Глава 4. Познание. Языческие боги и Священный Грааль. 1 страница

Что такое познание? С легкой руки библейской Книги Бытия, многие считают, что это – самое зло и есть. Оۥкей, давайте посмотрим. Что означает префикс «по» в отношении слова «знание»? Это может быть «поэлементное знание», «последовательное знание», «знание, постигаемое во времени, по частям». Иными словами, раздробленное знание или получение знания в движении. Отлично! Если сюда еще добавить символ круга, который включил Иегова (когда Он «голову змея» сцепил с «пятою женщины», заложив начало движения по кругу), то вырисовывается совершенно ясная картина: Господь нажал на кнопку «Время».

Стало быть, времени раньше не было, – что, само по себе, довольно спорное утверждение, если учесть, что в Эдеме, все же, происходили некоторые события (а под конец – еще какие!). Однако, сославшись на их «мифологичность», можно условно назвать всю райскую идиллию «бытием вне времени» или «пребыванием в вечности». Разбивание времени на части – это, безусловно, знак педалирования настоящего времени. Если прибавить к вечности настоящее, получится так называемая «объективная» ось Зодиака, на северном полюсе которой находится вечность, на южном – настоящее. Вечность есть символ бессмертия, или вечной жизни; настоящее – символ смерти, как полной обездвиженности, вплоть до состояния камня.

Первотолчок к движению исходит не с севера, а с востока, «посолонь». В библейском мифе тоже все начинается с востока. А восток составляет с западом уже другую, «субъективную» ось Зодиака, или ось человеческой души (нумерологический код – тройка/семерка). В отличие от «объективной» пары, бессмертной лишь «наполовину» (двойка/семерка), эта пара бессмертна уже на уровне обоих своих компонентов. Бессмертна человеческая душа, связанная с субъективным проживанием времени, и смертно человеческое тело, как часть дискретной, поэлементной материальной природы, связанной с настоящим. Напомню, что именно в момент грехопадения Господь дал людям «одежды кожаные» (читай: материальное тело). До этого, по-видимому, Адам и Ева существовали «без тела», – т.е., в виде теории, бесплотной идеи. Впрочем, это не совсем так, поскольку Адам был создан из «праха земного», который, как ни крути, символизирует материю. Так что обвинить познание в «материализации» человека будет сложно. Традиционно начало движения ассоциируется с востоком, с восходом солнечного светила. По этому же принципу движение задается субъектом (а не безликим объективным космическим пространством), как существом осмысленным, имеющим свою осознанную цель.

Вот какая картина разворачивается из одной лишь фразы этой удивительной Книги Книг. В ней раскрывается сразу несколько напластований, граничащих с противоречиями. И, в первую очередь, это касается явной двуфакторности библейского времени, поскольку рядом со стоящим особняком «языческим», круговым временем Екклезиаста мирно сосуществует подчеркнуто линейное время общего повествовательного течения Библии. При этом само содержание книги указывает на ту же круговую закономерность повторения одних и тех же событий и явлений, только с участием разных персонажей, ничем, по существу, друг от друга не отличающихся. Разве что именами! – возможно, именно по этой причине авторы Библии столь ответственно подошли к святому делу «вспомнить всех поименно». Должны же люди хоть чем-то различаться, чтоб создалась хотя бы видимость персонализации и становления самосознания отдельно взятого библейского субъекта.

Двуфакторность библейского времени уже сама по себе может служить поводом для причисления Библии к памятникам как языческой, так и постъязыческой духовной культуры. В этой замечательной книге как будто напрочь отсутствует строгое деление на объективное и субъективное, круговое и линейное, из чего напрашивается вывод, что Новый Завет не является чем-то качественно новым в общей текстуальной базе Библии. И весь революционный текст Нового Завета, как я неоднократно говорила, можно прочесть уже в мифе о грехопадении первого человека.

Но вернемся к теме познания. Господь пугал Адама: «Смертию умрете». Но Адам сделал свой (предсказуемый) выбор. В этих новых обстоятельствах Господь был вынужден завернуть пространство в круг, включить круговое («смертное») время, в котором вечность отражается в элементах настоящего. И возможным это стало лишь после того, как сам Адам из точки своего «субъективного» востока направился на запад по пути самопознания. Не говорит ли это о том, что не Бог включил движение, а человек? Бог, скажем так, легализировал это движение, задав ему «объективные» координаты, координаты созданного Им космоса, который раньше существовал лишь в виде потенции.

