Глава 2. Добро и зло в контексте человеческого выбора. 2 страница

Кое-то может возразить: Господь именовал Себя во множественном числе, поскольку хотел усилить впечатление Своей пресветлой значимости для каждого Божьего человека, взятого в единственном числе. Подобным же образом и самодержавный этикет России требовал от царских особей называть себя «Мы» («Мы, Николай Второй», – знакомая нам фраза из школьной программы истории). Но по отношению к Богу этот принцип может работать все в том же языческом ключе: увеличивать свою значимость, опираясь на категорию количества, суть та же «материализация» и бессмысленное умножение без изменения качественного содержания.

Второй момент: иные говорят, что называть Себя во множестве Господь считает нужным в контексте Троичности Своего Существа. Так вот, – побойтесь Бога! Троичность Господа не собирательна и не разложима на отдельные элементы. Его Троичность не элементна, не состоит из частей, как языческая природа. Три Лика Троицы есть разные ракурсы нашего видения Единого Бога. Допустим, я говорю о трех своих главных характеристиках: я волевой, эмоциональный и разумный человек. Стало быть, меня – уже трое? И я вправе говорить о себе «Мы»?

Так что посмотрим правде в глаза: «языческому» Богу – «языческую» же компанию. Впрочем, в данном факте нет ничего предосудительного: дохристианская эпоха была эпохой материалистической, и не древних иудеев вина, что они в ней жили, будучи подвержены магии текущего исторического времени. Единый Бог, как я полагаю, постулировался Ветхим Заветом именно в контексте грядущего, в контексте того, что Он раскроется в христианском Завете. Да и сама двусмысленность творения первой женщины, отраженная в 1й и 2й главах Бытия, накладывает многократными слоями язычество на христианство, полигамию на моногамию, а «объективное» бытие на «субъективное».

Языческая эпоха характеризуется вещественно-предметным восприятием человеком окружающей действительности. Для античных мыслителей весь мир был соткан из отдельных элементов: двух типов духовных, «мужских» (огонь и воздух), и двух типов материальных, «женских» (земля и вода). Плюс еще некий эфир (не всеми признаваемый), как зачаточный образ «элемента» души, но в этом-то, пожалуй, никто из античных и под пытками бы, верно, не признался: если уж и быть чему-то наивысшим, так только духу! Есть предметы, – есть и соответствующие им духи. Есть мир предметов, – есть и мир идей (Платон), или же идеи сами подразумеваются в предметах (Аристотель), но в любом случае все дробится, умножается, уходит в бессмысленную бесконечность… Материя, одним словом, начинает белыми и вполне предсказуемо выигрывает.

Что было главной задачей для человека 1й главы Бытия? Даже не главной, – пожалуй, единственной: «плодитесь-размножайтесь». Закон «объективного» мира, принцип умножения, без выхода в иное качество. Формальное господство одного, реальное господство другого. Люди мельчали, «вырождались», жили все меньше и меньше… Слепо двигались по кругу, ритуализировали свой быт и радовались повторениям. Боялись нового (для китайцев перемены вообще были знаком проклятия!). Постепенно шло все большее «перетягивание каната» в сторону материального. Не потому ли в объективированном мире победа смерти над жизнью неминуема, а бессмертие возможно лишь в перспективе генетической редупликации?

А какую задачу Господь поставил во 2й главе? Конечно, познание! Преодоление языческого заклятия беспамятства и неведения! Нет, вслух, конечно, Он изрек совсем противоположное, но жену, как «плоть от плоти», он для Адама таки создал. И это – именно тот случай, когда говорят: «Глаза страшатся, а руки делают». Господство заменялось здесь любовью, а размножение – свободным творчеством. Вот тут-то и сказал Господь Адаму: «Смертию умрете». Что сделаешь, – таков уж путь познания. Смерть для «языческой» жизни есть воскресение для жизни души. Смерть для господства есть жизнь для любви. «Нет, не умрете», – успокоил Еву змей.

