Глава 1. Человек, как «существо стыдящееся». 3 страница

Женщина – как символ импульса, имеющего, по сути своей, мужскую природу… Сейчас я (готовьтесь!) приведу, наверное, не очень корректное сравнение, но я просто не могу от этого отказаться, ибо оно здесь весьма уместно. Речь идет о такой андрогинной сфере, как творчество. Творчество аналогично акту физиологической любви, осуществляемой на ином, более высоком плане. Творчество есть рождение нового в пределах человеческой души, в то время как размножение – рождение нового в пределах тела. Существует теория, согласно которой на уровне физического тела мужчина активен, а женщина пассивна; на уровне души активна женщина, пассивен мужчина. Поэтому мужчина оплодотворяет женщину в физическом мире (символически связанном с язычеством), а женщина мужчину – в мире душевном (связанном с христианством). В итоге женщина рождает детей, мужчина – идеи, образы, изобретения и другие продукты личностного творчества.

Мне могут возразить, сказав, что женщина тоже не лишена творческих способностей, в то время как мужчина ни при каких обстоятельствах (если только с ним не поработают хирурги) не родит ребенка. Отвечаю: жизнь тела более жестко детерминирована полом, чем жизнь души. Душа бессмертна и пола не имеет, а потому взаимоотношения мужчины и женщины на уровне души более свободны и могут в меньшей степени определяться половым полярностью конкретного человеческого субъекта. Чем более свободна человеческая личность, тем в большей степени ей открыта способность стать на противоположную точку зрения, реализовать свой внутренний андрогинный потенциал. Уровень женщины как Музы есть сугубо языческий уровень, при котором ее душа большею частью спит. Она не способна вынашивать и рождать, зато на уровне несознаваемых импульсов она дает направление мысли мужчине, который и рождает в творческой сфере.

Именно поэтому, вероятно, для рождения потомства особой любви не требуется (работает безличный закон полового влечения), а вот для поэта… ему необходима личность, необходима привязанность к одной избранной «Богине», отражающей вторую, сокрытую тайной часть его души. Языческая полигамия противостоит христианской моногамии таким же образом, как безличное начало – личностному, а идея продолжения рода и обретения генетического бессмертия в потомках – идее личностной любви и личностного бессмертия.

Интересная деталь: в 1й главе, где описано создание «языческой» пары людей, их имена еще не указываются. Имена появляются лишь во 2й главе, после творения «христианской» пары, а у женщины – даже в 3й, после ее «грехопадения». То есть тогда, когда она проявила свое личностное я. Имена животных (хотя речь здесь, скорее, идет о родовых или видовых именах, а не о «Барсике», «Мурзике» и т.п.) тоже появляются только во 2й главе (причем предварительно даются названия четырех рек, как четырех сторон света). Именно в контексте именования животных Господь пожелал создать для «человека» (кем бы он ни был) «другого»: «И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и зверям полевым; но для человека не нашлось помощника, подобного ему» (Быт.: 2). Вслед за этими словами и была создана «жена». А уже после создания «жены» появилось имя у самого Адама. Имя – знак личности, и оно символически поднимает человека над родом, над всеми общеродовыми детерминантами.

В языческом обществе каждый человек тоже получает имя. Тем самым постулируется его одушевленность. Душе не придается здесь особого значения, но она (душа) у него, тем не менее, есть и ее наличие всегда нелишне обозначить. Пусть это – еще не душа в христианском понимании слова, а так называемая «анима», животная душа, сближающая человека с миром живой (или животной) природы. Ибо в 1й библейской главе «душой живой по роду ее» считаются все животные, создаваемые Богом. Но именно в 1й главе при создании первых людей их дýши как раз не упоминаются. Речь о «душе живой» человека заходит только во 2й главе, в момент (условно) повторного создания человека.

По поводу двух разных творений существуют некоторые спекуляции. Наиболее известная из них – предание о том, что первой женой, созданной одновременно с Адамом, была Лилит. Но она оказалась слишком своевольной, «не захотела жить его интересами» и была отбракована Самим Господом. А вместо нее была, якобы, создана Ева, но уже по иной технологии. Не берусь обсуждать эту версию, поскольку соответствующий текст в Библии отсутствует, а я иду (пока) лишь строго по линии библейского сказания.

