоры на них, но ни один из этих источников не видит в этом факте никакой исторической связи с государственным устройством империи, с непрерывностью попыток реформы империи, которая, очевидно, была всё же весьма настоятельной, раз попытки её повторялись в течение почти ста лет. Если хотят понять историю этой реформы империи и для этой цели выписали для себя отдельные заметки из источников, сопоставив их с соответствующими проектами и архивными документами, критически упорядочив их, то это будет только голая схема, имеющая большие пробелы и неясную последовательность, и нужно будет попытаться углубить и оживить её путем интерпретации. Почему императоры так упорно сопротивлялись установлению постоянного имперского верховного суда вместо имперского придворного совета? Почему сословия дали согласие на всеобщий пфенниг, а именно чтобы его собирали не по территориальному принципу, а по приходам? И почему князья, прежде всего курфюрсты, сами настаивали на том, чтобы города получили в рейхстаге место и голос?

Эти и другие вопросы, поставить которые побуждает нас упорядоченный материал, составляют моменты прагматической интерпретации, результатом которой будет понимание, постижение внутренней логики движения реформ, о котором лучшие источники эпохи не дают ни малейшего представления.

Ясно, если материал позволяет нам до некоторой степени обозреть внешний ход событий целиком, то можно обойтись простым демонстративным методом. При известной хронологической последовательности произведений Лютера не так трудно доказать прагматический ход формирования его взглядов, хотя тем самым еще нельзя объяснить мотивы и поводы отдельных духовных перемен. Если каждодневно меняющаяся история поставляет нам всё новые материалы, то публицистическая дискуссия по большей части стремится к тому, чтобы интерпретировать новое согласно его прагматической внутренней связи, хотя довольно часто тенденциозно. Гвиччардини в своей истории Флоренции прибегает в этом случае к форме дискурсов, которые он особо выстраивает: в них он интерпретирует значительные моменты по их прагматической связи; с огромным талантом, свойственным ему, он следует этой публицистической потребности, и его виртуозное мастерство заключается в том, чтобы в ходе дискурса проанализировать и объяснить отдельные моменты происшествия. Простое и убедительное обнаружение связи есть её доказательство; ибо важно лишь увидеть и высказать то, что как бы на самом деле и само собой рождается из материала. Здесь главное – иметь пристальный взгляд и отточенное на практике суждение. Ибо вещи всегда говорят ровно столько, сколько сумели у них выспросить.

Но не всегда у нас так легко и хорошо, как в только что приведённых случаях, когда относительно богатый материал даёт нам возможность провести интерпретацию при помощи простой демонстрации.

Если мы хотим исследовать историю государственного устройства Англии за последние три столетия, то мы не раз натолкнемся на данные, что в Англии и Уэльсе в 1684 г. имелось 160 000 мелких земельных собственников, а в начале XIX в. их уже не было ни одного, а лишь владельцы крупных поместий и временные арендаторы. Английские авторы избегают говорить об этом факте, каковой, однако, свидетельствует ни о чём ином, как о гибели крестьянского сословия. Как нам объяснить прагматическую связь этого факта? Или нам придётся отказаться от объяснения, так как отсутствуют материалы об этих переменах, которые само собой совершались в полной тишине при полной законной свободе?

Допустим, что действительно не было материалов – что вызывает сильные сомнения,– то нам следовало бы посмотреть, не можем ли мы как-либо иначе выйти из этого положения. Если мы присмотримся повнимательнее, то наша интерпретация всё же не свелась к тому, что мы как бы автоматически извлекли её из данных материалов. То, что мы нашли в материалах как соответствующее положению дела, обозначает второй фактор, являющийся одним из составляющих нашего метода. То, что заложено в природе вещей, мы черпаем из нашего иного опыта и знания аналогичных отношений, как ваятель, который, реставрирует древний торс, имеет направляющую аналогию в сложении человеческого тела. Аналогии упадка крестьянского сословия в Англии нам, на континенте, хорошо знакомы. В Мекленбурге закрепление крестьян за рыцарскими поместьями привело к исчезновению крестьянского сословия, там остались лишь поденщики и арендаторы; в Мекленбурге, Бранденбурге, Померании, частично в Саксонии, помещичий крестьянин, хотя и выкуплен, но помещики так увеличили его повинности, что его свобода была низведена до наследственной, даже крепостной зависимости, и т. д. И на основании этих аналогий мы можем уяснить себе то, что происходило в Англии.

