Глава 3. Проклятие Иеговы. 2 страница

И, наконец, – подход к самим истокам христианства: «Если действовать силою, то Он могущественен; если судом, кто сведет меня с Ним? Если я буду оправдываться, то мои же уста обвинят меня; если я невинен, то Он признáет меня виновным. Невинен я; не хочу знать души моей, презираю жизнь мою. Все одно; поэтому я сказал, что Он губит и непорочного и виновного. Если этого поражает Он бичом вдруг, то пытке невинных посмеивается. Земля отдана в руки нечестивых; лица судей ее Он закрывает. Если не Он, то кто же?.. Хотя бы я омылся и снежною водою и совершенно очистил руки мои, То и тогда Ты погрузишь меня в грязь, и возгнушаются мною одежды мои. Ибо Он не человек, как я, чтоб я мог отвечать Ему и идти вместе с Ним на суд!» (Иов.: 9).

А вот – настоящий крик души: «Нет между нами посредника, который бы положил руку свою на обоих нас» (Иов.: 9). Эта фраза – реальное воззвание к Христу, как к посреднику между Богом и человеком. Такое воззвание к Христу есть воззвание к последнему Суду, в связи с наболевшей потребностью отделения зерен от плевел. Если человек не понимает сути происходящего, он становится одержим идеей познания, идеей субъективно-оценочного осмысления всех обстоятельств дела. Он готов идти на суд, чтобы раскрыться и предстать перед Всевышним таким, каков он есть, ничего от Бога не скрывая, но и надеясь на такую же открытость с Божьей стороны.

И далее по тексту Библии – развязка, в которой каждый из читателей найдет свое: «язычник» – подтверждение своим незыблемым канонам, а «неязычник» – выход в христианский мир. Иов сдается, но сдается он весьма «двусмысленно». На первый взгляд, все как-то нелогично. Хотя Господь лишь в сотый раз проговорил известные всем истины о том, что Он сильнее всех, Иов вдруг признает свою ошибку и смиряется перед Его могуществом. Но, в то же время, аргументирует он свой поступок неким новым обстоятельством: он, дескать, увидал «лице Господне», и этого ему уже достаточно, чтоб повиниться перед Ним. «Для чего скрываешь лице Твое?», – говорит он вначале, и – «Теперь же мои глаза видят Тебя. Поэтому я отрекаюсь…», – говорит он в конце. А это может означать еще и следующее: хотя читателям предъявлен вариант лишь внешнего явления Господнего, но здесь оно имеет свой сакральный смысл. Ведь видеть – значит, знать. Иов, возможно, что-то вдруг узнал, и в чем-то, – не исключено, – он разобрался. Тогда, – вопрос решен в «адамовом» ключе, и в этом разе бывший мученик Иов становится проводником новозаветных истин.

Но если внешним лицезрением все дело здесь и ограничивается, то это есть не более, как «чудо», а «чудесам» учил не доверять Христос. Он их, конечно, демонстрировал, но постоянно повторял, что верить сердцем лучше и надежнее, чем верить лишь «глазам своим». «Практическая» вера Фомы, вставляющего пальцы в раны Иисуса, куда слабее, чем «теоретическая» вера человека, никогда чудес не зревшего. Это – парадигма, в каком-то смысле противоположная позиции нынешней науки, согласно которой теория – ничто без практики. У Христа на первом плане, все-таки, теория (и в самом деле: что первичнее, – духовное или материальное?).

Через намек на некое прозрение (точнее, лицезрение Творца) мы получаем свой пароль на узнавание в столь поучительном рассказе об Иове знакомой «адамической» черты. Она, конечно, тщательно отретуширована смирением героя и его полным видимым раскаянием. А та «моральная компенсация», которую он чуть позже получил, и вовсе (как бы) «раздает всем сестрам по серьгам». Коль инцидент улажен столь «достойным» способом, – о выходе из «полутьмы» здесь речи не идет. Иов остался тем, чем был, лишь прожил больше, и в большом достатке. По «христианским» меркам, вопрос был не решен. Поэтому любой читатель вправе понимать все вышесказанное «в меру собственной испорченности». Кто может усмотреть особый смысл в словах о лицезрении Творца, – тот становись в одну колонну; кто скажет, что имеется в виду лишь потрясение чудесным видом Господа, – имеет право на свою позицию. Чем и ценна иудейско-христианская Библия: своя она для многих, – и для язычников, и для «птенцов Христа». Одни из них заметят, что Иов был праведнее и мудрей Адама и не сорвал запретного плода, другие возразят: да нет же, – он его таки сорвал!..