Возможно, поначалу Господь видел в созданном Его руками человеке то же животное («аниму»: «душа живая» = «душа животная»), с единственной разницей: человек должен был править животными, «владычествовать» над ними. И, естественно, вопроизводиться сам, подобно животным. Это – 1я глава. Во 2й главе речь идет уже не о господстве человека над животными (власть есть обратная сторона послушания и рабства), а об именовании человеком животных (именование есть выведение личностно-неповторимой сущности). И только после этого он получает право на появление «другого», а вслед за тем – и свое собственное имя.

Воспроизведение человека, как я уже говорила, не постулируется во 2й, «христианской» главе, но (само собой) подразумевается в контексте упоминания «отца и матери», как об этапе, условно предшествующем появлению Адама и Евы. Нигде в Библии не говорится о размножении как результате грехопадения. Речь идет лишь о «болезни» женщины в беременности и рождении ребенка. Сама же беременность не провозглашается злом или знаком зла. Злом, кстати сказать, средневековый христианский клирос считал любовь и получение сексуального удовольствия в момент зачатия ребенка. Если муж совокупляется с женой лишь ради воспроизведения потомства и не испытывает при этом ни чувств, ни эмоций, – это считается добром. А вот как только появляется любовное желание, томление и т.д., – вот здесь-то и грех, от которого следует очищаться. Христианские служители, к слову сказать, за двухтысячелетнюю историю своей религии совершили массу ошибок, и в данном случае речь идет об одной из серьезнейших, но об этом лучше говорить в отдельном исследовании…

Так что, в общем и целом, на «языческий» смысл размножения, отмеченный в 1й главе Бытия, накладывается «христианский» смысл личностного становления, отмеченный во 2й главе. Тем не менее, едва лишь будучи обозначен, он тут же взлетел и воспарил, как бабочка, над общей библейской парадигмой «расплода и размножения», ожидая своего часа. Несмотря на отсутствие запрета на размножение во 2й главе, Адам и Ева оставались девственниками вплоть до того момента, когда они получили «кожаные одежды» и попали на землю. И уже здесь, с 4й библейской главы, начинается чистая «языческая» история «без стыда». Для начала «Адам познал Еву, жену свою; и она зачала» (Быт.: 4). На этом процесс познания мужем жены на долгие века (а, возможно, тысячелетия) и «зациклился», а само познание уже не поднималось выше пояса, за исключением «особых случаев», в конечном счете повлиявших на ход мировой истории.

Ценность женской жизни в ветхозаветном человеческом обществе была поистине мизерной. Складывается даже впечатление, что смерть какого-нибудь осла была для хозяина куда большей утратой, чем смерть одной из его жен. Жен он мог набрать себе сколько угодно, а вот осел… о, какой это был осел! Как он восторженно ревел и преданно махал своим куцым хвостиком на закате дня, радуясь возвращению домой своего уставшего от праведных трудов хозяина!

Мужская жизнь ценилась несравненно выше. По-видимому, человеком считался лишь мужчина, а женщина – разновидностью домашнего животного, не очень полезного, но, тем не менее, нелишнего в хозяйстве. И тому есть масса примеров. Мне запомнились два эпизода, родственные вначале, но различные в конце.

В первом эпизоде рассказывается, как в одну еврейскую деревеньку, ближе к ночи, попал некий странник, которого согласился приютить кто-то из местных. Узнав о госте, к аборигену стали сходиться соседи с явно агрессивными намерениями. Испугавшись за жизнь мужчины, хозяин, в лучших традициях Кавказа, высказал готовность защищать его до последней капли крови. Но при этом он сделал попытку решить проблему полюбовно, выйдя к товарищам и предложив им, в качестве выкупа за своего бесценного гостя, двух своих юных дочерей, «не знавших мужа». Каков отец, каков защитник? И можно бы было сей «геройский» поступок отнести за счет того особого уважения, которым пользуется на востоке гость. Можно было бы предположить, что дело – вовсе не в том, что он мужчина, а дочери хозяина – женщины (т.е., низший класс). Но нет! Ибо затем следует куда более душераздирающая история с трагическим концом. Она и расставила все точки над і.

Излагаю вторую историю. Некий мужчина поссорился со своей наложницей, и она ушла домой, к своему отцу. Покинутый мужчина почувствовал дискомфорт и отправился за ней, чтобы вернуть ее. «Хорошо посидев» с ее отцом, ближе к вечеру он взял подругу за руку и повел к себе домой. В пути их настигла классическая ночь, и они нашли ночлег у одного обитателя селения, которое в то время проходили.