Активность библейского субъекта задает движение мира во времени, – что, собственно, и подразумевается под словом «познание», если усмотреть в приставке «по» начальный импульс для дальнейшего движения («по-йти», «по-бежать», «по-ползти», наконец). В этом отношении «познание» можно трактовать, как начало обретения знания. В то же время, его можно трактовать, как знание последовательное, поэлементное, дробное, получаемое по частям. Складывается впечатление, что Эдем пребывал в вечности (хотя в самом тексте прямо заявлено, что он был на востоке, – т.е., в будущем). И только грехопадение Адама сдвинуло время с точки вечности и добавило к ней огромный массив точек круга, каждая из которых фиксирует момент настоящего. С одной стороны, все выглядит достаточно зловеще, и я прекрасно понимаю Иегову, называющего поступок Адама грехопадением. Ведь настоящее связано со смертью, так что Бог, по сути, прав, говоря Адаму: «Смертию умрете».

Практически в том же ключе момент первичного духовного катаклизма описан в тексте авестийского Бундахишна: подписав договор о боевых действиях с Ангра-Майнью, Ахура-Мазда замкнул бесконечность и ограничил время, установив определенный цикл, по завершении которого он рассчитывал на полную победу сил добра. Фактически, он создал тот же круг, что и библейский Иегова, и скоординировал хронопоток вперед. А дальше начинается сугубо авестийская специфика: время двинулось по направлению прошлого (хотя субъективно человеку кажется, что время следует в будущее, – но эта аберрация сознания связана с тем, что сам человек вместе со временем направлен в прошлое и, глядя вперед, он воспринимает цель движения, как будущее). В момент достижения точки наибольшего удаления от начала (диаметрально противоположной началу) произойдет условный разворот (начнется Суд) и время потечет обратно, в будущее (но человек его воспримет, как прошлое, хотя уже по другой причине). Единственный нюанс: движение вперед сопряжено с настоящим (нижняя точка круга, Юг вертикальной оси), движение назад – с вечностью (верхняя точка круга, Север). Стало быть, до Суда люди смертны, после Суда – бессмертны.

Согласно мифологии Авесты, вторжение сил зла произошло на Юге, в точке настоящего. Иными словами, Враг расколол наш мир в материально-женском «КПК» (о том же, собственно, и Библия, представляющая женщину в качестве первоисточника космического зла). В данном случае упор был сделан на первичности явления: зло проникло в этот мир через женскую природу. Единственное отличие библейской трактовки от авестийской состоит в том, что Авеста говорит о женском начале, как о точке поражения, потерпевшей стороне, которая приняла на себя первый удар Врага, а Библия говорит о нем, как о самóм виновнике грехопадения.

Но даже здесь не все так просто, потому как обе книги тут же подают и мысли противоположного порядка. Авеста говорит о том, что Враг Ангра-Майнью, в свою бытность творящим субъектом, имел задание создать материальный мир, в то время как Ахура-Мазда должен был заняться сотворением духовного. В свою очередь, Библия намекает на положительную роль женщины в деле борьбы со злом, – когда Господь Иегова закладывает вражду между женщиной и змеем. Стало быть, и здесь она, в каком-то смысле, принимает удар на себя. Поэтому мне сложно однозначно трактовать роль женского начала в деле грехопадения: вина ли здесь или аскеза? Грех или добровольный крест?

Что есть включение времени? Следствие или замысел? Знак зла или знак борьбы со злом? Потому ли Ахура-Мазда (и Ягве) включил движение во времени, что это было знаком сдачи силам зла всех «завоеваний» Господа, или сам старт хронопотока был обусловлен необходимостью борьбы с агрессором? У меня, если честно, ответ на этот вопрос уже есть. Если бы вторжение зла могло инициировать движение во времени, то время бы автоматически включилось и не потребовался бы «знак капитуляции». Но включено оно не дьяволом, а Богом. А Бог имеет лишь благие замыслы. Да и в Авесте сказано о том, что замыкание Ангра-Майнью в конечном времени есть верный способ его победить (Ахура-Мазда замыкает Врага в ловушку временнóго круга, поскольку в вечности он якобы неистребим).

