Глава 2. Добро и зло в контексте человеческого выбора. 3 страница

Табу существует лишь там, где есть зло, где есть опасность прельститься ложной свободой и пойти на поводу у низших инстинктов или ложных авторитетов. Это – путь к саморазрушению, и, ввиду присутствия подобной угрозы, в беспокойном людском океане сердобольно расставляются предупредительные буйки. Табу спасает духовно слабых индивидов от них самих, от их собственной слабости, устанавливая жесткий внешний контроль за их взрывоопасным поведением. Для того и создаются государственные структуры, оформляющие объективную жизнь общества и спасающие неуравновешенных граждан от них самих. Так заботливые родители оберегают своих детей от грозящей им беды. Неприятности начинаются чуть позже, когда дети вырастают, а родители по-прежнему видят в них несмышленых младенцев и оберегают их от опасностей, которых больше нет…

Современное языческое общество еще нуждается в государстве, ибо среднестатистический человек еще слишком «темен и забит». Потому и христианской свободы он еще не заслуживает, ибо воспринимает ее, большей частью, в тех же «объективированных» категориях рабства, – как протестную свободу «от». Чтобы принять свободу «для», надо всего лишь перестать культивировать в себе страх. Только в этом случае свобода не оттолкнет человека от него самого, от его собственной богочеловеческой природы, и не превратится в люциферианскую свободу «вседозволенности».

В то же время, с самим страхом нельзя бороться насильственным путем. Если человек не изжил в себе страх, ему не стоит и ступать на скользкую тропу над пропастью, дабы проверить свою выдержку, «испытать себя». Кто «испытывает себя», тот боится. Кто боится, тот знает, чего он боится, ибо знает, что страх его не беспочвенен. Есть замечательный анекдот на эту тему. Один психоаналитик спрашивает другого:

– Как там твой клиент, которого ты лечил от мании преследования?

– Да ты знаешь, все так прекрасно складывалось, он уже пошел на поправку, да вот случилось несчастье: на прошлой неделе его убили…

Очень часто страх является сигналом опасности, пренебрегать которым не следует. Иисус восходил на Голгофу, будучи абсолютно уверенным в своей правоте. Это и наполняло его душу бесстрашием: ему нельзя было сомневаться. И если бы он почувствовал хоть тень сомнения в правильности избранного пути, то ничего бы у него не вышло и его жертва была бы напрасной. Страха не преодолеть одним усилием воли и сверхнапряжением мышечного аппарата: таким нехитрым способом преодолевается лишь страх в объективированном мире (да и то – ненадолго), но в душе-то он остается! Более того: многократно усиливается. Страх преодолевается только знанием, магией Слова Божьего, пониманием высших смыслов всего происходящего на земле.

Современные психологи нередко проповедуют доверие, как основу счастливого самосознания здорового человека. Они изобрели массу способов достигнуть состояния этого самого доверия, ставшего поистине «землей обетованной» для многих «страждущих и жаждущих истины» в наши дни. Предполагается, что на искомой территории каждый освободившийся от «комплексов и блоков» индивид может почувствовать себя заново рожденной, счастливой, невесомой личностью, легко парящей над землей и не касающейся подошвами разбросанных здесь повсюду камней.

На мой «циничный» взгляд, добиваться от человека доверия – такая же нелепость (если не подлость), как лечить его от мании преследования. Ибо в объективированном мире, где добро целуется со злом, доверие есть лучшее средство загреметь в «космическую психушку». Человека не доверию нужно учить, а мудрости, или, на худой конец, проницательности. Впрочем, ни тому, ни другому современный «специалист по душе», – увы! – не научит. Не тот у него профиль… Так что пусть уж лучше доверяют те, кто сам заслуживает доверия, – и тем, кто заслуживает этого доверия. Но где таких найти? Кто настолько хорошо себя знает, что может доверять хотя бы самому себе? И что уж тогда требовать доверительных гарантий от других?

