Г) Интерпретация по нравственным началам, или идеям. §42,43,44

Мы можем оставить без внимания то, употребляем ли мы слово «идея» в общепринятом сегодня смысле. Аристотель, по крайней мере, употребляет слово ιδέα для обозначения различных образований и форм (εϊδη) в их совокупности. Мы же подразумеваем под этим понятием следующее.

Нет ни одного условия человеческого бытия и деяний, которое не было бы выражением и формой проявления чего-то хорошо продуманного, лежащего в основе его, в котором есть истина и сущность именно этого отдельного образования. Любое супружество является более или менее удачным осуществлением идеи брака, и супруги, вероятно, имеют представление об идеале, реализуемом в их отношении друг к другу, этот идеал живет в их совести. Труд, даже самый тяжелый и унизительный, облагораживается, поскольку работник, вкладывая в него свою волю, тем самым перестает быть рабочим автоматом. У него идея труда не от природы, ибо дети должны сначала научиться трудиться, т. е. получить понятие о цели приобретения ими трудовых навыков и применения сил, чтобы служить этой цели. Труд негра-раба потому и безнравственный и скотский, что в нём отсутствует этот человеческий момент. Любовь родителей к детям без осознания той задачи, которую задают им их дети, без идей родительского долга есть лишь инстинктивная, так называемая слепая любовь.

И так повсюду. Недостаточность отдельных реализаций мы по свойству человеческой природы восполняем в этих идеях: мы познаём и чувствуем, что в каждом отдельном явлении выражение этой идеи никогда не бывает адекватным и окончательным, а только приблизительным, общим выражением, вытекающим из непрерывности стремления ко всё новому её осуществлению.

Иными словами, стремление к совершенному, поступательное движение и есть то, что ближе всего к совершенству.

И любой индивидуум строит для себя свой мир, стремится реализовать своё Я в той мере, насколько он причастен к этим идеям, трудится вместе со всеми над своей частичкой работы в осуществлении нравственных сил. Ибо последние живут и действуют в нравственных устремлениях и деяниях людей, и любое Я имеет в них содержание своего внутреннего мира.

Как видим, каким бы неповторимо индивидуальным для всякого ни было его самое сокровенное, его совесть,– у любого другого, живущего в то же время и принадлежащего к тому же народу совесть в основном имеет одинаковую наполненность, точно так же, как эти люди по языку, вере, обычаям и представлениям схожи друг с другом. Именно поэтому и может существовать их социальное, правовое, политическое сообщество, поскольку они подчиняются одному и тому же праву, тем же государственным законам, исповедуют верность в супружестве, преданность отечеству, честность во всех повседневных делах и поступках и признают их хотя бы в качестве своего долга.

Итак, нравственные взгляды у них одни и те же. По ним всем можно увидеть, какую форму приобрело или, лучше сказать, какого уровня достигло в их среде развитие нравственных начал.

Ибо для человека важно, что эти нравственные начала существуют и что они действуют. Но они растут и раскрываются лишь благодаря людям, в поступательном движении истории; то обстоятельство, что они таким образом идут вперёд и возвышаются, является сущностью истории и её самым подлинным содержанием.

И в самых низших формациях – будь то в давно прошедшее время или в современности,– которые исследование обнаруживает у народов, стоящих на самой низшей ступени, имеются религия, семья, право, общинный дух и т. д., пусть даже в самых примитивных формах, например, государство как разросшаяся семья, право, подчинённое религии и т. д. Только с прогрессивным развитием эти сферы обособляются и проясняются, и в зависимости от достигнутого уровня развития самосознание народа найдёт своё спекулятивное выражение в познании этого, будь то в религиозной или философской форме.

Брак и семья, государство и право и прочие, как бы их ни называть, нравственные силы не определены раз и навсегда в качестве нормы этикой, преподаваемой ныне как наука, так чтобы можно было положить в их основу какую-либо систему, например Аристотеля или Св. Фомы, чтобы по ним регулировать суждение или историческое исследование. Аристотель мог ещё оправдывать рабство как этически необходимое состояние, а Св. Фома рекомендовать в качестве долга истребление всех не верующих в Христа. Этическая система того или иного времени есть только спекулятивный вариант и обобщение достигнутого до сих пор познания нравственных сил; есть лишь средство, только попытка познать и высказать нечто ставшее и сущее по его этическому содержанию, в его единстве и истине, конечно, лишь относительной истине по мере достигнутого до сих пор.

