А) Критический метод определения подлинности. §30

Во всех категориях исторического материала подделки играют значительную роль; и ничто так ясно не показывает отличие исторического знания последних четырех столетий от средневекового восприятия истории, как то обстоятельство, что примерно с конца XV в. начали обращать внимание на различение подлинного и подложного. Ранее только однажды, в период александрийской учености, начиная с Аристотеля, подобную роль играл вопрос ει γνησιον.

Имеются самые различные виды подделок и разные их мотивы. Здесь играют роль pia fraus [62], обман по политическим соображениям, на подлог идут ради коммерческих выгод, из тщеславия, личного или национального, или просто из любви к обману. И ученый розыгрыш может иметь место. Одним словом, подделок и подлогов имеется в таком количестве и разнообразии, что, проводя историческое исследование, всегда нужно удостовериться, является ли материал, с которым надлежит работать, тем, чем он считается или каковым хочет слыть.

Естественно, что в зависимости от исследуемого объекта метод проверки меняется, и зачастую весьма сложно, да далеко не всегда и возможно, прийти к совершенно достоверному результату. Ибо доказать полностью подложность — это значит доказать происхождение, время и цель подделки. И только после такой проверки подделка может представить, хотя и несколько по-иному, но большой интерес, и будучи на своем месте может быть оценена как важный исторический материал.

Для определения вида этой критики нам придется проанализировать по крайней мере главные категории наших материалов.

Сначала остатки и памятники. При этом не стоит задерживаться на тех случаях, когда народная молва связывает ставшие непонятными остатки прежних культурных эпох с неверными историческими именами, т. е. когда, например, громадные клинописные надписи на Бехистунских рельефах (выше с. 134), которые со времени расшифровки клинописей оказались апофеозом деяний Дария I, местные жители считают и называют творением Семирамиды; или оба колосса в Мединет Абу, недалеко от Кириака; сотни греческих и римских надписей обозначают их как статуи Мемнона и, рассказывают, что одна из них издает звук, когда появляется утренняя заря, мать Мемнона; или «Мышиная башня» не далеко от Бингена датируется по архиепископу Гатто, перекупщику зерна, который, якобы спасаясь от мышей, укрылся в этой башне.

Такие народные толкования, собственно говоря, неподложные свидетельства, хотя они довольно долго оказывали влияние на научное исследование. Например, Tullianum в Риме, храм над источником, якобы построенный Туллом Гостилием и названный по нему; или, ещё и сегодня говорят «сервианова стена», хотя предание, будто её построил Сервий Туллий, ничем не подтверждено; например, у греков периода расцвета было широко распространено мнение, что Микены были крепостью Агамемнона, в то время как новые раскопки свидетельствуют о чем угодно, только не о греческом происхождении этой крепости. И много таких рассказов, основанных на ложно истолкованных памятниках или остатках, греческие и римские историки принимали всерьёз.

Еще более сомнительны бесчисленные реликвии буддистов, древних храмов Эллады, римской и греческой церкви и т. д. Сколько же зубов было у Гаутамы Будды, если бы каждый зуб из тех, что хранятся в многочисленных святилищах и выдаются верующим за таковой, был подлинный! А как римская церковь эксплуатировала принцип «Vulgus decipi vult» [63], доказательств тому более чем достаточно в виде бесчисленных реликвий и всяческого обмана и надувательства. Показать абсурдность такого рода «святынь» не всякому удаётся так хорошо, как это сделали в 1845 г. Зибель и Гильдемейстер на примере «нешитого плаща Христа», хранящегося в Трире; они доказали, что это и не плащ, хотя и не сшитый, и уж никак не Христа, а великолепная ткань времени крестовых походов с вытканной на ней арабской надписью.

Примерно к тому же ряду относятся тысячи antichita: геммы, вазы, медали и т. д.,– которые обычно привозят англичане из Италии; многие предметы роскоши и раритеты в кунсткамерах и оружейных кабинетах, вошедших в моду в прошлом веке при больших и малых дворах. Также бесчисленные картины в старых картинных галереях. Здесь, как правило, любое блестящее имя, которое дано экспонату, вызывает большие подозрения, например многие Рафаэли, Тицианы, Микеланджело, и, как правило, этого достаточно, чтобы потребовать доказательства их подлинности. Точно так же бесчисленные античные статуи, которые бодро выдавали за эллинские шедевры, даже если они были из каррарского мрамора.

