Глава 3. Проклятие Иеговы. 3 страница

Суть главной ошибки христиан сводилась к тому же, в чем когда-то просчитались и ветхозаветные иудеи: Бога по-прежнему ассоциировали с духом, а не с душой, с объективным миром, а не с субъективным. Но единственный путь к Творцу – через постижение человеком единства своего муже-женского, андрогинного, духовно-материального и, в конце концов, свободного я. Путь к Отцу лежит через Сына, путь к Богу – через человека, ибо нет Бога в духе, как таковом; Бог – в истине, в серединно-андрогинном бытии. Бог – в Любви и Слове, а не в абстрактном духе или отстраненной мысли.

Служители Христовой веры не захотели услышать Слово, не захотели сердцем воспринять Христа, а вместе с ним – то новое, что он принес на землю. Разведя по разным сторонам воображаемого ринга женщину и Бога, они, в высоком стиле приснопамятных времен, устроили меж ними состязание: кто кого осилит. Если побеждает женщина, – человек считается духовно падшим; побеждает Бог, – человек считается святым. Но ведь некогда Сам Бог посеял распрю между женщиной и змеем… Стало быть, Ему наивные Христовы эпигоны отводят неприглядную роль змея, ибо с именем Господним на устах они шли в атаку на язычество, да еще – на то в язычестве, что одно, быть может, таковым и не являлось…

Пересказывалась старая история о том, что женщина есть конкурент Творца, а любовь к ней стала позиционироваться, как факт забвения заветов Бога. В результате родилась «святая инквизиция», – церковная структура, в которую входили лишь одни монахи. Бóльших фанатиков, помешанных на тщеславии слепого аскетизма, история, наверное, не знала. И «благими» деяниями этой инквизиции, как я полагаю, закатан асфальт прямой дороги в преисподнюю, ибо служащие в ней «борцы со злом» подрывали самые основы христианской веры, с бешеным энтузиазмом убивая в человеке Бога.

Бог инквизиторов стал ужаснейшим язычником-ревнивцем, от «подвигов» которого содрогнулся бы, наверное, Сам иудейский Ягве. Однако ни того, ни другого в реальности и не существовало, – только в экзальтированном воображении тех язычников «по духу», которые «ваяют» Господа с себя. Причем, с себя, – уже утративших свободу, задавленных проблемами нестойкого «психического» индивидов, возомнивших себя единым «гласом истины» с Творцом.

Над христианством словно висит проклятие Ягве, проклятие язычества, и оно никак не может выбраться из-под этого родового проклятия. В подобном контексте вся иудео-христианская история предстает, как временнóе разворачивание первичного мифа о грехопадении, изложенного на первых страницах Ветхого Завета. Вспомним, как часто Иисус говорил о «мире», который никогда не примет ни его, ни его учеников: «Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан Иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда» (Иоан.: 18); «Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир» (Иоан.: 15); «В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир» (Иоан.: 16); «Но да сбудется слово, написанное в законе их: «возненавидели Меня напрасно» (Иоан.: 15).

Говоря о «мире», Иисус имел в виду тот косный, полутемный мир, в котором правят лживые законы всепобеждающей объективации. «Знаю, что вы семя Авраамово, – говорил он иудейским священникам, – однако ищете убить Меня, потому что слово Мое не вмещается в вас; Я говорю то, чтó видел у Отца Моего; а вы делаете то, чтó видели у отца вашего… если бы Бог был Отец ваш, то вы любили бы Меня, потому что Я от Бога исшел и пришел; ибо Я не Сам от Себя пришел, но Он послал Меня. Почему вы не понимаете речи Моей? Потому что не можете слышать слова Моего. Ваш отец Диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего; он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины; когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи» (Иоан.: 8).

Иисус безжалостно клеймит основы фарисейской жизни и называет дьяволом отца первосвященников, – тот самый символ патриарха, что подвергся наибольшему «утяжелению». Иными словами, «все смешалось в доме Облонских» и духовный абсолют иудаизма, скрепленный подпорками добротной материальной базы, стал рассматриваться, как единственно достойное в целом мире Божество, не нуждающееся ни в осмыслении, ни, – Боже збав! – в революционной трансформации. Его заботливо приправили совсем не нужной Господу «весомостью» и устранили с Ним любой контакт на уровне души. Находясь в устойчивой иллюзии, что они общаются с Самим, еврейские левиты апеллируют к Нему, как к высшему арбитру, а вместе с Ним – и к Аврааму, призывая праотца в свидетели кощунственного, на их суровый взгляд, демарша этого «незваного» Христа.