Но это единство и истина присутствуют, насколько простирается взгляд исторического исследования, на любой ступени развития рода человеческого. Любая из этих ступеней, любой народ и любое время есть комплекс реализаций нравственных сил. Ибо только благодаря им люди являются людьми, и не ранее, чем они появлялись. Были ли они раньше, и чем они были, совершенно беспочвенный вопрос, как бы над его решением ни корпела сбитая с толку гордыня человеческого рассудка.

Позднее мы поговорим о различных формах и категориях, в которых представляются нам эти нравственные силы и которые следует искать путём интерпретации. Для начала достаточно выделить два общих пункта, являющихся для этой интерпретации главными.

Нам не надо бояться упрёка в том, что мы с помощью этой интерпретации, проводя исследование на основе нравственных идей, искали то, что в определённое время было в сознании людей совсем иным. Во всяком случае, не в такой абстрактной форме, как мы это сформулировали, а, вероятно, как обычай, закон, веру и т. д., а именно в той мере, что каждый индивид вращался в кругу идей своего настоящего, сверял и корректировал свои мысли и дела, исходя из него, имея норму в своей совести. Если мы найдём какой-нибудь метод, чтобы всякий раз, вычитая особое и индивидуальное, проецировать его на общее и всеобщее, соответствующее времени и народу, то удастся, может быть, познать ступень развития идей о государстве, семье, праве, церкви и т. д., как она выражается в ещё имеющемся материале.

Здесь надо учесть ещё и другое. То, что индивидуум хочет, делает и создает, является его частным делом и направлено на настоящее, оно не есть история, а лишь станет историей благодаря тому, что мы будем его рассматривать и воспринимать. Только для истории дела индивида есть момент в непрерывности становления и нравственных сил, и в этом контексте становления и непрерывности понимает их историческое исследование.

Таким образом, исследование получает перекрещивающиеся линии, твёрдые точки опоры. Если Георг Подебрад, король-утраквист Чехии, противился Риму, то он делал то, чего требовали от него его королевский сан и обстоятельства, как нам показала прагматическая интерпретация его правления и его личных мотивов. Но те же обстоятельства показывают нам, что он защищал – и делал это сознательно – право государства от посягательств церкви, защищал первое некатолическое христианское государство, тем самым он одновременно основал национальную самостоятельность Чехии. Идея государства, церкви, нации благодаря ему обрела совершенно новую форму, поднялась на новую ступень развития, которая затем вместе с Лютером распространилась по всему западному миру. Лишь в этом контексте, в этой непрерывности мы понимаем целиком и полностью, что означает в историческом плане правление короля Георга.

В этих двух линиях, линии его времени и множества одновременных событий и линии дальнейшего развития государства, нации, церкви, на перекрещивании этих двух линий, мы находим историческую точку, определяющую значение этого короля. Конечно же, могут возразить: но всего этого нет в источниках, как можно приписывать Подебраду подобный ход мыслей? Он-де хотел лишь отразить нападки своих врагов, как того требовал текущий момент. Но то, что он воззвал к национальным гуситским настроениям Чехии, видя возможность воспользоваться ими в свою защиту, свидетельствует, что такие настроения и идеи в тот момент были и действовали; и историческое значение Подебрада заключается не в том, чем он занимался каждодневно, а как его деяния вторгались в великое течение. Мы не собираемся лично с ним знакомиться, а будем исследовать и разъяснять его историческое значение.

