Победный сорок пятый

Начался 1945-й год, год Великой Победы советского народа над фашистской Германией. Полк готовился к решающим схваткам со смертельно раненным зверем. Новички вводились в строй, изучали новый район бое­вых действий. Запоминали по карте населенные пункты, дороги, реки, озера. Предстояло летать в зимнее и ве­сеннее время, и синоптики не обещали солнечной пого­ды — это не Украина или Кубань...

Проводилась усиленная политическая работа с лич­ным составом.

Майор Пасынок раздобыл в политотделе дивизии данные о материальном ущербе, нанесенном Советскому Союзу немецко-фашистской армией, о зверствах гитле­ровских палачей на временно оккупированной террито­рии, роздал их всем штатным и нештатным пропаган­дистам — до командира звена включительно, просил до­вести материалы до сознания воинов. Затем собрал весь личный состав полка и предложил мне и капитану Ли­сицыну рассказать людям об увиденном в Майданеке. Было очень трудно говорить. А когда я дошел до рассказа о детской обувке, горло перехватил спазм. Не закончив, я ушел на свое место, но всем было и так ясно: месть, месть и еще раз месть гитлеровским людо­едам за все, что они сотворили.

Все рвались в бой, никто не думал о том, чтобы со­хранить свою жизнь в конце войны. Говорю об этом со всей ответственностью. Конечно, мы прекрасно по­нимали, что войне скоро конец, что хорошо бы остаться живым... Но это не мешало людям воевать как и прежде в полную силу. Теперь мы знаем, что в некото­рых частях находились люди, старающиеся любыми способами увильнуть от последних боев. Это зафикси­ровано и в мемуарах, и в художественной литературе. Но в нашем 812-м полку таких случаев не было, не припомню. И горжусь этим!

4 января 1945 года полк произвел посадку на аэро­дроме Желехув, ближе к магнушевскому плацдарму, с которого, как мы узнали впоследствии, 1-й Белорус­ский фронт планировал нанести главный удар. Из-за плохой погоды перелет осуществлялся небольшими груп­пами на высоте 150—200 метров. Все делалось в усло­виях полного радиомолчания — и выруливание, и взлет, и посадка. Ведь находились под самым носом врага. Перед полком поставили задачи — прикрывать назем­ные войска на магнушевском плацдарме, воспретить не­мецкой авиации наносить удары по переправам и вести непрерывную активную воздушную разведку войск про­тивника.

Времени начала наступления мы, конечно, не знали, но с воздуха хорошо замечалось массовое движение наших войск к линии фронта. Так же легко могли за­метить это к немецкие воздушные разведчики. Поэтому против них снаряжались специальные группы или пары истребителей, которых наводили на цели наши назем­ные радиостанции. Одним словом, шла непрерывная на­пряженная дуэль двух противоборствующих сторон.

8 января мы перелетели на аэродром Ласкажев. На­кануне состоялось построение полков с выносом Боевых знамен. Перед строем зачитывались обращение военно­го совета фронта и письмо командования 16-й воздуш­ной армии к летному составу. В тексте письма гово­рилось:

«Товарищи летчики! Мы идем в последний и реши­тельный бой! На нас возложена чрезвычайно ответственная задача, как на самый подвижный и могучий род войск. Бейте же, товарищи, врага со всей смелостью, отвагой и жестокостью. Не давайте ему ни двигаться, ни дышать ни в воздухе, ни на земле. Под вашими уда­рами артиллерия противника должна замолчать, дороги должны замереть, резервы должны быть скованы и уничтожены. Своими подвигами подымайте еще выше славу советской авиации. Вперед, за нашу Родину!»

Мы понимали, что наступательная операция не на­чнется без авиационной поддержки. Тем более сейчас, когда наша авиация имеет полное превосходство над гитлеровской. И все же 14 января грохот артиллерий­ской канонады возвестил о начале наступления 1-го Бе­лорусского фронта. Войска рванулись вперед одновре­менно с магнушевского и пулавского плацдармов. Но мы не проводили авиационной подготовки! И не могли поддержать наземные войска при прорыве обороны противника!.. Что же случилось?

Оказалось, об этом мы узнали позже, наше наступ­ление началось значительно раньше намеченного срока по просьбе союзников, армии которых оказались в слож­ном положении в результате прорыва немцев в Арден­нах. Обратимся к документам истории. Считаю, нелиш­не еще раз напомнить выдержки из них:

«№ 383.

Личное и строго секретное послание от г-на Черчил­ля маршалу Сталину.

На Западе идут очень тяжелые бои, и в любое время от Верховного Командования могут потребовать­ся большие решения... Я буду благодарен, если Вы смо­жете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января...

6 января 1945 года».

«№ 384.

Лично и строго секретно от Премьера И. В. Сталина Премьер-министру г-ну У. Черчиллю.

Получил вечером 7 января Ваше послание от 6 янва­ря 1945 года.

...Очень важно использовать наше превосходство против немцев в артиллерии и авиации. В этих видах требуется ясная погода для авиации и отсутствие низ­ких туманов, мешающих артиллерии вести прицельный огонь. Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению. Однако, учи­тывая положение наших союзников на западном фрон­те, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам.

7 января 1945 года».

Вот так ответственно Советское правительство вы­полняло свой союзнический долг. Зная, что наступление без поддержки авиации может привести к излишним потерям как в людях, так и в технике, оно, тем не ме­нее, пошло на столь трудный шаг.

До 16 января летали только наиболее опытные лет­чики. Но вот погода стала улучшаться, и полк пол­ностью включился в боевую работу. Молодым, правда, было трудновато: только взлетел — облачность; вышел на маршрут — снежный заряд. И так все время. Летчи­ки ругали погоду, «мрачную» Европу с ее туманами и сыростью.

А наземные армии, вгрызаясь в оборону противни­ка, напористо продвигались вперед. Иногда, летая, мы даже не знали, кто под нами. Однажды вылетели с Сухоруковым на прикрытие наших войск и штурмовку от­ходящих от Варшавы войск противника. Видимость бы­ла плохой, высота облачности — около трехсот метров. Вышли на западную окраину Варшавы, смотрим — ко­лонна. Длинная-предлинная. Соблазнительнейшая цель! Движется от города на запад. Просто нельзя было не прочесать ее полновесными очередями из всех огневых точек. Развернулись для атаки. Но что-то удержало от стрельбы.