Языческий «рай» – не место для культивирования доверительных отношений. Ни Господь не доверяет Адаму, ни Адам – Господу (и правильно делают!). Каждый ожидает от другого какого-то подвоха. Господь (возможно) – с надеждой, Адам (несомненно) – со страхом. Грехопадение Адама в богословии считается обретением люциферической, отрицательной свободы. Но, скажите на милость, как в благом раю могла возникнуть столь протестная форма свободы? Да просто условия там сложились такие, что человеку уже трудно было «удержать себя в рамках»: «мальчик вырос», а «папа-царь» этого не заметил, хотя «мальчик» уже давно спел об этом «папе» «целую песенку» (то бишь, женился). Давление на личностное я Адама усиливалось, а во внешней райской жизни ничего не менялось. Вот и пришлось ему срочно менять свое место жительства…

Нарушив табу страха, человек попал в иной мир, мир субъективной свободы, где его подстерегали уже новые опасности: ему постоянно приходилось балансировать между свободой «от» и свободой «для», между своими «положительным» и «отрицательным» я, между ангелом и бесом. Как отделить одно от другого, – он не знал. Он только ступил на путь движения к себе по вектору свободы в поисках своего Бога, – Бога любви, а не принуждения, Бога исцеляющего, а не заглушающего, Бога изначального, живого, а не вторичного, искусственного, которого он сам же и создал, впав в младенческое беспамятство…

В Эдеме человек, по сути, не был дома. Не дома он и на земле. «…Лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Мат.: 8), – говорил Иисус. Просто потому, что дом человека – не в объективном, оязыченном мире, а в его собственной душе. Вот и выброшен он был из Эдема в эту кипящую и бурлящую стихию, к себе домой, а «языческий» Господь позаботился о том, чтобы попутно он «заземлился», попал на землю, в новый объективный мир, но уже лишенный непосредственной защиты (по принципу: «усложняем задание»). Объективный мир есть вечный соблазн для человека поверить в свою вторичность, привязаться к своему поверхностному я и уйти от я бессмертного, действительно живого… «Кожаные одежды» – знак еще большей «объективации», еще большего закабаления человека миром созданных им же некогда объектов.

Теологи так любят рассуждать о зле нарушения иерархии, о люциферическом падении твари, возжелавшей занять место Творца… Но если подумать хорошенько, – отчего весь сыр-бор? Не показалось ли сей «твари», что она – не «тварь»? Не открылись ли у нее глаза на то, что ею правит нечто низшее, что является лишь плодом объективации ее вчерашних, устаревших смыслов? А потому не возжелала она чужого, а просто, быть может, решилась вернуть себе свое. Была ли революция в раю справедливой, очищающей, ведущей человека к своему действительному я? Или она была всего лишь дерзким вызовом Творцу, брошенным никчемным «прахом», одержимым жаждой свергнуть Его с пьедестала и занять Его место, чтоб заглушить свой комплекс «меншовартостi»?

Но постойте-постойте. Какая иерархия? Ведь в мире субъективном просто нет иерархии, ибо нет здесь вертикали: человеческую личность символизирует горизонтальная ось. Перед Богом все равны; наш Небесный Отец равным образом любит всех своих детей. Солнце освещает одним и тем же светом каждого, причем каждый из нас и есть это Солнце, исполняющее свою личностную миссию на земле. Иерархия, вертикаль – это вторичные ценности объективного мира, до которых нет дела свободной человеческой личности. А «свобода, равенство и братство» – не только лозунг всех «масонских» революций. Когда-то он был взят из проповедей Иисуса…

Наш Спаситель был вне иерархий. «Ученик не выше учителя, – говорил он, – и слуга не выше господина своего: Довольно для ученика, чтобы он был, как учитель его, и для слуги, чтобы он был, как господин его. Если хозяина дома назвали веельзевулом, не тем ли более домашних его?.. Вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; Но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; И кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом» (Мат.: 10; 20).

Ибо желание возвыситься есть знак объективации, «вертикализации» человеческой личности, теряющей себя. А тот, кто впадает в духовную болезнь, – нуждается в излечении; ему следует быть «униженным», ибо унижение – обратная сторона возвышения. Так устроены «качели» объективного мира. Пока человек не обретет своей субъективной свободы, взлетать ему и падать на этом головокружительном аттракционе, вне мира и спокойствия в душе. И каждый раз, когда он будет наверху, то будет преисполнен страха кануть вниз, а в случае фатального падения его охватит жажда вновь прорваться вверх. Но ни внизу, ни наверху не быть ему счастливым, поскольку счастье – не на внешней вертикали, а в жизни человеческой души, в гармонии действительной свободы.