Ещё законы Генриха VII повелевали сохранять нетронутыми firma et tenamenta крестьян, но по мере того, как в сословной системе Англии всё большую власть получали семейства nobility и gentry, они расширяли свои поместья, а после «славной» революции 1689 г. они стали всемогущественными, от них зависели управительницы королевских прерогатив, королевская корона; они предоставляли крестьянам, а также рабочим в городах, простолюдинам полную свободу, но, выкупив крестьянина, они превратили его поле в помещичье поле, разбивали парки и охотничьи угодья, создавая мелких арендаторов, а крестьянину оставалось только идти в город на фабрики или эмигрировать в колонии. И, поняв, таким образом, аграрные отношения, мы увидим в истинном свете историю государственного устройства и хвалёное парламентарское правление Англии.

В этом случае компаративный метод, с помощью которого мы уясняем данное во фрагментах неизвестное, лежит как на ладони, так что простое изложение аналогий достаточно для доказательства верности этого тождества. Но как же быть нам, если мы для этого X не найдем аналогии в нашем опыте?

Возьмем, например, недавно обнаруженный фрагмент Аристотеля. В нём сообщается, в частности, что до определённого времени вместо более древних царей, власть которых передавалась по наследству, стали назначать архонта на десять лет; затем вместо него назначали девять архонтов: четверых от евпатридов, трёх от демиургов и двух от αποικοι (это слово употребляется вместо γεωμόροι а затем следующий фрагмент говорит, что Клисфен учредил вместо старых четырех фил десять и вместо 48 навкрарий сто дем. Как можно объяснить прагматическую связь этих больших изменений строя, их мотивы и цель? Аналогии для этого у нас нет, но, может быть, надо вспомнить о Риме, где через два десятка лет стали избирать не только консулов на двухлетний срок, но и двух народных трибунов, через несколько десятилетий децемвиров, которые должны были составлять законы и были верховными правителями, после них, причудливо чередуя, избирали то двух консулов, то шесть tribuni militum с консульскими полномочиями, с другой стороны, в Риме сохранялся старый куриатский комиций патрициев наряду с центуриатским всего народа, но всё большее значение приобретали трибутские комиции, не созываемые ни по родам, ни по цензу, а образованные из граждан, живущих не в своих домах в городах и сельской местности, но имеющих собственность.

Как видим, преобразования в Афинах и Риме не параллельные явления, аналогия с римскими реформами не объясняет аттические. Но сравнение тех и других даёт нам ряд импульсов, которые способствуют интерпретации аттических отношений.

Исследование народных сказаний, использовавшее компаративный метод, было более удачным. Когда Ф. А. Вольф путём диакритического метода доказал, что «Илиада», так же как и «Одиссея», не имеют единой композиции, не являются излияниями поэтического гения, а составлены из различных песен, тогда весь мир был изумлен, и большинство выражали сомнения. Даже те, кто приняли вывод Вольфа, не находили объяснения этому уникальному явлению. Затем Лахман доказал тот же факт на примере «Песни о Нибелунгах». Вскоре тот же принцип был выявлен в великих народных сказаниях индийцев и персов. Как бы ни противоречили эти факты всем нашим представлениям о поэзии, а особенно об изумительной красоте тех великих поэм, постепенно приняли этот вывод, и, прагматически интерпретируя многие подобные X, путем компаративного метода сделали заключение, что в поэтическом творчестве можно установить процессы, возможные только на определенной ступени развития народов, которую мы уже миновали, той ступени, когда сказания и мифы этих народов, их священная и народная история полностью срослись между собой, и сумма этих взглядов и историй, известная всякому и как бы никогда не исчезающая, передается из уст в уста, живет в отдельных песнях, например «Wie Zorn sich straft» или «Wie Liebe mit Leid sich belohnt»,– до тех пор, пока какой-нибудь поэт на свой манер не сложит многие прекрасные песни в малое целое!