Разумеется, в нашем веке провели основательную чистку этих коллекций, хотя еще и сегодня старые наименования доставляют много хлопот. Примером может служить великолепный портрет Дрезденской галереи, который считался портретом Лодовико Моро работы Леонардо да Винчи, пока господин фон Квандт в 1846 г. не распознал в нему руку Гольбейна Младшего и вскоре доказал, что на этом портрете изображен базельский ювелир Моретта; старая гравюра Голлара подтвердила данное имя и правильность хода рассуждения; и, наконец, на аукционе Лоуренса в Лондоне галерея купила рисунок руки Гольбейна, который был не чем иным, как рисунком с натуры, исполненным невероятной живости и правдивости. Тем самым был получен результат, представляющий интерес не только в отношении этого портрета, но и для истории искусства, поскольку из состава произведений Леонардо да Винчи была изъята картина, живопись которой уже начали трактовать как характерный стиль итальянского художника.

Обширнейшее поле применения критический метод по определению подлинности нашёл в нумизматике.

Здесь мы имеем дело с очень разными видами подделок, в зависимости от того, какой аспект принимается в расчёт: антикварная редкость, официальный чекан или стоимость металла.

Уже в античности были так называемые nummi subaerati, т. е. монеты, «анима» которых из неблагородного металла, так что в этом случае подделка касается номинальной стоимости (Фемистокл из Магнесии). Конечно, античные подделки для нумизматики представляют совершенно особый интерес, и цена их высока как подлинных античных фальшивых монет.

Другой вид античной подделки, это когда варвары во Фракии и Галлии и т. д. имитировали чекан главным образом золотых монет Филиппа и Александра. Встречаются и такие подделки, которые при превосходном содержании благородного металла подвергались различного рода порче.

На протяжении всего средневековья изготовлением фальшивых монет занимались, так сказать, на официальном уровне. Право бить монету стало доходным благодаря тому, что владетель монеты: король, князь, епископ или монетный союз,– завладев этим правом, начинал чеканить монету всё хуже и хуже, по возможности, всякий год новые пфенниги, повелевая живущим в его монетном округе менять старые монеты на новые, разумеется, по номинальной стоимости. Это был особо прибыльный вид косвенных налогов в пользу владетельного лица. Каким тяжким был этот налог, можно увидеть на таком примере: новая монета, изданная в 1465 г. курфюрстом Саксонским в 20 грошей за один рейнский гульден, а по стоимости металла лишь 50 грошей достигала стоимости одного рейнского гульдена (итак, 150 % прибыли). Когда же, наконец, пришли к простой мысли бить так называемые «вечные пфенниги», т. е. монеты, не подлежащие обесцениванию, то очень скоро, в эпоху пройдох и фальшивомонетчиков, расцвело пышным цветом новое искусство, как путем обрезания изменять официальную стоимость золотой или серебряной монеты.

Итак, для исследования достоинства монет и тем самым рыночных цен, например на зерно, мясо, да и для изучения общего экономического положения,– нумизматический материал вплоть до XVII в., да ещё и в XVII в. в высшей степени ненадёжен. Но эти монеты, будучи монетами своего времени, подлинны, они являются неверным мерилом стоимости, но не фальшивыми монетами, так что их исследование скорее надо отнести в главу, рассказывающую о проверке материала на верность.

С тех пор, как вместе с возрождением наук появился любительский интерес к коллекционированию античных монет сначала римских императоров; а затем наличие нумизматической коллекции стало непременным атрибутом, свидетельствующим о роскоши княжеских дворов и домов знати и об образованности их владельцев, началась фабрикация фальшивых монет; и по оценке одного крупного знатока приблизительно треть античных монет нынешних собраний составляют современные подделки. Вплоть до XVIII в. покупали всё почти без разбору и критики, интерпретировали и иллюстрировали политическую историю античности на основе многих, в том числе и фальшивых монет, подкрепляя свою трактовку разными соображениями. Вместо того чтобы перечислять многие и многие имена, я только назову действительно гениального нумизматика Вайяна («Arsacidarum imperium» ¹¹⁸), ум. в 1708 г.; ученого и государственного деятеля Эзехиеля Шпангейма ¹¹⁹ («De usu et praestantia numismatum antiquorum», Вена, Лоренц Бейер, 1701). Когда Лоренц Бейер в 1701 г. издал «Thesaurus Brandenburgensis», ¹²⁰ то в этом издании были вперемешку подлинные и поддельные монеты; когда Эразмус Фрелих в Вене в 1744 г. опубликовал «Annales regum Syriae nummis illustrati», ¹²¹ то, несмотря на всю его ученость, работой почти невозможно пользоваться из-за её некритичности.