«Авраам умер и пророки, – возмущаются они, – а ты говоришь: «кто соблюдет слово Мое, тот не вкусит смерти вовек»; неужели Ты больше отца нашего Авраама, который умер? И пророки умерли: чем Ты Себя делаешь?» (Иоан.: 8). Поклонение авторитетам «духовной вершины» сделали свое дело: иудеи утратили ту внутреннюю свободу, которая могла бы позволить им посмотреть на ситуацию иными, просветленными глазами. Они отвергли революционность Иисуса и, защищая свой несовершенный, зато болотно-устоявшийся мирок, предпочли избавиться от возмутителя спокойствия из Галилеи, откуда, «как известно», «бывает ли хоть что хорошее»?

Первосвященники Ягве не пожелали революции души, – они желали революции в стране. Ожидая своего Мессию, они объективировали это ожидание во внешний план своей «боголюбивой» жизни. Им не нужны были решительные изменения в собственном видении мира и Бога; они хотели оставить все, как есть: Бога-Правителя, Христа-Спасителя, избавляющего их от рабства у Рима. А избавляться от рабства у своих собственных религиозных представлений им не хотелось. «Душа обязана трудиться», – сказал однажды кто-то из поэтов. Но как же это утомительно, – утруждать свою глубокодремлющую душу!

Будучи назван Спасителем, Иисус не спас этот мир, да и могло ли быть иначе? Когда-то я наивно полагала (а авторы сегодняшних блокбастеров, по-видимому, полагают и сейчас), что персональные деяния одной великой личности способны изменить весь ход земной истории. Я верила, что вопросы разрешаются усилием какого-либо мага или мудреца (по версии блокбастеров, – неплохо оснащенного воителя), которому все хрупкие и мягкотелые земляне должны быть вечно благодарны, – когда-нибудь потом, когда поймут, что их спасли... «отмазали» от злой беды, не приводя (ну, а зачем?) в сознание.

Я верила во всемогущество святых. Ведь многие святые старцы умели исцелять, как чудотворные иконы. Казалось, что от них исходит свет, который «искривляет» внешнее пространство, и в магии такой чудесной силы больные люди вмиг преображаются, становятся здоровыми физически и, – что еще важней, – духовно. Все исцеленные Христом мгновенно прозревали и принимали столь спасительную веру…

Одним из базовых аспектов духовного взросления человечества является взаимосвязь учителя с учеником. Всегда есть кто-то старше и мудрее, а кто-то – младше и… готов учиться. Из них, как правило, один берет ответственность за младшего (другого) на себя, ну, а другой сдает ему свою свободу и, в целях личной безопасности, во всем ему стремится подражать. Бывает, – ссорятся два мальчугана, и спрашивают, как всегда, со старшего, который «должен быть умнее». Ему-то и приходится держать ответ за их совместные проказы и безумства. Так в нашей повседневной жизни являет свой суровый лик бестрепетный закон патриархальности, который всюду ныне правит бал.

Кто-то старше и ответственней, – он и должен, якобы, все знать и прозревать все перспективы общих начинаний наперед. «Кому больше дается, – с того больше и спрашивается», – так принято считать. Но верно ли это? Может ли хоть самый золотой, самый мудрый и распрекрасный человек дать ответ на все вопросы, что волнуют куда как менее «вменяемых» людей? Казалось бы: дано тебе «особое задание», и ты приходишь в этот мир Спасителем. Тебе даны такие полномочия, такие знания и силы... Ты просто должен все за них, других, слепых и немощных, решить!

Пример из «школьной» жизни. Вот вместе учатся различные по успеваемости ученики. Есть среди них отличники, есть хорошисты, а есть и троечники с двоечниками. И есть накатанная схема по «подтягиванию» неуспевающих детей: к плохим ученикам, в порядке шефской помощи, «прикрепляют» лучших, которые должны помочь товарищам в нелегком деле освоения наук. Кровь из носу, – к концу отчетного периода такой вот двоечник под руководством покровителя-отличника обязан дать улучшенный учебный результат. Но если этого не происходит, то здесь, как правило, берутся во внимание лишь две серьезные причины: либо лучший ученик отлынивал от выполнения своей «благотворительной» работы, либо подопечный этого страдальца был… слишком уж тупой. Бывало даже так: вот он тупой, а ты обязан! Припоминается советский фильм «Неподдающиеся», с его коварным лозунгом: «Ищите мотивацию». Совсем как в нехорошем афоризме: «Некрасивых женщин не бывает, – бывает мало водки».

