Глава 2. Добро и зло в контексте человеческого выбора. 1 страница

Среди мировых антиномий, цементирующих основы всекосмического бытия, я никогда не рассматриваю антиномию добра и зла. Поскольку это – антиномия совсем иного порядка, нежели остальные. Она фиксирует противостояние между нашим осмысленным миром и той ненужной и бесполезной для нас пустотой чужеродного и враждебного нам антимира, без которой мы прекрасно можем обходиться.

Большинство известных антиномий сводятся к количественно-качественным характеристикам разделения мира на единое и множественное. Это – категории объективной реальности: первичное – вторичное, духовное – материальное, небесное – земное, мужское – женское… Вся гармония космоса основывается на взаимопроникновении этих двух принципов. Когда между двумя частями подобной антиномии устанавливается должное соответствие, – в мире царит идеальная гармония, или, выражаясь более возвышенно, любовь, и мы называем это добром. Когда же такого соответствия нет, – гармония нарушается и возникает зло, влекущее наш мир к разрушению.

Добро и зло – субъективно-оценочные категории, проверяющие гармоническую систему на соответствие идеальному образцу, или Господу Богу. В Божьем мире зла быть не должно. Зло – вне творения, и Бог его не создавал. Зло появилось извне, из темного пространства антимира и проникло сюда незаконным образом, – об этом сказано во многих традиционных учениях (например, в книгах Авесты). Зло здесь вторично. Оно, конечно, существовало где-то прежде, но для нашего осмысленного мироздания оно – инородный агент, подлежащий обязательному устранению.

Но как возможно такое устранение? Только в перспективе раскрытия личностной природы человека, в перспективе движения личности по пути познания, от прошлого к будущему и от будущего к прошлому. Добро и зло есть связь и антисвязь, любовь и антилюбовь, просветление и невежество. Незнание, например, не есть добро, хотя при чтении первого мифа библейской Книги может сложиться прямо противоположное мнение.

Почему категории добра и зла не разработаны в языческой традиции? Да именно потому, что это – традиция безличностного пространства, пространства антиномии настоящего – вечности, двух «неподвижных» форм времени. Одно из них – слишком холодно, чтобы двигаться, и ему свойственно мгновенно фиксировать и парализовать все, что через него проходит. Другое – напротив, чересчур горячо, поэтому его движение слишком стремительно и (условно говоря) неуловимо для нашего восприятия.

Добро и зло существуют в контексте движения и становления личности, в контексте антиномии прошлого и будущего. Эти две формы времени необходимым образом связаны с познанием и оценкой системы на соответствие избранной нами (и Господом Богом) космической программы. Все, что основано на любви, укрепляет эту цельную систему, а основанное на нелюбви способствует ее разрушению.

Здесь даже в чем-то правы буддисты, когда говорят, что объективно добра и зла не существует: они существуют лишь субъективно, в нашем сознании. Очищаем от этих оценок наше сознание, – и вот уже хорошо, все будет «добро». Но это, конечно, далеко не так, поскольку здесь налицо – подмена понятий: идея добра, как такового, замещается идеей неразличения добра и зла, квалифицируемой почему-то, как добро. Для языческого мира это ясно и понятно: различение добра и зла есть внесение определенной дисгармонии в установленный порядок вещей и потому может оцениваться, как зло. «Жить тебе в эпоху перемен!» – пугают друг друга китайские неблагожелатели.

Хирургическая операция, удаляющая нарыв, тоже оценивается организмом, как зло. А поход к зубному врачу – вообще одно из самых отвратных «зол», знакомых едва ли не каждому человеку. Врач уверяет нас, что на зубе появился маленький участок кариеса, который необходимо как можно скорее устранить, иначе он разрастется и, в конце концов, разрушит весь зуб, начнет заражать другие зубы... Нам же хочется думать, что врач преувеличивает… что ему просто нужны наши деньги…

Грехопадение Адама Господь назвал чудовищным злом и проклял всю материальную природу человека («проклята земля за тебя»), но не смог (и, я думаю, не захотел) проклясть его душу. Да, категории добра и зла субъективны, но кто сказал, что субъективное нереально? Субъективная реальность, на мой взгляд, как раз единственная реальность, в которой мы живем и за которую несем ответственность, и дается она нам совсем «по-ленински», – в ощущениях. И это только – для начала…

– Есть только дух, все остальное – майя, – говорят на востоке, подразумевая под майей материю. И не только материю. Надо полагать, что под майей подразумевается и все «человеческое, слишком человеческое». То бишь, «психическое», психологическое, а вслед за тем – и субъективное. Сама душа человека для восточного сознания – категория слаболегитимная. Еще бы: ее ведь там считают состоящей из элементов, а это – уже сложность, уже аналог материальности, умножения и упрощения... Потому и о ее бессмертии можно говорить лишь с большими оговорками.

