Глава 4. Познание. Языческие боги и Священный Грааль. 4 страница

Государственные мужи и военные главнокомандующие, – люди, стоящие «над» другими, вершащие судьбы других, – являются, по духу своему, рабами, ибо они вынуждены оперировать количествами. Принимая то или иное государственное решение или выполняя ту или иную военную операцию, им приходится иметь дело с цифрами, а не с живыми людьми. Нечто подобное я проходила на занятиях по линейному программированию в сфере биологии. Там были задачи такого рода: сколько требуется изготовить вещества с таким-то химическим составом для нанесения как можно большего ущерба такому-то виду вредителей народного хозяйства, но при этом как можно меньше навредить представителям другого, полезного вида животных? Практически такие же задачи решают правители в отношении людей (причем, даже не всегда достаточно аккуратно, ибо часто они просто «пропалывают сорняки» наравне с «полезными культурами»). Но люди – не животные! С ними нельзя так обращаться. С животными, впрочем, тоже…

Быть может, здесь не стоит упоминать следующий, довольно тяжелый и неоднозначный пример, но я просто не могу его не привести. Это одна из историй блокадного Ленинграда: мать, получающая скудные пищевые пайки, в какой-то момент понимает, что ей не прокормить сразу двух своих детей, а у одного еще сохраняется какой-то шанс. И она сама решает, кому из них жить, а кому – умереть. Я прекрасно понимаю, что она при этом чувствует, но такой прагматический подход… – языческий, но не христианский. Я не говорю, что она неправа, что в данном случае христианский подход был бы лучше, ведь христианство есть путь свободы и ненавязывания своего выбора другому. Но как эта мать могла смотреть в глаза своему ребенку, для которого лишь она была последней надеждой на спасение, она была символом жизни; как могла она, видя, что ее дитя умирает, не дать ему хлеба? Как она выдерживала его душераздирающий взгляд, преисполненный страдания и веры в то, что она обязательно ему поможет, потому что она – его мать, которая просто не может не защитить, не спасти его от голодной смерти? Кто же, если не она?

Весь ужас в том, что женщина сознает, что хлеб, необходимый для спасения ее ребенка, у нее сейчас есть и она может ему дать, но не дает, поскольку в этом случае умрут оба, – чуть позже, но, скорее всего, умрут. А так, – хотя бы один останется… Быть может, ее оправдывает «иудейско-языческая» надежда на сохранение рода? Материнская этика, связанная с законом количества? Неумение любить своих детей «по-христиански»? Ведь материнская природа есть природа объективного мира, объективной оси Зодиака… Она даже обязана заботиться о сохранении генофонда, биологической основы для нового воспроизведения жизни. Ей нужны гарантии выживания, и духовно-материальный мир, наверное, на ее стороне…

Закон количества побеждает закон качества, и на первый план выходит некий трезвый расчет. Но когда любая мать говорит ребенку: «Нет», – она внутренне убивает его. Не голод, не сложившиеся внешние обстоятельства, как было бы в случае, если бы она положилась на пресловутую «волю Божью» и кормила бы обоих, а только она сама. Она убивает даже не его, она убивает саму жизнь, в лице этого единственного ребенка. А если она убивает одного, – то же самое она делает и с другим, и со всеми остальными, такими же, как эти, детьми. Она убивает саму себя, отказывает своей душе в бессмертии. Потому что все решается не на уровне «завтра», а «здесь и сейчас». Спасти человека здесь и сейчас, спасти ближнего, не думая о том, что с ним (или с другими) будет завтра, – вот в чем сущность христианства (из этой же серии – официальная христианская позиция относительно эвтаназии). Но это еще не все.