Вот перед нами две позиции: Господа и змея. То, что один называет смертью, другой называет жизнью, и наоборот. Кто из них прав? Принято считать, что Бог. И если я сейчас скажу, что прав был змей, то все со мною «будет ясно», а кой-кому, я полагаю, все ясно уж давным-давно… Я думаю, что правы были оба. Только один (Господь) отражал позицию язычески-непросветленного человека, а другой (змей) открыл этому человеку перспективу овладеть иного типа бессмертием, – бессмертием подлинной жизни (я пока всего лишь размышляю, а не постулирую: там будет видно).

Бессмертие «от духа» есть неосознанная жизнь в контролируемом Богом (как духом) мире. Впрочем, нигде ведь в Библии не сказано, что человек был создан бессмертным. А «…стал человек душею живою» – еще не значит, что его тело было бессмертным. И фраза «…смертию умрете» тоже не свидетельствует о вечной жизни. Она лишь предупреждает о возможной преждевременности смерти. Зато «плодитесь и размножайтесь» есть явное указание на смерть: зачем в раю такой наплыв народу? Ведь рай, небось, не резиновый! Кому-то явно придется умирать…

Через смерть «в сем мире» прошел и Христос. Зато на третий день воскрес! Воскрес и вернулся «к Отцу Моему». Третий день есть символ третьей реальности, реальности бессмертной души и Слова. «Познаете истину, и истина сделает вас свободными!» – говорил он, и с этим трудно не согласиться. Он умер в мире объективном, но, опираясь на субъективное бессмертие своей души, обрел иное «объективное» тело и вернулся на землю с обещанием «нового неба и новой земли», новой природной объективности. Когда человечество будет готово к жизни на очищенной земле, оно получит право придти туда, куда ушел Иисус, и получить жизнь вечную. Но прохождение через Страшный Суд для человека тоже неминуемо! Христос не сможет нас спасти от нашего распятия. И мы, я думаю, не примем такого внешнего для нас, чужого нам спасения…

Так кто он таков, сей коварный змей, которого проклял Господь? Быть может, символ животного, желающего стать человеком? Есть в Библии еще один момент, когда устами животного (кажется, то была Валаамова ослица) заговорила высшая истина, направившая духовно ослабленного хозяина на верный путь. По-видимому, состояние опытного (или подопытного) животного – это состояние того же Золотого Осла из книги Апулея, через которого погрязший в грехах и распутстве человек стал просветленным и духовно зрелым носителем высшего знания. Однако, памятуя о традиционном отношении религиозных людей к «злому змею-искусителю», я не стану утверждать это наверное, дабы не оскорблять их религиозных чувств. В самом деле: так ведь можно и до оправдания Иуды договориться! А из этого последует, что зло может служить делам добра, и, стало быть, не так уж неправ был Иегова, когда рассчитывал на пару с дьяволом Свои стратегические планы в отношении людей. И тогда все вновь восстанет на «круги своя»…

Поэтому давайте, от греха подальше, пока что сменим тему. Сейчас мы обсуждаем категории добра и зла, а о змее, как «официальном» носителе последнего, поговорим немного позже. Как я уже писала, зло – не в объективном, а в душевном пространстве человека. Вот почему библейская история поставила знак равенства между условным моментом появления человеческой души и грехопадением, хотя на самом деле речь может здесь идти не о моменте появления души, а об осознании человеком того факта, что она у него, по сути, есть.

Зло – не в материи или духе, а в нежелании субъекта связывать духовное с материальным, нежелании одухотворять материю. Зло – в отказе от Творения, отказе от Бога, как олицетворения созидательных, творящих сил Вселенной. И не отсутствие движения есть зло. Дух и материя – лишь материал, который создает сама душа и из которого она творит свой мир объектов. А для такого субъекта, как человек, он сам есть жизнь, и что ему до духа и материи? Жизнь – это он. Носитель жизни – он. И подлинной его сущностью является, конечно, не дух, и не материя (иначе Господь руководил бы им и поныне, лишь дергая его за веревочки), а именно душа, которая бессмертна. Но бессмертна, как я уже сказала, совсем иначе, чем бессмертен дух.