Что все мировые революции подвергаются дальнейшей объективации, – это факт. Выстраиваются новые вертикали, ничем не лучше старых, снесенных «волной народного возмущения». Люди, призывающие к свободе, самой свободы сторонятся больше, чем любого явного закабаления. А все потому, что идут на бой с бессменным чувством мести в душе, утратившей опору в Боге, под лозунгом свободы «от». Лишь Христос предложил нам свободу «для», а мы вот снова побоялись…

Мы постоянно претендуем на чужую территорию. Вот мировая вертикаль – не наша территория, не территория субъекта, и незачем нам за нее бороться: на ней нам вечно быть чужими, как были внутренне чужими Адам и Ева в райских кущах Господа… Мы можем только поиграть в «не нашу» жизнь, – что мы, по существу, и делаем. Все дети нуждаются в игре, но время идет, дети вырастают, а принципы игры в таком вот «вертикальном» мире не меняются. Меняются лишь детские игрушки, – меняются, как будто бы, на взрослые. И если дети малые привыкли забавляться с куклами, то «дорогие товарищи взрослые» своими «куклами для взрослых» хотят иметь уже других людей. Объективация в режиме «нон стоп!» продолжается, и все окружающие субъекты в глазах одного, отдельно взятого субъекта, урвавшего себе чуть больше власти, становятся объектами, которыми он самозабвенно манипулирует, включаясь в свою «взрослую» игру.

Наиболее явственно подобная игра проявляется в среде военных, где все предельно ритуализировано и заиерархизировано. Люди сами придумали себе уставы, правила, массу вспомогательных приемов обезличивания «личного состава», и – вперед! Ну их соблюдать с фанатизмом дикарей из племени какого-нибудь нумба-юмба! Наверное, ни в одной из сфер человеческой жизни так сильно не проявляется факт поклонения первичного вторичному, как в воинской дисциплине. Вот где идолизация идет полным ходом! Нет ничего смешнее (на мой взгляд), чем наблюдать за военными со стороны. Эту особенность очень точно подметил ныне покойный актер А. Ромашин.

– Мне всегда было трудно играть военных, – сказал он однажды. – Представьте: один человек говорит другому: «Молчать! Смирно!». И тот молчит и стоит «смирно», руки по швам! Это так смешно, что я никогда не мог удержаться от смеха…

Смешно все, что противоестественно. И то, что в детском мире выглядит всего лишь игровой условностью, сцепленной с малым возрастом ребенка, в мире взрослом предстает чудовищной карикатурой, таким гайдаровским секретным «РВС». «Страшной тайной», которой, – будем откровенны, – едва лишь грош цена в базарный день. «Кука-маркука-барам-барабука!», – как в одном смешном мультфильме о кошечке и собачке.

В воинской службе есть что-то неотразимо женственное, включающее принцип покорности и подчинения некой высшей силе, неумолимо нависающей над любым военным человеком. Проявляется, конечно, и мужское начало, но только в период выполнения военных операций. Вот получил приказ, – будь мужчиной и ни в чем себе не отказывай! Но в остальное время (а его-то как раз – львиная доля в жизни военного) человек исключительно подчиняется и получает от этого неизъяснимое мазохистское наслаждение. Знать, что ты – не хозяин своей судьбы, что за тебя постоянно кто-то что-то решает, есть особый род «взрослого» инфантилизма.

– Ты же знаешь, родная, – с притворным сокрушением говорит такой глава семьи своей заплаканной жене. – Я – человек подневольный и себе не принадлежу. Вот пошлют завтра на Сахалин, – поеду на Сахалин. Служба наша такая, что уж тут поделаешь...

И горько (но с тайной радостью) вздыхает. Ибо жизнь его устроена и расписана на пятилетку вперед. И он чертовски рад, что у него все так здорово сложилось. Никаких душевных треволнений, сомнений и забот о завтрашнем дне. Живи и радуйся.