Нумизматическую критику, сначала в отношении античности, можно датировать только 1792 г., выходом в свет труда Эккеля «Doctrina nummorum veterum».

Но по мере того, как критика совершенствовалась, подделки начали изготовлять со все большим знанием дела, техника становилась все изощреннее и искуснее, пока они не достигли подлинного апогея в великолепных чеканках Беккера из Ганау как по технике изготовления – он оттискивал свой штемпель всегда на старые матрицы,– так и в отношении знания истории монет; в конце концов, он сам издал каталог выпущенных им чеканок.

Растущий спрос на средневековые, особенно итальянские, монеты дал толчок фабрикации фальшивых монет, естественно, ещё в большей мере медалей, которые очень искусно изготовляют особенно в Риме и Флоренции.

Что касается как монет, так и медалей, то здесь критический метод требует от исследователя исключительного опыта и большого знания деталей. Следует учитывать всё: художественную работу, знания эпиграфики, выбор изображения, затем патину медных и серебряных чеканок, неровность и ломкость края, содержание благородного металла, пробу, т. е. все те знания и умения, которых можно добиться только путем длительной и постоянной практики.

Я перехожу к надписям. Об огромном количестве эпиграфического материала уже шла речь, но критический метод установления подлинности или подложности того или иного эпиграфа был применен, собственно говоря, лишь в отношении греческих и римских надписей. Кроме того, были сделаны первые шаги в изучении рунического письма, правда, его исследование проводилось весьма по-дилетантски (особенно в Дании). Закупленные Берлинским музеем довольно давно «Маобитские надписи», нанесённые на целом ряде предметов утвари и орудий труда, сразу же были энергично отвергнуты как сплошные подделки, однако затем у них нашлись новые защитники.

Что касается греческих надписей, то впервые здесь внес некоторую ясность Бекк; он своей достойной восхищения работой, можно сказать, создал науку эпиграфику. Правда, почти все собранные им надписи были у него лишь в копиях, которые либо путешественники сняли на месте, либо были сделаны специально для него с камней, разбросанных по разным коллекциям.

Только после него и, особенно со времени работы по изданию «Corpus Inscriptionum Latinarum», вошло в обычай, что исследователи сами отправлялись в путешествия, чтобы списывать надписи с камней, а ещё позднее придумали очень простой способ снимать при помощи сырой бумаги с камней оттиски, которые передают точно любую линию письма. Следовательно, эпиграфический метод критики Бекка сначала смогли применить к языковой форме греческих надписей и к их содержанию; материал, имеющейся у Бекка, не позволил ему разработать палеографическую систему греческого алфавита, но, следуя по своему пути, он нашел, что уже в XV в. Кириакус из Арконы выдумывал надписи, что Мишель Фурмон, который в 1728 г. привёз из своего путешествия в Константинополь и Грецию копии с более чем 3000 надписей только с Пелопоннеса, причём самые древние и значительные по содержанию как раз и подделал. Завершив третий том (Египет), Бекк передал продолжение издания Иоганнесу Францу; четвертый том, содержащий материалы из Италии и Сицилии, а также надписи на вазах и т. д., завершил издание старого «Corpus Inscriptionum Graecarum», насчитывающее примерно 10 000 номеров. С тех пор количество эпиграфического материала значительно увеличилось, собрания Питтакиса, Рангабе, ¹²⁴ Леба и Ваддингтона ¹²⁵ и т. д. включили тысячи новых надписей.

Новое собрание «Corpus Inscriptionum Graecarum» во вступительной статье сочло излишним говорить о подлинности экземпляров, опубликованных в нем, поскольку большинство из них даны по камню или в копии. Но не все надписи имеются еще в оригинале, а некоторые, представленные в списках Кефалидеса, Питтакиса, Франца, Ленормана, ¹²⁶ являются более чем подозрительными, особенно Ленорман – опасный фальсификатор.

Моменты критики здесь частично внешние, формальные — особенно со времени доказательства Кирхгофом истории греческого алфавита, благодаря которому получили возможность с достаточной уверенностью хронологически определять недатированные надписи вплоть до времени Александра и многое другое — частично внутренние, содержательные моменты, применимые и к имеющимся лишь в копиях надписям.