Таким образом, будет ясно, что мы ищем путём интерпретации идей и можем найти. В разнообразии нравственных сфер, в которых коренится и движется человеческая жизнь, у нас возникает ряд вопросов, с помощью которых мы можем и имеем право приступить к уже имеющемуся у нас материалу, поскольку мы знаем, что любое человеческое бытие и деятельность есть выражение и форма проявления этих нравственных сил. Мы в нашей повседневной жизни ведём себя по-простому, не особенно ломая голову над различными вопросами. Из какого-либо происшествия, случившегося между мужем и женой, наблюдателями которого мы являемся, мы делаем вывод об их отношении друг к другу, т. е. о высокой или низкой ступени нравственной идеи супружества, царящей в этом доме. Ежели мы к тому же наблюдаем, как в этой семье воспитывают детей, как содержат прислугу, как здесь зарабатывают на жизнь, экономят или транжирят, как ведут себя по отношению к религии и политике и т. д., то у нас будет ряд отдельных точек, которые, соединённые между собой, дадут нам картину нравственного состояния этой семьи.

А ежели мы, достигнув определённого возраста, увидим, живут ли состарившиеся супруги в мире или постоянных ссорах, что стало с их имуществом и делом, какими выросли их дети, то мы можем добавить к прежним линиям прежней картины новые линии последствий, пересекающие первые, и получить ещё более твёрдую опору для нашего представления.

Точно так же обстоит дело с нашим историческим рассмотрением. Оно обращается к вопросам, на какой ступени развития находятся нравственные идеи у этого народа в это время, как они проявляются в этом событии, ибо становление и рост нравственной идеи есть движение и жизнь истории.

Мы сможем рассмотреть это в двух вариантах.

1. Или мы наблюдали в имеющихся у нас материалах состояние нравственных идей, каковые сложились в том настоящем и складывались до него, и тогда говорим: так были развиты и дошли до такого уровня развития нравственные идеи, хотя они были ещё неясными и скрытыми. Тем самым мы получаем представление об этическом горизонте, в пределах которого вращалось всё, что было и произошло у этого народа, в это время, и таким образом мы познаём меру любого отдельного события, происшедшего у этого народа, в это время.

2. Или мы ищем в наших материалах о тогдашнем состоянии моменты поступательного движения, проявляющиеся в нём, и обобщаем их, сопоставляя с тем, во что они вылились и что из них стало. Тем самым мы понимаем то, что означают движение, стремления и борьба людей того времени, их соперничество, их победы и поражения.

В этом движении попеременно вырывается вперёд та или иная нравственная сила, как будто всё заключается, прежде всего, в ней; тогда она господствует над умами и движет и воспламеняет их, она передает всему состоянию свое напряжение и настроение, в ней концентрируются все надежды и помыслы. Идея церковной Реформации, высказанная Лютером, национальная идея, впервые политически объединившая эллинов во время Фемистокла, идея государства, которую впервые во всей её остроте и чистом виде пытался осуществить Ришелье,– всё это в своё время были моторные моменты: Лютер делает шаг вперёд в сфере церковной жизни, Фемистокл – в национальной сфере, Ришелье – в сфере государственной жизни.

Несомненно, в таких случаях были задействованы все другие нравственные сферы, но эта одна идея определяет их, и в зависимости от их характера они постепенно вовлекаются в движение.

Такая идея, комплекс идей, которые прослеживает и постигает интерпретация, с точки зрения исторического исследования становится главной для характеристики человека, народа, времени. Историческая интерпретация видит в этой идее силу, движущую ход событий, его историческую истину. Эта идея оправдывает энтузиазм тех, кто выступили за неё, и это их облагораживает, поскольку они выступили за великую идею и осуществили её, или помогали в её осуществлении, как это показывает исследование хода этих событий.

Ход событий является претворением этой идеи; в этой идее мы понимаем ход событий, мы понимаем из него эту идею.

Психологическая интерпретация, как мы видели, не может проникнуть в совесть участников событий. Поэтому она оставляет белые пятна, но те результаты, которые мы получаем благодаря психологической интерпретации, вознаграждают нас за наши усилия.

Поэзия, как мы видели, может идти дальше; она может, исходя из самых глубин души изображаемого ею человека, объяснять его деяния и страдания. Почему же наша наука не имеет права поступать или, по крайней мере, пытаться поступать так же?

Будучи эмпирической, она должна стараться быть, как можно, точнее, и она точна настолько, насколько она получает свои результаты из критически верифицированного материала, делая при этом, насколько возможно, достоверные выводы.