В том случае, когда отличник, взявший шефство, был безупречен, его не обвиняют: что сделаешь, коль нет у опекаемого способностей к учебным дисциплинам… или «клиент» патологически ленив… Тогда его дурные показатели – лишь его собственный, не самый лучший выбор. Но он имеет право на него! Пусть учится, как хочет: ему, как говорится, жить. И все же… был ли столь внимателен к неуспевающему школьнику его «продвинутый» товарищ? Когда мы (так или иначе) теряем близких нам людей, нам свойственно винить во всем себя: а что мы сделали, чтоб этого не допустить? Нам кажется, что многое зависело от нас, что мы ответственнее и сильнее, что нам доверили, что мы могли, должны были помочь… И где граница между нашею ответственностью и правом на ошибку, заявленным свободной волею другого? Где мы действительно могли, а где – уже не в наших силах?..

Вот вам другой пример. Приходит в первый класс учитель с высшим образованием. Объем его познаний несравненно больше, чем у детей, которых он пришел учить. Но он обязан как-то передать им часть своих обширных знаний, и появляется потребность в разработке общего, «договорного» языка. Как говорить с детьми, чтобы они усвоили без значимых потерь весь подаваемый им на уроках «материал»? Не говорить же языком ученых! Все непонятное и сложное рождает в человеке отторжение, а то и лень, как результат защитного ответа организма. Лень «реактивна» и фиксирует потерю интереса к теме. И здесь учитель должен сам понять, как «мотивировать» детей на изучение его предмета с непринужденностью действительного интереса.

Не стоит педагогу, чтобы выглядеть «своим», переходить на «свойский» детский сленг, иначе будет трудно вывести детей из закосневшей ямы инфантильности. Им нужно подниматься вверх, ступенька за ступенькой, в то время как учитель должен подавать им руку, но ни на шаг не опускаться вниз. В противном случае произойдет «уравнивание потенциалов», но не «вверху», а именно «внизу». Ведь не отличнику пристало опускаться до плохих оценок, а троечнику – подниматься до высот отличника! Сгодится общепризнанный язык «консенсуса», приемлемый как с этой, так и с той учебной стороны, и высшей маркой для хорошего учителя является умение его найти. Всегда ли это получается? И есть ли в том вина преподавателя, когда какой-нибудь его «бездарный» ученик не достигает видимых вершин при обучении? Быть может, вся загвоздка в том, что он всех учит одинаково, а требуется личностный подход?

Как мы усвоили из курса биологии, онтогенез есть индивидуальный вариант филогенеза. Каждый человеческий эмбрион за цикл внутриутробного развития проходит те же стадии, что пройдены живой природой в процессе эволюции от низших организмов к высшим. То же самое, как я полагаю, можно сказать и о социальном организме. При обучении в детстве человеку комфортнее получать информацию в том виде, в котором она обреталась на заре людской истории. А потому в начальных классах нужно использовать образную речь, а также предметно-вещественные аналогии и представления, свойственные антично-языческому способу познания. Именно таким является язык библейских текстов. Сам Иисус говорил с людьми словами притч, иначе они бы просто ничего не поняли: уж слишком трудным для восприятия фактических язычников было его новое, парадоксальное учение. И если школьный учитель способен донести до своих учеников все нужные им знания, то уж учитель человечества, наверное, тем более найдет для каждого приемлемый язык…

Однако здесь мы сталкиваемся с непростой историей Иуды, на счет которого в начале нового столетия доносится все больше оправдательных речей. Вот, дескать, были некие договоренности у Иуды с Иисусом о том, что этот «избранный» апостол инсценирует предательство учителя, чтоб «подогнать» библейские пророчества под ожидаемый народом результат. И, дескать, вот таким макаром Иуда «получается» святой, поскольку поучаствовал в благом для мира деле: кабы не это «освященное предательство», не праздновать нам ныне Воскресения! «Не было бы счастья, да несчастье помогло», и, стало быть, – да здравствует несчастье! А далее, – закономерный переход к легко читаемому манихейскому канону…