- «Сто первый»,— говорю Николаю,— давай все же проверим, кто это. Пройдем над колонной без огня.

Прошли. И слава богу, что сделали это: внизу дви­галась колонна Войска Польского... Мы покачали поля­кам крыльями, они приветствовали нас взмахами рук и головных уборов.

Мы поняли, что столица Польши Варшава осво­бождена от фашистов. Не удержались, чтобы не взгля­нуть на нее сверху. Развернулись, прошлись над горо­дом, точнее, над тем, что от него осталось,— под нами были сплошные развалины. Гитлеровцы подожгли все, что могло гореть.

Впечатление от увиденного было удручающим. По­мню, писал письма родным и Валентине, а перед гла­зами стояли горящие руины Варшавы, мешали сосредо­точиться.

Были и другие необычные случаи, связанные с быст­рым продвижением наших войск вперед. Группа капи­тана Тищенко прикрывала танкистов. Немецких само­летов не встретили и, по обычаю, перед уходом домой «штурманули» аэродром Сохачев, на котором находи­лось большое количество самолетов противника. Атако­вать никто не мешал; Тищенко еще пожалел, что вы­делил в прикрытие несколько «яков»,— можно было всей группой ударить по аэродрому. Все стреляли вроде хорошо, сам Тищенко целился спокойно, уверенно. Но ни один самолет на аэродроме так и не загорелся. Что бы это могло значить? «Намазали», выходит?..

Докладывая начальнику штаба полка о штурмовке, Тищенко честно признался, что воспламенившихся са­молетов противника не наблюдал.

— Так, может, это макеты? — усомнился начштаба.

— Да нет же, боевые машины,— убежденно сказал Александр,— я еще очки не ношу...

Вскоре на аэродром приземлился генерал Савицкий со своим ведомым майором Новиковым. Их встретил начштаба, остававшийся в то время за командира.

— Кто из ваших летчиков докладывал о штурмов­ке аэродрома Сохачев? — неожиданно спросил Сави­цкий.

— Капитан Тищенко,— удивился майор Лепилин,— а что, натворил чего-нибудь?

Савицкий не ответил.

— Позовите его ко мне,— проговорил сухо.

Тищенко был недалеко, слышал разговор началь­ства, не понимая, что случилось, робко доложил генера­лу о прибытии.

— Ваша группа полчаса назад штурмовала Сохачев? — уставился на него Савицкий.

— Моя, товарищ генерал.

Евгений Яковлевич выжидающе прищурил глаза:

— И сколько самолетов уничтожили?

— Не видел ни одного, товарищ генерал,— опустил голову Тищенко,— «намазали», что ли? Вот ломаю го­лову...

— А начальнику штаба как доложили?

— Так же. Причин промахов не могу понять.

— Молодец! — неожиданно сказал генерал.— Хвалю за честность. Нам липовые «сводки» о победах не нуж­ны. Докладывать всегда надо правдиво.— Он вытащил из планшета большой лист бумаги, расправил его. На нем были нарисованы все самолеты, находившиеся в тот день на аэродроме Сохачев.— Вот смотрите, ваши по­падания,— и показал пальцем отмеченные крестиками места поражения вражеских самолетов.

Тищенко с начальником штаба смотрели на лист бу­маги и ничего не понимали. Кто успел дать командиру корпуса столь точные сведения? Агент, что ли, на том аэродроме сидит?

Савицкий был явно доволен произведенным эффек­том. В его хитроватых глазах скрывалась какая-то тайна.

— Стреляли вы неплохо,— сказал он,— но можно было лучше: нужно с большим углом пикировать. Не учитываете теорию вероятности, рассеивания снарядов по эллипсу. Если стрелять, пикируя вертикально, можно все снаряды вогнать в одну точку. А с малым углом они разбрасываются по ходу движения самолета. Забы­ли, что ли?

И все же откуда у комкора схема? Савицкий не стал долго мучить летчиков.

— Не ломайте напрасно голову,— сказал примири­тельно,— я был на аэродроме Сохачев, когда вы по нему стреляли.

—?!

— Да, да,— кивнул генерал,— его наши танкисты освободили, я узнал об этом, и мы с Новиковым там приземлились. А самолеты не загорались, потому что из баков слито горючее. Вот вам и все «колдовство». А у вас, вижу, уже и речь отобрало...

— Да, но ведь мы могли вас...— растерянно проле­петал Тищенко.— И ваши самолеты...

— Могли,— согласился Савицкий,— ну да ладно, обошлось — и хорошо. Однако времена такие наступи­ли, что прежде чем стрелять, надо точно убедиться — по кому. В данном случае я вас не ругаю — аэродром действительно был забит немецкими самолетами.

— Ну, а теперь — к делу. Сегодня к исходу дня,— Савицкий посмотрел на начальника штаба,— ваш полк должен перебазироваться на аэродром Сохачев. Ту­да же перебрасываем 402-й иап майора Рубахина и 176-й гвардейский подполковника Чупикова. Учтите, на окраине города танкисты еще ведут бои с противником. Наша пехота еще не подошла. Мы с вами даже ее — царицу полей, в порядке исключения, сегодня опередим. Зато фашистам станем костью в горле.

Вечером 18 января мы уже сидели на аэродроме Со­хачев, в то время как близлежащий город еще не был полностью освобожден от немецких войск. Садились группами после выполнения заданий по прикрытию войск 2-й танковой армии.