Блуждая в языческих потемках, люди слишком далеко ушли от себя. Они сдали свою свободу и получили в обмен талон на сохранение жизни в пределах неизменных внешних обстоятельств. Дав слово ничего здесь не менять, они получили гарантию стабильности на относительно короткий промежуток времени. Их идеалом стало нечто «духовное», о сущности чего (уж будем откровенны) они имеют крайне смутное познание. Разделяя Бога с Духом на словах, они нередко видят в них одно и то же.

Учение Авесты, например, под Создателем Вселенной разумеет Бога, как некую творящую реальность, имеющую свободную («зерваническую») природу. Имя Ахура-Мазда переводится как «Господь Мудрый». Он содержит шесть духовных ипостасей, которые он вывел (или создал) из себя. И первая из них есть Спента-Майнью, что в переводе означает «Святой Дух». Маздеизм и зороастризм (как религиозных проводников идей Авесты) очень часто называют дуалистическими учениями, – что не очень правильно. В Авесте лишь один Господь, – Ахура-Мазда. Ему противостоит извечный Враг, но это – не другой, «альтернативный» бог, а всего лишь некий дух, не имеющий своей творящей сущности, о чем весьма красноречиво говорит его же имя, – Ангра-Майнью, а в переводе попросту, – «Злой Дух».

Авестийский Дьявол – это анти-дух, носитель духовности особого рода, – духовности раскола. Он совершенно неравноценен с Богом, да и мир не он творил, ибо просто не способен это делать. В Авесте сказано, что по замыслу Зервана он должен был создать материальный мир, но тогда, по-видимому, его первичное (божественное) имя было им самим утрачено. Зерванитский миф считает Ангра-Майнью братом-близнецом Ахура-Мазды, и, скорее, так оно и есть: он был ответственен за свой участок созидательных работ. Тем не менее, опираясь на свободу, он сделал выбор в пользу зла и утратил свою божественную сущность. Будучи (по-видимому) богом, он превратился в духа, к тому же, – в духа зла. Продвигаясь в сторону раскола (тем самым, – отторгаясь от себя), он уничтожил свое субъективное начало и стал носителем неких объективированных принципов, лишенных благой основы.

Отсюда – новая гипотеза для понимания текста 1й библейской главы. «Дух Божий», который носился над водами и не давал на землю света, – не аналог ли такого Ангра-Майнью, утратившего связь со своим божественным началом? Отсюда же – и новое предположение: дух лишь тогда является благим, способным освещать земную жизнь, когда он действует совместно с создающим его Богом. Как только связь между Богом и духом теряется, свет гаснет и дух (в лучшем случае) начинает кружиться в броуновской пляске, непонятной и бессмысленной в категориях нашего упорядоченного мира. Иными словами, дух не самостоятелен и имеет ценность лишь в связи с «пославшим его» Субъектом. В противном случае он «идет в отрыв» и получает «свободу от», становится, подобно Сету в мифологии Египта, носителем слепого хаоса.

Первоначальный вариант Авесты на сегодняшний день не сохранился, и в различных его пересказах Ахура-Мазда часто позиционируется, как дух. Это, к сожалению, создает немалую путаницу, вполне естественную, с точки зрения разности характеров и личностных позиций записавших авестийские тексты людей. Да что Авеста! Даже в сáмом просветленном (на мой взгляд) новозаветном Евангелии, – от Иоанна, – можно прочесть такие строки: «Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (Иоан.: 4). Вот это «Бог есть дух» не стоит понимать буквально, иначе неминуем диссонанс с другими фразами из данного Евангелия. Дух, как носитель истины, исходящей от Бога, и дух, как Сам Господь, – отнюдь не то же самое. Посредством духа Бог «вдыхает» жизнь в свое творение, а это говорит о том, что дух, скорей, является своеобразной функцией, функциональным инструментом воплощения Господних замыслов. Здесь правильнее было бы сказать, что уровень Бога есть уровень духа, и этот уровень есть истина и жизнь.