Душа в представлении буддистов полуматериальна, и в этом, на мой взгляд, они не очень правы. Языческому сознанию свойственно все делить и объективировать. Объективировали они и душу. Считая ее субъективным образованием, они, тем не менее, не вникая в самую суть категории субъективного, описывают ее в терминах объективного, как состоящую из некоего множества элементов. А «на самом деле» душа – не множество, а именно единство. Это, на мой взгляд, даже не образование, не «сбор частей» (тогда бы она действительно была смертной, т.е. подлежащей разложению на части), а некий принцип жизни, описанный первичным (как я полагаю) числом три.

Подлежит ли разложению на части христианская Троица? Конечно, нет, ведь она не состоит из частей, а проявляется триединым образом. Все эти части (если можно так выразиться) не являются составными: они являются ипостасными, т.е. ликами одного-единого целого, одной-единой Личности. Поэтому Троица едина в трех Лицах, и ни одного из этих Лиц нельзя из нее изъять. А сколько богословских копий было поломано, сколько ересей разоблачено, во сколько новых ересей было «впадено», прежде чем христианские фундаторы пришли к единому мнению относительно сущности предмета своего главнейшего положения! Но оно, как говорят на современном западе, «того стоило»!

Троица отражает принцип нерасторжимого единства. В нем и заключен закон любви, положенный в основе созданного Господом благого мироздания. Закон любви есть закон триединства человеческой души. Именно душа является носителем любви, а любовь внематериальна и не разлагается на элементы. Потому и душа бессмертна. Это зло стремится все препарировать, отделить дух от материи, «купить» душу с тем, вероятно, чтоб проникнуть в ее троичную структуру и внести в нее «двоичный» вирус самоуничтожения.

Описывая душу в категориях множества, сущности души никогда не познáешь. Душа – не «объективное» творение. Бог создал лишь два объективных мира: мир духа и мир материи. А между ними пребывает субъективный мир свободы. Это некая (пускай условная) перпендикулярная ось, разрезающая линию объективной оси на уровне смыкания духовного с телесным.

Об «объективности» души, пожалуй, можно говорить в одном ее контексте, – в контексте женского начала. Вот здесь с душою сослагается понятие «психического». Под ним мы можем понимать наследственные и приобретенные черты реакции конкретного земного человека на внешний, объективный мир. Они-то, видимо, и разлагаются в момент распада тела после смерти и заменяются из жизни в жизнь. В каком-то смысле, можно даже их связать с тотемами, с «животною душой», – точней, с душой самих животных. Тотемы – это наши маски, которые мы надеваем, чтоб быть опознанными в мире, где все привыкли видеть только внешним зрением. «Психическое» есть наш пропуск в этот мир и результат всех наших трений, компромиссов и кулуарных (но не всегда осознанных) договоренностей.

– А давайте-ка, я буду таким, – словно предлагает свой вариант окружающим человек. – Мне так удобнее, а как вам, терпимо?

– Оۥкей, – отвечают ему. – Таким, – так таким. Только предупреждай, если захочешь измениться.

Люди (да и ни одно живое существо) не любят слишком резких изменений в освоенном ими пространстве. Ко всему новому надо приспосабливаться, тратить дополнительную энергию, а все животные, в целях выживания видов, приобрели способность экономить свои силы и избегать ненужных стрессов и различных треволнений. Таким вот образом, «психическое» стало привычным способом реагирования и защиты от опасностей внешнего мира, которым пользуется каждый человек. Как вещь сугубо приспособительная, оно и служит временно, лишь на период существования опасности (не стоит забывать, что лучшей из защит нередко выступает нападение).