Считается, что Враг не владеет хрономагией и не ориентируется в переключении времен. Он жизнеспособен только там, где время движется вперед, и «выпадает» из биосферы, когда время заворачивает в обратную сторону. Это – особый блок знаний зерванитов, о котором я, подобно Ангра-Майнью, лишь «слышала звон», поэтому рассуждать о нем подробнее пока остерегусь. Замечу только, что здесь мы сталкиваемся с отличием «христианского» способа борьбы со злом от «авестийского», хотя отличие это довольно условно. Для христиан оружие борьбы – Любовь, для зерванитов – хрономагия (по уточненным данным, магия прошедшего времени, связанного с Судом). Почему я говорю об условности различий? Потому что сама Любовь «родом» из мифа об Андрогине, как о целостном, бессмертном существе, обитавшем в нашем прежнем, незапятнанном прошедшем, в которое мы все от начала движения стремимся. Наше поистине божественное, бессмертное прошлое – у нас впереди.

Итак, вина (по-иудейски) или замысел (по-авестийски и, – теперь уже, – по-христиански)? Для «полутемного» языческого сознания, – ясно, что вина. И замысел – для осведомленного. Хотя, опять-таки, читающим библейский текст в двух «параллельных» измерениях, как я надеюсь, тоже совершенно ясно, что речь – не о вине, а о «сотрудничестве» человека с Богом.

Еще немного о «проблемах Ангра-Майнью». Некоторые тексты Авесты называют его «замедленным в понимании», «невежественным», «ненаблюдательным и неумным», – что, собственно говоря, идет вразрез с библейским представлением о дьяволе, как о весьма сообразительном существе, хитреце и виртуозном провокаторе. Вот что значит разное отношение к познанию! Да и духовные образы людей квалифицируются в Авесте как «любознательные», причем из этого вовсе не делается трагедии. А вот Дух Зла несколько глуповат и потому заранее обречен, поскольку побеждает в конечном счете тот, кто мудрее. Ангра-Майнью называют также плодом неуверенности и сомнений Зервана: в нем изначально заложена некая червоточина, которая и привела его к падению. Неуверенность основывается на слабом чувстве собственного я, а отсюда – легкость отрыва от своих душевных основ и выпадение вовне, «во тьму внешнюю» (туда, где «плач и скрежет зубовный»). Фатум? Изначальная обреченность? Где же тогда свобода, если духовный выбор Ангра-Майнью предначертан уже заранее? Получается, что он рождается больным, с фиксированной наследственной болезнью, истоки которой следует искать не в нем самом, а в отце его Зерване.

Другая ситуация (и другие записи Авесты). Будущий Дух Зла должен был родиться вторым, сразу после Ахура-Мазды, и ему надлежало творить второй, материальный мир, в то время как творение первого, духовного мира было доверено его старшему брату Ахура-Мазде. Не вынеся такой «наруги», младший брат прорывает плаценту и появляется на свет преждевременно, раньше своего старшего брата. В Ветхом Завете тоже описаны подобные ситуации (Исав и Иаков; с некоторым отличием, – Каин и Авель). Да и не только в Ветхом Завете. Во многих культурах существуют свои «близнечные» мифы, где основной конфликт связан с правом первородства. Да что далеко в мифологию ходить: в человеческой истории эта тема проигрывалась тоже неоднократно: вспомнить хотя бы уже упоминавшегося здесь «старшего брата» Россию, узурпировавшего первородство (во всяком случае, именно так это выглядит с позиции мифологии) у якобы «младшего», который сейчас именуется Украиной.

Рождение вторым, младшим, имеющим меньше прав на наследство есть глубокая ущемленность в правах (и в отцовской любви, – по «языческим» меркам). Это – тема «языческой» вертикали, связанная с агрессивным противопоставлением духовного материальному. Если ты создаешь «второй», «вторичный» мир, ты создаешь его «по образу и подобию» «первого». Ты продолжаешь начатое кем-то дело, но сам в нем (личностно), по сути, не участвуешь. Здесь есть какая-то несправедливость, поскольку творческая сущность личности при этом выхолащивается. Работает все тот же патриархально-матриархальный императив: ты ничего не создаешь «впервые», а повторяешь вслед за тем, кто старше, и «своим собственным умом» не производишь нового продукта. Не деградирует ли здесь твоя душа? Не уходит ли твоя свобода? Рождаясь вторым, ты наследуешь готовое. А тебя самого, как творчески-свободной единицы, уже почти не остается. Ты второй – и все, ты не Творец. Ты теряешь субъективную опору, «вылетаешь» из нее и становишься бесплодным Духом Зла.