Дух есть символ вечности, и ему некуда стремиться. Наверное, он движется, но лишь внутри себя, ибо нет ничего высшего, стоящего над ним, что он бы пожелал усвоить (вспомним платоновский «мир неподвижных идей», существующих в своих единственных законообразующих эквивалентах). Дуальность духа и материи можно изобразить вертикалью, высшей точкой которой будет дух. На одном конце – бессмысленная сверхактивность (или, напротив, полная неподвижность), на другом – полнейший штиль (и постоянная смена окаменевших мгновений). Мир объективный очень консервативен и зависим от создавшего его Субъекта. А почему бы, собственно, и нет? Ведь с вечностью, как ни парадоксально, связан элемент земли, которому противостоит элемент воды. Два «женских» (стало быть, «вторичных») элемента разыгрывают между собой мистерию эволюции объективного («вторичного») мира. И вот это-то «вторичное» господствует в языческой истории, подчиняя себе субъекта, личность, человека, утратившего память о своем «первичном» существе. Сотворенное управляет сотворившим, – это ли не базис для создания революционной ситуации? А революционный взрыв родственен первому моменту Творения, первому проявлению активности творящего субъекта.

Субъективное начало изображается горизонталью. На двух концах – «мужские», или «первичные» элементы: воздух и огонь. Здесь, правда, необходимо одно пояснение: среди четырех элементов нет представителя серединного мира Ритаг, а есть лишь мужские и женские. На этом срезе описания женские элементы противостоят своим коллегам женским, а мужские – мужским. Поэтому мы видим необычную, на первый взгляд, картину: одно из женских составляющих символизирует здесь дух, второе – материю, в то время как оба мужских символизируют серединный мир человеческой души, находящийся между ними.

Такой «мужской» ассоциативный ряд наделяет субъекта столь необходимой для жизни активностью. Душа всегда в движении – из будущего к прошлому и наоборот. В движении – ее бессмертие. Но дело даже не в самом движении. Бесценным обретением движения является познание и творческое развитие, а также избавление от зла, в результате приведения в соответствие двух сфер, – духовной и физической. Но, так же, как Господь, душа творит лишь «по образу и подобию» своему. По сути, она творит саму себя. Меняясь в процессе получения новых знаний, она меняет и свой внешний мир, приводит в порядок свое мироздание.

Итак, главным следствием отличия «объективного» бессмертия духа от «субъективного» бессмертия души является характер избрания человеком своей судьбы. Готовность к послушанию и слепой покорности при жизни с «объективным» Богом (которого, на самом деле, нет) ведет к революционному перевороту и пробуждению активного самосознания субъекта. Эра страха и послушания сменяется эрой свободы и любви. Человек перестает бояться Бога то ли потому, что понимает, что в этом мире Его просто нет (а Его здесь действительно нет: здесь правят лишь не очень разумные людские страсти); то ли потому, что понимает, что Он здесь есть (и Он здесь есть, – но не Тот, Которым так любят пугать наши несмышленые до времени души).

В первом случае человек остается в языческом неведении, приобретшем формат научного всезнания, а во втором – он попадает в христианский мир (пока что – в собственной душе) и принимает новые законы, – законы Божией любви. Здесь нет господства и принуждения, подавляющих свободное развитие личности. Как нет и страха перед неотвратимым наказанием за то, что очень уж хочется «слишком много знать».

Примечательно, что на «объективном» уровне зеркальным отражением бессмертия вечности является абсолютная смерть настоящего, а зеркального отражения между бессмертием и смертью на уровне «субъективной» души просто не существует. Для души не существует смерти. Душа бессмертна «с двух сторон», – со стороны прошлого и со стороны будущего. Это замечательное свойство души, быть может, свидетельствует о ее безначалии и бесконечности? Но если это так, то не вправе ли мы говорить о ее несотворенности?

Богатый опыт средневековой западной (да и, быть может, еще в большей степени, – восточной) схоластики свидетельствует о долгой битве умов за приз под условным названием «За постижение сущности творящего и сотворенного». Может ли сотворенное творить, или же творит лишь несотворенное? И как это возможно, что несотворенное творит? От способа ответа на эти (и родственные им) вопросы зависела квалификация ереси, к которой причислялся человек, взявший на себя смелость разобраться в сем «темном деле».