Об этом интересном периоде войны пишут многие мемуаристы. Бывший начальник штаба 2-й танковой армии генерал Радзиевский А. И. в своих воспомина­ниях отразил его так:

«Сейчас, перебирая в памяти события прошлой вой­ны, мне не удается вспомнить других случаев, когда бы авиация перебазировалась на захваченные танковыми соединениями аэродромы до выхода общевойсковых армий. Такой маневр был осуществлен в ходе январ­ского наступления частями 3-го истребительного корпу­са генерал-лейтенанта авиации Е. Я. Савицкого. В част­ности, поддерживающая нашу армию 265-я истребитель­ная авиационная дивизия этого корпуса подобным способом перебазировалась на захваченные нами аэро­дромы в Сохачеве, Любени и Иновроцлаве. Мы восхища­лись мужеством летчиков и техников 16-й воздушной армии, которые, пренебрегая опасностью, делали все, чтобы обеспечить прикрытие танковых соединений с воздуха»

Приземляясь на аэродроме Сохачев, я заметил не­сколько пожаров, вспышки недалеко от посадочной по­лосы, светящуюся сетку трассирующих пуль. Удивился. Внимательно осмотрел стоянки — наши самолеты. Кро­ме того, я точно знал, что на точке уже находится батальон аэродромного обслуживания. Что означает эта стрельба? Зашел, сел, заруливаю на место, указанное механиком. Вылез из самолета — и оторопел: город и железнодорожная станция горят, кругом пальба из всех видов оружия — пушек, пулеметов, автоматов, винтовок. Идет бой. Все летчики, механики — при оружии, в го­товности отразить наземное нападение противника. В та­ких условиях мы еще не воевали...

— Что здесь происходит? — спросил механика.

— А вон, смотрите, на окраинах аэродрома наши танки. Защищают нас со всех сторон.

И действительно, присмотревшись внимательно, я увидел замаскированные за различными укрытиями танки, ведущие огонь во внешнюю сторону, от аэродро­ма. Да-а-а, ситуация!

К вечеру бой стих, мы спокойно пошли на ужин. Встретился с Иваном Кожедубом.

— Ну как, тезка? — весело спросил он, уплетая ужин.— Страшновато?

Я кивнул:

— Непривычно...

— Будем привыкать,— согласился Кожедуб.— Зато рядом с танкистами, прикрывать их удобно. Еще бы вот только погода, паршивка, немного улучшилась, вы­соты нет, в воздухе драться невозможно.

Кожедуб был истинным асом, и каждый потерянный фронтовой день был для него непоправимым бедствием.

— Буду молиться, авось услышит,— указал он паль­цем в потолок.

И надо же — на следующий день погода резко изме­нилась к лучшему. Можно было вылетать большими группами. Потом мы с Иваном Никитовичем смеялись, жалели, что он не помолился хотя бы на недельку рань­ше — сколько фашистских самолетов за это время пус­тили бы в расход!

Трудный боевой вылет пришелся на долю нового командира 1-й эскадрильи Давида Васильевича Джабидзе. Сам-то он был в то время уже опытным воздуш­ным бойцом, да вот летчики его эскадрильи почти все шли в свой первый в жизни бой. Им было приказано сопровождать две группы штурмовиков Ил-2 по восемь самолетов в каждой. Недалеко от цели на «илов» обру­шились десять «фокке-вульфов». Истребители смело вступили в бой с противником. Завертелась карусель. Джабидзе переживал за своих орлят, но все дрались храбро. Мало того — два «фоккера», замарав простран­ство черным ядовитым дымом, рухнули на землю. В ка­кой-то момент фашистам все же удалось прорваться к штурмовикам, но тут на их пути встал молодой пилот А. И. Филипов. У него уже не осталось снарядов и пат­ронов, и он бесстрашно бросился «фоккерам» наперерез, подставляя свой самолет под удар. В небе раздался взрыв, обломки двух машин посыпались на землю. Из «яка» вывалился летчик и открыл парашют. Штурмови­ки потерь не имели.

В конце напряженного боевого дня командир полка майор Власов выстроил полк и вывел вперед всю 1-ю эскадрилью.

— Вот, смотрите,— показал он рукой в сторону мо­лодых героев,— кто сказал, что в первом воздушном бою летчик чувствует себя слепым котенком? Не верьте этому! Сегодня это напрочь опровергла первая эскад­рилья. Молодцы, летчики! Так держать до полной побе­ды над врагом!

Особенно он отметил лейтенанта Филипова, который, рискуя жизнью, совершил таран.

— Вы на «отлично» выдержали первый экзамен в грозном военном небе,— заключил командир полка.— Благодарю вас.

22 января мы сели на аэродром Любень — в 120 ки­лометрах западнее Варшавы. Погода продолжала играть на нервах. Взлететь-то взлетаешь, а вот удаст­ся ли благополучно сесть — не знаешь. Некоторым при­ходилось после выполнения задания приземляться на соседние аэродромы. Были случаи и тяжелые, когда подламывали самолеты, а порой случались даже траге­дии. Так, 23 января при заходе на посадку в сложных метеорологических условиях погиб отличный летчик и прекрасный человек командир звена нашей эскадрильи лейтенант Белкин Семен Викторович.

Он прибыл в наш полк перед Белорусской наступа­тельной операцией в июне 1944 года. Высокий, строй­ный белокурый паренек из ceлa Юрьевка Красноярскго края сразу понравился всем какой-то жадностью к полетам. Так получилось, что почти все его схватки с противником происходили при численном перевесе вра­га. Но всегда Белкин выходил из боя победителем. На его счету воздушный таран — одно лишь это говорит о твердом характере летчика, не дрогнувшего в трудную минуту боя. Жажда победы над врагом была главным устремлением в его короткой боевой жизни.

Мы похоронили героя со всеми воинскими почестя­ми в сквере фольварка, где размещался в те дни лет­ный состав. Долго стояли над могилой, прощаясь с бое­вым другом. Обидно терять летчиков в бою, но еще обиднее — вот так, как потеряли Семена.

24 января полк перелетел на аэродром Иновроцлав. В тот же день к нам прибыл неугомонный Савицкий. Погода была очень плохой, и когда над посадочной по­лосой появился самолет, все поняли — он. Кого еще принесет на чужой аэродром при такой отвратительной видимости?

После ужина генерал собрал руководящий состав полка, рассказал о положении на фронте. Оно не про­стое. Танковая армия имеет задачу выйти к Одеру, но нет точных разведданных о противнике, а лезть на ро­жон вслепую — не дело. Командующий фронтом мар­шал Жуков не из тех полководцев, которые бросают войска вперед, не зная, кто перед ними и в каком коли­честве. Нужна тщательная разведка дорог Шнейдемюль-Ландсберг-Кюстрин, районов Кюстрин, Франкфурт-на-Одере, откуда, возможно, подходят крупные подкрепления фашистов.