У нас и по сей день существует расхожее мнение, что духовность есть нечто хорошее, приближенное к Богу, но в какой степени понимается это приближение, каждый решает для себя самостоятельно, – так сказать, «на глаз». Но если в Библии не совсем понятно прописаны отношения Творца и Духа, которые существуют как бы параллельно и поначалу даже не пересекаются, то в Авесте об этом сказано намного яснее: вначале Зерван породил (но не сотворил) Ахура-Мазду, а затем Ахура-Мазда создал мир духовный (в лице своих «Амеша-Спента», или «Бессмертных Святых»). Лишь после этого он создал физический мир, по «образу и подобию» мира духовного.

Оставшись Богом (стало быть, Субъектом), Ахура-Мазда раскрылся, как Творец, и выстроил благое мироздание, основанное на единстве двух «антиномических» миров. А его «альтернативный вариант» по имени Ангра-Майнью (имевший, – не исключено, – когда-то «сущностное» имя) распорядился своей свободою иначе, сделав выбор в направлении «от себя», и полностью отождествился с космической вертикалью. С тех самых пор, наверное, все главные соблазны человека исходят из «вертикализации» его насущных интересов (в народе это называется «понтáми»). Это выражается, по большей части, в том, что человека часто тянет придавать себе побольше значимости, ибо в нем самом недостает тех нужных креативных сил, чтоб обрести такую значимость (в глазах других) самостоятельно. А недостает – по той причине, что он утратил некоторую часть своей несотворенной, внутренней свободы и стал болезненно зависим от чужого мнения, от (опять-же) «объективных» компонентов бытия.

По-видимому, духовность есть живительная сила субъекта, с которой ему не следует терять контакт. Но и ни в коем случае нельзя отождествлять себя с ней, уходя от своей глубинной основы, – свободы и любви. Не стоит уплощать себя до уровня того, что сам ты создаешь своими щедрыми руками, поскольку это – первый шаг к языческой идолизации, подмене большего меньшим, первичного – вторичным. Душа оперирует духом, а не наоборот. Как только складывается обратная тенденция, – человек впадает в духовную болезнь, которая имеет два крайних выражения: манию величия (синдром господина) и комплекс неполноценности (синдром раба).

Мир духовный, видимо, условен, и его конкретная природа нами не исследована, хотя и выдвигаются различные версии и предположения. Он в чем-то идентичен микромиру, в котором существуют свои законы, отличные от законов макромира. А закон корпускулярно-волнового дуализма в микромире говорит об относительности духовной и материальной основ. В самóм духовном заложен принцип материального, а в материальном, видимо, – духовного. Вечность диалектически связана с настоящим, зенит – с надиром, единое – со множественным, духовное – с материальным. На «объективном» уровне все есть энергия, в большей или меньшей степени организованная. В антиномической паре дух – материя, как мне представляется, свою безрадостную тризну правит неоплатонический закон эволюционных эманаций. Безличное Единое спускается по многочисленным ступеням до предельно отвердевшего материального. Но только такое Единое – отнюдь не Бог Христа. Это – Бог язычников, существующий, однако, лишь в их немного затуманенном сознании.

Есть ли разделительная линия между духом и материей? Если, опять-таки, провести аналогию с зодиакальной схемой, то выходит, что полукруг над горизонтом есть место духа, а полукруг под горизонтом – место материи. Их разделяет ось субъекта. Не значит ли это, что духовно-физический водораздел проходит через человека? И что из этого следует? Быть может, – то, что человек упорядочивает мировую природу (или общую космическую энергию) по своему усмотрению. Не было бы человека, – не было бы и объективного мира: ни духовного, ни физического. Впрочем, я начинаю повторяться…

В чем главное различие между субъектом и объектом? Объект, вероятно, имеет энергетическую природу, с ее свойством разлагаться на элементы, а субъект – природу информационную. Сказать конкретнее я здесь, пожалуй, не решусь. Возможно, информация способна создавать энергию, но только не наоборот. Информация упорядочивает энергию, в то время как энергия подобным свойством не владеет. Ахура-Мазда переводится, как «Мудрый Господь», и не следует ли из этого, что главным качеством Бога является его мудрость, или знание? Именно из нее воспроизводится все остальное: сила, могущество, благость и т.д. На первом месте – Разум, или Слово, как сказано в Евангелии от Иоанна. Разум внематериален и внедуховен; он не есть энергия, хотя и способен ее создавать.