Но при чем здесь христианство? Если бы все развивалось вышеописанным образом, – не было бы никакого христианства, даже в виде идеи. Духовный поворот к свободе не мог произойти на столь подложной и мошеннической базе. Господь не стал бы лгать своим любимым чадам, поскольку Он неизмеримо выше всех способов решения проблем на уровне законов вертикали. Воскресение Христа стало единственно возможным потому, что не было в нем лжи, обмана и беспомощной подгонки под предсказания из Библии. Оно и состоялось потому, что было изначально истинным.

В отличие от иудейского Ягве, Господь Христа не резался в морзянку (или кости) с Вельзевулом. Не стал бы Он губить людскую душу «во имя торжества всеобщей справедливости», равно как и не стал бы заключать особый договор (договор, как мы недавно прояснили, суть форма прежних отношений человека с Богом) и сотрудничать с Иудой в режиме знакомой нам по западным фильмам «программы защиты свидетелей». Да и сам Иисус весьма недвусмысленно высказался о своем возможном предателе: «…Впрочем Сын Человеческий идет, как писано о Нем; но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться» (Мат.: 25). Так неужели он «дурку валял»? А обвинять канонические Евангелия в необъективности… безусловно, можно, но тогда уж лучше прямо выставить ладонь ребром накрест страницы и объявить: «Здесь читаем, здесь – не читаем; здесь – жирное пятно: рыбу заворачивали». Такой подход, конечно, не из худших (кто не сомневался в полной чистоте всех текстов Нового и Ветхого Заветов?), но в данной работе я буду пока придерживаться канонических записей, со скромным расчетом на то, что длинный поводок я оставляю за трактовкой этих записей по своему людскому разумению.

Возможно ли предать святого? Ведь излучаемый им свет хранит его от зла и ненависти окружающих. Его непросто даже ненавидеть, поскольку он есть истинное воплощение любви. Ну, а любовь не вызывает никакой агрессии. Но почему тогда столь многие, соприкоснувшись с ним, остались слепы? К тому же, сам Христос не тешит себя лишними надеждами на то, что в результате Воскресения весь мир в одну секунду подобреет и расцветет садами сказочной гармонии. «Все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь; ибо написано: «поражу пастыря, и рассеются овцы» (Мар.: 14), – грустно предрекает он. Эти слова учителя вызывают праведное негодование Петра, который запальчиво отвечает: «Если и все соблазнятся, но не я» (Мар.: 14). Ха! Иисус ему тут же парирует: «Истинно говорю тебе, что ты ныне, в эту ночь, прежде нежели дважды пропоет петух, трижды отречешься от Меня» (Мар.: 14). Петр же никак не может согласиться с этим мрачным предсказанием и долго спорит с учителем, равно как и другие его ученики…

Теперь я понимаю, что вера во всесилие святого человека и в то, что он спасает поголовно всех доверенных ему «овец», есть следствие преступной аберрации людского грешного сознания. Да никого он не спасает! Вера во спасение «извне» есть вера в кратковременность спасения, которое не станет окончательным, пока спасаемый субъект не пожелает сам себя спасти. Спасение «извне» – спасение для тела. Погружая человека в полную иллюзию спасения, Господь не убедит его в одном, но главном, – в том, что с этих пор он навсегда свободен. Спасенный «телом» не избавится от страха и подсознательно «зависнет» в ожидании очередного вражеского нападения. Реально лишь спасение души. К «душе живой» в три дня, как говорил Христос, отстроить можно храм земного (или неземного) тела. И сам момент Христова Воскресения стал подлинным примером отстройки храма плоти для свободной от «недружеских оков» души.

«Дети Авраама» свыклись с мыслью, что Бог всегда ведет своих избранников и Сам решает все дела за них. Но в глубине их девственной души уже назрела революция: душа «зашевелилась» и начала тихонько пробуждаться. Пришла пора взрослеть и получать свой новый, взрослый паспорт (уже без указания национальности), а с ним – свободу и ответственность за жизнь (теперь уже) не тела, а души. Время инфантильных чаяний на помощь Господина завершилось, – да и доколе можно было Создателю Вселенной лелеять Свой «особенный» народ? Так нет же! – вновь им захотелось жечь и убивать, счищая со своей (своей ли?) «богоданной» территории чужинцев из других краев. Опять они желали чуда, внешней помощи и подтверждения своей «особости», в режиме веры в то добро, которое полезно лишь для них и чрезвычайно вредно для «наперсников разврата», под коими, конечно, разумелись другие обитатели земли.