Если Феопомп у Гарпократиона словами Αττικοις γραμμασι передаёт, что так называемый Кимонов мир между Афинами и персами не был заключен, так как документ написан не аттическими, а ионийскими буквами, то для него этот внешний аргумент является неопровержимым, поскольку в Афинах вместо старого алфавита официально стал употребляться так называемый ионийский лишь при архонте Евклиде около 403 г. Если новые исследователи возражали против этого, приводя довод, что старая стела была уничтожена в период, когда Афины при посредничестве Алкивиада, пытались вступить в союз с персами, а во времена Феопомпа имелась лишь более новая копия, выставленная на акрополе по какому-либо поводу, то в таком случае с полным правом можно задать вопрос, бывало ли такое, чтобы уничтоженная стела была официально вновь установлена, и разве Феопомп был таким уж несведущим, что подверг восстановленный документ палеографической критике.

Другим примером может быть надпись на так называемой Змеиной колонне ¹²⁷ в Константинополе, вотивном даре после битвы при Платеях, на ней высечены имена принимавших участие в этой битве союзников Эллады. Э. Куртиус ¹²⁸ объявил эту надпись по внутренним причинам неподлинной, а сделанной по памяти при восстановлении старинного монумента, погибшего во время пожара (Jenaer Literatur-Zeitung, 1854, p. 156). Палеографический характер букв, а также некоторые диалектальные формы (особенно Seicucbv вместо Sikocov), как было замечено в полемике с ним, как раз являются веским доказательством идентичности вновь найденного монумента.

У античных ораторов, да и вообще (Plut. Diog.) встречаются многочисленные документальные свидетельства, многие из которых, несомненно, неподлинные, но есть и подлинные.

Римская эпиграфика появилась вскоре после греческой. В конце XVIII в., когда длинный ряд Thesauri завершился томами Supplementum Donati к изданию Муратори, насчитывалось около 80 тысяч эпиграфов. И с тех пор это число значительно увеличилось. Однако эти старые собрания были поистине Авгиевыми конюшнями; огромное число надписей было безобразно скопировано, произвольно изменено или так дополнено, что из малозначительных слов получились великие, а что касается чрезвычайно значительных экземпляров, то многие были полностью выдуманы. Но вот Боргези в Сан-Марино начал свои штудии; вокруг него собрался небольшой кружок, в основном немецких исследователей (Келлерманн, Ян и т. д.), и именно этому кружку Моммзен, бывший в середине сороковых годов в Италии, обязан направлением своих исследований.

Главная задача заключалась в том, чтобы попасть на след, откуда идут подделки и интерполяции. Оказалось, что сокровищницей из которой на протяжении двух веков черпали Thesauroi, была хранящаяся в Турине в 35 фолиантах коллекция неаполитанца Пирро Лигорно, жившего в середине XVI в.; Боргези, изучив эту коллекцию, нашел более 200 лжеконсулов, а из фастов Лигорно пришлось вычеркнуть более 800 консульских эпиграфов.

Фальсификаторы – ибо Пирро Лигорно был не одинок – не довольствовались тем, что пускали гулять по свету массу подложных копий, они изготовляли на продажу копии подлинных надписей на камне, и такие копии обильно представлены среди экспонатов музеев; фальсификаторы фабриковали и камни с надписями, якобы свидетельствующие о значительных исторических фактах, например известное решение Сената, запрещавшее Цезарю переходить Рубикон. Местный патриотизм, особенно в Италии, Испании и т. д. породил много подобных вещей. Разоблачение и разъяснение всей системы фальсификаций является большой заслугой «Corpus Inscriptionum Latinarum», начало которому положил в 1852 г. Моммзен своим изданием «Iscriptiones Regni Neopolitani», а в настоящее время он близок к завершению этого труда.

Что касается греческих и римских надписей, то здесь надо высказать ещё одно наблюдение. Характер коллекционирования надписей с самого начала не позволил прийти к однозначному определению, что следует понимать под словом «надпись». В то время, как Бекк включал сюда и написанные кистью на вазах легенды, новый «Corpus Inscriptionum Atticarum» толковал это понятие несколько уже и, например, отбрасывал этикетки, вдавленные штемпелем на ручках глиняных сосудов, а «Corpus Inscriptionum Latinarum», напротив, включал восковые таблички, а также графитти из Помпеи и т. д.