Идеальным (но, впрочем, не вполне надежным), как правило, считался тот ответ, в котором Господь представал несотворенным, но, тем не менее, творящим существом, Которое проявляется в Трех Лицах. Логически эту позицию было очень трудно обосновать, и клерикальное общество, вконец разочаровавшись в схоластике, оставило сей неблагодарный труд и с не очень чистой совестью вошло в эпоху «музыкального» Возрождения, одним движением руки устранившим все подобные проблемы. И в этом святые мужи, как мне представляется, были правы, ибо решать столь глубокие вопросы в традициях формальной логики действительно бесперспективно. А потому и примем данную позицию пока что априори.

О творении Богом человека говорится в священных текстах многих религиозных учений. Но в каком отношении можно говорить о бессмертии сотворенного человека? Ведь, согласно формальной логике, имеющее начало должно иметь конец. Если душа была сотворена кем-то «извне», «объективным» образом, то она представляет собою некий механизм и не может быть бессмертна (если, конечно, ее постоянно не подпитывать с помощью внешнего аккумулятора). По-видимому, именно смертность и бессмертие такого рода постулируется во многих книгах о миротворении, в том числе, – в иудейской Библии.

Когда человек рассматривается, как вещь, которую можно в одночасье создать, никакой самостоятельности от него ожидать не приходится. И тогда человек есть действительно существо языческое, во всем и полностью полагающееся на помощь и защиту извне: то ли от Бога (как духа), то ли от духов природы. Но тогда у него нет и свободы, он детерминируется не самим собою, не своим внутренним я, а своим я внешним. И совесть его не может быть индивидуальной совестью, а лишь совестью высшего существа, сотворившего его.

Предупреждение, данное Богом Адаму («Смертию умрете!»), относится именно к этому феномену подчинения человека законам объективного мира: если ты сам не свободен, то твоя жизнь всецело зависит от кого-то, кто диктует свои правила, кто может продолжить или прервать ее в любой момент. Если ты – из мира объектов, – соблюдай его законы. А коль нарушил закон, – вон из Эдема! «Для Меня ты умер», – говорит Адаму Бог, и это – чистая правда. Для Того Бога и для того Эдема человек действительно умер. Как умер на Голгофе Христос, но получил жизнь вечную. Быть может, Адам просто вспомнил о своем действительном бессмертии, не зависящем от посторонней воли и не нуждающемся во внешней «подзарядке».

Если человек был сотворен, то он даже не может быть субъектом: он навсегда останется объектом. Объектом, который не способен на самостоятельный поступок: такая возможность в нем просто не будет заложена. А если человек совершил грехопадение, – не следствие ли это того, что он – не таков, каким его (якобы) создал Бог? Ведь самым, пожалуй, существенным отличием человеческого интеллекта от интеллекта ЭВМ является то, что при получении новой информации ЭВМ не меняется, а человек способен просто разительно измениться. ЭВМ совершает только запрограммированные шаги, а человек может действовать непредсказуемо. Он меняется «по ходу», развивается и, таким образом, «досоздает» себя сам. Только вот «досоздает» или «открывает», «вспоминает», «обнаруживает», – это тоже вопрос. Иными словами, искусственный интеллект объективен, а человеческий – субъективен. А если бы он не был субъективен, то в мире просто не существовало бы проблемы свободы выбора.

Если бы «душа живая», которою стал человек в момент своего создания, была «креатурою» Бога, то она не смогла бы Его удивить. Она никогда бы не изменила Творцу, ибо саму возможность подобной измены Господь не стал бы в нее закладывать, иначе Его можно было бы обвинить в создании «института зла». Тогда – одно из двух: Иегова все знал наперед и просто оклеветал человека, действовавшего по Его тайному указанию (отраженному, однако, в известных намеках Библии). Или же Господь Сам не ведал, что сотворил Он не «душу живую», а всего лишь тело к ней. А душа, она… как птица! Ну, вы понимаете… Душа была всегда. Потому, наверное, и Бог над ней не властен, что не Он ее создал. Более того: ее вообще никто не создавал. Кто мог создать свободу?