Здесь, как видите, мне нечего сказать, потому я разбираю сей вопрос психологически. Даже выступаю своеобразным адвокатом Ангра-Майнью: как ни прикинь, а везде он получается обделенным личностной свободой. Он, по сути, даже не выбирает. Так можно ли его, в таких прискорбных обстоятельствах, по-прежнему считать вменяемым? Вывод прост и очевиден: полноценный Творец может быть только один. Не следует поручать миротворение «творческому» коллективу или даже двум (пускай и «братским») сдельникам-товарищам (это – к вопросу «о пользе монотеизма»).

Близнецы – уже повод для конфликта. По чьему замыслу будет создаваться мир? По замыслу старшего? Отчего же, если младший ничем не хуже? Он – такой же сын своего отца (если, конечно, под отцом подразумевается Солнце, а не Сатурн: в ситуации с Сатурном именно старшинство играет главную роль). Иегова похвалил Авеля и не похвалил Каина, хотя тот тоже старался, тоже принес дар Господу от трудов своих праведных и с чистым сердцем. Почему Господь выделил одного и отвернулся от другого?

– Потому что… справедливый, – напрашивается популярный на наших просторах ответ.

Подобная справедливость тяжело воспринимается обидчивым «психическим» человека. Не Господь ли, в этом случае, толкает Каина на преступление (кстати, первое из описанных в библейской истории)? Вот Такой Господь и несет в себе зародыш зла, который имплантируется в души преданных Ему людей. Он их и сталкивает с пути истинного. Разве нет? То же самое – Зерван. Как ни крути, а поступок Ангра-Майнью иначе, как следствием, не назовешь. А причина – в Зерване. Вот давайте посмотрим. Желая создать Вселенную, он рождает двух братьев, которые должны ее творить, и в этом – первая ошибка. Создавая двоих, он де-субъективизирует одного из них (как водится, младшего). Творящий субъект един и единичен: он должен удерживать в уме идею и способ ее реализации. Нельзя «растаскивать» момент творения Вселенной по двум различным сознаниям. Идея двух создателей (старшего, «духовного», и младшего, «материального») лишает субъективно-душевной опоры уже обоих.

Вспомним миф о Касторе и Полидевке: один брат был смертен, другой – бессмертен. Это – аналог двух точек объективно-вертикальной оси: верхняя бессмертна, нижняя смертна. Что ж, это замечательно в отношении к объективному миру, но неверно в отношении к людям. Люди все изначально бессмертны. Ось человеческая горизонтальна и на обоих своих концах бессмертна. Это значит, что человек представлен андрогинной парой, с равенством членов в обоих крайних пунктах. И равенство это обусловлено тем, что между ними нет различия по половому признаку: такое различие свойственно материальным телам, но не является чем-то определяющим для андрогинной души. В ней нет разделения на мужское и женское, первичное и вторичное, смертное и бессмертное. Человеческие души воплощаются как в мужских, так и в женских телах с (примерно) одинаковой частотой. Горизонтальная ось, символизирующая партнерские («демократические») отношения, не предполагает темы старшинства, а потому здесь нет и смерти, как нет и бунта против нелюбви отца.

Гармоничное создание миров нуждается в одном, но целостном Создателе. Идея двух Творцов была, как ни крути, на редкость пагубной. Рождая двух «близнечных» сыновей, как созидающих субъектов, Зерван сдвигает одного из них повыше, а другого – чуть пониже, чем порождает повод для конфликта и дальнейшей «вертикализации». Одному он дал мандат на творчество, а другому напрочь отказал в таком же праве на «свой бизнес». Оказалось, что второго сына Бог-Отец, по сути, не любил: тот был возмутительно уродлив. Но ведь он – твой сын, каким бы он там ни был!