Кто-то здесь мне может возразить: «Но это же – армия, она нас защищает!». Ответ: чтоб стать в позицию защитника, надо поначалу влезть в конфликт и спровоцировать ответную агрессию. Как же, все-таки, удивительно устроен мир «простых» человеческих смыслов! Вначале кто-то ищет и находит проблемы на свою голову, а затем с гордостью рапортует о том, как он успешно их решает, и все ему с восторгом аплодируют, благодарят за свое чудесное спасение! Ну, как тут не вспомнить известный яркий афоризм: «Главное различие между умным и мудрым состоит в том, что умный всегда знает, как выбраться из сложной ситуации, а мудрый в нее просто не попадет».

Сейчас у нас все поголовно защищаются. Даже пресловутый терроризм есть ни что иное, как доступный слабому способ защиты от сильного противника, играющего не по правилам. Игра последнего «не по правилам» состоит, хотя бы, в том, что он рвется участвовать в соревновании, сам явно находясь в другой весовой категории. А кто нарушает правила, – получает такое же нарушение правил в ответ. Так рождается терроризм, и игра «взрослых мальчиков» разгорается с новой силой. В ней нет ни правых, ни левых: все одинаково хороши.

Не менее военных меня умиляют юристы. Их серьезность при чтении и использовании созданных человеком законов просто поражает. Они так верят в них, так поклоняются их «святой букве», словно закон Вавилона для них не писан. А как ловко они оперируют «своим богом»! Ни дать ни взять языческие шаманы, вызывающие духа и манипулирующие им по собственному усмотрению. А вот насколько успешен ты в области подчинения себе «своего духа», – настолько квалифицированным юристом в этом обществе считаешься. Уважающий себя юрист никогда не допустит, чтобы какой-то там дух (то бишь, закон), каким бы божественным он ни являлся, смог овладеть ситуацией. Да ни за что в жизни! Закон – для человека, или человек – для закона? Человек, в конце концов, для субботы, или суббота для человека?

Это даже трудно назвать цинизмом, ведь человек, как будто, искренне верит, что высшей ценностью в этом мире является юридический закон, и считает себя истинным духовидцем, элитарным жрецом столь высокого бога. Законы суть языческие боги государства, состоящего из людей. Они (законы), конечно, несовершенны, – и кто, как не сами юристы, знают об этом лучше других, – но это, как говорится, наши законы, и мы должны их соблюдать, пока они считаются законами… Дружно делаем вид, что они правы (как у Пугачовой: «Изображаем радость!»). Проблема только в том, что мир не состоит из людей и не контролируется надводным айсбергом их младенческого сознания. Мир вообще «не состоит»: свойство «состоять» есть категория вторичная…

В таком вторично-виртуальном мире живут юристы и по-детски считают себя взрослыми. Ведь они отлично знают «правила движения» на дорогах! А знать правила движения – не попасть в аварию. Как, кстати, по поводу пьяного водителя за рулем или человека в предынфарктном состоянии?.. А пробки? А падающий самолет, срочно идущий на посадку, где придется? А многое другое?

– Ваша честь, – с высоким пафосом обращается к судье адвокат или прокурор, с удовольствием растягивая слова, как будто речь идет о его собственной чести, которая, уж конечно, выше всяких похвал…

При этом он прямо раздувается от сознания собственной значимости. Зря, что ли, поговаривают, что Юпитеру когда-то не хватило всего ничего, чтобы вспыхнуть и стать звездой? Совсем чуть-чуть, но – неудача. А амбиции остались. Сейчас, кстати, вновь среди ученых все настойчивее муссируется тема новой попытки Юпитера «надолужити втрачене». Но здесь уж, как говорится, «съесть-то он съест, но кто ж ему даст?»… Хотя…

Военные, юристы, политики, «талантливые» управленцы… Нормальному человеку действительно должно быть смешно наблюдать за «мышиной возней» этих повзрослевших детей, стремящихся занять себе «почетное» место в общесоциальной или государственно-военной иерархии. Еще смешнее, – когда они отождествляют себя с этим «важным» местом, отбросив свое человеческое достоинство и заменив его поверхностной тщетой высокоградусной гордыни.