Субъект не творится, – он существует: или он есть, или его нет. Так же, как и Бог: Он пребывает всегда. Субъект – прежде объективного мира, прежде духа и материи. В наших человеческих координатах Солнце движется с востока на запад, проходя по пути через перпендикуляр двух точек – юга и севера. Юг, как символ настоящего (смерти) – внизу. Север, как символ вечности (бессмертия) – вверху. Но исток солярного движения – всегда на востоке, в человеческой душе. Не в этом ли – основа понимания того, что началом мира является не объективное, а субъективное? Не объективный дух (как символ севера) – первоисточник жизни, а сама душа, начинающая движение с востока.

С другой стороны, как можно вечность рассматривать в контексте движения? А если само движение понимать, как знак первоначала? Мы-то живем субъективным образом, и для нас первично наше, родное бытие. Для нас ведь именно мы – первоисточник жизни. И никогда мы не станем объективным миром, ибо мы – субъекты. Потому и жили мы в саду Эдемском не своею жизнью и не сознавали своего действительного я. Познание лишь пробудило наше субъективное, которое оказалось куда ближе и роднее предложенной нам «Божьей» объективности, простоты и неведения полуживотного бытия.

Быть может, все там было хорошо и замечательно. Но откуда взялся в человеке познавательный голод? Почему Адаму захотелось яблока? Чем плохи были другие фрукты? Все дело, видимо, лишь в том, что нас неверно информировали, сказав нам, что мы были созданы «из праха земного». Из праха было только тело. Но мы имели жизнь вечную и безо всякого праха. У нас уже было прошлое, которое старательно от нас скрывалось. Не стал ли сад Эдема такой «вневременной» тюрьмой для человека? Тюрьмой забвения своего личностного бессмертия? А озарение и воспоминание не стало ли моментом выхода из сей тюрьмы?

В раю мы были лишены своего «конституционного права» «быть человеком». Мы просто не были собой. Сознание язычника вряд ли в полной мере можно назвать человеческим сознанием. Человеческое сознание включает в себя память о прошлом и способность планировать будущее. Мог ли помыслить об этом Адам? Конечно, нет. Пока формировался внешний мир, человек пребывал в «настоящем», а, по сути, находился в неком своеобразном состоянии, родственном летаргическому, и временно бездействовал.

В Авесте шестым Божьим творением называется человек, а вот в Библии мы сталкиваемся со странным казусом: человек-то был создан на шестой день, но вместе с «земными животными» и «гадами» (птицам и рыбам был, все же, отведен пятый день): «И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так. И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их. И увидел Бог, что это хорошо. И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему; и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле» (Быт.: 1).

Такое интересное «соседство по дню творения» наводит на мысли о теории Дарвина, практически стирающей грань между животным и человеком. Дарвинизм вообще весьма языческая теория… И Библия это, как будто, подтверждает: вот, дескать, между воздушными да водными животными и земными животными – целый эволюционный день, а между земными животными и человеком – полнейшее родство и понимание… А потому плодитесь-размножайтесь да господствуйте! И больше от вас ничего не требуется…

Был ли момент создания человека в таком вот контексте моментом истинного творения человека? Или человеческую душу просто «нагрузили» физическим телом, чтобы связать ее с объективным миром? Затем Господь «вдунул» в человека дыхание жизни, – т.е., совершил «присоединение» духа, задав, таким образом, систему Своих координат, и человек оказался в каком-то замкнутом пространстве. Но это вовсе не означает, что именно тогда он был рожден.

Хотелось бы озвучить здесь мое несмелое предположение: на мой непросветленный взгляд, Господь и человек – единая душа, живущая еще до сотворения мира. Судите сами: в древнеарийском учении, изложенном в книгах Авесты, к примеру, сказано, что изначально существует божество по имени Зерван. Зерван символизирует собой великую пустоту и непроявленность внешних качеств. Первичное Ничто, порождающее Вселенные (это хорошо согласуется с теорией Большого Взрыва, предложенной учеными в 20х годах прошлого столетия). Из него и появились добро и зло, бог добра Ахура-Мазда и дух зла Ангра-Майнью. Затем Ахура-Мазда создал мир. А Ангра-Майнью вторгся в этот мир и расколол его надвое так, что дух стал постоянно воевать с материей. Произошло так называемое смешение добра и зла: «Так что во всех делах земных стала явной двойная (природа): смешение соперничества и сотрудничества, высокого и низкого» (Бунд.: с. 29 (15v)).