Впрочем, как вы понимаете, психологическое обоснование поведения богов крайне слабо «держит удар». Нелюбовь отца – еще не повод ненавидеть весь мир. И практика нашей жизни неоднократно показывает совершенно обратные результаты. Есть «неблагополучные» семьи, в которых дети вырастают кроткими и трудолюбивыми, как ягнята, а есть очень даже «благополучные», из которых выходят настоящие монстры. Главное слово – все равно за самим человеком. Так что говорить о полном детерминизме выбора Ангра-Майнью отношением к нему Зервана тоже не совсем будет правильно. И не исключено, что записи зерванитов об особом отношении Зервана к своему младшенькому тоже не были «первородными», а возникли чуть позже, – именно с целью психологически обосновать (даже рационализировать) духовный выбор Ангра-Майнью. А если это так, то подобное «благое намерение» авестийских мыслителей оказало поистине медвежью услугу их собственному учению, поскольку значительно снизило роль свободы в человеческой судьбе, а, стало быть, исказило сущность самого Зервана.

Тем не менее, сейчас мы разбираем поведение уже не «лузера» Ангра-Майнью, а его отца Зервана, поскольку первоисточник зла, так или иначе, находится в нем. И здесь мы возвращаемся к тому же, с чего начинали: зло не рождается в мире объективном. Зло – в самóм создающем (или порождающем) субъекте. В данном случае – в Зерване. Ангра-Майнью стал его невольной жертвой, плодом сомнений и терзаний, плодом незнания (хотя его это и не оправдывает). И, естественно, напрашивается вопрос: как бороться с этим незнанием? Да с помощью познания, конечно! Познание – вот то, с чьей помощью Дух Зла еще бы мог «стать человеком». Круг замкнулся. Проблема – в Боге, а не в Адаме 2й главы Бытия. Она была бы и в Адаме, если б он не стал на путь познания, не «сдвинул» время (и себя) с условного нуля координат и не начал действовать.

Итак, после долгих скитаний и петляний по лабиринтам логики возвращаемся к исходному: проблема – в объективации Бога, во включении идеи старшинства в распределение ролей (вспомним, что зенит и надир существовали еще тогда, когда Солнце двигалось прямо по «горизонтальной» линии души, от одной половинки сердца – к другой). Раньше я писала, что зла нет ни в Боге, ни в «изначальном» человеке. Авестийские же тексты наводят на несколько иные размышления. Есть Бог-Свобода, заключающий в себе зародыши как зла, так и добра, и есть его два сына – Ормазд и Ахриман. Первый сын избрал добро, второй довольствовался злом. Ормазд есть, стало быть, благое проявление Зервана, а Ахриман – злокозненное, незаконное, насильственно занявшее чужое место.

Ох, и непросто же решаются шарады космологии! Чтоб «или – или», – так не получается. Громада разных текстов и разных вариантов «понимания». Масса «психологических» обоснований и различных околокультурных домыслов. Но, как лаконически сказал «киношный» Электроник, «во всем нужно выбирать главное». Что главное? А главное, пожалуй, в том, что Бог-Свобода нуждался в самоочищении, в борьбе со злом в самом себе. По сути – в собственной защите. Свобода жаждала восстановить свою свободу, которой угрожала смерть, как зарождение «раскольнической» иерархии.

Раскол Церквей – такой же «близнецовый» феномен, когда один из братьев становится вдруг почему-то «старшим» и начинает утверждать свое господство над другим. Две половинки целого расходятся по разным полюсам и обретают каждая свой пол, который их «объективирует». В итоге христианский дух любви теряют сразу обе. И пусть одна считается бессмертной (католичество), отождествившись с «верхней» точкой духа, а (православная) другая, скатившись в оппозиционный «низ», в истории «убита» уже дважды (арабским мусульманством и русским атеизмом), но вот сам факт неравенства, вражды и разделения (по «половому», кстати, признаку, – в хрестоматийном духе Божьего проклятия!) рабами делает обеих. И вовсе не «рабами Божьими», хотя… – еще как это понимать!

Они уже не раз пытались вновь сойтись, – по-видимому, все же понимая, что конфронтация им не идет на пользу. Но каждый раз одна из них желала верховодить, в то время как другая, в своем устойчивом «эмансипе», никак не соглашалась быть звездой «второго плана». И остается лишь печально констатировать, что в плане «вертикального» стояния, где все определяется законом старшинства, двум «субъективным» чашам «горизонтальных», в сущности, весов не обрести между собой консенсуса.