Некоторое подтверждение этой мысли можно найти в астрологической сфере: всеми воздушными знаками Зодиака (условно связанными с интеллектом) управляют бесполые, или андрогинные планеты. Меркурий управляет Близнецами, Хирон и Фаэтон – Весами, Уран – Водолеем. Отсюда вывод: андрогинность есть аналог «информационности», а муже-женское разделение формирует «энергийность», добавляет вес изначально невесомым существам (отмечу здесь, что духовные сущности, по-видимому, лишь условно невесомы, но какой-то микроскопический вес, подобно атомам и ядрам, они имеют).

Господь есть невесомое существо, поскольку Он не есть объект (пусть даже в ипостаси духа). Наверное, творит лишь то, что не имеет собственного веса. Здесь можно бы, конечно, возразить: а человек? Ведь он-то тоже – созидатель и творец. Но я полагаю, что собственно творящая основа человека – его душа, которая веса не имеет (хотя ее и пытались взвесить, но еще неизвестно, чей вес был зафиксирован приборами).

В ветхозаветные времена, естественно, Богу пытались придать весомости, но лишь потому, что в мире господствовала идея множества богов, перед конкурентной массой которых некой группе людей было жизненно важно отстоять своего покровителя. А отстоять своего Господина, – значило отстоять место под солнцем для своего племени, для своего народа: Богом «прикрывались» чисто символически. Чтобы «усилить» Бога (что само по себе – абсурд, ибо Творец Вселенной не нуждается в «усилении»), Его объективировали все больше и больше, придавали Ему тот или иной (более весомый в данном обществе) половой статус.

Бог-Господин – эквивалент «наисильнейшего» Бога, что окружил Своей защитой некий «избранный» народ. Назвав Такого Господа Отцом, Христос перевел акцент с «господского», защитительного аспекта Бога на Его интимно-личностную природу, роднящую Его с природой человека. На смену страху смерти Иисус принес нам кротость любви, дарящей бессмертие. И оказалось, что не Бог нас избирает (как считали многие христианские богословы, так и не избавившиеся от иудейского «страха Божьего»), а мы Его избираем. Впервые в своей людской истории мы сами избираем Бога. Он нам дается не извне, как некий деспот-покровитель, берегущий от беды (что характерно для языческого времени), а изнутри, в согласии с нашим собственным выбором. Тогда Он и открывается нам в нашем сердце и дарит нам спасение. Как Бог раскрывается в человеке, так и человек раскрывается в Боге. Бог-Отец есть высшая сущность человеческой души. Это есть сам человек, освободившийся от привязанности к «вертикальным» смыслам и живущий своей сердечно-солнечной жизнью, в которой царит бессмертный полдень.

Но путь к Нему лежит на этот раз не через подчинение авторитетам, в лице все тех же родителей-патриархов, имеющих с нами лишь материально-генетическую связь. «…Враги человеку – домашние его. Кто любит отца и мать более, нежели Меня, не достоин Меня… И Отцем себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах» (Мат.: 10, 23). Связь с истинным Богом куда сильнее и существеннее, чем объективированная связь человека с родителями. Бог есть Отец иного рода: в нем раскрывается человеческая душа, а это – то единственное, что навсегда остается с нами, что есть мы сами, в отличие от тела, которое всегда легко заменить. Ибо человек – не тело, а душа. Наше тело – лишь «кожаные одежды», которыми нагрузил нас Иегова, посылая на землю, дабы мы, – не приведи Господь, – не стали раньше времени бессмертными.

Здесь, кстати, просматривается интересная параллель Ветхого Завета с Бундахишном. Господни слова в иудейской трактовке («…Адам стал как один из нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно») близки по смыслу словам Ахура-Мазды («…пусть вы в телесном образе сразились бы с демоном и он был бы уничтожен, а я в конце… вернул бы вас в мир, и вы бы стали вечно бессмертными… или (мне) надо вас вечно защищать от врага?»). «Авестийская» вечная защита от Врага – не аналог ли «иудейского» вкушения от древа жизни? Только иудейский Бог Сам решает не защищать людей, в то время как авестийский Бог предлагает им такую защиту. Иегова не доверяет Адаму, считая его неким проходимцем, который, в случае чего, предпочтет надежно устроиться в Эдеме, проигнорировав свою задачу борьбы со злом. А вот Ахура-Мазда дает человеку полную свободу и получает ответ, достойный божественной природы человека.