Согласно одному из пересказов Авесты, книге «Творение Основ» («Бундахишн»), Ахура-Мазда создал и первого человека-андрогина по имени Гайомард, убитого впоследствии духом зла. Однако из семени Гайомарда пророс куст ревеня, из которого на свет появились мужчина и женщина. Создавал Ахура-Мазда и души первых людей (фравашей) в виде «духовных образов созданий». Замечу здесь, что в древних текстах вообще не проводится четкой грани между духовными и душевными феноменами: люди еще плохо понимали сущность различия между ними. Когда речь шла о внетелесном, – уточнений, по-видимому, уже не требовалось: и так все было слишком сложным для людского понимания.

Так что здесь, как будто, нет особых расхождений с описанием творения человека по Библии (если не считать того, что в Библии мужчина и женщина, согласно Божьему замыслу, были созданы отдельно, – но! одною плотью). Одною (растительною) плотью оказалась, впрочем, и первая пара (уже расколотых) людей Авесты. И все же чего-то в этом описании не хватает. Откуда взялась в человеке свобода? Почему Сам Ахура-Мазда советуется с фравашами, как поступить с Ангра-Майнью и с системою зла, которая грозила распространиться по всему благому миру? Почему именно решение фравашей (а не Самого Бога!) становится определяющим? С одной стороны, это, как бы, и понятно: им жить. В то же время, едва будучи созданы, фраваши проявляют удивительную самостоятельность. Откуда такая прыткость? Откуда такое доверие к людям у Бога, немыслимое, с точки зрения, например, все той же Библии?

Авеста, безусловно, – не языческая книга. И в этом – основная причина столь доверительного отношения «авестийского» Господа к людям. Здесь проявлен совсем иной, нежели в Библии, принцип: речь идет о настоящих душах. Именно душах. Люди берут на себя ответственность за созданный Господом мир, и, уж конечно, никто их в этом не винит, не говорит о грехопадении, а, напротив, всячески возвышает в глазах верующих, намекая на их внутреннюю силу и необыкновенное благородство. Тема своеобразного («вторичного») грехопадения человека, тем не менее, в Авесте тоже присутствует, но поднимается она несколько позже, и уже «в развитие ситуации».

Материал, из которого творится человек «Большого Бундахишна», – та же земля («прах земной», по Библии), а семя его – «свет и влага неба». В более поздних текстах («Ривайат», «Шайаст на-Шайаст») указывается, что Ахура-Мазда создал весь мир в своем собственном теле (что представляется мне даже ближе к истине). Впрочем, это частности, и не о них сейчас речь. Что такое творение души, как свободной единицы субъективного бытия? Разве ее можно сотворить? На мой взгляд, более точным было бы слово «порождение». Ведь в Авесте сказано, что Зерван породил двух детей, близнецов Ахура-Мазду и Ангра-Майнью, и дал им задание сотворить два мира, – мир духа и мир материи (Ангра-Майнью, правда, отказался). Тем самым подразумевалось, что субъективное (Творец Ахура-Мазда) прежде объективного. Именно субъективное творит объективное, а не наоборот. И Бог добра есть субъект, как и человек, как вечно живая человеческая душа.

Свобода, символизируемая Зерваном, первичнее сотворенного бытия. Буддийская Нирвана есть понятие, очень близкое к Зервану, что и неудивительно, ибо оба учения (буддизм и более прямой наследник Авесты зороастризм) происходят из одного арийского корня. И любой человек, как я полагаю, есть Ахура-Мазда «в человеческом измерении», вокруг которого вьется дух зла по имени Ангра-Майнью и всячески старается вставить ему палки в колеса. Итак, творится человек или рождается? Если рождается, то его истинной природой является вневременной и сверхкосмический Зерван, а творится лишь его временное тело.