Во всяком случае, большая разница, имеем ли мы перед собой надписи коммунальных или государственных властей или надписи общества сотрапезников, как, например, в аттическое время многочисленные надписи диониссийских художников, или надписи частичного характера, скажем, об умерших, или бегло нацарапанные рукой шутников каракули на стенах домов Помпеи.

В Афинах, где можно довольно точно проследить такие явления, естественно, всякий официальный акт должен был быть положен в архив (Метроон); надпись была либо официальной публикацией для принятия к сведению и исполнению, либо для придания торжественности и важности принятому постановлению, и ее высекали на камне, подкрепляя авторитетом государства, за общественный счет. Аналогично обстоит дело с соответствующими решениями Сената в Риме и т. д. Следовательно, данные категории надписей, хотя и не документы в полном смысле слова, то все же аутентичные и официальные копии их. Такая надпись, как marmor Parium 264 г. до Р. X., означает ничто иное, как кодекс. Если сотни надписей засвидетельствовали звучание колосса Мемнона у Фив (ср. выше, с. 167), то это, конечно, весьма интересно, но ровно ничего не значит, как и, к примеру, книга записей посетителей домика на Брокене ¹³³ в горах Гарца.

От эпиграфики к дипломатике, науке о критике грамот, всего небольшой шаг. Естественно, в доримское время в Греции, Египте и т. д. имелись формы заверения документов. Но ставшее привычным слово «дипломатика», которое восходит к грамотам раннего средневековья, непосредственно примыкает к римскому обычаю.

В период Императоров слово «diploma» означало официальный документ, употребляемый при заключении юридических сделок, касающихся как официальной, так и частной жизни, или дающий полномочия на заключение сделки или засвидетельствования этого акта. И эта форма перешла затем в романский и германский мир.

Сюда относятся некоторые формальности, придающие достоверность письменному документу, как то: подпись и скрепление печатью, или данные свидетелей делового акта, или подвешивание печати заключающих сделку сторон и тому подобное, например, такого вида предписания были нормированы в законе вестготов для Испании в статье De scripturis valituris et inf irmandis. ¹³⁴

He всякий был посвящен во все эти ухищрения дипломатики, тем более что в те века умение читать, а уж тем более писать, в основном, было делом духовного сословия. Но тому, кто умел правильно составить грамоту, не стоило большого труда написать или подправить особенно дарственные, при этом он мог не очень опасаться, что обман раскроется. Уже в пору Каролингов сложилась формальная техника изготовления подлогов, каковая использовалась, прежде всего, в интересах церквей и монастырей, а по большому счету к ней прибегала курия. Так, «Edictum Domini Constantini» ¹³⁵ в «Лжеисидоровых декреталиях», согласно которому Константин Великий, якобы подарил папе Сильвестpy Италию и поэтому перенес свою резиденцию в Константинополь; этот эдикт уже в середине IX в. рассматривали как несомненный факт, например, в послании архиепископа Гинкмара Реймского ¹³⁷ (ер. III, 13 у Миня), в то время как в послании папы Адриана Карлу Великому проскальзывает лишь лёгкий намек на мнимый факт.

Подделка грамот проходит через всё средневековье, она стала настоящей отраслью ремесла. Как заверяет Кагфиг в своей «Histoire constitutionelle et administrative de la France», IV, p. 344, «en chaque cour un faussaire de titre», и он приводит сведения, по крайней мере, об одном таком «faussaire» при дворе Людовика XI. И хотя все видели вред, приносимый этим ремеслом, но не было средств доказательства подделки, которые могли бы быть признаны судом.

Наконец, в судебной практике на одном процессе были сформулированы основные принципы проверки документов. В 1638 г., в ходе тяжбы монастыря Св. Максимина, расположенного в окрестностях Трира, с курфюрстом-архиепископом Трирским адвокат Николаус Циллезиус подверг критике грамоту курфюрста как подложную и установил определенные нормы проверки подлинности. В 1648 г. Лейбер предпринял подобную проверку Магдебургской грамоты Оттона I. Спустя всего несколько лет во Франции началась тяжба между иезуитами и бенедиктинцами. Иезуит Паперброх подверг критике грамоты монастыря Сен-Дени, которые бенедиктинцы в 1648 г. использовали в «Acta Sanctorum ordinis S. Benedicti». Паперброх участвовал в издании большого труда «Acta Sanctorum», к напечатанию которого его орден приступил в Антверпене с 1643 г. под руководством Иоганна Болланда, таким образом, у Паперброха был двойной повод для соперничества. Чтобы защитить свой орден от нападок иезуита, бенедиктинец Жак Мабильон издал в 1681 г. большой труд «De re diplomatica, libri IV», который впервые внес ясность и навел порядок в деле изучения и критики дипломов. С тех пор эту дисциплину разрабатывают много и основательно вплоть до наших дней, примером чему является последнее и важнейшее сочинение Юлиуса Фиккера «Статьи по дипломатике», 1877-1878.