Перед нами две позиции: позиция «объективированного» Господа, требующего от человека выполнения обязательств и принимающего его только на основании его заслуг, и «субъективно-душевного», любящего человека в любом случае, независимо от его решения. Тем не менее, как было выше сказано, в более поздних пересказах Авесты Бог нередко отождествляется с духом, и отсюда – некоторое «оязычивание» тех арийских общин, которые жили по маздеистским законам. Чистоту веры, по-видимому, удалось сохранить лишь некоторым зерванитским группам, наиболее близким к пониманию субъективно-свободного источника миротворения. Остальные подверглись, пожалуй, не меньшей «вертикализации», чем их иудейские коллеги.

Один и Тот же Господь есть Объект для язычников и Субъект для христиан, аналог духа для первых и аналог души для вторых. Один и Тот же Отец есть отец, как минимум, в двух разных отношениях. Первое (объективно-языческое), – отец, как символ зодиакального зенита, вершины вертикальной оси, точки вечности и знака Козерога. Это – строгий начальник и господин, лишенный личностных чувств, но исполненный чувства долга. Знак Козерога означает одновременно профессиональную вершину, которой оплетенный социальными связями субъект должен непременно овладеть, и отца, как грозного воспитателя, выдвигающего перед ребенком свои дисциплинарные требования, но не проявляющего при этом особой отцовской любви.

Второе (субъективно-христианское), – отец, как Солнце, идущее (изначально) с востока на запад и не сворачивающее в надир и зенит. Солнце олицетворяет сердце, которое, как известно, «умеет так любить». В отличие от «зенитного», «солнечный» отец (будет правильнее сказать: солнечная ипостась отца) ничего ни от кого не требует. Он самодостаточен и наделяет светом всех желающих, но не навязывает света никому. Он просто любит созданный Им мир. В отличие от «сжимающего» и «кристаллизующего» Козерога, Солнце «расширяет», освобождает и способствует творческой реализации человека. Оно связано с ощущением радости бытия, с чувством собственного «я», с личностной самоидентификацией субъекта. Именно такой вот «солнечный» отец позволяет сыну (или дочери) сказать: «Я и Отец – одно».

Весь космос состоит из одних и тех же элементов, и планеты Солнечной системы движутся в режиме, заданном параметрами Солнца, каждая по-своему преобразуя энергию солнечного света. Так же и управляющая Козерогом планета Сатурн трансформирует энергию светила в своем индивидуальном ключе. Тем самым она подает свою «трактовку» Солнца, свой аспект Единого Отца, от любви Которого почти ни капли не осталось, хотя и появилась масса других, дополнительно-ценных качеств. Вот только плохо, когда мы именно их принимаем за главные атрибуты Бога.

Сатурн есть некий «обязующий» аспект отца, – сурового властителя, что требует с раба, слуги и просто подчиненного «высоких мировых стандартов». Ему – не до интимных сантиментов. Выполнять его распоряжения нужно безоговорочно, ибо он есть высший авторитет, который «объективен», – без альтернативных неожиданностей. Он способен на привязанность, но лишь в ответ на соблюдение «партнером» всех его условий. А это, – согласитесь, – не любовь, а договор, мирская сделка. Вот заключил такой Господь Свой договор (Завет) с евреями о том, что будет их беречь и опекать, в то время как они за это обязуются жить по Его законам и установлениям. А правила такой «законной» жизни настойчиво рекомендуют следующее: всемерно прославлять Иегову, не нарушать Господних заповедей (родственных языческим табу, поскольку начинаются с частицы «не») и, – Боже сохрани! – не путаться с «соседскими» богами. Любви особой Он не обещает, зато, по крайней мере, не убьет… А ежели они, «забывши совесть»… – и т.д., по тексту Библии.

В противовес отцу-Сатурну, Солнце – «безусловно» любящий отец, принимающий дитя таким, какое оно есть, поскольку видит в нем себя, как и ребенок узнает себя в своем отце. Как первично в наших планетарно-солнечных координатах Солнце, так первичен субъективно-личностный отец. Ребенок рождается в безусловной любви своих родителей. Это потом его приучают «вертеться» в обществе, надевать на себя мирские маски, «чтобы выжить» (не эти ли правила «выживания» господствовали в райском саду?). В погоне за внешним одобрением человек утратил самого себя, свое солнечное эго, своего истинного Бога и привязался к иллюзорному «отцу зенита», – выделенному из субъекта идеалу, идее, духу, безгрешному и совершенному. И библейское «оставить отца и мать и прилепиться к жене» есть Божий призыв отказаться от внешне-объективных, «идеальных» прожектов и вернуться к субъективно значимым ценностям, ибо только они наполняют нас жизнью: не дух, сам по себе, а дух, исходящий от Бога; дух, чье движение не хаотично (как в 1й главе Бытия), а осмысленно, поскольку направлено рукою Вседержителя.

