Б) Критический метод определения более раннего и более позднего §31

Уже критический метод определения подлинности, как остатков, так и источников, если проводится не как простое отрицание, часто приводит к диакритическому результату [65], т. е. к пониманию, что с первоначальным и подлинным связаны более позднее и неподлинное, которое в свою очередь, будучи верно ориентированным и, заняв свое место, станет подлинным и зачастую весьма поучительным.

В представлении большинства людей псалмы считаются Давидовыми; кто внимательно читает, никогда не сочтёт псалом «На реках вавилонских» (Пс. 136) таковым, и если мы научились различать более новые псалмы и древние, Давидовы, мы получим очень важный материал о времени изгнания, даже времени Маккавеев. Не только в случае письменных памятников это так, но и в отношении остатков и памятников иногда даже в большей степени. Бамбергский, майнцский соборы начали строить в стиле полукруглых арок, а закончили в так называемом готическом стиле. Такой город, как Прага, Трир или даже Рим, конечно же, исторический памятник, но очень различных времен, каковые уже различаешь с первого взгляда. При более пристальном диакритическом рассмотрении видишь здесь целый ряд минувших столетий; в Праге это самые древние городские районы: Вышеград, Еврейский город, Страгов, затем время Карла IV (мост с башнями), затем эпоха утраквистов (чаша у Тынского храма), наконец, время после битвы у Белой горы (постройки иезуитов в Градчанах).

Ещё пример. В любом действе культа римской церкви, в её таинствах, в её иерархии всё перемешалось: древнее, более позднее, новое,— и когда римские христиане полагают, что у них-то и сохранилось христианство в первозданном виде и всегда оставалось таковым, то в этих утверждениях проявляется просто недостаток критичности.

Главное здесь заключается в природе исторических материалов, т. е. они должны, прежде всего, обладать тем свойством, что они ещё присутствуют в нашем настоящем, следовательно, они сохранились вплоть до наших дней, но одновременно, само собой разумеется, уже не такими, какими были в момент возникновения, и что они сохранились именно потому, что, продолжая жить, включали в себя новые элементы, или их формы подвергались изменениям, часто до неузнаваемости. Поскольку они суть непосредственно перед нами, они принадлежат настоящему, их в качестве исторического материала надо рассматривать в правильном свете, отделяя различные этапы хронологической последовательности и, таким образом, подвергая их проверке.

Следовательно, речь идёт о вопросе, является ли и может ли быть то, что перед нами налицо, ещё тем же самым, чем оно было и хотело быть, и какие изменения, искажения можно распознать и вынести за скобки целей исторической задачи.

То, что в течение времени было добавлено, можно было бы признать подделкой, если бы сохранение первоначального вида входило в задачу соответствующего материала и было мерилом его ценности, например в случае таких письменных свидетельств, авторы которых намеренно придавали им такие форму и содержание, в которых высказалась их самая сокровенная сущность и которые должны оставаться такими; например, Гораций и Овидий, в произведения которых в средние века было интерполировано много чужого. По крайней мере, так кажется тем, кто желает иметь подлинного Горация и Овидия; и, строго говоря, у честных монахов, делавших списки, и у вагантов, считавших себя поэтами, не было никакого на то права контрабандой протаскивать свои вирши в поэзию Горация и Овидия.

Иначе обстоит дело с такими остатками, которые были и остаются живым достоянием, в котором любое новое поколение видело свою собственность и заявляло о своем праве поступать с ней, как ему заблагорассудится. Если духовные песнопения, греческие эпические или немецкие старинные песни, сопутствуя жизни народа, вместе с ним развиваясь и многократно изменяясь, наконец, на определенной стадии своего преобразования были письменно зафиксированы или даже объединены в большие композиции, то нельзя, конечно, говорить о подложности, скажем, отдельных фрагментов в «Илиаде» или «Одиссее» или в «Нибелунгах», тем более нельзя называть подделкой, когда на мотив песни подмастерья «О, Иннсбрук, я должен тебя покинуть» ¹⁷¹ в евангелических церквах поют хорал «Все леса объяты покоем» ¹⁷². И государственные устройства, символы веры, формы и жизнетворчество общины, городская архитектура и т. д.– всё это является историческим материалом, но в их цели не входило и не входит оставаться неизмененными; они продолжают жить вместе с новыми поколениями; исходя из потребностей любого настоящего, они будут постоянно и незаметно, можно сказать, органично преображаться; их жизнедеятельность непрерывно продолжается независимо от того, растут ли они или приходят в запустение. Нет определённого человека, к которому они могли бы быть привязаны, нет определенного момента времени, когда они были бы установлены в качестве нормы и на все последующие годы. Они же не собирались стать историческим материалом того или иного прошлого. Лишь историческое рассмотрение делает их таковым, а именно пытаясь понять их развитие в определенный момент времени, но, не забывая при этом о синхронности разновременных явлений. Для этой цели мы путем исследования различаем то, что было ранее и что было позднее, реконструируя более ранние образования, выделяя их из непрерывного ряда преобразований и как бы изолируя.