Естественно, сразу собрались соседи: «А ну-ка, выводи его, мы его познаем!» Что под этим подразумевалось, непонятно (в библейских текстах под познанием, как правило, подразумевался сексуальный акт), но явно это познание не пошло бы на пользу ночному гостю. Во всяком случае, и гость, и хозяин не на шутку испугались. И тогда хозяин, в лучших традициях иудейских домов, выходит к соседям и говорит уже знакомый текст примерно следующего содержания: «Ребята, все в порядке. Вот у меня есть маленькая дочь-девственница, да у гостя есть женщина. Хотите, – берите их, а этого человека не трогайте. Для меня сохранение его жизни есть дело чести». Но непрошенные гости не сдаются. Они не хотят женщин, даже непорочных. «Нет, – говорят, – выводи гостя, мы желаем познать его».

Сделка не состоялась. Тем не менее, «этот человек» (имеется в виду постоялец столь гостеприимного хозяина) берет за руку свою женщину (хоть девочку, по счастью, пожалел) и спокойно выводит во двор, предоставляя в полное распоряжение уже отвергнувшей ее толпы. Сам же спокойно заходит в дом и закрывает за собой дверь. «Вот, – дескать, – нравится – не нравится, а больше мне предложить вам нечего». Такой вот рыцарский поступок, непонятный, конечно, с точки зрения средневекового христианского представления о доблести и чести. Да и не только средневекового. И здесь уже фактором гостя не прикроешься, поскольку сам гость столь нехитрым способом защищал себя, – за счет другого. И не просто другого, а другой, – слабой женщины, которая не может за себя постоять! Язык библейского текста, описывающего все это непотребство, поражает своей бесстрастностью, словно речь идет о чем-то совершенно естественном, обычном, само собой разумеющемся и вполне рациональном. Например, о жертвенном барашке, согласно договору иудеев с Богом, заменяющем собою человека…

Толпа пошумела-пошумела, поняла, что здесь ловить ей больше нечего, да и приняла «искупительную жертву». Пока хозяин с гостем мирно спали в своей уютной хатке, вся местная мужская часть общины всю ночь «познавала» несчастную женщину. Под утро, истекая кровью, она доползла до порога «гостеприимного» дома и осталась там лежать, не в силах подняться. Когда изрядно отдохнувший гость открыл поутру дверь, он увидел у порога свою верную подругу, – вернее, то, что от нее осталось.

– Вставай, а то простудишься, – вероятно, пошутил он и принялся ее поднимать. – Что разлеглась? – нам пора идти. Не видишь: солнце встало?

А она была мертва. Историю на этом можно было бы закончить, но дальше следует такой пассаж, что я не могу не задержаться на ней еще какое-то время. Как громом пораженный, стоял мужчина и в неподдельном отчаянии (!) смотрел на свою растерзанную подругу.

– О, горе мне! О, моя бесценная и дорогая! Что же они с тобой сделали! О, они мерзавцы! О, таких вещей не прощают! О, я отомщу за тебя! Я этого так не оставлю!

И здесь просто хочется посмотреть ему в глаза и задать совершенно естественный вопрос, приходящий в голову первым:

– А что же ты думал, когда выставлял ее на улицу вместо себя? На что ты вообще рассчитывал? И какое право теперь ты имеешь обвинять кого бы то ни было, кроме самого себя? Что ты сам сделал, чтобы этого не произошло?

Вопросы, вопросы, вопросы… Душа древнеиудейская – если не потемки, то, как минимум, глубокая тайна для дальнейших поколений…

Затем этот господин разрезает тело своей ненаглядной, столь жестоко и вероломно убитой, на двенадцать равных частей и аккуратно рассылает их по адресам всех двенадцати колен Израилевых. «Вот, – дескать, – смотрите, какой произвол творится на просторах нашей великой родины». Наверное, все-таки, частей было одиннадцать, поскольку всех колен двенадцать, а обвинялось при этом одно из них, Вениаминово. Но, если верить Библии, все они там были одним миром мазаны…

И вот, полные справедливого негодования («Человека убили!»), поднимаются иудеи, чтобы обратить свой праведный гнев против негодных вениаминцев. Война была долгой и кровавой. Погибли, по Библии, включая обе стороны, сотни тысяч людей, вырезаны были поголовно все женщины и дети колена Вениаминова (а они-то при чем?). Такую вот жестокую месть за свою погибшую подругу придумал этот милый человек. И вот в какую, стало быть, цену он поставил свою жизнь (!). И дело здесь, по-видимому, не в его личных моральных качествах, оставляющих желать лучшего, ибо вся эта грязная история подается в Книге Книг как типичная и весьма назидательная. Обвиняется кто угодно, но только не первоисточник конфликта. Напротив, его поведение рассматривается как вполне справедливое и логичное.