Савицкий закончил информацию, спросил:

— Кто сможет завтра разведать эти районы?

Все молчали. За окном шел снег, и выскакивать со своей показной храбростью никто не решался — куда полетишь в такую непогодь и что разведаешь? Причем для самого Жукова...

Паузу нарушил командир корпуса:

— А что думают наши лидеры разведки Федоров и Тищенко?

Мы с Александром поднялись и почти в унисон от­ветили:

— Раз нужно, товарищ генерал, полетим.

— Ну что ж,— удовлетворенно кивнул Савицкий,— я от вас другого ответа и не ждал.

Он отпустил летчиков отдыхать, попросил остаться руководство полка и командиров эскадрилий. Развер­нул на столе полетную карту, нагнулся над ней и, ни к кому не обращаясь, проговорил:

— Конечно, полет почти невозможен. Понимаю. Но почти — это значит возможен... А вдруг? Не сидеть же сложа руки.

Видимо, он и сам не был уверен в успехе и, вопреки своему правилу, не скрывал этого. Сейчас я думаю, что он специально играл на нашем честолюбии — не прика­зывая, невольно заставлял сделать все возможное и не­возможное для выполнения задания военного совета фронта.

Не поднимая головы от карты, Савицкий спросил:

— Как думаете, Федоров, построить маршрут?

Я уткнулся в карту, повел мысленно линию от аэро­дрома до района разведки и обратно. Искал крупные ориентиры — без них вообще нет смысла подниматься в воздух. Через минуту сказал:

— Вначале зацеплюсь за дорогу Иновроцлав — По­знань, потом за реку Варту, за Одер — до Франкфур­та...— Так я прокомментировал весь маршрут — туда и обратно. Добавил, что можно лететь и в противополож­ном направлении — тоже получится.

Генерал молчал, кусая тупой конец карандаша. За­тем, не выражая своего отношения к моему плану, спросил:

— А Тищенко как думает?

— С маршрутом можно согласиться,— осторожно сказал Александр,— но нужно рассчитать, хватит ли го­рючего — далековато...

— Полетите на Як-9Д,— заметил Савицкий.

— Разрешите,— продолжил Тищенко,— есть еще один вариант: взлет парой, после Познани один раз­ведчик идет южнее реки Варта, а другой — севернее реки Нетце. Охватим больший район разведки.

— Тоже неплохо,— согласился комкор.— Готовьте последний вариант.— Он выпрямился, оглядел всех и неожиданно торжественно произнес:

— Есть еще одно задание — политическое. Нужно, наконец, показать красные звезды на крыльях советских истребителей — именно истребителей! — жителям Бер­лина.— Глаза его засверкали, он улыбнулся: — А? Как вам нравится задание?

Мы стояли, обрадованные и взволнованные, и каж­дый мечтал, чтобы такая задача выпала именно ему. Но генерал сказал:

— Поручаю эту важную миссию майору Новикову, капитанам Тищенко и Машенкину. Готовьтесь. Как только позволит погода — пройдите над крышами фа­шистской столицы, сообщите берлинцам: мы пришли! Есть листовки, сбросьте их прямо над центром, над рейхстагом. Пусть читают, ждут. Наступил и наш черед!

Евгений Яковлевич произнес эти слова так, что у нас мурашки прошли по коже. «Мы пришли!» Мне по­казалось, что, когда он произносил эти слова, из души его вырвался крик — так долог и труден был наш путь к воротам черной фашистской Германии.

— Вылетать будете по моей команде,— уже спокой­но сказал Савицкий.— Дело серьезное. Центральная часть Берлина, рейхстаг наверняка прикрыты сильными зенитными средствами всех калибров, аэростатами за­граждения. Вы не должны своей гибелью доставить ра­дость фашистам.

Вот так прямо говорили мы тогда о долге и чести, о жизни и смерти, и это было в порядке вещей. А зачем лукавить, когда кругом — огонь, кровь и смерть?

Погода на следующий день не улучшилась. Мы взле­тели, почти наугад выдерживая направление на разбе­ге, и, как только оторвались от земли, сразу же попали в снежный заряд. Белая земля сливалась с низкой об­лачностью, горизонт вообще не просматривался, и са­мым трудным было — не потерять пространственную ориентировку. Временами мы выскакивали в небольшие просветы, и тогда земля, хоть и слабо, но все же была видна. Мы выдерживали курс, отсчитывая минуты рас­четного времени полета по железной дороге. Но вот путь преградил очередной снежный заряд. Пришлось увеличить курс, обойти его вправо. Й снова — снег, теперь уже и впереди, и справа. Не обойти...

Полет становился почти невозможным. Но мы тер­пеливо ждали главный линейный ориентир — железно­дорожную ветку. И вот, кажется, терпение наше вознаграждено: выполнили доворот, пошли вдоль железнодо­рожного полотна. По лицу ручьями уже льется пот. А ведь полет только начинается... Глянул на компас и ничего не понял: курс 215 градусов. А должно быть 275. В чем дело? По памяти прикинул, что за «желез­ка» под нами. Так и есть — это не наш линейный ори­ентир, мы вышли на другую ветку! Если идти этим кур­сом семь-восемь минут, пересечем железную дорогу Варшава — Познань. Что ж, земля просматривается, надо снова терпеливо ждать. Дождались. Развернулись на курс 290 и уверенно пошли по заранее проложенно­му маршруту. Немного не долетели до исходного пунк­та разведки — накрыл тяжелый снежный заряд. Тищен­ко сообщил, что совсем не видит меня, я передал, чтобы он выполнял задание самостоятельно. Мне пришлось чуть увеличить курс, ему — уменьшить. Теперь можно все внимание сосредоточить на выполнении задания. Во все глаза ищу знакомые ориентиры, боясь потерять детальную ориентировку: грош цена тому разведчику, который увидел важный объект противника, но не зна­ет точно, где он находится. Ищу проход на Одер, но до самой земли плотной стеной стоит снегопад. Поворачи­ваю на север вдоль дороги, забитой немецкими войсками и беженцами, снижаюсь, рассматриваю эту беско­нечную колонну. Запоминаю дорогу. Появляется на­строение— хоть что-то увидел, хоть это и ничтожно мало — ведь докладывать будут Жукову!