Так, из ещё имеющегося материала мы диакритически обновляем для себя наш абстрактный образ, для эмпирического рассмотрения которого в настоящем еще сохранились все основные элементы и признаки.

Великолепный пример такого диакритического исследования даёт лингвистика. Она поставила перед собой цель доказать не только родство и направление постоянной дифференциации живых или сохранившихся в высокоразвитых литературах индогерманских и семитских языков, но и реконструировать их в тех формах, каковые они имели до дифференциации, а также показать последовательность формоизменений, которые они претерпели до наших дней.

Всевозможными сравнениями языков и составлением этимологии отдельных слов развлекались уже в античности, примером этого может служить Критил Платона; со времени возрождения наук такие сопоставления возобновились, особенно сравнения классических и древнееврейских языков. Прежде всего я напомню о полигисторе Атаназиусе Кирхере (середина XVII в.), влияние которого было заметно вплоть до начала нашего столетия. Началом подлинной лингвистики можно считать момент, когда Франц Бопп в 1814 г. распознал полную аналогию, прежде всего в окончаниях глагола в греческом, латинском, в санскрите и несколько фрагментарно в готском. Он поставил вопрос – и это был исключительно удачный вопрос – о причине такого подобия в языках таких далёких народов, как по времени, так и пространству; и исследуя эти флексии, диакритически разделяя различное и аналогичное в них, постоянно сопоставляя их с формами личных местоимений, он установил, что последние в виде суффикса добавлялись к основе глагола и, сливаясь между собой, основа и местоимение видоизменялись. Не внешняя похожесть окончаний в названных языках, а однообразность, различаемая по едва заметным формоизменениям, показала ему родство этих языков. Такие аналогии, в то же время и различия, очевидная последовательность древнейших, новых и, наконец, разложившихся форм этих языков показали ему их следование друг за другом и тем самым дали бесценный материал для изучения исторической жизни этих языков, а также народов, в обиходе которых они дифференцировались.

Данный лингвистический метод парадигматичен для всей совокупности таких явлений. Ибо всегда в исследуемом материале есть что-то относящееся к настоящему, в котором более старые и более новые элементы, кажется, живьем вросли друг в друга, или, лучше сказать, притаились в нём, и нужно искусственно, а можно лишь теоретически, выделить и отделить различные временные пласты. Кто в сегодняшнем Риме захочет отличить античное от средневекового, от времени Рафаэля и Микеланджело и обобщить его, тот должен отвлечься от живописных руин Палатина, не давая ввести себя в заблуждение тем, что более поздние времена привнесли в мавзолей императора Адриана так много своего, как это ныне демонстрирует замок Святого Ангела у моста через Тибр; по строительному материалу, по различным уровням почвы, архитектурным формам и т. д. он может диакритически распознать то, что относится ко времени Царей, Республики, Августа, Константина; в кладке средневековых палаццо семей Орсини, Колонна, церквей XV–XVI вв. он увидит тысячи каменных блоков и деталей древних храмов и базилик. Лишь тогда, когда по остаткам он различил и выделил каждую из такого множества архитектурных эпох, он может приступать мысленно к реконструкции республиканского Рима и отдельных архитектурных творений этого времени. Но если бы он предположил, что христианские церкви Рима это, как правило, хорошо перестроенные древние храмы или базилики, если бы он допустил, что русла рек, высота семи холмов, уровневые отношения древнего Рима были те же, что и сегодня, то он совершил бы petitio principii [66], которая ввела бы его в великое заблуждение.