Одним «психическим» душа, по счастью, не исчерпывается. Оно – лишь ткань ее одежды, или маски, взятой в целях презентации души во внешнем «высшем свете» вертикали. Но главная, первооснóвная природа у души – ее бездонная свобода, направленность на познавание миров и андрогинно-творческая сущность. Субъективное, душа есть тот посредник, который связывает дух с материей. Это – сама любовь, сам принцип гармонической, богоданной связи, без которой невозможно существование сотворенной Господом Вселенной. Другое дело, что для языческого сознания это – глубокая тайна, покрытая мраком неосознанного, неодушевленного бытия.

Неодушевленность эта, тем не менее, условна. Перефразируя известную юридическую формулировку, можно сказать: незнание законов космоса не освобождает от жизни по законам космоса. Мы можем не знать, не ведать о существовании души, но ее существование определяется не нашим знанием или незнанием о ее существовании. Сокрытие правды, табу на познание основы основ – лишь первый этап становления человека как целостного существа, несущего ответственность за порученный ему мир. На этом первом этапе Сам Бог «скрывает» от нас истинное положение вещей, ибо мы еще слишком незрелы, чтобы брать ответственность на себя. Мы еще отделяем себя от Бога, глядим на Него внешними глазами, и нам еще кажется, что Он нас не увидит, если мы спрячемся за деревом.

Описывая Бога и Его неоднозначные поступки, – в саду ли Эдема, в иудейской ли истории, – мы описываем свое актуальное представление о Нем и очень редко касаемся Его истинной природы. Чем старше мы становимся и более осмысленно начинаем проживать свою жизнь, тем ближе наше представление о Творце к Творцу реальному. Чем ближе мы к основе основ, к познанию общемировых закономерностей, тем полнее и наше восприятие Господа.

Иегова Ветхого Завета не есть жестокий и ревнивый Бог, – это просто тот максимум, на который могла «расщедриться» наша благая языческая природа. Когда мы изживаем свое внутреннее язычество, наш Бог разительно меняется. Христианский Бог неизмеримо выше Бога Ветхого Завета, ибо мы становимся ближе к Богу истинному. В буддизме Бога нет вообще… Там еще слабее проявлен потенциал человеческой личности, там Абсолют – в неразличении, а зло – в сознании, в личности, в эго… Там хорошо, когда происходит возвращение, слияние воедино всего, что разделилось, – и грешного, и праведного… Когда все мы, в одном счастливом потоке, приплываем к блаженным берегам безликой и бескачественной Нирваны. Там хорошо не добро, а пустота, отсутствие смысла и понимания чего бы то ни было.

Младенческое сознание неосмысленности есть идеал для языческого мира, живущего по принципу рыбки в аквариуме, которая, наверное, полагает, что живет в единственно возможном Божьем мире, который вечен, неизменен и не нуждается в очищении. Между тем, время от времени там надо и воду поменять, и почистить стенки аквариума, иначе начнутся сначала маленькие, а затем все более серьезные проблемы, в результате которых погибнет и микро-, и макрофлора, и микро-, и макрофауна, и та беззаботная рыбка, которая думала, что в ее прекрасном мире нет ни боли, ни зла.

Язычество – явление неизбежно временное. По мере накопления кармического опыта оно сменяется «голосом проснувшейся совести», и происходит трансцендентный переворот, настоящая духовная революция. Эта революция на первых порах может привести к неисчислимым страданиям, и в этой связи мне вспоминается опыт «одной шестой части суши», расположенной в восточном полушарии земли. Опыт семидесятилетнего «откровенного» язычества, неким красным островком проступившего на историческом фоне многовекового полуязыческого христианства. С 1917 по 1985 г.г. граждане советской страны были искренне убеждены, что живут в единственно «правильной» стране, не на словах, а на деле реализовавшей подлинный христианский идеал, «профуканный» официальными его носителями. Жили они – поживали в таком вот «языческом» мире и полагали, что так будет вечно. Более того: они думали, что с каждым годом их страна становится все краше и сильнее и не за горами уже выход к идеальному Абсолюту, – к жизни в мире полной гармонии, то бишь, к жизни при коммунизме.