Впереди — Шнейдемюль, его я не раз видел с воз­духа. Вот теперь привязка к местности точная. Делаю большие круги над дорогами, смотрю, запоминаю. Вой­ска, техника, орудия... И беженцы, беженцы, беженцы. Геббельсовская брехня здорово настращала людей. Все бегут на запад. Панически. Это видно даже по тому, что меня почти не обстреливают. Правда, фа­шисты наверняка не ожидали, что в такую погоду над колоннами появится советский самолет. Выходит, непо­года — моя союзница.

Хочу пробиться еще дальше на запад, но там сплош­ные снежные заряды. Что ж, пройдусь на юг, на се­вер — это тоже территория противника. Отмечаю в па­мяти, по каким дорогам идут артиллерия, бронетехника, обозы. А это что? Тягач тащит самолет со сложенными крыльями... Зачем? Видимо, ценный, нельзя оставлять противнику. Снижаюсь, рассматриваю сцепку почти с десяти метров. «Фокке-вульф» с мотором жидкостного охлаждения. Ну и что, мы уже знаем об этой новинке. Возможно, модификация? Но и она уже не поможет. И реактивные «мессершмитты» не помогут. С ними нас уже познакомили. Может, встретимся в воздухе...

Посматриваю на бензиномер: пора. Беру курс на аэродром. По моим расчетам, поперек курса должна проходить железная дорога Иновроцлав — Познань. Главное—не проскочить ее! И вдруг самолет снова вскакивает в облака. Переношу взгляд на приборы, выдерживаю машину в горизонтальном полете. Сколько придется так лететь? Рискуя врезаться в землю, начи­наю осторожно снижаться. Метров с пятидесяти увидел землю. Но где железная дорога? Впереди? Или уже прошел? Беспокойство сжимает меня в упругий комок. Не найду аэродром!.. Расчетное время пролета желез­ной дороги прошло. Где же она? Нервы начинают сда­вать. И самое страшное — уже нет веры, что благопо­лучно вернусь домой. Не узнаю местность. Беру курс на восток, чтобы не упасть на территории, занятой про­тивником. И вдруг слева по борту — полевой аэродром. Самолетов нет. По взлетно-посадочной полосе трактор тащит треугольник из тяжелых стальных балок — вы­равнивает и уплотняет снег. Только у нас есть на во­оружении такая техника, немцы треугольники не приме­няют. И все же надо быть осторожным. Прохожу над аэродромом, внимательно рассматриваю машины, стоящие у кромки летного поля. Наши! Захожу, са­жусь.

Оказалось, я приземлился на будущий аэродром на­шего корпуса, в шестидесяти километрах южнее Иновроцлава. Пока беседовал с командиром роты бао, «як» дозаправили бензином и маслом, проверили антифриз в радиаторе. Поблагодарив специалистов, я взлетел и че­рез некоторое время был дома.

К моему самолету сбежались механики. Вначале я удивился, но потом понял, в чем дело: я отсутствовал на аэродроме больше, чем позволяла заправка, на це­лых полчаса. Меня уже перестали ждать... Тищенко вер­нулся давно — ему не удалось пробиться сквозь плот­ные снежные заряды, и разведданных, к большому на­шему огорчению, он не привез.

Чтобы как-то разрядить напряжение, создавшееся на стоянке, я крикнул механику:

— Костя, где твои весы? Вот теперь бы прове­риться...

— А их уже нет, командир,— виновато развел рука­ми Мотыгин,— где-то затерялись при перелетах.

Видимость стала улучшаться, и было решено повто­рить наш вылет. А пока меня потащили в столовую. Как раз там допивал чай Иван Кожедуб. Увидел меня, поинтересовался:

— Как слетал?

— Да кое-что привез.

— Даешь,—засмеялся Иван Никитович,— в такую погоду даже наш полковой медведь заблудился, при­бился к какой-то чужой машине на дороге, а солдаты, испугавшись, застрелили его, беднягу.

Я сказал Кожедубу, что лечу снова, и он посовето­вал взлетать с обратным стартом, чтобы сразу выйти на железную дорогу и не крутиться потом в ее поисках. Мы с Тищенко так и сделали.

На этот раз я добрался до Одера, но попал под зе­нитный огонь. «Эрликоны» обстреляли меня с ходу, а вот пушки калибром покрупнее открыть огонь не успели. Я, впрочем, хорошо видел движение за мной артиллерийских зенитных стволов среднего калибра, засек их месторасположение. На дороге Кюстрин — Ландсберг — Шнейдемюль продолжалось сплошное движение войск и беженцев. Я не утерпел и сделал не­сколько заходов по колонне, где было больше военной техники. Темно-серая змея колонны вмиг рассыпалась на отдельные точки, муравьями расползлась по обочи­нам дороги. Боитесь? Бойтесь! Еще не то будет — я всего-навсего разведчик...

Когда вернулся на аэродром, узнал, что Саше Ти­щенко снова не повезло — в его районе погода ничуть не улучшилась, снова пришлось идти домой ни с чем. Я успокоил его:

— Не переживай, Сашок. Я вот больше завидую тебе — ты на Берлин полетишь...

Он согласно кивнул, и в его глазах появилось мечта­тельное выражение...

У штаба полка я увидел командующего воздушной армией С. И. Руденко. Проверил на себе одежду, по­правил шлемофон, подошел к нему с докладом. Сергей Игнатьевич перебил меня, пожал руку, сказал тихим голосом:

— Зайдемте в штаб, доложите по моей карте.

В штабе я подробно рассказал о полете, о том, что видел. Командарм поблагодарил меня и Тищенко за трудные полеты в сложных метеоусловиях.

— Вы все достоверно видели? — переспросил на вся­кий случай.— Я лично командующему фронтом буду до­кладывать.

— Товарищ генерал...— протянул я,— мы же все по­нимаем, разве мы способны?..

— Ладно,— сказал Руденко,— не обижайтесь, это я для пущей важности, мало чего в жизни бывает. Если результаты разведки подтвердятся официально — буде­те награждены. Ну а если нет...— Он замолчал, но мы прекрасно его поняли.

— Товарищ командующий,— сказал я, чтобы не оставлять никаких сомнений,— можете уверенно докла­дывать командующему фронтом, что по дорогам север­нее Варты и Нетце противник отходит к Одеру вместе с населением.