Закон сохранения количества есть мифологический закон объективного мира, утвержденный в библейской Книге Бытия одною лишь Господней фразой (прошу прощения за многократную ее «эксплуатацию»): «Плодитесь-размножайтесь». Эта фраза утверждает смертность и воспроизводимость человеческого рода, равно как и вечное торжество зла в этом «лучшем из лучших миров». Забота о количестве есть, по сути своей, забота о сохранении в мире законов вертикальной оси Зодиака, с ее акцентуацией на праве господства и рабства, пренебрежением «меньшим» ради «большего». А забота о конкретной личности включает уже субъективную ось, символически связанную с бессмертием человеческой души. Забота о личности есть забота о душе, о вечной жизни, о человеке, как целостном, андрогинном существе, способном победить как смерть, так и властвующее в сем мире зло. Потому-то Христос и не взял с собою парня, который хотел, прежде чем идти за Спасителем, сбегать домой и попрощаться с родными; по этой же причине он другому сказал: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов», – когда тот собирался отпроситься у него на похороны отца. Просто в глазах этих молодых людей объективное заслонило собой субъективное, вторичное в их глазах затмило первозданное, – что противоречило духу христианства…

Когда заходит речь о большем или меньшем количестве спасаемых людей, возникают мысли об успешном воспроизведении и сохранении генофонда, «человеческого материала», но не живых людей. Более того: смерть больших количеств в субъективном человеческом восприятии не так страшна, потому что в ассоциативной памяти человека всплывает мифологическая формула «Плодитесь…» и он понимает, что одно количество успешно заменит собой другое, ибо люди не только смертны, но и «воспроизводимы». А вот когда речь идет о смерти одного человека, то этот умерший мифологически отождествляется с одним-единственным первочеловеком, – тем самым, что был рожден андрогином и никогда не должен был умирать. Его смерть – это катастрофа, поскольку он уже не воспроизводится. Символизируя собою целостную человеческую душу, в момент своей смерти он раскалывается на части и теряет свое бессмертие. Поэтому уничтожение многих жизней напоминает нам о том, что жизнь множится и повторяется во всех своих природных вариантах, а уничтожение одного вызывает в памяти ужас мифологического грехопадения, при котором был убит сам символ бессмертия (и здесь авестийское учение снова смыкается с христианством).

Несмотря на общую оптимистическую направленность христианской религии, – это, все-таки, религия трагическая. Распятие Христа в ней «мирно» соседствует с его воскресением и обретением вечной жизни. Смерть личности воспринимается нами по аналогии со смертью самого Христа, после которой, согласно Новому Завету, свет померк и завеса храма «разодралась надвое». А смерть Христа есть символическая смерть всего человечества. Воскресение произошло лишь на третий день после нее, да и мало кто тогда мог и хотел в него поверить...

Христианская этика парадоксальна. Жизнь одного человека важнее жизни множества. Жизнь ближнего важнее жизни дальнего. Если ты можешь помочь тому, кто в этом нуждается здесь и сейчас, – нужно немедленно оказать ему помощь и не откладывать спасение на завтра, равно как и не раздумывать, кому помочь, а кому – нет. Не подсчитывать, сколько людей погибнет при этой операции, а сколько – при той, и в соответствии с этими расчетами принимать решение о том, как выступить, куда палить. Впрочем, христианская вера вообще не предполагает участия в каких бы то ни было мирских войнах… Но особый цинизм военных, почитаемых мирянами за великих людей, спасающих нации путем истребления какого-то (гораздо меньшего) количества тех, кому просто не повезло оказаться не в том месте и не в то время… порою просто поражает. И их-то восхваляют за военную мудрость!

Спасение «количеств» есть спасение рода за счет пренебрежения жизнью личности. А личность на духовно-христианских весах перевешивает род. Потому что для христианства один человек заключает в себе все. И если ты допустил несчастье одного, кого бы ты при этом ни спасал, какое количество, – не имеет значения, – внутренне ты проклял себя, нанес вред каждому из тех, кого спасал, ибо кровь одной невинно загубленной жизни упала на те самые головы, которым ты, как тебе казалось, помогал. Сейчас это можно назвать законом голограммы…

Христианство не боится физической смерти, ибо это – религия, основанная на вере в бессмертие человеческой души. Все дело – в символическом образе смерти и спасения. Любой, даже самый микроскопический грех в тебе мгновенно умножается, разрастается в целый голографический образ, – и вот ты уже понимаешь, что убил Самого Бога в себе. И появляются кровавые старушки-процентщицы в глазах… Ой, что это я? Одним словом, христианство стоит несравненно выше всех вертикальных подсчетов и расчетов… Каждый отдельный человек бесценен, если он предстает, как личность, как зеркальное отражение всех остальных, вместе взятых людей. Христианство вообще, – в определенном смысле, «зеркальная» религия, но об этом поговорим чуть позже и в своем месте.