Но гармония коммунизма неосуществима на деле, ибо ее основой является враждебный разуму постулат первичности материи, в то время как в действительности следовало опираться, – даже не на дух! – на душу. В конце концов, страну постиг «застой», и она стала неприлично дурно пахнуть, явив собой последний предел загнивания, согласно природе омертвения безжизненной материи, лишенной живительной помощи смысла. Лишь тогда ее лидеры поняли, что в этом аквариуме таки следует поменять водичку. Иными словами, освежить человеческую мысль. А, освежив эту мысль, страна вернулась к христианству. Сейчас она – на пути к воскресению, хотя пока еще не воскресла. Большей частью – оттого, что, находясь уже в реанимации, она по-прежнему пытается вернуть какие-то моменты старого, материалистического воззрения, того не понимая, что воскреснуть «наполовину» невозможно. Торг здесь, как говорится, не уместен.

Субъективно-троичное начало не является суммой частей. Подобно духу (но иначе, чем дух), оно бессмертно, и человеческая личность (вне неких «психических» качеств, преимущественно связанных с характеристиками тела) тоже бессмертна. Сам Господь есть Личность. Быть может, – Личность, в которой неким зеркальным образом отражается личность каждого человека, каждой живой души. Подобно тому, как Луна, символ человеческой души-Психеи, отражает свет Солнца, символизирующего Божество, которое дает и свет, и жизнь всему живому на земле, так и душа людская получает жизнь от Бога и светит отраженным от Него небесным светом.

Бог Иегова, как следует из Библии, убоялся, что человек станет бессмертным, вкусив плода со древа жизни. Но Сам Он уже сделал его бессмертным, дав Адаму жену. И здесь, вероятно, мы должны говорить о бессмертии двух видов или разновидностей. «Христианская модель» основана на идее «единой плоти» бессмертной души свободного субъекта. «Языческая модель» опирается на некое «духовное» бессмертие, основанное на прямом «вдувании духа» в лицо человека, без актуализации индивидуальных свойств его души. При этом Библия утверждает, что данную процедуру выполнил Сам Бог, а учения Дальнего Востока обходятся без «этой гипотезы». Но в любом случае, и там, и сям тело крепко сплавляется с духом. После чего в иудаизме оно контролируется (Богом) дистанционно, а его дальневосточные коллеги считают, что «рулит» сам человек. И здесь, по сути, они мало в чем расходятся. Разве что в определениях… Роднит же их общий «двоичный» принцип разделения на единичное и множественное, не желающих знать между собою третьего.

Кто этот третий? В данном случае – принцип любви, противный любому проявлению зла. Естественно, что для мира, в котором не предусмотрено «познание добра и зла» (ибо за познанием следует неизбежная борьба и победа одним другого), принцип любви, равно как и категория бессмертной души, есть роскошь излишняя. Но это – до тех пор, пока суммарная сила зла не начнет уж слишком явно превышать суммарную силу добра. Ведь к тому моменту, когда Адаму захотелось попробовать яблока, пепел Клааса уже боем бил в грудь Уленшпигеля и первому человеку стало не до Господних табу. «Господь – это и я», – вероятно, услышал в себе Адам и решил несколько раздвинуть горизонты видимого мира.

А снаружи он наблюдал «реального» Бога, пребывавшего в невиданной ярости и метавшегося по Эдему с проклятиями (что, на мой взгляд, было артефактом иллюзии языческого сознания первочеловека). По-видимому, одною ногой Адам пребывал еще в магическом пространстве установленных в «настоящем» табу, а вторая уже ступила на линию взаимодействия «прошлого» с «будущим». То же самое произошло и с Иисусом на кресте, когда он вдруг в отчаянии воскликнул: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мар.: 15). Правда, сейчас исследователи спорят по поводу точности перевода и двойственности содержания предсмертных слов Спасителя.