Иудеи долго ожидали новой манны в образе Христа, как избавителя от супостатов-римлян, и в итоге потеряли даже то, что на тот момент еще имели: их храм был по-разбойничьи разрушен, а сами иудеи были изгнаны со ставшей им родной земли и на столетия лишились собственного крова. Проблемы с домом, по большому счету, не решены у них и до сих пор. Все потому, что «их Господь» уже давно не охраняет своих присных. Все, лавочка закрылась. Теперь – другие времена: Господь не должен (и не в силах) больше контролировать земное человечество, поскольку передал ему ключи к конечному спасению. Кто смог принять Его бесценный дар, кто – нет, но разговор окончен: Он Свое Господне дело сделал и людям, прямо скажем, Его уже и не в чем упрекнуть.

Сейчас повсюду оглашается гностическая версия судьбы Иуды. В прочитанном не так давно апокрифе, именуемом Евангелием от Иуды, проступают явственные абрисы гностически-катарского рассказа о Христе. Согласно этому повествованию, учитель как-то подозвал Иуду и отвел его в сторонку, чтоб их секретный разговор не слышали другие. Ведь этот ученик «особенный»: он знает Иисуса! Он понял Иисуса! А вот другие, недостойные, погрязли в темноте незнания. Так что же знает наш герой? Он посвящен Христом в большую тайну, и тайна эта столь стара, что старше – разве только Бог. Она, как оказалось, содержит древнюю идею языческой всеотносительности: душа томится в путах тела, – давай же, друг, распутаем ее и пустим, будто птицу, на свободу! Ведь тело есть тюрьма души… «Я так устал, – сказал Христос Иуде (по версии последнего, конечно). – Ну, неужели я не заслужил освобождения?». О воскресении здесь речи не идет: все тайны – за пределами земного…

Такая откровенно «дохристианская» трактовка христианства стирает напрочь суть учения Христа и отменяет «мировую революцию». Зато при этом совершает акт поразительной гуманности: для всех «овец», отбившихся от «стада Ягве», дабы вернуть их «на круги своя», полупотухший, старенький фонарь над хлевом она не выключает до утра (извините за белый стих). Глубокая, как океан, таинственность, которой окружаются разговоры Иисуса с Иудой, обещание награды за «святое дело» ложного (!) предательства, волнующие кровь посулы возвеличить «избранника» над другими апостолами Христа, – все это суть знакомый нам дохристианский флер «духовности» «особенных» людей.

Я, конечно же, не спорю: в том же Новом Завете есть масса высказываний об «избранниках». Вот, к примеру: «…Много званных, да мало избранных» (Лук.: 14); «И если бы Господь не сократил тех дней, то не спаслась бы никакая плоть; но ради избранных, которых Он избрал, сократил те дни» (Мар.: 13). Второй отрывок – прямая параллель с ветхозаветным текстом о сохранении целого города ради живущих в нем нескольких праведников. В данном случае это – подлинно «языческий» текст, фиксирующий врéменную меру, предпринятую Богом с учетом того, что в конце времен уже никто не уйдет от ответственности, поскольку «разбор полетов» будет производиться в индивидуальном порядке: за спинами других уже не отсидится никто. Но «избранные» предстают здесь, как праведники: они потому только «избраны», что прежде сами избрали добро, а не зло. Сначала – они избрали, и лишь затем (и за то) – избрали их. Они проявили свою волю, свою свободу выбора и совершили выбор в сторону сохранения своей живой души. А это – то же самое (в языческом контексте), что их избрал бы Бог.