К слову сказать, именно по причине невозможности нанести вред хотя бы одной человеческой личности Христос и Иуду не мог послать на предательство. Он мог лишь сам, добровольно, взойти на крест, чтобы снять с него других. В этой связи мне вспоминается высказывание Бердяева: «Хлеб для меня – это материальный вопрос; хлеб для другого – духовный вопрос». Его можно понимать сразу в нескольких смыслах, но в данном контексте я перефразирую его так: «Смерть многих – это материальный вопрос; смерть одного – духовный вопрос». И когда на первый план выносятся языческие критерии: сколько людей нужно сохранить и сколькими, ради этой высокой (поистине высокой!), цели можно пренебречь, – это, конечно, знак победы языческого духа над христианским. Об этом должно заботиться государство, – и Бог Иегова с ним! Для того оно и создается, чтобы сохранять род людской, конкретную нацию или этнос.

Когда же мы думаем о спасении души… – тут все переворачивается с ног на голову, «и последние становятся первыми»… Казалось бы, мелочь – смерть тела. Что – тело, по сравнению с бессмертием души? Но в христианстве главное – не душа, отделенная от тела, а душа, соединенная с телом. Задачей Христа было не отделить человеческую душу от тела, а соединить человеческий дух с телом в соответствии с подлинной гармонией, создать «неразрушимый храм» для души. В этом – замысел богочеловечества. Вот почему неправы были катары, хотя в их учении было много верного. В борьбе с ортодоксальной полуязыческой Церковью они ударились в иную крайность, возненавидев саму человеческую жизнь на земле. Зато их, как мы бы это сейчас назвали, «демократическая позиция» заслуживает всяческого уважения: по духу она была действительно христианской.

Когда говорят о возвращении человека в Эдем, то речь не идет о необходимости повиниться перед Тем Богом, Которого Адам якобы оскорбил пренебрежением Его приказа и предпочтением Ему женщины. Речь идет совсем о другом Боге, в саду Которого уже не будет дерева познания добра и зла: там будут только дерево познания и дерево жизни, – если, конечно, это не одно и то же (что, скорее всего, так и есть). И тогда потеря другого дерева будет самой приятной потерей за всю историю Вселенной, – потерей небытия.

Свобода Иисуса была, что называется, одинарной, очищенной от необходимости столкновения со злом. Иисус есть человек, соединившийся в своем сердце со своей половиной, вернувший свою прежнюю внутреннюю связь с женским началом. Его кровь – это чистая кровь «единой плоти» с женой. И потому Грааль есть символ его второй половины, – той самой, которую он вернул себе, пройдя сквозь память своего целостного прошлого. Именно в этом контексте, в контексте христианского откровения Священного Грааля, можно сказать: «Чего хочет женщина, – того хочет Бог».

Под занавес главы лишь хочется добавить, что тема познания поистине неисчерпаема, – во всяком случае, для нас, людей. Природа человека и природа Господа, по-видимому, есть одна природа, из сферы андрогинно-целостного «я». И сущностью как человека, так и Бога, является предвечная Свобода, – Свобода, создающая миры. Сейчас мы движемся в режиме самоочищения, – но это, все-таки, не догма, не норма жизни во вселенской полноте. Вполне возможно, свой дальнейший путь космическое богочеловечество пройдет без столь привычного для нас сопроводительного эскорта «веселящей» тьмы. Свобода примет качество осмысленности и никогда не будет порождать ни страха, ни сомнений под видом дьявола и всех его чертей. Тогда мы сможем убедиться в том, что не они вели нас к эволюции, а, напротив, они выступали тем препятствием, которое всемерно тормозило наш познавательный духовный рост. И только с устранением препятствия мы все действительно «вздохнем свободно», поскольку обретем присущую себе свободу и больше не впадем в «свободу от себя».

Дата добавления: 2015-07-18