В этот же день наши войска форсировали реку Варту, прорвали Познанский оборонительный рубеж про­тивника, окружили в Познани 60-тысячный вражеский гарнизон и 26 января вышли на рубеж Кройц—Унруштадт.

812-й иап произвел посадку на стационарный аэро­дром недалеко от Познани. Аэродром захватили наши друзья-танкисты, не дав гитлеровцам взорвать бетониро­ванную взлетно-посадочную полосу.

Метеоусловия резко изменились, пришла теплая по­года. Наши войска продолжали решительно преследо­вать противника. Особенно успешно действовали тан­кисты. 28 января они с ходу прорвали померанский укрепленный район и 29 января перешли границу фа­шистской Германии. Это событие стало для нас боль­шим праздником. В полках прошли митинги. Воодушев­ление царило необычайное. Мы поклялись, что добьем фашистского зверя в его собственном логове, что не по­жалеем крови и своих жизней для успешного оконча­ния войны против коричневой гитлеровской чумы.

Неудержимые танкисты продолжали рваться вперед. 3 февраля они вышли на реку Одер и, с ходу форсиро­вав ее, захватили на западном берегу чрезвычайно важ­ный в стратегическом отношении плацдарм в районе Кюстрина. Мы снова отстали от танкистов, и нужно было сделать все возможное, чтобы подтянуть полки ближе к линии фронта; а там, как назло, не было аэродромов. Передовые батальоны аэродромного обслу­живания работали день и ночь, и вскоре мы могли пе­редвинуться дальше на запад. 4 февраля 812-й Севастотольский Краснознаменный истребительный авиацион­ный полк произвел посадку на аэродроме Реппен-на-Одере, в 20 километрах южнее Кюстрина и всего в 60 километрах от столицы фашистской Германии.

С этого дня мы вступили в единоборство с истреби­тельной авиацией Берлинского оборонительного района, летный состав которого отличался высокой пилотажной и тактической выучкой и фанатической преданностью гитлеровскому рейху. Многие летчики закончили специальную Берлинскую школу асов и проявляли в боях вы­сокое летное искусство. А в нашем полку было в это время много молодых пилотов: Фагим Усманов, Влади­мир Ходоренко, Анатолий Курнатовский, Петр Киселев, Евгений Никифоров, Леонид Приходько, Тимофей Пи­меновский, Петр Кулаженко, Иван Тюленев, Василий Самодед, Лев Сивко, Василий Гонтаренко. Они знали, с кем предстоит скрестить шпаги, но не боялись этого. Напротив, жаждали испытать себя в трудных боях.

Необычно проходил перелет на новый аэродром. Еще не взлетели, а нас уже предупредили, что прорываться придется с боем: в воздухе постоянно барражируют фа­шистские истребители с задачей не дать советским са­молетам благополучно занять аэродром. С таким мы еще не сталкивались! Ну что ж, посмотрим, кто кого!

В 11.00 полк группами в составе четырех-восьми са­молетов начал перебазирование. Для приема групп и руководства боем в районе Реппен туда заранее выле­тел штурман полка капитан Тищенко. Его посадку при­крывали два опытных воздушных бойца — командиры эскадрилий капитаны Джабидзе и Машенкин.

2-я эскадрилья шла замыкающей. Ее вел командир полка майор Власов, я обеспечивал его посадку четвер­кой. Шли на высоте 1500 метров, под кромкой облаков. В районе Шверина заметили шестерку «фокке-вульфов», которые шли ниже нас и, по всей вероятности, нас не видели. Командир полка атаковал «фоккеров» сзади сверху. Они заметили опасность, пикированием с левым разворотом ушли в западном направлении. Власов не стал их преследовать, так как в этот момент нам передали, что наш аэродром штурмуют ФВ-190. Встрево­женный голос добавил, что надо выручать зенитчиков — им трудно. Мы поспешили на помощь. Тогда мы еще не знали, что все расчеты зенитной батареи состояли из девушек. Этот бой, далеко не равный, прошел для них с большими потерями. Но даже тяжело раненные девча­та не оставляли своих боевых мест в расчетах, истекая кровью, порой теряя сознание, снова приникали к при­целам, бесстрашно отражали нескончаемые атаки штур­мовиков. Они сбили один и подбили два самолета про­тивника.

Командир полка увидел группу «фоккеров» на окраи­не аэродрома и с ходу обрушил на них свою восьмерку. Но на него уже пикировало несколько истребителей со стороны слоистой облачности, из засады. Мы бросились на них четверкой. В небе заварилась такая каша, что с земли невозможно было разобрать, кто за кем гонится, кто побеждает. Капитан Джабидзе рассказывал потом:

— Понимаешь, все время пытался понять, кто кого атакует... Все так быстротечно менялось, что мы с Тищенко ничего не могли подсказать с земли. Только гул моторов, грохот пушек и треск пулеметов. Потом увиде­ли — падает «фоккер». Значит, наша берет!

Да, в том бою мы еще раз убедились, что Як-3 пре­восходит немецкие истребители по всем статьям. И то, что наши молодые летчики сбили нескольких асов, тому свидетельство. Фашисты не выдержали напора, стали уходить за Одер. Жаль, нельзя было их преследовать — горючего в баках оставалось маловато. Мы с Сухоруковым снизились и прошли над переправой. Наши бой­цы, командиры приветливо махали нам. Мы качнули им крыльями.

Когда приземлились, узнали все подробности пере­лета. А они были необычными. Первой садилась эскад­рилья Джабидзе. На всякий случай в воздухе оставили прикрытие — звено Дмитрия Шувалова. И не ошиблись. Только эскадрилья приземлилась, как над ВПП на ма­лой высоте прошли два Ме-109, тут же появилась шестерка ФВ-190, которая с ходу начала бомбить аэро­дром. Единственная батарея малокалиберной зенитной артиллерии открыла огонь. Звено Шувалова завязало бой в воздухе. В одну минуту три фашистских самолета рухнули на землю. Их сбили Дмитрий Шувалов, Андрей Кузнецов и Федор Селютин. Немцы не выдержали, уда­лились за Одер.