Когда священные книги описывают процесс творения Богом человека, то речь идет, как я полагаю, об импульсе Его собственного Я, получающего некий алгоритм самопроявления, конкретную жизненную программу, с которой «новосозданная» душа уже не расстанется до тех пор, пока полностью ее не исчерпает. В этот момент формируется судьба данной души в конкретных мировых координатах. Человеческая душа есть Сам Господь «в предлагаемых обстоятельствах». Иначе ничем не объяснить присутствия в человеке свободы, дающей ему право пойти как против Бога, так и против Дьявола, как против добра, так и против зла. Человек не есть дух или материя. Он есть субъект познания и творения, никому не подотчетный, недуховный и нетелесный, хотя способный сотворить и соединить духовное с телесным. Сам же он, с точки зрения объективного мира, – ничто, первичная пустота, или Зерван, наполненный неким информационным содержанием.

Как корреспондируется судьба со свободой? И что такое человеческая свобода в контексте связи человека с Богом? В моем представлении свобода – это само дерево познания добра и зла. Она содержит в себе ту самую антитезу, что положена в основу библейского грехопадения. Есть свобода утверждения и свобода отрицания, свобода «для» и свобода «от». Или ты освобождаешь себя от привязанности к своему низшему, «психическому» я и становишься носителем высших смыслов мировой гармонии, или ты освобождаешься от своих гармонических основ и сеешь вокруг разрушение. В первом случае ты свободен для излучения и принятия любви, как источника своего собственного бессмертного бытия; во втором – освобождаешься от своего первичного, «субъективного» я и подчиняешь себя вторичному, «объективированному», которому начинаешь рабски служить.

Есть свобода и есть иллюзия свободы, «свобода добра» и «свобода зла». Свобода «от», есть, по сути, анти-свобода, ибо в стремлении обрести свободу «от Бога» человек приходит к свободе от себя, свободе от самой свободы, – т.е., приходит к совершенно обратному. Освобождаясь от мира собственного субъективного бытия, человек привязывается к миру окаменевших объектов и обожествляет их, впадая в языческое неведение относительно истинного положения дел в этом гармоничном мироздании. Он забывает, кто он, что он собой представляет, забывает истинного Бога и начинает поклоняться своему «объективированному» представлению о Нем, разрушая, тем самым, свою собственную личность.

В подобных обстоятельствах рождаются новые, «слишком человеческие» мифы, замешанные на человеческом страхе перед силами объективной природы. Бог-Любовь преобразуется в Бога-Господина, пугающего страшными карами всех тех, кто посмеет ослушаться Его приказов и попытается осмыслить их своим «никчемным» разумом. И коль уж в нашем расколотом мире существует столь панический страх перед самим словом «свобода», что едва ли не при каждом его упоминании христианские ортодоксы норовят прицепить к нему эпитет «люциферианская», то уж явно именно свобода становится ключом в иной, очищенный от соблазнов господства и принуждения мир. Потому что насильственным путем принять Абсолют невозможно: Он рождается в каждой человеческой душе свободно, ибо Он-то и является ее подлинной основой. Принять Его можно только добровольно, не из страха, а из любви, иначе весь Божий мир так и останется для нас чужим и мы всегда будем сомневаться в правильности собственного выбора.

Сам факт существования христианской инквизиции, отбросившей далеко назад все обретения человеческого разума, достигнутые христианской теологией (уж молчу о любви!), дает мне основание говорить, что историческая Церковь сделала все возможное (и невозможное), чтоб сохранить здесь законы языческого мира, не ведающего различий между добром и злом. Сам христианский клир, в подавляющей массе своей, душил и давил что есть мочи любые робкие ростки христианства на земле, так что сложилось стойкое впечатление, что все, кто делал карьеру в сей святой сфере, заранее подписывали сепаратный договор с Дьяволом, обязующий их подрывать христианство изнутри.

Но это – лирическое отступление. Я всего лишь хотела сказать, что свободная природа человека уже сама по себе есть основа для стойкого иммунитета против любых навязываемых человеку извне образцов «райской» жизни. Человек никогда не примет господства над собой, ибо в душе своей он – не раб. Он может долго пребывать в состоянии рабства, но в нем неизменно будет зреть протест, который рано или поздно прорвется наружу. И назовут тогда восставшего субъекта отступником, падшим ангелом, Люцифером, Прометеем или как-нибудь еще...

Дата добавления: 2015-07-18