Впрочем, в Ветхом завете Иегова даже не называется Отцом. Его величают просто, – Господом (т.е., Господином), – к чему настолько все привыкли, что даже не задумываются о смысле данного именования. Лишь в тексте Нового Завета Бог появляется впервые, как Отец, а Иисус приходит от Него, как Божий Сын. Однако это – Тот же Бог, что был описан в иудейской Библии. Христос лишь вывел нам иной, важнейший первопринцип Бога, – не как Творца полуслепых, послушных биороботов, а как Родителя разумных, свободомыслящих людей. Сам факт того, что Иисус стал говорить о человеческом богосыновстве, наводит нас на мысль, что христианство «вероломно» вторглось в «святая святых» библейского Завета и «коварно» заменило идею сотворения идеей порождения. Неумолимый фатум был заменен свободой, пассивное принятие – активностью поступка, слепое послушание – осмысленным сотворчеством, а объективно-родовое бессмертие – субъективно-личностным бессмертием. Плата за все эти «вольности» – огромна: «…нет больше ни эллина, ни иудея…». Кто принял, а кто – нет, но дело было сделано: богосыновство позволило людям именовать себя не «тварью», а творцами, порождением Единого Отца.

Мы – не Электроники, созданные руками профессора Громова, ибо, несмотря на оптимистические заверения авторов соответствующего фильма, роботу никогда не стать человеком. Чтоб быть человеком, им надо родиться. А родиться – значит, быть свободным. Даже воплотиться на земле невозможно без свободного решения, и ни Бог, ни Дьявол не может нас к этому принудить. Человек – не тварь, не сотворенное, а порожденное своим Отцом. Он – Сын Его единородный, а, значит, Сам Творец над ним не властен. В отличие от твари, Сын не создается, не собирается из элементов, он – рождается! Как Ахура-Мазда был рожден Зерваном, так и человек рождается Ахура-Маздой. А иначе он и не был бы свободным, не обладал бы и способностью творить. Все созданное послушно воле создателя и никогда не сходит со своей программы (разве что если сломается). Вспомним историю брата-близнеца Ахура-Мазды: именно свобода дала ему право избрать иной, отличный от предложенного путь. А в итоге он утратил свое свойство быть Творцом и потерял божественное имя. Он стал духом, – просто духом, оторванным, к тому же, от живительной основы своего Отца-Зервана.

Быть рожденным – значит, быть равным отцу. Поэтому сын «по Солнцу» так же свободен, как его отец. Он – тот же Бог, и только это свое право хотел вернуть себе мифический Адам. И в самом деле: ведь нигде в библейском тексте он не был заподозрен в том, что возжелал сместить Иегову и сам забраться на Его престол. Душа Психея тоже не рвалась послать на пенсию Венеру; она лишь обрела бессмертие и равные с богинею права. Впрочем, сравнение Адама с Психеей не совсем корректно, поскольку все языческие боги «духовны», а не «субъектны», и потому душа не входит в пантеон, – здесь древние мифологи немного промахнулись. Что поделать: язычники, – все выводили на одну и ту же плоскость… Будет правильней сказать, что Психея «посдавала экзамены» по ведомству всех основных богов и поднялась над ними, обретя свое «субъектное» бессмертие. В отличие от них, она стала действительно свободной и получила возможность управлять, – богами, или силами природы, – каждый может понимать в меру личной «образованности».