Закончилось все не менее удивительно, чем началось. Загнав всех оставшихся мужчин-вениамитян в одну большую пещеру, оставалось совершить последний марш-бросок, чтобы разом уничтожить все поголовье зарвавшегося колена. И тут в народе Израиля проснулись родственные чувства:

– Да как же это так, чтоб с лица земли исчезло целое еврейское колено? А вдруг, это не понравится Господу? Да и жалко их: братья все-таки… А, ну их, пусть живут.

И тут рождается новая проблема:

– Постойте, братья, так мы же им жен не оставили! Как же они будут плодиться и размножаться? Где набрать столько жен?

Община посовещалась, и вдруг кого-то осенило:

– А все ли колена участвовали в акции? Не было ли такого, которое отлынивало от дела?

– Точно, было! – обрадовано откликнулся чей-то голос.

– Кто такие? – грозно вскинули брови товарищи.

– Да вот от колена такого-то не было представителей. Ни на совещание не приходили, ни в операциях не участвовали.

– Ах, вот оно как! Оторвались от общества? Противопоставили себя коллективу? А давайте-ка их сюда!

Решение было простым и на редкость рациональным: уничтожить все мужское население, быть может, первого иудейского колена с миролюбиво-христианским сознанием, а всех его женщин отдать в жены уцелевшим мужчинам Вениамина.

Сказано – сделано. Пацифизм в те времена не поощрялся. Правда, даже после этой «справедливой» резни жен для Вениамина все равно не хватало (женщин ведь всегда требуется на порядок больше, чем мужчин!), но этот вопрос тоже решили «полюбовно». Вокруг Израиля и Иудеи живет так много «гнусных» соседей-иноверцев, что недурно бы позаимствовать женщин у них. Тут как раз и «богомерзкий» праздник подвернулся, когда все языческие девушки совершают традиционный обряд у реки. Согласно хорошо продуманному плану, вениаминцы в нужное время подстерегли их всех разом и внезапно «взяли себе в жены», восполнив, таким образом, весь необходимый женский баланс в своем роду.

Читателю может показаться, что я пишу все это с одною целью, – посмеяться. Вовсе нет. Да и вряд ли все описанное в Библии можно воспринимать на веру: это могли быть не реальные события, а просто народные легенды («боговдохновенные», однако), которые символизируют рост и становление еврейской народности и ее национальной идеи. Но уже одно то, в каком ключе подаются подобные истории, говорит о многом. О типичном и общепринятом, о должном и желательном, о справедливом и несправедливом (по мнению той же иудейской общины).

Все сводится к тому, что в «языческом» обществе иудеев любовью даже не пахло. Не было уважения к женщине, как к равному партнеру, а, стало быть, отсутствовало и самоуважение у мужчины. «Прах» – и «прах», чего уж с него взять? Когда мужчина брал в жены женщину, он «восходил на ее ложе», и она «зачинала». На этом их взаимоотношения заканчивались. Едва ли не каждый день мужчина «восходил» но новое ложе и «познавал» новую женщину, а дальше Ветхий Завет аккуратно перечислял, кто из этого соития был произведен на свет. Это – едва ли не главный аспект Библии. «Плодитесь и размножайтесь», – сказал Бог, и иудеи изо всех сил, сколько могли, плодились и размножались. Складывалось даже такое впечатление, что сие богоугодное дело они делали так же, как добывали хлеб свой насущный: в поте лица своего и с глубоким сознанием своей духовной ответственности за произведенный результат.

Душа, как средство связи тела с духом, мужской природы с женской, а, стало быть, как символ любви, познания и личностного самоопределения, в Библии, как я уже писала, не упоминалась. Вопрос о личностном выборе практически не стоял. Когда на страницах Библии и заходила речь о выборе мужчиной женщины, то основные критерии здесь были чисто внешними. За основу брались некие племенные качества, – качества, так сказать, добротной и пригодной к размножению человеческой породы.