Обе книги Библии вообще изобилуют противоречиями, и если воспринимать все сказанное в них буквально, шизофренизации мысли не избежать. В Новый Завет перешла масса атавизмов из Ветхого просто по той причине, что писавшие Новый Завет люди еще не полностью избавились от прежних клише и установок на восприятие добра и зла, – во многом языческое. Поэтому опираться нужно не столько на сказанное, сколько на подразумеваемое. Даже такое, казалось бы, безапелляционное заявление Христа: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод, и чтобы плод ваш пребывал, дабы, чего ни попросите от Отца во имя Мое, Он дал вам» (Иоан.: 15), – тоже имеет свой подтекст. Здесь сущность Христа практически «сливается» с сущностью его учеников. Он напоминает им, что он, они и Бог-Отец суть одно, а первичный импульс избрания добра идет от того благого первоисточника души каждого человека, который и есть Сам Господь и Сын Господний, как Слово, существующее от начала времен.

Новый Завет есть цельное произведение, в котором главной мыслью является мысль о первичности познавательной активности человека, первичности его собственного свободного выбора. «Бодрствуйте!» – много раз повторяет Иисус (что значит, – «думайте» и «действуйте»). И там, где говорится о том, что человека «избрали», подразумевается следствие, а не исходный пункт. Вот если бы было иначе, то мир оставался бы языческим, полутемным и полубессознательным, а само распятие Христа было бы бессмысленным. К сожалению, многие отцы Церкви этого не поняли (не хочется снова переворачивать в могиле блаженного Августина, но именно он был родоначальником этого пагубного направления богословской мысли).

Иными словами, нет избранных «в темную». Для того, кого избирают, это избрание не может быть сюрпризом, потому что он уже все знает: он избрал, а не его избрали. Не так, как у того же Августина: «Ты меня избрал, – сам не знаю, почему: я ведь такой плохой!». Для праведного человека не должно быть тайн, поскольку тайны – это знак языческих потемок. И, в отличие от «дохристианского» христианства, «христианское» христианство есть редкий образец простоты и доступности для всех, – не только для «особо одаренных», но и для «мытарей и грешников», с которыми не брезговал водиться Иисус. Он отвергал таинственность, которая противоречит замыслу прозрения и просветления: «Я свет пришел в мир, чтобы всякий верующий в Меня не оставался во тьме» (Иоан.: 12); «Кто ходит днем, тот не спотыкается, потому что видит свет мира сего; А кто ходит ночью, спотыкается, потому что нет света с ним» (Иоан.: 11); «…Никто, зажегши свечу, не покрывает ее сосудом, или не ставит под кровать, а ставит на подсвечник, чтобы входящие видели свет. Ибо нет ничего тайного, чтó не сделалось бы явным, ни сокровенного, чтó не сделалось бы известным и не обнаружилось бы» (Лук: 8).

«Особенные» касты и народы, как и «особенные» люди, суть артефакты эпохи, уходящей во вчерашний день. «Языческое» сокрытие истины есть тяжкий грех в глазах Христа. «Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали», – говорил он (Лук.: 11). Идея «равенства и братства», характерная для учения Христа (как бы чудовищно она ни была извращена впоследствии), есть символ «солнечного» просвещения. Под «солнечным» я понимаю не-ограничение распространяемого света искусственными рамками «выдающихся» заслуг. Иными словами, христианская идея есть идея вседоступности познания. Поскольку каждый человек свободен, каждый человек есть Бог, то никому на свете не позволено лишать его естественного права как на истину, так и на солнечную, «внезаконную» любовь (еще раз простите за стихи).

Иисус не избежал печальной участи быть преданным и не уберег сей мир от зла, чему я нахожу два объяснения. Первое заключается в том, что спасение – процесс субъектный. Он совершается свободным выбором души: насильно мил не будешь. Каким бы ни был Иисус святым, каким бы даром Слова он ни обладал, но существует личный выбор человека, которого никто не может отменить. Без участия свободной воли человека не включается его душа. Христос (или блокбастерный воитель) мог сколь угодно защищать людские жизни, но все это – ничто, пока сам человек не изберет борьбу со злом в самом себе, пока он не научится не в объективном мире набирать себе врагов, а находить все корни «вражества» в своей же собственной душе.