Проводить аналогию между Психеей и Адамом (в данном смысле) было бы неправильно, иначе Адам предстал бы действительно поднявшимся над Иеговой. Хотя… если рассматривать Иегову, как «сатурнианский» аспект Творца, – почему бы и нет? В самом деле: человек – для субботы, или суббота для человека? Суббота, к слову сказать, – это как раз день Сатурна… И обожествление субботы есть знак неких иудейских преференций именно этой планете. А вот христианское Воскресение и соответствующий ему день… это – как раз день Солнца, так что смена ритуально-праздничных ориентиров с субботы на воскресенье есть интересное созвучие с заменою одной духовной парадигмы другою. Здесь у Солнца то преимущество, что оно управляет первым днем недели и символически заключает в себе все остальные дни, которые последовательно разворачиваются из него в процессе миротворения. Солнце есть первоисточник, первооснова жизни и движения жизни во Вселенной, в то время как Сатурн – седьмой, завершающий аспект Творца (в Авесте ведь Ахура-Мазда тоже создал шесть духовных помощников, амахраспентов, или Бессмертных Святых, а сам он был седьмым, – точнее, первым, но отнюдь не духом). И пусть Сатурн, как седьмая планета септенера, символически связан с Духом, но ведь Сам Дух исходит от Солнца, от единого творящего начала. Поэтому там, где человек есть Солнце, справедливы и слова Иисуса: «Сын Человеческий есть господин и субботы» (Лук.: 6).

Залогом человеческой свободы является богосыновство субъекта, – табу ветхозаветной эры. «Один из Нас» вдруг понял, что он – «один из Нас», а не «тварь из праха». Он понял, что вполне способен совершать свободный выбор и принимать серьезные решения, что могут быть не санкционированы Господом. Но Тот ли это был Господь, Тот ли проклинал всю «землю за него», Кого открыл в себе Адам в момент «греховного» прозрения? Замечу здесь, что людям «Бундахишна» с «их Богом» как-то больше повезло, чем злополучному Адаму, которому пришлось вступить в конфликт еще и с собственным Родителем. Похоже, Книга Бытия фиксирует довольно поздний (но отнюдь не прогрессивный!) шаг обретения людьми сакральных знаний, подправленных неверною рукой объективации.

«Вечная жизнь» под «вечной защитой» Господа не входила в планы ни Господа, ни человека: от зла надо было избавляться, – в противном случае оно грозило разрушить весь мир. Да и «вечная защита» – не в счет: она настолько же относительна, насколько относительна бесплотность духа. «Подзащитный» человек стал бы «вечно смертен» и постоянно бы чего-то боялся. Поэтому свою ориентацию на относительную «вечность» вертикали ему понадобилось заменить действительным бессмертием горизонтали. Отсюда возникла потребность «оставить отца и мать и прилепиться к жене», чтобы через жену, как свою экзистенциальную половинку, «единую (душевную) плоть», вернуться к самому себе и своему (душевному) Отцу.

Роль жены в грехопадении Адама вообще покрыта глубочайшей тайной. Такой же тайной предстает и отношение Иеговы как к самомý скандальному демаршу Евы, так и к роли женщины в судьбе двоих. Ведь Господь отлично «сознавал», что появление другого – знак воспоминания, пробуждения человеческой души, – а это неизбежно приведет к «грехопадению». И, несмотря на столь печальные, казалось, перспективы, Иегова решился «сотворить человеку помощника». А позже Он даже благословил «своевольную» Еву, когда фактически направил ее на битву со злом. Формально Он ее, как будто бы, унизил, но дал при этом ей особые права и наделил большими полномочиями.

«Плодитесь-размножайтесь» Господь сказал своим питомцам дважды: в первый раз – когда Он создал их, а во второй – когда изгнал из рая. В суммарном выражении это выглядело так, как если бы лишь после нарушения Божьего табу они могли исполнить сей священный замысел. Господь (возможно) Сам планировал «грехопадение», но предоставил людям право действовать самостоятельно. И вот когда они созрели для поступка и выполнили этот Божий план (чем оправдали Его тайные надежды), Он разыграл пред ними Свой Господний гнев, изобразив большое возмущение. Точнее, Сама личность Бога в глазах испуганных людей подверглась врéменному «раздвоению», и первая («языческая») часть их прокляла, вторая («христианская») – благословила.

Такой же тайной параллелью «тема Евы» прошла и в жизни Иисуса. Все женщины в его общине имели равные с мужчинами права, – что было, в общем-то, немыслимо в ту неприветливую к женщинам эпоху. Но «гендерный вопрос» был тщательно заретуширован после ухода Христа, и в этом сказалась фатальная ошибка его земных последователей. Пожалуй, то была даже самая главная ошибка, которая не позволила христианским временам стать по праву христианскими. Из-за нее столь необходимая для обретения бессмертия внутренняя андрогинизация личности так и не состоялась. Христианские монахи возненавидели женщин, само существование которых разрушало их превратное представление о высоких и непостижимых духовных идеалах.

Дата добавления: 2015-07-18