Такой же petitio principii было, когда О. Мюллер предположил относительно греческой античности, что в Гомеровых и других преданиях, в которых греки, несомненно, видели свою древнейшую историю, содержится нечто более или менее историческое, т. е. внешне фактическое, в этом смысле он и написал книги об Орхомене и о дорийцах. В то время ещё не догадывались, как следует ставить вопрос относительно такого материала.

Лишь глубокие исследования о жизни Иисуса, начало которым положил Давид Штраус, довели до сознания учёных разницу между мифом и сказанием, о которой говорилось раньше (с. 125) и тем самым проложили дорогу для решения многих исторических задач диакритического вида. Миф – это священная история, в которой догматы религиозного сознания, теологумена, представляются в виде исторических или естественных процессов так осязаемо, что не удивляются, увидев богов, бредущих среди людей, например, в «Деяниях апостолов» (14, 11) жители Листры приняли двух апостолов за богов: «Боги в образе человеческом сошли к нам». Сказание идёт как бы по противоположному пути, поскольку оно, возбужденное каким-либо историческим фактом или исторической личностью, обращает их осязаемость и действенность как бы в дым, превращая их в идеальное представление, так, что они выходят за пределы любого человеческого воображения и кажутся священными и божественными. Например, император Карл в сказании, каковым он представлен архиепископом Турпином и в «Песне о Роланде», это «святой» Карл, как его называет и церковь; или Александр Великий уже у Псевдо-Каллисфена; в сказаниях об Александре Востока и средневековья вообще почти нет ни одной черточки из действительной его истории, а лишь общее впечатление от его величия рисует фантастическую картину сверхчеловеческих деяний.

Общими для мифа и сказания являются совершенная идеальность и потребность представить себе все с исторической наглядностью. Оба они тесно переплетаются, врастая друг в друга, и им верят promiscue. Без помощи со стороны контролирующего, трезвого предания стоило бы большого труда и усилий открыть их скрытые связи.

Что касается короля Артура и его рыцарей Круглого стола, то у нас нет такого контроля, как в случае Карла Великого; для сказаний о Троянской войне у нас также нет такого контроля, каковой мы имеем в истории переселения народов для «Нибелунгов», и, наверное, следует отказаться от того, чтобы с помощью критического метода отыскивать и различать в циклах о короле Артуре и Троянской войне факты, одни из которых породили сказание, а другие привели к мифу. Довольно и того, что мы видим, как на определённой ступени развития греки и кельтские народы представляли свою предыдущую историю.

Но в душе народов так глубоко укоренилась древняя любовь к мифу и сказанию, что для них великие события сразу же преобразуются в сказания, отталкиваясь от образов их теологумен. Например, во время крестовых походов их участникам не раз являются, вмешиваясь в события, святые, даже сам Спаситель; или, когда случается какое-либо неслыханное бедствие: чума ли, голод, то все снова и снова появляется зловещий крысолов из Гамельна, который в образе шпильмана шествует по городам и весям; например, впереди процессии флагеллантов шёл шпильман, также крестовый поход детей; в душах людей в таких случаях воскресает древний Водан. И афиняне, когда они сражались при Саламине – как уже рассказывали их сыновья,– видели, как по воздуху с Эгины неслись к ним духи бури Аякидов, которые сражались на их стороне.

Критика недалеко бы ушла, если бы попыталась определять в сказании, дошедшем до нас, подлинное и неподлинное, верное и подложное. Она недалеко бы ушла, если бы пожелала выведать из мифа хотя бы самую малость об историческом происшествии. Но если она поставит вопрос правильно, применив диакритический метод, то она найдёт и в том, и другом какой-нибудь момент, имеющий для неё в историческом плане первостепенное значение. А именно, внутренние религиозные переживания, проявляющиеся в мифе, в любом его слое и дающие верующему народу образ его самого и его поступательного движения вперёд.

Именно народное восприятие великих событий обобщено в сказаниях народов, и оно, преобразуясь, продолжает жить с ними; для немцев — это Дитрих Веронский и император Фридрих, спящий в горе Кифгейзер. Когда Эсхил говорит о борьбе старых и новых олимпийских богов, ясно акцентируя мысль, что Зевс свергнул Кроноса и титанов, а те в свое время Урана, бывшего до них великим, открывается нам сознание той глубокой религиозной, душевной борьбы, которую нужно было выдержать всякому новому мировоззрению, всякой новой мировой эре религиозного сознания. В таких-то формах и отливаются факты духовной истории развития эллинов, великие периоды в жизни идей этого народа, пока на смену им не приходит философия, способствуя появлению совершенно иных форм. Познать ступени этого развития – вот в чём кроется причина огромного интереса исторического исследования к этим преданиям; и именно на этот момент исследователь должен нацелить свой диакритический вопрос.