Критика дипломов – это прежде всего критический метод установления подлинности по внешним, формальным критериям в противоположность высшей критике.

Нет необходимости объяснять, как можно применить отдельные моменты дипломатической критики к автографам, письмам всякого рода, письменным оригиналам. Когда лет 20 назад вдруг в продаже появилось так много автографов Шиллера, то доказать их подложность можно было совершенно легко при помощи метода дипломатической критики, т. е. только по внешним, свойственным только дипломам признакам, только не по бумаге, так как фальсификаторы сумели раздобыть неисписанные страницы и листы из Веймарского архива, из актов 1790-1805 гг. Подобным образом удалось палеографически установить подделки грека Симонидеса, который где-то году в 1845 выставил на продажу рукописи Урания и «Пастыря» Гермаса, и это удалось, между прочим, благодаря тому, что обнаружили следы карандаша, которым Симонидес предварительно рисовал свои копии.

Такая, можно сказать, аналогия дипломатической критики оказывается применимой и при типографских изданиях, разве что касательно XV—XVIII вв. необходимо еще до некоторой степени превосходное знание различных виньеток, литер, а также издателей; особенно для всякого рода брошюр и памфлетов.

Так, например, в начале XVIII в. издания с указанием на титульном листе «у Пьера Марто в Кельне», или два оттиска мнения Штралендорфа с указанием места издания «Инголштадт в издательстве Петера Штулвагена», все это издания никогда не существовавшей фирмы, они, вероятно, отпечатаны в Галле.

Различные критерии, употребляемые в дипломатике, применяются в тех случаях, когда все зависит от внешней формы, например в отношении грамот, автографов и т. д. Но многие грамоты дошли до нас не в оригинале, а в виде скрепленной копии, или так называемых «Vidimus», т. е. копий, которые та или иная инстанция засвидетельствовала, что такая-то и такая грамота передана дословно, представлена в данную инстанцию, которая нашла её в полном порядке, установив её подлинность: «non abolitam, non concellatam nec in aliqua parte vitiatam, sed omni suspicione carentem».[64] Или грамота, лишь в копии, имеется в копейных книгах соответствующей канцелярии или в codices traditionum, ¹⁴⁷ например, церкви и монастыри обычно составляли списки вкладов и т. д.

Вот здесь-то и можно найти множество поддельных грамот. Многие из них состряпаны на скорую руку, чтобы поставить на них «Vidimus», а затем употреблять в качестве так называемой «завизированной» копии. В «traditiones» ¹⁴⁸ имеется весьма сомнительного не менее.

Естественно, здесь вряд ли помогут методы дипломатической критики. Лишь исходя из внутренних, сущностных причин, можно решить, был ли этот экземпляр тем, за что он себя выдает. Это – так называемая высшая критика.

Естественно, она должна в своих исследованиях применять все подобные средства: как языковые, так и у сущностные основания, как стилистической формы, так и прагматического контекста,— чтобы решить вопрос, могло ли быть сочинено то, что у нас есть в наличии, в тех условиях, для той цели, теми лицами, в том месте, в то время и т. д.?

Здесь поиск идёт не так, как у филологов при помощи их критического метода, т. е. ищут не то, что здесь будет подходящим, а задают вопрос, является ли подходящим то, что мы уже имеем; ибо если это подлинное, то должно в любом отношении оказаться соответствующим.

Поговорим сначала о высшей критике грамот, которая в последнее время, с выходом в свет выше упомянутого труда Фиккера, сделала большой шаг вперед. Естественно, исследователи с удвоенным усердием приступили к проверке подлинности каждой грамоты, так как все вытекающие из любой грамоты обстоятельства непременно должны быть в качестве исторического материала особо надежными и важными. Они нашли в подробной обстоятельности, присущей форме грамоты, также критерии внутреннего рода. Уже тот момент, что, по крайней мере, в более старые времена документ датировали одновременно и по годам правления, и по индиктам, дал важную точку опоры. Применив критический метод, поставили вопросы, был ли император, король и т. д. в тот день, в том месте, которые обозначены в документе? Были ли названные в качестве свидетелей лица в то время в его окружении, или можно ли доказать алиби одних, а других считать как умерших? Был ли тогда поименованный в грамоте человек канцлером или писарем, или был ли деятель, распознаваемый по характеру письма, действительно канцлером, писарем т. д.? В результате отвергли как подложные целый ряд императорских и других грамот не только в копиях, но и в оригиналах, поскольку они не выдержали проверки по названным критериям.