Образно говоря, из личинки Адам становился бабочкой (или, вернее, переходил в состояние куколки), а из полуживотного существа – существом человеческим. Точнее, человеческим младенцем. Метаморфоза в природе – это всегда маленькая смерть и возрождение к новой жизни. «Новое небо и новая земля», о которых говорится в Новом Завете – это тоже результат метаморфозы. Только на сей раз из «куколки»-человека должна действительно получиться бабочка, – символически невесомое существо с «ангельскими» крылышками. Не таким ли существом является бог любви Эрос? Да и ставшую бессмертной Психею тоже нередко изображают в виде бабочки, свободно парящей над бренной землей. Считается, что душа, как бабочка, легко отлетает от умершего тела…

Наверное, подобная аналогия здесь не очень уместна, так как может сложиться впечатление, что обещанное Иисусом «восстание из мертвых» есть не более, чем банальная физическая смерть и переход души в «лучший мир». Но в данном случае это не так, поскольку Христос возвращался к своим ученикам уже после смерти, пребывая в новом, просветленном теле, о котором он изрек очень таинственную фразу. Когда Мария Магдалина попыталась приблизиться к нему и коснуться его рукой, он предостерег ее словами: «…не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему» (Иоан.: 20). Вероятно, после воскресения человек обретает несколько иное тело, не подверженное тлению. Но и естественной средой обитания для такого человека, конечно, становится уже иная среда, – упомянутая как «новое небо и новая земля».

Чуть выше я обронила фразу о бессмертии «от духа» и бессмертии «от души», как о разных типах бессмертия. Что это значит? Прежде всего, «определимся в понятиях». Что есть жизнь и что есть смерть? Не вдаваясь в пространные определения типа: «Жизнь есть способ существования белковых тел…», – скажу, что в моем понимании исходным признаком жизни является движение, исходным признаком смерти – обездвиженность, остановка в движении. Еще одним критерием (внутренне связанным с первым) является, как я уже сказала, принцип объективности и субъективности, двоичности и троичности, симметрии и асимметрии. Жизнь «асимметрична», субъективна и троична, смерть «симметрична», объективна и двоична.

Бессмертие духа связано с такой временнóй формой, как вечность. Бессмертие души – с двумя формами времени: будущим и прошлым. Единственно «смертным» является настоящее, как антитеза вечности. Итак, вечность представляет собой абсолютное бессмертие, или абсолютное движение; настоящее – абсолютную смерть и отсутствие движения. «Смерть есть зло, – стало быть, материальное есть зло», – именно такой напрашивается вывод, когда задаешь своим мыслям подобное направление. Но, как я уже сказала, зло не следует искать в объективном, безличностном мире.

Вечность содержит в себе непарно-единичный код; настоящее – парно-множественный. Последний (условно говоря) опирается на закон симметрического деления и физического равновесия частей. Такое равновесие в своем пределе ведет к обездвиженности, родственной состоянию камня. Тот же библейский «прах земной» есть материальный базис созданной Творцом Вселенной, который, в принципе, и жизни не несет, но и злом не является. У него своя, структурно-закрепляющая функция, – и не более того.

Полная симметрия, как известно, наблюдается только в неживой природе, а в структуре живой всегда присутствует асимметрия, как символ выхода из парного в некое третье, «живое» состояние, символически связанное с числовым законом Троицы.

В объективном мире абсолютной смерти противостоит абсолютная жизнь, как настоящему – вечность. Здесь речь не идет о зле, а только лишь – о материале Вселенной, из которого лепится жизнь «по образу и подобию» Творца. «Прах земной» есть символ материи, в которую вдувается «дух святой», и рождается «душа живая», как единство духовного и материального. С этой точки зрения, злом можно назвать нарушение меры гармонии между духом и материей.

Чрезмерная материализация, или перекос в сторону материи, есть зло. Равным же образом чрезмерное одухотворение, впадение в неосмысленные иллюзии, «маниловщину», фантастические идеи, не подкрепленные делом, есть зло не меньшее. В «объективированном» Эдеме процветает закон господства (он выделен в 1й главе Бытия и обыгрывается во всей иудейской истории). В языческом мире тоже заложен принцип господства, причем, как это ни странно, – господства именно духа над материей. Даже в «материнских» культах, где, казалось бы, главенствует Мать-Природа, а ее олицетворением является женщина, символизирующая материальное начало мира, природа напрочь вся одухотворена и шагу не ступит без «приказа сверху».