Но по секрету я скажу вам, когда речь заходила о любви. О любви здесь речь заходила тогда, когда описывалась та или иная неприятность, постигшая человека, – а именно, отказ от своего небесного покровителя Иеговы. Вот как только человек имел несчастие влюбиться, так его избранницей обязательно оказывалась чужеземка, представительница иного, враждебного племени, с иною верой. И ее единственной целью, естественно, было не иначе как хулить и шельмовать «наивысшего» небесного Творца Иегову. Какая-то странная закономерность!

Евреям, как правило, позволялось жениться только на еврейках, дабы не осквернять свою одухотворенную кровь. Бывали, правда, исключения, которым были посвящены отдельные рассказы, но это – единичные моменты. И вот неясность: отчего так получалось, что едва лишь человек «прилеплялся» к чужинке, как тут же, враз, автоматически, он забывал родного Бога? Вот как любовь, так и во вред Творцу, так и измена Господу. Ну, не выдерживал Иегова конкуренции с женщиной! И крайне мало в Библии описано таких идиллий, где полюбил бы парень иудейский иностранку, посвятил ее в свою религию и жил с ней долго и счастливо. Как правило, именно она наделяла его своею злокозненной верой. Что бы это значило? Основанная на любви связь всегда завершалась духовным крахом Иеговы и выбором мужчины в сторону, обратную от Него. Неизменно. Или я преувеличиваю?

К слову сказать, в куда менее давние от нас времена (точнее, в прошлом веке) в новосозданной советской республике наблюдалась та же «иудейская» паранойя. Появилось столько «врагов народа», желающих задушить молодую прогрессивную идею коммунизма, что непонятно было, откуда вообще может взяться столько врагов у такой святой идеи? Откуда в людях столько мазохизма? Ну, не желали они лучшего! Постоянно выбирали какую-то дрянь! Причем сам «вирус зла», по мнению «экспертов», был очень живуч и передавался через всех родных и близких едва ли не до седьмого колена. Более того: нередко он настигал и соседей, и даже людей, лишь случайно прошедших мимо и коснувшихся плечом «пораженного». А уж за границей сей вирус летал столь густыми роями, что считалось немыслимым попасть за границу и не заболеть! Что уж говорить о браке с иностранкой? Да это был уже диагноз!

Любовь – христианское чувство. Понятно, что в стране Антихриста любовь к иноверцам, к «социально чуждым элементам», сама по себе исключалась. Нечто подобное было и в фашистской Германии. По-видимому, все объясняется 2й главою Бытия. Когда мужчина «прилепляется» к жене и идет за ней, в свои права вступает «христианский» Бог, а все остальные терпят поражение. Потому что Бог любви сильнее всех иных богов на свете. И не Сам ли Иегова ввел в Господний мир такой закон? Закон «единой плоти», который пробивает Его же собственное проклятие, данное Им (в Своем «языческом» эквиваленте) во гневе в ответ на «злодеяние» Евы. Я говорю о проклятии утверждения господства мужчины над женщиной: «…он [муж] будет господствовать над тобою» (Быт.: 3). Проклятии, наложенном на саму любовь

Открытость любви предполагает некую глубину человеческой личности, взгляд на другого не только извне, с оценкой его телесных достоинств, но и изнутри, с оценкой достоинств духовных и душевно-психологических. Любовь возникает лишь тогда, когда сам человек способен смотреть на другого, как на равного себе, как на возможную вторую часть себя. Ясно, что в обществе, где мужчина есть образ Божий, а женщина – лишь домашнее животное, любви между ними не только быть не может, но не может быть и любви к Богу, ибо любовь – не дискурсивное чувство, ограниченное конкретным местом приложения. Она всеобъемлюща. И если в одной из сфер она столь строго пресекается, то ни в одной из остальных ей не раскрыться в полной мере тоже.