Если бы попристальнее пригляделись к грамотам новых веков, к тому, как они на самом деле изготовляются, то, естественно, заметили бы, что с датировкой грамот дело обстоит не так абстрактно и просто, как ранее полагали. Как трудно уже установить дату договора, дворянского диплома, присвоения новой должности.

Под датировкой понимают и день, когда князь высказывает свое согласие на дотацию, назначение на должность, и дату приказа кабинета, письменно зафиксировавшего волю князя, или канцелярской выписки из приказа кабинета; или в случае государственных договоров, которые часто реализуется только после длящихся долгие месяцы обсуждений полномочных представителей с обеих сторон, что обозначает дата на грамоте договора: день ли, когда завершенный проект подписывают парламентеры, или день, когда они по получении одобрения своих принципалов ставят свою подпись на написанном на пергаменте тексте договора и заверяют ее печатью, или когда договор после обмена ратификационными грамотами вступает в силу; подразумевается ли под датировкой именно этот день обмена грамотами?

Фиккер сначала учел все эти обстоятельства в отношении средневековых грамот и пришел к очень важным выводам. Он считает, что поскольку после настоящего акта присуждения звания или помилования до окончательного составления грамоты часто протекали месяцы, даже год со днем, то датировка грамот редко соответствует, а вернее, никогда не соответствует этому первому акту, но названные свидетели все же находились среди присутствующих при дворе во время этого акта, что и канцлер, и писарь за время, прошедшее между этим действием и составлением документа, могли поменяться и т. д. Следовательно, в результате этого на основе бездоказательных критериев большое число грамот было объявлено подложными; но, тем не менее, очень популярные итенерарии ¹⁴⁹ императоров, королей и т. д., составленные чаще всего по датировке грамот, имеют в своем основании ни на чем не основанную предпосылку. Одним словом, целый ряд наиценнейших результатов, которые, как полагали медиевисты, можно почерпнуть из грамот, был поставлен под сомнение и требует совершенно новой проверки.

В наших печатных собраниях грамот обычно доходят только до 1500 г. Но для последующего времени вопрос о подлинности имеет большое значение, конечно, за исключением тех грамот, которые касаются частноправовых отношений и относятся к компетенции суда. В традиционную историю последних столетий перешла масса фактов из подобных грамот, каковые в разгар полемики партий и дипломатической борьбы отчасти фальсифицированы, отчасти полностью выдуманы, и едва ли кто занимался их исследованием. Например, Нимфенбургский договор 1741 г. 15° и целый ряд других подделок периода двух Силезских войн, которые в «Истории прусской политики» Козера и его других сочинениях о государственной политике были доказаны как фальшивки, сфабрикованные либо при дрезденском, венском, лондонском дворах, либо частными лицами в целях достижения политических выгод. Фальшивка совершенно такого же рода стала в 1859 г. поводом заключения мира в Виллафранке: в то время как император Франц-Иосиф надеялся – и мог надеяться – на армию, которая была обещана ему Пруссией и уже была мобилизована, Наполеон III представил ему официальный документ, предложение о посредничестве, которое якобы ему (Наполеону III) сделали Пруссия и Англия, чтобы тем самым вмешаться между воюющими сторонами; обыкновенная фальшивка, ибо заявление, переданное Пруссией Вене через 14 дней, констатировало, что Пруссия не делала никаких таких предложений и не получала их от Англии.

Конечно, высшая критика относится как грамотам и официальным письменным свидетельствам, так и ко всем прочим письменным материалам нашего исследования, будь то политические или исторические произведения, или же литературная продукция иного рода, труды знаменитых и незнаменитых авторов. Ибо масса подложного чрезмерна; и в то время, как критика стремится произвести здесь чистку, обман по политическим или благочестивым мотивам, обман, сулящий доход, а также партийный фанатизм ежедневно и ежечасно пускают в оборот все новые и новые фальшивки.