Все объективное происходит из субъективного. Все внешнее зло произрастает изнутри. Можно косить пышные всходы сорняка, но спустя какое-то время они снова прорастут, поскольку корни сохраняются нетронутыми. Чтоб избавиться от сорняка, его бы лучше не срывать, а выкорчевывать. Спаситель на коне есть символический калиф на час. Ну, прогонит он агрессора, – и что? Он прогонит и уедет, а агрессор подлечится, залижет раны и вернется. Снова вызывать Спасителя? Такая одноразовая, подчеркнуто «мужская» помощь, – совсем как в фирмах бытовых услуг («Муж на час», «Государственный мужчина», или как там еще они называются?), – никогда не бывает эффективной. Эффективна лишь та помощь, где берется не «мужской» (и даже, знаете, не «женский») способ разрешения проблем. Здесь нужен способ «андрогинный», а именно – Божественное Слово и Любовь.

Христос не опускался до локального спасения «по мужскому типу» (как решал обычно все задачи иудеев их Господь), зато он дал ответ на главный человеческий вопрос: как раз и навсегда искоренить проблему зла. Все дело в том, что мы – не механические «твари», а подлинные дети своего Отца. Бог – наш Отец, и потому мы с Ним – одно. А значит, помощь от Него есть помощь от себя, – не сверху и не снизу, а именно, что называется, из центра нашей собственной души. Мы все – Господни дети, и «нет ни эллина, ни иудея», ни лучшего, ни худшего народа. Когда мы не гоняемся за «ведьмами» по кругу, а отвергаем зло в самих себе, тогда мы сохраняем свои души. Когда же мы сжигаем «ведьм» в объективированном мире, то предаем самих себя и опускаемся в глубины преисподней. Мы не имеем права отбирать чужую жизнь, поскольку жизнью человека распоряжаться может лишь его душа (даже не Бог!). А привилегия казнить и миловать «по указанию Господню» была иллюзией «особенных» племен: такой нелепой грамоты Создатель никому не выдавал. Лишь полутемное языческое сознание могло сформировать столь вредную для человеческой души и столь фатально глупую, слепую убежденность.

Миссия Спасителя во многом состояла в трансформации в человеческом сознании божественного образа Творца. Мы изменили свое мнение о Боге, изменили Сам Господний Лик, и в этом революционном повороте – все христианство. Спасение – в праве человека на решение своей судьбы, – на что и отворил ему глаза Христос. Быть может, люди напоминали ему птиц, привыкших жить в своей добротной клетке и напрочь позабывших былое ощущение полета. Вся его помощь состояла в том, что он открыл им эту клетку и позволил им лететь. Но, к сожалению, многие не поняли, что клетка отворилась, а многие уже догадываются, но не желают знать.

Тот факт, что клетка оказалась с дверцей, есть знак того, что «изменился» Сам Господь. Он перестал быть «внешним», грозным, стрессогенным, пугающим земного человека ударами громов и молний, а стал «своим», родным и близким, предвечно пребывающим «внутри». Из неумолимого объекта Он преобразился в любящего субъекта, за которым угадывается сама человеческая душа. И следствием такого изменения стала неожиданно свалившаяся на человека (быть может, не совсем подготовленного к этому) ответственность. Кто-то испугался взрослой жизни на «западный» манер (во многих семьях «дикого», «безжалостного» запада практикуется уход, – почти изгнание, – повзрослевших детей из дома с целью: научиться выживать). Кому-то, наверное, хотелось бы всю жизнь держаться за мамину юбку и бегать за советами к отцу. Но колесо истории неумолимо приближает нас к середине времен (христиане называют ее концом), и на повестке дня стоит эпоха перелома. Вертикаль нас больше не спасет, и колесо Екклезиаста больше нас не вынесет. Необходимо нечто кардинально новое, – то новое, что дал нам Иисус.

Сейчас мы – словно вышеупомянутые птицы, что подбираются к открытой дверце, боязливо пробуя на вкус не разделенный на тюремные клеточки воздух. Нас притягивает свобода, и в глубине души мы ничего так сильно не желаем, как оказаться сразу в чистом небе и воспарить под облаками в восторге вольного полета. Но, в то же время, ничто нас так и не пугает, как эта неизмеримая высота, бескрайность и столь странная свобода. Одни (что посмелее, или, быть может, побезрассудней) выбираются из клеток, расправляют свои свернутые крылья (а многие даже не знали, что у них есть крылья), оглядываются по сторонам (нет ли здесь какой опасности?) и, перекрестившись, взлетают. Другие остаются в клетках, и их тоже можно понять: кто их там будет кормить? что там с ними станется? и как бы чего не вышло?..

Дата добавления: 2015-07-18