И в исследуемых нашей наукой материалах предстает перед нами личность, Я тех людей, достижения и влияния которых история показывает лишь частично, в некоторых направлениях и сферах их устремлений и дел, но никогда не подводя итога непрерывности их бытия. Ни в одном из этих направлений, ни в одной из этих сфер они полностью не растворяются; они остаются со своей совестью наедине и даже будучи, как Лютер, Ришелье, Цезарь, носителями прогрессивной идеи; и коллизия долга, мучений совести, которые эта идея готовит тому, кого она затронула, есть доказательство того, что Я человека есть мир для себя и остаётся таковым.

Таким образом, мы завершили учение об интерпретации. Мы видели, как далеко она простирается и где её границы. Ибо она представляется нам многократно взаимосвязанной, взаимообусловленной и далеко недостаточной, чтобы исчерпать бесконечное многообразие всего бывшего в течение столетий и тысячелетий истории человечества.

Многим поэтому кажется, что другой эмпирической науке в этом отношении выпала лучшая доля, что её метод, казалось бы, можно применять безгранично, и поэтому она идёт вперёд, одерживая такие блестящие победы. Но обеим эмпирическим областям, как истории, так и природы положен один и тот же предел, который лежит в основе отношения исследующего ума к его сфере исследования.

И это соображение даёт нам возможность перейти к нашему следующему разделу, к систематике того, что доступно исследованию с помощью исторического метода.

Если бы мы составили систематику того, что подвластно исследованию естественных наук, то мы должны были бы отнести к их домену всё измеряемое, взвешиваемое, вычисляемое, всё, что можно обобщить при помощи аналитической механики, т. е. механики атомов. Ибо то, что человеческий ум обобщает как сущее в пространстве, как природу, дает ему преимущество, что оно присутствует во всём спектре своего существования и готово к восприятию органами чувств.

Но ум как таковой для понимания этих вещей природы имеет лишь категории представлений и понятий, которые касаются пространства, материальной массы, её правил и движения. Природа доступна и понятна лишь его понятиям величины, формы, количества и т. д. Значение этого метода заканчивается там, где начинается область индивидуальной жизни, личного бытия, свободы воли: для него закрыт весь нравственный мир, т. е. мир поступательного движения вперёд, постоянного восхождения.

Эта область принадлежит историческому исследованию. Но и оно имеет свой предел, и не менее существенный.

У него нет преимущества иметь здесь и сейчас во всей полноте его существования то, что оно, как история, хочет обобщить. Историческое исследование, пожалуй, имеет полное понимание всего того, на что оно направлено, поскольку всё это человечно и является выражением человеческой воли и мыслей. Но то, что надо понять, прошло и давным-давно минуло, кроме более или менее скудных остатков и воспоминаний, вошедших в настоящее. И из этих фрагментов оно должно попытаться мысленно реконструировать то, что было и произошло и чего уже нет в наличии. И эти представления, которые оно может получить путём сопоставления, гипотез, корректировки, выводов и т. д. и развить дальше, исправляя их, отнюдь не будут идентичны тем минувшим событиям, они всегда будут соответствовать им лишь относительно, лишь с некоторых точек зрения, лишь до определённой степени.

В этом недостаточность нашей науки, которая точно так же необъективна, как и наука о природе. Не былые времена суть история, а знание человеческого ума о них. И это знание является единственной формой, в которой былые времена непреходящи, в которой минувшее предстаёт как логически, внутренне связанное и значительное, как история.

Как мы видели, разделение на две большие сферы, на историю и природу, отнюдь не означает, что можно запросто включать то, что лежит за пределами одной, в область другой. Если аналитическая механика недостаточна для доказательства того, как возникает жизнь животных и растений и как она периодически протекает в отдельных представителях животного и растительного мира, то здесь наша наука не может дополнить её. А если историческая наука имеет так мало опорных точек для исследования, как начал исторической жизни, так и её целей, то и наука о природе не даст ей для того и другого ни объяснений, ни уверенности, владея которыми она могла бы удовлетвориться.

Тем более для нашей науки необходимо уяснить, что относится к её области и что она в этом может понять. И поэтому необходимо систематизировать то, что можно исследовать историческими средствами.

Дата добавления: 2015-07-26