Вот и исследование индийской мифологии обнаружило ряд аналогичных преобразований, которые, начиная с того самого Варуны, показывают не только аналогичную последовательность этапов, но и отдельные образы богов и мифологемы (например, Hermeias, Saranja, Erinis) совпадают с греческими. Дальнейшие исследования Зороастрова законоположения показало, что оно, первоначально идентичное с индийской религией, отошло от неё, стремясь, однако, со всей строгостью, хотя и весьма своеобразно, удержать древнее даже таким способом, что образы, считающиеся у индийцев новыми, более могущественными божествами, Зороастровым учением обозначаются как дэвы, как злые духи.

Исследования уже подошли к тому, чтобы доказать внутреннюю связь этих групп народов как в языках, так и мифологемах. И далее, благодаря тому, что с помощью сравнительной мифологии мы получаем возможность дополнить или объяснить воззрения одного из этих народов аналогичными воззрениями другого, одновременно мы имеем средство отличить с определённой степенью точности мифические образы от образов сказаний и там, где у нас нет контроля в виде исторического предания.

Я напомню хотя бы о том, что с методической точки зрения это тот же способ, с помощью которого во многих трактовках древней еврейской истории вплоть до канонической, данной в Моисеевом «Пятикнижии» и книге Иисуса Навина, объяснялось религиозное развитие избранного народа примерно до эпохи Пророков (см.: Кнобель. Так называемая таблица народов в книге Бытия. 1850).

Мне очень не хотелось бы, чтобы сложилось впечатление, будто этот диакритический метод применим только к явлениям, теряющимся во мраке далекого прошлого. Большой заслугой исторической школы в юриспруденции было то, что она уже не рассматривала «Corpus Juris» как канон общего права, каковое с 1495 г. стали усваивать в Германии и каковое утвердилось как имперское право, а увидела в нём развитие, научившись различать в нём наслоения веков, и начала преподавать в университетах историю римского права в качестве введения в изучение общего права. Тут стали очевидными различные слои этого грандиозного свода; право периода Республики, начала эпохи Императоров, Диоклетиана, Юстиниана, Подобным образом поступил Гнейст в книгах по английскому основному государственному праву, доказав, что английское право отражает различные пласты правовых институтов многих столетий и что его можно понять во всех его особенностях лишь в том случае, если его воспринимать не как ещё живой и действительный симбиоз самостоятельных элементов, а как последовательность, начиная от нормандского завоевания, даже от англосаксонского времени!

Когда в наши дни Римский престол выдвигает догму о «Papa Re», каким странным всё это представляется, если диакритически исследовать канонические компетенции папской власти. Лишь в XV в., во времена Сикста IV, из абстрактной власти папской тиары стало территориальное итальянское государство, и только в ходе современного государственного развития оно, как и столь многие малые государства, выдвигает всё более высокие претензии на полный суверенитет. И, кроме того, форма выборов коллегией кардиналов, т. е. духовной олигархии самого абстрактного типа, абсолютно не согласуется с тем современным понятием государства, на полную суверенность которого претендует Papa Re, точно так же противоречит сущности христианства, представителем которого желает быть Vice Dei, Святой престол. Одним словом, всё это образование, каковое имеет быть на самом деле, нельзя понять ни в каком отношении, если его не воспринимать и не рассматривать в его историческом становлении.

Понятно, этот критический метод определения более раннего и более позднего не только различает и разделяет, но и ведёт к новому образованию, в котором проверяется соответствующий материал, содержащий смесь различных элементов.

Продвигаясь вперед таким образом, в нашем материале и из него мы постигаем историю развития, т. е. узнаём, как преобразовывалась та или иная идея, еще живой правовой институт, этот оживленный и кипучий энергией город, как часто изменялась в нем до неузнаваемости старая и самая древняя часть. И только в такой истории эволюции любая её отдельная стадия будет очевидна и истинна, и более старые и новые элементы прояснят и подтвердят друг друга. И только проверенный таким образом, этот исторический материал становится для нас завершенным и достоверным, и мы можем поставить вопрос и использовать его дальше, прежде всего для интерпретации.

Дата добавления: 2015-07-26