Последовав логике мифа, в котором один из двух братьев был вынужден продать свое первородство другому, рискну предположить, что «православный брат» был изначально старшим, но «оказался» младшим, возглавив Византию, как Второй (или вторичный) Рим. Тем более что явно выраженным «сатанизмом» заметно отличился старший, – «католический» (одна Священная Инквизиция чего стóит!). Быть может, он ничем и не вреднее «православного», но много более открыт и легче поддается мониторингу. А по-другому и не может быть, поскольку католичество есть, в принципе своем, «мужская», «световая» фаза христианства, и потому все темные его дела мгновенно освещаются лучами светового дня, становятся добычей гласности. Зато таинственная, «лунная» природа православия всегда стыдливо прятала свои не менее ужасные (я думаю!) скелеты по шкафам. А потому сравнить двух «братьев-близнецов» по «фактам нанесенного ущерба», наверное, сейчас не представляется возможным. Как минимум, они друг друга стóят (как максимум, конечно, – тоже).

Сам смертный грех самоубийства христианства был в качестве программы занесен в основу генофонда немалого числа региональных и поместных учреждений Церкви. И в этом плане тема «чечевичного скандала» наглядно проявилась в споре Киевского и Московского патриархатов.

– Я старше! – пытается воззвать к «природной» справедливости Киевский.

– Плевать! А я богаче! За мною – деньги, власть, войска! Я выкупил твое обанкротившееся первородство! – отвечает Московский.

– Но я имею право хотя бы… на существование, – пытается удержаться хотя бы… в своих законных «горизонтальных» координатах Киевский.

– Профукал ты свое существование. Ты – умер, тебя – нет. Я никогда не увижу тебя в упор.

– Но за мной – народ, целая нация…

– Какой такой народ? Какая нация? Ее тоже нет. Ее давно уже нет и скоро снова не будет! Мой самый главный прихожанин растворит ее в интернациональном… то бишь, в христианском равенстве и братстве, как он это сделал уже однажды, – жаль, что не до конца! Таким живучим твой несуществующий народ оказался,… – и далее следует некий фразеологический оборот, характеризующий национальные особенности прихожан данного собеседника.

Кажется, я соскользнула с заявленной темы, и, как водится, – в политику. Что поделаешь, ведь это – знак мирской объективации, очень точно иллюстрирующий первичное грехопадение Свободы, перешедшей в иерархию. Все революции идут под знаком свободы и фиксируют свои завоевания в жесточайших диктатурах. Исключение составляют, пожалуй, лишь «цветные» революции последнего трехлетнего периода, – возможно, в силу их «бескровности», а, стало быть, непривлечения к решению своих задач структур из вертикали власти. Они, конечно, держатся (пока) на уровне демократических приоритетов, но начинают и пошатываться, поскольку им становится невмоготу и больно удержаться на лезвиях «русалочьих» ножей, по которым им теперь приходится передвигаться.

А все почему? В мире тотального смешения свобода ощущает себя, как рыба, выброшенная на берег, или как мужик, выпавший из дверей горячо натопленной сельской бани на свежий снежок в ясный морозный день.

– Ух, хорошо! – рычит он, растирая себя снегом с интенсивностью, на мгновение опережающей скорость проникновения леденящего холода в его распаренное тело. Но едва лишь движение холода начинает опережать его растирательные способности, как он мигом срывается с места и несется обратно, в теплые объятия разогретого воздуха бани.

Так и революции, – словно кратковременное пребывание на холоде («Ух, хорошо!»), где «голый человек на голой земле» долго не пробудет. Его тут же тянет обратно, на спасительную вертикаль, где ему тепло и уютно, сытно и комфортно и не надо строить новых мостов. Демократия – хорошо, а сытный обед – лучше… особенно когда рядом голодный сосед ведет на базар свою последнюю коровенку… такая вот некрасовщина forever…

Свобода в нашем мире давно и серьезно больна, – она почти при смерти. Болезнь свободы имеет вирусную нозологию. Вирус – это некий «полуживой» агент инородной природы, не способный жить и размножаться самостоятельно. Поэтому он промышляет своеобразным биологическим пиратством: внедряясь в клетку живого организма, он перестраивает ее работу так, что она начинает продуцировать уже не свои, а чужеродные молекулы, молекулы самого вируса. В применении к свободному субъекту это выглядит, как объективация, «вынос ценностей» во внешний мир и обожение, идолизация вторичного, которое ставится на место первородного. В результате субъект перестает быть собой, теряет ощущение внутренней свободы и заставляет себя делать не то, чего он сам желает в своей душевной глубине, а то, что одобряется другими, такими же безвольными и дезориентированными субъектами, как он.