Вот демократия, казалось бы, – явление из мира субъективной человеческой свободы. Но демократия на уровне государственного устройства – это… гм… что? Такой особый вид «душевной» проституции или попытка соединить несоединимое? Не говорил ли Иисус: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу»? (Лук.: 20). Как идея, демократия – это нечто вне «господской» иерархии, но возможно ли ее осуществление в мировой языческой действительности? Быть может, она являет собой переходное состояние от старого к новому качеству общественной жизни? Не знаю, не знаю… Доныне все попытки построить идеальную государственную систему оборачивались крахом. Еще более нелепым предстает стремление отдельных «праведных» людей основать идеальное религиозное государство, предваряющее (например) новое пришествие Христа. Недаром в Апокалипсисе сказано, что такое государство станет местом силы Князя Тьмы…

Сам Иисус был против иерархии даже в словах. «Да будет слово ваше: «да, да»; «нет, нет»; а чтó сверх этого, тó от лукавого» (Мат.: 5), – говорил он, объясняя, почему не нужно давать клятв. И если клятвы были обычной практикой во времена «языческого» Бога Иеговы, то теперь – «…не клянись вовсе: ни небом, потому что оно Престол Божий; Ни землею, потому что она подножие ног Его…» (Мат.: 5). Любая клятва есть «вертикализация» слова, искусственное придание ему большего веса, в котором оно, будучи самодостаточным, совсем не нуждается. Оно не нуждается в укреплении небом и землей, как двумя полюсами вертикальной оси, ибо место его естественного обитания – не безличная вертикаль, а личностная горизонталь человеческой души.

«…Ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным» (Мат.: 5), – сказано дальше. Вероятно, здесь речь идет о самóм человеке и его реальных возможностях в данных координатах времени и места. И, опять-таки, эта фраза возвращает субъекта к его равноправной с другими позиции, в то время как клятва есть знак презрения к другому, знак «вторичного» возвышения над ним. Тот, кто презирает, никогда не выше того, кого он презирает. А если речь идет о Боге, – то Он не может быть Творцом. Творец Вселенной есть существо, излучающее свет и любовь, и потому ему не свойственно презрение, оно не нуждается в клятвах. В противном случае оно есть узурпатор, захвативший то, что ему не принадлежит.

Таким вот «вертикализированным» Богом изображен Иегова в Ветхом Завете. Но Иисус не отрицает Бога иудеев. Он просто предлагает посмотреть на Него прозревшими глазами, с которых снята пелена незнания. Его Бог-Отец (как бы это попроще сказать?) радикально демократичен. Но это – Тот же Бог «Авраама, Исаака и Иакова», ибо нет здесь другого Творца, создававшего мир. «И еще более искали убить Его Иудеи за то, что Он не только нарушал субботу, но и Отцем Своим называл Бога, делая Себя равным Богу» (Иоан.: 5), – сказано в Евангелии от Иоанна. Буддисты тоже нередко насмехаются над Богом христиан, считая Его слишком «опущенным» вниз, «приниженным» до уровня человеческого субъекта.

Не зная, где на мировой «господской» вертикали буддисты помещают человека, могу сказать еще следующее. Людям с «языческим» сознанием очень трудно понять, что субъект – вне вертикали. Так же, как и Господь. Вот «психическое» субъекта, – да, оно, ввиду своей непросветленности, то и дело норовит прорваться на вертикаль, словно ему там «медом намазано». А сам субъект, его подлинное я, есть свобода от всяческих вертикалей, так что уж извините. И по этой причине говорить о «принижении» Бога – такая же нелепость, как обвинять огонь в том, что он заморозил зимний сад. Бога нельзя унизить, как Бога нельзя и возвысить. Он – вне этой базарной кутерьмы. Горизонтальная ось не ниже вертикальной, ибо находится совсем в иной плоскости измерений. Условно говоря, она пролегает через сердце человека, через его память о прошлом и будущем. Бог – в самом человеке, в его сердце. И если человека называют равным Богу, богочеловеком, Сыном Божьим, то это значит, что Бог есть жизнь, любовь, свобода, но уж никак не господин. Не тот у Него профиль.

«Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, чтó делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, чтó слышал от отца Моего» (Иоан.: 15). Масоны могут отдыхать! Ибо все их «страшные тайны» и «секретные коды» разбиваются в пух и прах простотой и непосредственностью подлинных богочеловеческих отношений, лишенных засекреченности всевозможными табу. «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только чрез Меня, – говорил Иисус, – …видевший Меня видел Отца… Верьте Мне, что Я в Отце, и Отец во Мне… В тот день узнаете вы, что Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас…» (Иоан.: 14). Тем самым Иисус дал понять, что человек и Бог едины. И речь здесь идет не только об Иисусе: таким же сыном Божьим является каждый из нас.