Язычество насквозь пропитано верою в духов природы, которые решают все. А человеку дается лишь право «задобрить» их и «договориться» с ними полюбовно. Но, в то же время, сама манипуляция духами, являясь основой природной, языческой магии, поднимает человека, как креативное существо, над двумя мирами и в условиях «языческого безвластия» делает богом его самого. Языческий человек-маг постоянно творит. Но будучи лишен «душевной» связи с Единым Творцом, он подвержен многомерному влиянию своего низшего «психического». Поэтому любая языческая магия есть магия «смешения» грешного с праведным. В отличие от магии любви, она легко меняет «цвет», а с ним – и статус: с белого на черный и наоборот. Ибо в языческом мире речь может идти лишь о большей или меньшей степени господства.

В господстве этом – корень зла. Ибо обратной стороной любого господства (духа ли, материи) является рабство. Господин волен делать с рабом все, что ему угодно, и высшие образцы такого «вольного» обращения с людьми демонстрирует библейский Иегова. Тот же «идеал» человека как «раба Божьего» перешел в «оязыченное» христианство. А поддерживает дуализм господства и рабства «среднее арифметическое» зависимости и, как следствие, страха. Чего здесь не хватает? Свободы. Свободы, основанной на любви. И любви, основанной на свободе. Свободы избрания. Объективный мир нежизнеспособен без мира субъективного и неминуемо распадется (без него он, впрочем, даже не появится).

Господство духа вызывает потребность бунта в материи (но не в самой материи, как вы понимаете, ибо ей-то все равно, а в материи одушевленной). Презрение есть внешнее проявление гордыни, а гордыня есть болезнь духа. Нельзя назвать духовно здоровым Бога, который говорит человеку (уже одушевленному и, стало быть, бессмертному существу): «Прах ты!». И пусть сказал это Иегова лишь после сомнительного «грехопадения» Адама (что, само по себе, совершенно несправедливо, ибо уж чем-чем, а одним лишь «прахом» он не был, особенно после своего «грехопадения»), но определенное отношение к себе такого Господа Адам начинал ощущать, по-видимому, уже давненько. Из-за чего в нем, собственно, и назревали соответствующие протестные настроения.

Адам, конечно, сам не понимал, что в этом мире Божием «не так», но неприятный душок над Эдемом уже разносился… Незнание, непонимание, – вот та благодатная почва, которая вскармливает все мировые революции. И здесь мне вспоминается эпизод из советского боевика «Рожденная революцией», в котором один персонаж говорит другому: «Я Вас не понимаю. А когда я человека не понимаю, я его… – и начинает засовывать руку в нагрудный карман, на что его собеседник мгновенно выхватывает и предъявляет готовый к употреблению маузер, – …боюсь», – удивленно заканчивает мысль первый и вытаскивает платок, укоризненно качая головой. Вот так и повелось в языческом мире: Господь расхаживает с маузером, человек – с белоснежным платком, но со смутной надеждой на то, что когда-нибудь он достанет уже не безобидный предмет первой необходимости, а какой-нибудь автомат Калашникова, и сделает это куда быстрее, чем Господь успеет нажать на курок.

Иудейский Бог слишком примитивизировал человека, отведя ему место, не достойное его реального, человеческого статуса, и с такой несправедливостью Адам был не в силах примириться. Отождествленный с духом Бог и отождествленный с материей «раб Божий» – уже повод для «бунта материи», ибо он, этот «раб», был когда-то свободным, и рано или поздно обязательно вспомнил бы об этом. И дело даже не в том, что человек восстал против Бога. Он восстал против чего-то в самом себе, что отобрало у него право быть свободным. Ему нужна была любовь, а не страх; воспоминание, а не табу. Воспоминание есть символ воскресения…

Вы никогда не думали о том, что рабство не может предшествовать свободе? И отношения господства и рабства, сложившиеся между Богом и человеком в языческом Эдеме, не могли не иметь своей предыстории в более ранней свободе человека, утерянной им когда-то в результате некоего ужасного катаклизма, о котором он имел несчастие забыть… А из этого следует неминуемый вывод: языческая история никак не может быть первой... Ведь человек предстает в ней рабом, полуслепым манипулятором природными стихиями, совершенно утратившим память о правилах подлинной магии. А отсюда – новый парадокс: христианство по духу значительно старше язычества, – хотя бы только тем, что оно мудрее… Не потому ли так смешаны планы в запутанной библейской истории? Изложенное во 2й главе библейской Книги как будто предшествует тому, что сказано в 1й ее главе. Сам Бог Иегова из 2й главы словно прорывает цельную ткань образа Иеговы из 1й и 3й глав, вносит в нее некое новое качество, старательно отретушированное уже в самой 2й главе (речь идет о формальном запрете на познание), но, все же, четко обозначенное.