Любовь, как я уже сказала, есть чувство для равных партнеров. Так зачем Иегове любовь человека? Ведь Он глядит на него свысока, с позиции силы. А потому Ему нужна от человека не любовь, а страх, «страх Божий». Ему нужна покорность, послушание, неосмысленная преданность и верность. Ему нужно господство. Ведь именно о господстве шла речь в «языческой» 1й главе Бытия, когда Господь устанавливал законы отношений человека и животных. Это только во 2й, «христианской» главе речь зашла об именах, о каких-то проявлениях личностных связей…

На всю ветхозаветную часть иудейской истории наложено твердое языческое табу, табу господства Бога над человеком, человека – над животным, мужчины – над женщиной. Подумать только: в наказание за грех вкушения запретного плода Иегова наложил на женщину проклятие господства мужчины! Он проклял равенство полов, унизил женщину, придав ей фактический статус животного. Не проклял ли Он тем самым христианство? Не в этом ли – причина столь глубокой неудачи христианства в нашем мире?.. Ведь над ним и по сей день висит проклятие язычества, с которым оно столь яростно сражается, но увы! Язычество засело в нем самом, прошило начисто всю его ткань и щурится из всех возможных швов близорукими глазами неразличения… Из каждой поры христианской кожи проглядывает иудаизм и строит иногда смешные, а иногда – и дьявольские рожицы…

«Языческий» Иегова всячески демонстрирует свою силу и власть, и крайне редко – милосердие и добродушие. Кара за любое отступление, – не от истины, нет! – от маниакальной слепой преданности, от готовности ради Бога идти на преступление (которое, в свою очередь, является знаком отказа от Бога по самому факту нарушения законов, установленных Тем же Самым Богом), весьма сурова и настигает человека тут же, не сходя с места преступления. Та мстительность, с которой Господь насылает несчастья на любого отпавшего от Него человека, свидетельствует об отсутствии у Бога той силы, которую Он хотел бы, быть может, иметь. Это, в свою очередь, приводит к необходимости постоянно восполнять ее недостаток, устраивая при этом такие фейерверки, от которых содрогается земля и опасливо вздыхают духи в подземельях.

В христианстве принято считать, что Господь – сама любовь, и Его сила – в любви. В любви и прощении, – если только человек осознáет свой грех и раскается в нем. Больше ничего не надо. В раскаянии главное – сознание, осмысление и стыд за содеянное. Стыд есть знак отделения себя очищенного от себя прежнего. Вслед за этим приходит прощение и, как следствие, возвращение к человеку Божией любви, доступ к которой он сам перекрыл своим неблаговидным поведением. В иудаизме Господь «не ждет милости от природы», а берет ее Сам. Ибо человек априори не способен раскаяться: в нем (как бы) нет души и способности к осознанию греха. Функцию души, или сурового Судии запада, как я уже говорила, (весьма, – что нельзя не отметить, – ответственно) берет на себя Сам Господь.

Адам – вот первый христианин, первый человек, который взял ответственность на себя. Даже, вернее будет сказать, ее взяла на себя жена Адама. Мне когда-то встречалось чье-то высказывание о том, что Христос – это второй Адам (первый Адам был «ветхим»). Но я так не думаю: в моем представлении Христос вполне ассоциируется с первым Адамом, – в тот самый момент, когда у того появилась жена. Когда появилась любовь, за которой он пошел «на край души» и «впал во грех», нарушив Господне табу. Впрочем, именно таким был Господний план, согласно которому человек должен был оставить отца и мать и прилепиться к жене, став единой с ней плотью.

Итак, не только в первом иудейском мифе, но и на протяжении всей иудейской истории, которую можно проследить по книгам Ветхого Завета, обнаруживалась одна интересная закономерность. Едва лишь у человека появлялась любовь, как она тут же оказывалась «незаконной» и вела человека к фатальному грехопадению. И каждый раз Господь сурово за это мстил. Он не говорил: «Ладно, пускай его совесть замучит». Он совершал непосредственные действия (не ожидая услужливой помощи Дьявола), направленные на уничтожение «грешника». А под физическим уничтожением в иудаизме подразумевалось, как правило, уничтожение полное. Ибо не было речи о вечной жизни благодаря бессмертной душе. Душа – это уже любовь, а любви Иегова боялся, как, извините, черт ладана. Любовь – вне языческого мира, где добро соседствует со злом. Любовь этот преступный порядок нарушает, и зло теряет свою силу.