Когда госпожа Робинсон (Тальви) издала в немецком переводе сербские народные песни, когда обнаружили в «Эдде», вообще в скандинавской поэзии, отдельные сюжеты из Нибелунгов, например о Зигфриде и Брунхильде, то получили доказательство того, что компаративным путем правильно интерпретировали эти факты, правильно объяснили возникновение народных саг.

Тем же компаративным методом были освоены мифологемы индогерманских народов.

Но как же быть, если и этого подспорья нет? Если мы сталкиваемся с совершенно единичными явлениями, которые тоже желательно понять?

Вот перед нами пирамиды, малые и большие, построенные со строжайшим соблюдением правильности форм, сторон и углов, ориентированные с исключительной точностью по сторонам света. В какой прагматической связи они находятся с потребностями, воззрениями народа, который их построил? Являются ли они, как полагал Форхгаммер, цистернами, или это грандиозные гробницы? Или они ориентир для кочующих в пустыне? Почему они встречаются только на поле Мертвых на Западе от Мемфиса?

Интерпретация здесь попадает в безвыходное положение; ей не остаётся ничего другого, как прибегнуть к гипотезам, т. е. она предполагает связь, которая сама по себе возможна, и пытается подтвердить самоочевидностью вопрос, есть ли эта связь в общем в имеющемся ещё у нас в наличии материале. Лишь со времени раскопок Шлимана и великих открытий в Ниневии и Вавилоне мы признали верным так часто высмеиваемое предание греков о финикийских влияниях и иммиграции. В самом начале этих открытий Иоганн Брандис написал сочинение о семи вратах Фив и их удивительных именах; для объяснения он выдвинул гипотезу, что эти семь врат и их названия происходят от финикийцев, что они повторяли то же число «семь», которое применялось для обозначения городских ворот Вавилона и его городских стен и обозначало определенное расположение звезд на небосклоне, например расположение звезд в момент основания города и т. д., и что семь цветов, в которые были окрашены городские ворота, обозначали определенную констелляцию, и что семь имен богов служили той же цели. И, пожалуй, ныне уже никто не сомневается, что его гипотеза попала в самое яблочко (Hermes, 2, 1867).

Или другой пример, прагматическая интерпретация войны 1805 г. В 1803 г. Наполеон начал проводить по всему северному побережью Франции большие фортификационные работы, строить во всех своих и испанских гаванях флот. В начале 1805 г. все было готово к вторжению; в Англии волнения достигли своего апогея; французский флот, чтобы объединиться, проходит под парусами, частично в направлении Вест-Индии, частично вдоль испанских берегов; в конце июля не хватает только ещё одной эскадры. От неё, казалось, зависит судьба мира. Назначенный день её выхода истекает, но она не приходит. А через три дня вся армия выступает из Булони и походным маршем движется в сторону Рейна и Австрии. Сам Наполеон сделал всё, чтобы заставить своё окружение и весь мир поверить, что он в действительности хотел высадиться в Англии; в его политической корреспонденции имеются доказательства этого. И нужно признать, лишь доказательства того, что он желал заставить весь мир поверить, что его план был против Англии. Критическое упорядочение материала ясно показывает, что такого намерения у него не было, с самого начала не было. Но чего же он тогда хотел? Это только гипотеза, но такая, из которой объясняется всё, что с самого начала целью его кампании была Австрия, что он выдвигал свой ложный план только потому, что он хотел держать в сборе в лагерях на побережье всю свою армию в 150 000 человек, превосходно выученную длительной и суровой муштрой, чтобы нанести сокрушительный удар двум императорам.

Как видим, и эта гипотеза относится к компаративному методу, только несколько скрытого типа. Из общих наших представлений о политике Наполеона, его искусстве ведения войны, его образе действий вытекает некая вероятность отдельных сомнительных случаев.

Наполеон вряд ли бы сделал такую ошибку, как внезапное изменение объекта своих военных действий, и блестящий успех, который принесла ему война 1805 г., подтверждает нашу гипотезу о том, что эта война с самого начала, с момента подготовительных работ не могла иметь целью высадку в Англии.

Дата добавления: 2015-07-26