Не успели разгоряченные летчики звена Шувалова после приземления выйти из самолетов — над аэродро­мом снова появились немецкие истребители. Создалась критическая ситуация, но тут подошла эскадрилья Алексея Машенкина. Ее предупредили по радио, что над аэродромом — истребители противника. Машенкин с ходу вступил в бой. От метких очередей Петра Щегло­ва и Петра Кулаженко два «фокке-вульфа» упали на землю. Уцелевшие фашистские летчики не решились продолжать схватку, ушли с набором высоты в разрывы облаков. 3-я эскадрилья произвела посадку. Все шло нормально, немецких самолетов в воздухе не было. Но вот последним приземляется Машенкин, а над аэродро­мом снова появляются две группы «фокке-вульфов» и «мессершмиттов». И уже ничего не сделаешь — при­крыть некому. Девушки-зенитчицы выпускают из раска­ленных стволов пушек последние снаряды...

Машенкин закончил пробег, когда на него спикиро­вал ФВ-190. Алексей заметил бегущего к нему младше­го лейтенанта Селютина, который показывал рукой в небо. Машенкин посмотрел вверх и увидел падающие на него бомбы. Резко прибавил газ и тут же услышал сзади глухие разрывы. Самолет завращался на одном колесе без хвостового оперения. Алексей убрал газ. Вращение прекратилось. Поднявшаяся от разрывов бомб пыль начала спадать, и Машенкин увидел лежа­щего на земле Федю Селютина. Быстро выключил мо­тор, выпрыгнул из кабины, подбежал к летчику. Глаза смертельно раненого Феди то медленно открывались, то снова закрывались. Он кротко улыбнулся своему коман­диру и затих. Машенкин, которому Селютин только что спас жизнь, нагнулся над ним, затем опустился на ко­лени и беззвучно заплакал.

Что еще необычного произошло во время этого памятного перелета? Старший инженер полка майор Ерохин летел с аэродрома Познань на По-2. На тихоход­ный, малозащищенный «кукурузник» напали «фокке-вульфы». Экипаж не растерялся — пилот стал выделы­вать на маневренном биплане такие кренделя, что истребителям трудно было удержать его в прицелах. Но это еще не все. Майор Ерохин, сидевший в задней кабине, припал к пулемету и храбро отбивал атаки «фоккеров». Одна из очередей достигла цели, и ФВ-190, вспыхнув, свалился на землю.

...Вечером, перед ужином, майор Власов собрал ру­ководящий состав полка и командиров эскадрилий.

— Только что разговаривал по телефону с началь­ником штаба корпуса полковником Кацом,— сообщил он.— Нас благодарят танкисты генерал-полковника Богданова и армия генерал-лейтенанта Берзарина за надежное прикрытие войск. Начальник штаба корпуса информирует, что сегодня мы одни дрались с авиацией Берлинского оборонительного района. Полк выдержал удар, однако успокаиваться не следует — завтра будет еще труднее: фашисты не примирятся с тем, что перед самым Берлином приземлился истребительный полк со­ветских ВВС. Нужно хорошо подготовиться к очеред­ным схваткам. До утра сменим все стоянки самолетов, оборудуем укрытия для личного состава. Вспомните опыт боев под Севастополем. Там делали укрытия для каждого экипажа и самолета.

Командир полка предупредил, что пока нам одним предстоит противостоять фашистской авиации — другие полки дивизии и корпуса из-за сильной оттепели сидят в грязи, даже не могут взлететь. Савицкий принимает экстренные меры по быстрейшему перебазированию полков ближе к общевойсковым плацдармам. Готовится аэродром Морин — севернее Кюстрина.

После командира выступил майор Пасынок. Он под­черкнул, что мы пришли на территорию Германии, и надо быть очень бдительными. И в то же время долж­ны вести себя достойно, высоко нести звание гражда­нина Страны Советов, освободителя трудящихся Гер­мании от фашистского гнета.

— Знаю, это очень трудное дело для многих,— ска­зал замполит,— но помните: мы — советские! Скаже­те — ненависть? Да, она горит в каждом из нас, и мы имеем возможность выплеснуть ее наружу. Но только в небе, в бою! А с мирным населением мы не воюем.

За окнами начал сгущаться туман. Майор Пасынок задумчиво посмотрел во двор, сказал, обращаясь к ко­мандиру полка:

— Если синоптики не ошиблись и завтра действи­тельно нельзя будет летать, разрешите личному составу осмотреть город?

Майор Власов молча кивнул.

Мы расходились по подразделениям под впечатле­нием услышанного. В душах не все сразу укладывалось, трудно было перестроить устоявшуюся психологию. Но разумом мы понимали, что ненависть к немцам, нако­пившаяся за четыре года войны, должна теперь транс­формироваться, перенестись только на истинных вра­гов, на тех, кто сопротивляется, защищая последнюю цитадель фашизма.

...Утром, как и предупреждали синоптики, погода не изменилась. Летному составу разрешили отдохнуть. Не­большими группами по 4—5 человек мы пошли осмат­ривать город. Было чрезвычайно интересно встретить местных жителей, посмотреть, как они реагируют на наше присутствие в городе. То, что мы увидели, вызва­ло жалость к людям, одурманенным фашистской про­пагандой. Нас страшно боялись. Мы подходили к горо­жанам, пытались с ними заговорить, но они всем видом показывали, что не понимают нас. Правда, потом встре­тились и любопытные, любознательные. Человек остает­ся человеком. Если обобщить наши первые впечатления, то можно сделать вывод, что жители города относились к нам как к победителям. Немцы воспитаны в уваже­нии к силе, и это было заметно.

В городе оказалось много детей, брошенных на про­извол судьбы. Среди них и совсем маленькие. Тимофей Евстафьевич с грустью смотрел на них, решал, что с ними делать. Вызвал девушек из полка и батальона, попросил нескольких немок оказать помощь, и детишек свели вместе. Врачи осмотрели их, потом был приготов­лен обед. Получилось нечто вроде ясель или детского садика. Немки — среди них были и пожилые, и моло­денькие — вначале вели себя настороженно, поглядыва­ли на советских с опаской, но постепенно напряжение прошло, они даже стали улыбаться.

— Как же это можно бросить ребенка, а самому убежать? — спросил Тимофей Евстафьевич пожилую немку.— Кем же надо быть, чтобы поступить таким об­разом?