Не потому ли евреи не приняли Христа, что их устами говорил Сам Иегова? Сейчас очень многие «дослiдники» заверяют, что это – ошибка. Евреи, дескать, не при чем. В то же время, и Христос ни разу не заявил (по крайней мере, в Евангелиях нет ни единой строчки об этом), что он – от другого Бога, нежели Тот, Кто является Богом иудейской традиции. И, – странное дело! – говоря об Этом же Боге, он наделяет Его совершенно другими чертами. Так, стало быть, Господь из Ветхого Завета – и есть Господь Христа, Господь христианской любви и всепрощения?

Но чем тогда мы можем объяснить столь противоречивое поведение Иеговы, Его непонятную ревность, недостойную статуса Творца всего мироздания, Его многократные, как мы бы сейчас сказали, сделки с совестью и договоренности с Дьяволом? И как, с другой стороны, возможна любовь между Богом и человеком, как возможно богочеловеческое воплощение Христа, явившее собой беспрецедентный факт слияния двух, казалось бы, совершенно разных природ в одну? Быть может, Бог и человек – действительно одно, но на разных уровнях осознания? Развивается, растет человек, – развивается и растет Бог. Человек нуждается в Боге, – Бог нуждается в человеке.

Бог до грехопадения Адама и Бог после грехопадения, Бог первой и Бог второй главы, Бог иудейский и Бог христианский суть Один и Тот же Бог. Возможно, в нашем представлении Господь вначале отражал наше прежнее, языческое сознание, предполагающее принятие добра и зла, как двух равных основ бытия. А после грехопадения (коим можно назвать и явление Христа), Господь, подобно человеку, Сам очистился и принял любовь. Человек обрел бессмертие через душу, а Бог – надежду на очищение созданного Им мира от зла. Древо жизни есть древо цельного добра, цельной любви, но почему-то в Эдеме процветало и Древо познания… Неужели познание добра невозможно без познания зла? Неужели таков закон, установленный Богом? Тогда нам следует предположить, что и зло подчиняется Богу, а Бог и Дьявол – практически одно, тем более что весь ветхозаветный текст буквально вопиет об этом.

Нет, думаю, что зло не является творением Бога. Да и Сам Бог отрекается от предавшего Его змея, противопоставляя ему женщину. Женщину – как символ души? Как символ любви? Ведь именно любовь является единственным верным орудием в борьбе со злом. Любовь выводит человека в бессмертие. Вспомним миф, описанный Апулеем в книге «Метаморфозы, или Золотой Осел»: сын Венеры Эрос подарил Психее (душе) бессмертие, сделав ей целительный укол стрелою любви.

Там, где есть любовь к человеку, там возможна и любовь к Богу. Но вот любви к Богу без любви к человеку не бывает. Ибо Бог – это человек, а человек – это Бог. Это – две обратные поверхности одного и того же всекосмического зеркала, переключающего направление времен. Человек творит свое собственное представление об идеальном, – тем самым он творит своего Бога. В то же время, сама потребность творить идеальное говорит о присутствии в основе человеческой Божественной природы.

После грехопадения Адама Сам Господь, как будто, мог бы стать другим. Но другим Он, тем не менее, не стал и начал строить козни человеку. А если это был не Он? Если опустил человека на землю не Бог, а сам человек, ставший свободным не только от зла, но и от добра? Когда на протяжении ветхозаветной истории людьми руководил не Тот Господь, Который раскрылся в момент грехопадения, а именно Господь «до того», Господь 1й главы Бытия, Господь языческой стихии, то это вполне объяснимо. Но почему Бог 3й главы оказался снова «языческим»? Человек стал «христианским», а Бог – почему-то вновь «языческим». Почему, выражаясь современным языком, Он дал вдруг задний ход? Почему Иисус воскликнул на кресте: «Зачем Ты меня оставил?» Почему христианским миром овладел не Тот Господь, о Котором говорил Христос, не Тот, Кто раскрыл Свой божественный Лик в момент его воскресения, а другой, «языческий»? Почему христианство не стало христианством? Вот в чем Вопрос Вопросов, на который, как мне кажется, должна ответить Книга Книг…

Ну, кем был Адам до грехопадения? Вероятно, милым, беззаботным человеком, слез и горя не знавшим. Он ни за что не отвечал, ни о чем не беспокоился, ничего не стыдился. Был человеком только по названию. Он даже не был бессмертным, «одним из Нас», как выразился Бог. Бессмертным был лишь Бог. А человек мог жить столько, на сколько Господь «вдунул» в него дыхание жизни. Иными словами, жил не своим умом.

Дата добавления: 2015-07-18