Но в каком смысле мы можем считать себя равными Богу? «…Истинно, истинно говорю вам: Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего: ибо, чтó творит Он, тó и Сын творит также. Ибо Отец любит Сына и показывает Ему все, чтó творит Сам… Ибо, как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе» (Иоан.: 5). Итак, мы едины с Богом через творчество и любовь, через «солнечное» свое начало, начало своего собственного свободного я.

А теперь вернемся к описанию грехопадения в книге Бытия. В каком отношении мы можем говорить о свободном волеизъявлении Адама? От ответа на этот вопрос зависит квалификация его поступка: то ли это было восстание «униженного и оскорбленного» существа, мечтающего сбросить Бога с пьедестала и занять Его место, то ли это был ответственный выбор повзрослевшего человека, открывшего свое родство с Творцом и пожелавшего вернуться к своему истинному Отцу. В первом случае человек предстает «вертикализированным» существом, подорванным комплексом неполноценности. Во втором – существом вполне самодостаточным, осознавшим свое единство с Господом и вышедшим Ему навстречу, – Тому, Который открылся его освобожденному сердцу.

Перед нами – две свободы. С одной стороны – так называемая лжесвобода в пределах объективного мира, где действительной свободы и быть-то не может, и потому она всегда обращается в свою противоположность, в новое порабощение. Объективный мир не самостоятелен и не движется вперед, он безразличен к судьбе простого человека, да и не в силах ему помочь. Все мирские революции оборачивались неизменными реакциями. Именно такой революции ожидали иудеи, но Иисус сказал им: «Хватит! Это – не ко мне». Так он сам стал «предателем», причем предателем Иеговы, «самого святого», что было в жизни у каждого иудея. Таким же «предателем» стал и мифологический Адам…

С другой стороны – свобода субъективного мира, где она-то как раз и является тканью, на которую нанизывается все мировое творение. Внутренняя свобода человеческой личности от рабства у полубессознательного объективированного мира. Свобода, как возвращение к своему подлинному я, к Богу-Любви. Выше я говорила о судьбе отдельной человеческой души. Она определяется ее личностным выбором. Ее, или Господа, – это одно и то же. Судьба, на мой взгляд, не есть что-то внешнее, навязанное нам извне, «объективным» образом. Принимает здесь решение Господь, и это решение звучит в человеческой душе, как глас ее личной совести, как ее собственное желание, насущная потребность и личностный выбор. Ибо душа – не частица, а искра, один из планов самореализации Господа в четырехмерном пространстве-времени.

Свободный субъект не подчиняется никому, кроме Бога, но даже Ему он подчиняется лишь по той простой (как мне кажется) причине, что Бог есть он сам. И только тогда, когда человек идет по линии своей положительной свободы, когда его поддерживает сила мудрости и любви. Когда же он начинает противиться Богу, он теряет свою силу и отпадает «во тьму внешнюю», начинает служить тем идолам, которых сам и создает.

Но как человек может пойти против Бога, если он и есть – Сам Бог? Логичным будет предположить, что человек никогда не идет против того Бога, которого он ощущает в себе в данный момент. Человек есть Бог в своем наивысшем потенциале, но этот потенциал не раскроется в нем во всей полноте вплоть до Последнего Суда, а до тех пор об истинном Творце, как и о своем истинном я, человек имеет крайне смутное представление. И чем более смутно это представление, тем более ему свойственно искать Бога (и себя) во внешнем, объективном мире, видеть в Нем Владыку, Господина, безжалостный объект для поклонения и устрашения («когда я человека не понимаю, я его боюсь») и примерять эту же роль на себя. Но пока человек не знает истинного Бога, не знает самого себя, не раскроет в Господе себя, – ему, по сути, не с кем и встречаться. Придти к Создателю на Суд – значит, придти на Суд к себе. Осветить светом наивысшего сознания свои дела и дать им справедливую оценку – это и есть вернуться к Богу. А значит, – просто стать собой.