В какой-то мере, вероятно, в этом же контексте можно рассуждать о типах государственного управления. А в этом плане государство-автократия не предстает ли неким «сатаническим» перерождением, болезнью государства-демократии? По духу автократия вторична, и крайней степенью ее опасного для личности режима является тоталитарный стиль правления. Но, впрочем, я – не специалист в политологии, и потому настаивать не стану на своей, быть может, слабо обоснованной позиции: возможно, в силу именно того, что государство есть вторичная (по отношению к личности) реальность, к нему на деле применимы другие способы классификации. В частности, я допускаю, что для державы принцип вертикальной иерархии является «родным», первичным, а демократическое «равенство и братство» – вторичным, результатом прогрессивного развития самосознания живущих в государстве граждан.

Все порождения Зервана «субъективны» до тех пор, пока их не начнут распределять во времени. Когда один «шифруется», как первый, другой идет вторым; один становится по духу «старшим», ответственным за все дальнейшее, другой – лишь «младшим», подчиненным и почти безвольной калькой с первого, то в этом мало есть чего хорошего. Один наследует божественную искру творчества, второму достается фантик компилятора, раба, а рабство – это скрытая позиция господства. Так начинаются грехопадения... Вот только (я прошу внимания!) один «униженный» захочет места господина, другой – возврата собственной свободы, чтоб жить себе в миру по чистой совести... Как в том новозаветном тексте: «Иисус говорит ему [Петру]: паси овец Моих… И, сказав сие, говорит ему: иди за Мною. Петр же, обратившись, видит идущего за ним ученика, которого любил Иисус [Иоанна]… Его увидев, Петр говорит Иисусу: Господи! А он чтó? Иисус говорит ему: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока прииду, чтó тебе до того? Ты иди за Мною» (Иоан.: 21). Здесь выделен очень тонкий душевный момент: каждый человек должен идти вслед за Богом, за Спасителем, а не за другим человеком. Ориентироваться мы должны не друг на друга, а на Господа в самих себе. И не бросать косых, ревнивых взглядов на других. Не зря Иегова был назван Ревнителем, поскольку ревность – знак господства, основанного на подспудном чувстве рабства, которое нельзя из человека «выдавить».

Рабство зарождается в душе, когда она ориентируется не на внутреннюю опору, а на внешние, порой пустые раздражители. Желание над кем-то подняться, быть признанным особенным и исключительным, рождает в личности соревновательный инстинкт и неудержимую потребность оглянуться, чтобы сравнить себя с другим. Не с духовным Абсолютом, который есть внутри у каждого, а с другим, кто проявил свой Абсолют и вывел его внутреннюю сущность на поверхность. Быть может, Ахриману следовало создавать материальный мир, не оглядываясь на «весомый» опыт брата? Ведь в нем самом, по замыслу Зервана, могли быть те же свойства и возможности, что у Ормазда, – да и не в том ли смысл их изначально «близнецовых» качеств? Но брат считался «старшим», творил «высокий» мир, по статусу гораздо выше мира, отведенного для «младшего»… Отождествившись с миром сотворения, несостоявшийся творец материального утратил и любовь отца, уйдя от собственной свободы. Быть может, вся проблема в том, что в некий миг он оглянулся на другого?..

Я намеренно не обсуждаю здесь роль змея-искусителя в грехопадении Адама. Наверное, виной тому – банальный конформизм: уж слишком плотный образ змея, как самого дьявола, сложился за долгие библейские тысячелетия. Не идти же мне теперь против мнения практически всех верующих, кроме самых отъявленных сатанистов! Но, если честно, мне так и не удалось понять, в чем состоит его вина. В том, что он открыл Адаму глаза? В том, что помог ему разбудить и активизировать свою сонную душу? В том, что стал инициатором включения времен? Но ведь именно это стало первым шагом на пути к преодолению зла...

Дата добавления: 2015-07-18