Следовательно, поскольку здесь речь идёт о письменных материалах, т. е., очевидно, написанных кем-либо, то фальсификация будет заключаться или в том, что самому по себе подлинному документу даётся фальшивое имя; или в том, что выдумывают историю под достоверно известным именем; или выдумано то и другое одновременно: документ и имя.

1. Пример первого рода. Среди речей Демосфена числятся восемь, которые были действительно произнесены и именно в то время, но которые, вероятно, библиотекари Александрии приписали без всякого на то основания Демосфену; их стиль и содержание показывают, что они принадлежат одному и тому же лицу, и дальнейшее исследование доказало, что их автором был Аполлодор, сын Пасиона из Трапезунда.

Подобное встречается и в средние века и в Новое время, особенно в сборниках. Очень важное для истории Констанцского собора произведение «De modo uniendi et reformandi ecclesiam» было перепечатано в «Magnum Constantiense Consilium», 1700 г., V, p. 68, Германном фон дер Хардтом, который приписал его Иоганнесу Герзону, факт, который сильно смущал исследователей творчества Герзона, его отношения к церкви. И. С. Шваб в своей работе «Иоганнес Герзон» 1858 г. довольно убедительно доказал, что автором того сочинения был Теодор фон Ним. Или другой пример. План раздела Польши 1710 г., известный как проект Петра Великого (см.: Ф. Ферстер. Фридрих Вильгельм I. 2.1835. С. 113); впрочем, статьи договора составлены так, как будто их действительно диктовал царь, но инициатором плана был король Август II Польский, и план был разработан его министром графом Флемингом ¹⁵⁸ и прусским тайным советником маршалом фон Биберштейном, представлен последним царю, который очень резко его отклонил; в 1732 г. к этому проекту ещё раз вернулись.

2. Пример второго рода, когда под именем какого-либо знаменитого или значительного деятеля выдумывается документ. Реформация императора Фридриха III, подлинная 1443 г., была незначительна и не имела никакого отношения к «Реформации 1523 г»., ^160, которая была сочинена в бурное время, и в последней говорилось, что император будто даровал низшим слоям населения такие-то и такие свободы была использована в «12 статьях» крестьянской войны).

Другой пример – многократно упоминаемое «Завещание» Петра Великого, которое было вымышлено одним поляком в наполеоновское время и не без причастности самого Наполеона, как доказал Бреслау в журнале Зибеля ¹⁶¹ за 1879 г. Или: многочисленные французские мемуары, вплоть до последнего времени, например «Memoires tires des papiers d'un homme d'Etat» ¹⁶² которые печатались в 1828-1838 гг., как будто написанные Гарденбергом ¹⁶³ и несколькими участниками войн против Наполеона, а на самом деле, в основном графом де Аттонвиллем и неутомимым фальсификатором Боманом.

3. Автор и произведение вымышленные. Например, сивиллины орфические книги из античности; «Vaticinium Lehninense» брата Германа из Ленина, которое так любят цитировать ультрамонтанские (папистские) профессора; Маттео ди Джавиннаццо, якобы из времени короля Карла Анжуйского в Неаполе, ¹⁶⁵ пока В. Бернгарди в 1868 г. не доказал, что эти примечательные анналы фальшивка XV в. Далее, Шефер-Бойхорст ¹⁶⁶ в своих «Флорентийских этюдах» (1874) доказал, что «Флорентийская история» Маласпины, ¹⁶⁷ даже чудесная «Хроника» Дино Компаньи ¹⁶⁸ – подделки, вероятно, конца XVI в.

Обнаружив подложность, исследование часто следует продолжить. Обман остается необъяснимым и невероятным в случае, если нельзя доказать, какие резоны его вызвали. Я напомню о так часто предпринимаемых попытках доказательства подложности Оссиана; какой же гений был Макферсон, если он мог выдумать такую прекрасную поэзию ради мистификации! Или в основе фальсификации лежат мотивы политические, религиозные и т. д., которые придают подложному произведению иное значение, если эти мотивы будут доказаны. Так, в 1816 г. мюнхенский журнал «Алемания» опубликовал письма Нибура, Гнейзенау ¹⁶⁹ и других прусских государственных деятелей о разделе Саксонии.

Эти письма были вымышлены, но они показали в ярком свете политику Баварского двора: эти письма как материал по прусской истории совершенно не пригодны, но они тем показательнее для характеристики антипрусских тенденций в начале существования Немецкого союза.¹⁷⁰

Дата добавления: 2015-07-26