В Библии Господь постоянно дает оценки: «И увидел Бог, что это хорошо»; «…нехорошо человеку быть одному», и т.д. Это в который раз подчеркивает, что наш Господь олицетворяет субъективный, андрогинный мир, главным свойством которого является отделение добра от зла, определение того, «что такое хорошо, что такое плохо». Бог есть Слово, как сказано в Евангелии от Иоанна, – и это тоже справедливо, если принять во внимание традиционное для Авесты соотнесение классической триады «мысль – слово – дело» с триадой «дух – душа – тело». «В начале было Слово, и слово было у Бога, и слово было Бог» (Иоан.: 1) есть ни что иное, как признание того факта, что основой бытия является живая душа, андрогинная сущность, символизирующая серединный мир, который связывает духовное с материальным. В словах Иоанна раскрывается христианская Троица, как символ единства двух миров, сотворенных и скрепленных третьим, андрогинным миром любви. «Субъективная» горизонталь предвечного Я Господа-человека свободно разворачивает вовне «объективную» вертикаль духовного и материального миров…

Вот вспомнилось слово «предвечный»… Откуда оно и что оно означает? Разве может быть что-то прежде вечности? Или это просто красивая метафора? Как было уже сказано выше, субъективное начало основано на единстве двух форм времени, – прошлого и будущего. Но эти формы, как принято считать, довольно ограничены, по сравнению с той же вечностью. Как же, в этом случае, субъективное могло построить объективный мир, мир вечных идей?

Вспомним о том, что еще натурфилософы древности рассматривали мир с «языческой» позиции его поэлементного состава. Кто-то первым космическим элементом называл воду, кто-то – воздух. А Гераклит «избрал» огонь. Его мнение удивительным образом совпало с преданием Авесты, согласно которому огонь есть первоэлемент мира. Когда в «Бундахишне» перечисляются первые творения Ахура-Мазды, среди них нет огня, – вероятно, потому, что огонь сотворен просто не был. Он – вне процесса миротворения. И огонь же связывается с будущим временем. Поэтому получается, на первый взгляд, немного странная картина: именно из огня рождаются (или творятся) все остальные элементы, а, стало быть, будущее порождает и настоящее, и прошлое, и (прости, Господи!) вечность. Нет, быть может, вечность существует где-то за пределами избранного участка работ, но только «в потенциале» и нашему творящему субъекту ничего об этом не известно. Но едва лишь Он даст себе труд позаботиться обо всем творении, – Он тут же откроет и «свою» объективную вечность.

Когда вначале – свобода, то первым появляется будущее, поскольку больше ничего и нет. Нет ни прошлого, ни настоящего, ни даже вечности, которая могла бы объединить в себе опыт прошлого и настоящего. Есть только будущее, первичный импульс, взрыв (или «бифуркация», – что означает резкий поворот событий, задающий процессу новое направление), творящий/порождающий миры. Будущее, как план творения. Творческий первоэлемент огня заключает в себе все остальные элементы, – а это значит, что в будущем в свернутом виде содержатся все остальные формы времени.

Ближе всех к огню, по-видимому, воздух. Первичный взрыв, как первое проявление созидательной энергии Зервана, есть взаимодействие огня и воздуха. На «субъективной» оси огню Овна противостоит воздух Весов. Как сказано в «Бундахишне», в самом начале творения Ахура-Мазда проложил путь Солнцу с востока на запад. Ни к северу, ни к югу оно отклоняться не могло. «До тех пор пока не пришел Враг, всегда был полдень, то есть рапитвин» (Бунд.: с. 24 (13 r)). Иными словами, вначале была проложена «субъективная» ось, от Овна до Весов. Эта ось символизирует сам принцип Зервана, – предвечной свободы, творящей Вселенную. Она же является аналогом «горизонтали» человеческой души.

Замечу, что на момент появления Солнца существовали все четыре стороны света и соответствующие им созвездия. Стало быть, параметры кругового движения уже были заданы, но время еще было «субъективным» и протекало через центр круга, в векторном направлении (по типу ленты Мебиуса?). Именно так, – сквозь человеческое сердце, – и по сей день течет время в человеческой душе. Через собственное сердце мы можем «подключаться» к своему прошлому и будущему, – если, конечно, в качестве «машины времени» мы используем пространство любви. Скорость «душевных» сигналов выше скорости света, «привязанной» к параметрам объективного мира, и потому наше субъективное время может двигаться как вперед, так и назад, как в будущее, так и в прошлое.

Дата добавления: 2015-07-18