Воистину неисповедимы пути Господни… Едва лишь проглянет за темными стеклами языческих очков таинственный лик христианства, – так сразу и смоет его реакционной волною полуслепого язычества… Не та же ли история – с самим Христом и его революционным учением? Христианство – как воспоминание о прошлом, язычество – как погружение в настоящее… Воспоминание – воскресение; забвение – смерть… Чуть позже, я надеюсь, к этой мысли мы вернемся.

Болезнь духа всегда дает волну реакции в материи, ибо материя автоматически «следует» за духом. Отсюда – и неизбежное в «языческом» раю «падение ангелов», многократно описанное в духовидческой литературе. В «объективном» мире постоянно происходит порою невидимая, скрытая, а порою явная, открытая борьба между духом и материей (как проявлениями того же «низшего психического» «я» человека). А все – потому, что в этом мире нет Хозяина, установившего закон «золотой», гармонической меры. Таким Хозяином предстает субъект, свободная личность, способная удерживать начала духа и материи в разумной пропорции, обеспечивающей сохранение жизни. Лишь субъективное владеет мерой и знанием гармонии так называемого «золотого сечения». «Золотое сечение» – это тот же миф о «золотом веке», об идеальном прошлом, в котором мир еще не был разбит, расколот и рассажен по окопам.

Когда под богами подразумеваются духи, а (в иудейском случае) под Богом – дух, то отношения рабства/господства между человеком и Богом не избежать. Поэтому в языческом обществе так силен фатализм. И с Богом (или духом) действительно можно договориться, принеся Ему «на откуп» жертву. Само понятие жертвы можно трактовать в разных смыслах и отношениях, но одно очевидно: идея жертвы основана на чувстве опасности, на вынужденности этой самой меры, противной свободе и доброй воле человека. Кроме того, в ней отражен «бездушный» закон купли-продажи, что тоже говорит о «количественном» взаимообмене энергией между духом и материей.

Впрочем, господство духа в языческом мире есть закон сугубо формальный. Он манифестируется, конечно, но на деле не очень-то реализуется. Материя здесь все равно сильнее, и потому повальной материализации умножения подвергается все, даже сакрально-духовное. Само единичное многократно «штампуется», и из единого духа рождается масса духов, из единого Бога – масса богов, отражающих конкретные сферы жизни и психологические черты человека. Даже иудаизма не минула чаша сия, ибо Бог Иегова не единожды обмолвился о неких «Нас», намекнув на свою «языческую» природу и массу «духовных конкурентов», которых Он воспринимает настолько всерьез, что постоянно опасается за «правильность выбора» своих подопечных. Боги-конкуренты, что бы там ни говорили, в глазах Иеговы действительно реальны, иначе Он бы так их не боялся. Ведь страх основан на неуверенности не только в собственных силах, но и в правах на власть и господство над своими подчиненными.

Сведя Иегову к такому вот мужскому Богу-Духу, ревнивому Господину неба и земли, иудеи сами впали в язычество (если они вообще когда-либо были чем-то иным) и, по сути дела, утратили Бога. Ибо Бог есть Субъект, свободная Личность (не путать с человеком: Бог не носит того тела, о котором говорится: «Прах земной»!). Строго говоря, иудаизм даже вряд ли можно называть монотеизмом, поскольку принципом материалистического деления пронизана вся идейная линия библейского Писания. Монотеизм в нем существует на словах, а на деле «во благо народов» работают сразу несколько богов и постоянно переругиваются между собою. Другое дело, что иудеи своего Бога считают единственно Сущим, но это, как говорится, – их проблемы. Да и здесь, положа руку на сердце, нельзя не признать: в «богомерзкие» чудеса, совершенные под покровительством других богов, они таки верят. А тем самым невольно признают и объективное существование этих самых богов.

Дата добавления: 2015-07-18