— Зверем! — сказала немка, глядя на совсем кро­шечную девочку, кашлявшую от простуды. В доме, где ее нашли, были открыты все окна и двери, а она лежа­ла на холодном кафельном полу в ванной.

Мы смотрели на немецких женщин, которые, как нам казалось, начинали понимать широкую русскую душу, и еще раз убеждались: да, политика нашей пар­тии, нашей страны правильная. Война есть война, но при чем здесь мирное население, женщины, старики, дети...

К исходу 8 февраля для нашего корпуса севернее Кюстрина было подготовлено два аэродрома: Морин — для 265-й иад и Кенигсберг (малый) для 278-й Сибир-ско-Сталинской дивизии. Вместе с нами на аэродроме Морин 9 февраля произвел посадку и 176-й гвардей­ский иап, где служил Кожедуб. Мы приземлились после выполнения боевой задачи, поэтому горючего в самоле­тах почти не осталось. Зенитные средства тоже не успе­ли прибыть. Создалась очень опасная ситуация: если враг узнает, что летчики сидят в Морине без всякого прикрытия, быть беде.

Из оперативной сводки 812-го иап:

«09.02.Морин... В 17.05 20 ФВ-190 под прикрытием 8 Ме-109 произвели штурмовку аэродрома Морин. Пользуясь отсутствием зенитных средств на аэродроме и в воздухе наших истребителей, штурмовку продолжа­ли в течение 30 минут до 17 ч. 35 минут».

Полк потерял значительное количество боевых само­летов на земле. Такого с нами еще не случалось. Мы готовы были кусать локти, но ничего уже не поделаешь. Пытались разобраться в том, кто виноват. Может, ра­новато перегнали самолеты так далеко вперед? Так нет, мы уже действовали с такого аэродрома и весьма успешно. Вся загвоздка в горючем. Разве сидели бы мы сложа руки, будь в баках бензин? Кто-то где-то не рас­считал с подвозом топлива. Думаю, что в верхах разо­брались в причинах происшествия и виновные понесли страшную кару — в войну за такие вещи по головке не гладили...

Не подвезли бензин и на следующий день. Прибыв­ший на аэродром генерал Савицкий молча осмотрел разбитые и сгоревшие самолеты, мрачно изрек:

— Сволочи!

Кого он имел в виду — неизвестно. Комкор сказал, что с топливом и зенитками вопрос должен решиться вечером.

— Сколько всего бензина в баках? — спросил он командира полка. Тот ответил. Савицкий задумался, предложил:

— Все горючее аккуратно слейте в БЗ и заправь­те хоть одну пару. Обязательно Як-3. Хоть так при­кроете аэродром...

Он не успел уехать — его «виллис» еще виднелся на границе аэродрома, когда в небе появились две группы вражеских самолетов: 16 «фокке-вульфов» и прикры­вающие их 8 «мессершмиттов». Но на сей раз безнака­занно отбомбиться фашистам не удалось. Находившая­ся в воздухе пара Лопатина — Викторовича, невзирая на многократный количественный перевес немцев, немедленно атаковала их и завязала бой. Невыносимо тяжело было наблюдать с земли за этой неравной схваткой. Двадцать четыре против двух! В небе твори­лось такое, чего мы давно не видели. Лопатин и Викто­рович, отбивая бесконечные атаки фашистов, сами то и дело бросались на них. Як-3 еще раз доказал свое пол­ное превосходство над истребителями противника. Вот упал один ФВ-190, это Лопатин полоснул его из пушки; грохнулся о землю второй «фоккер» — отличился Викто­рович. Но в небе еще больше двадцати истребителей врага! Что же дальше?.. Загорелся «як» Викторовича. Обожженный, израненный осколками, младший лейте­нант сумел выбраться из горящего самолета и открыл парашют. А лейтенант Лопатин продолжал вести бой. Один против двадцати двух. Его юркий «як» молнией рассекал пространство, сплошь заполненное вражески­ми машинами, и трудно было представить себе, что чув­ствовал в эти минуты бесстрашный герой. Мы оцепене­ло следили за его маневрами, желали летчику единст­венного — не попасть под огонь истребителей, которые атаковали его без конца. Временами казалось, что все трассирующие снаряды и пули, огненной лавиной вы­рывавшиеся из стволов пушек и пулеметов, пересекались в точке, где в данную секунду находился Лопатин. Но он продолжал бой, не давая «фокке-вульфам» прицель­но бомбить аэродром или стрелять по нему. Его дер­зость привела нас в восторг, а когда еще один ФВ-190 от меткой очереди смельчака рухнул на землю, мы, опьяненные необычайным зрелищем, громко закричали, приветствуя еще одну славную победу боевого побра­тима.

Лопатин приземлился невредимым. Летчики подбе­жали к самолету, выхватили храбреца из разгоряченной кабины и долго подбрасывали его к небу, в котором всего пять минут назад он купался в смертельной огнен­ной купели.

...Горючее привезли только на следующий день. При­были и зенитчики. Но поздно... Мы убывали за самоле­тами на аэродром Малашевичи.

По пути произошла интересная встреча. Возле одно­го богатого фольварка мы решили остановиться, пере­кусить. Зашли в дом — никого. Прошлись по комнатам и обнаружили двух женщин преклонного возраста, за­бившихся от страха в угол на старом диване. Оказыва­ется, увидели наши машины в окно. Мы поздоровались. Они не ответили — оцепенели. Даже с дивана не могли вначале подняться. Мы выложили на стол продукты, при этом заметили, каким судорожно-голодным взгля­дом сопроводили женщины наши движения. Попросили их дать кое-что из посуды. Они долго не могли понять, что от них требуется, затем одна кивнула и побежала на кухню. Расставив приборы на столе, снова села на диван.

Мы вскрыли консервные банки, нарезали хлеб. Ре­акция женщин была еще более выразительной. Они явно голодали в последние дни. Мы пригласили их к столу. Категорический отказ. Тогда мы наполнили тарелки продуктами посытнее н поставили на журнальный сто­лик. Мне никогда не забыть взгляда одной из жен­щин — той, что бегала на кухню,— которым она поблагодарила нас. Видно было, что хочет произнести слова благодарности вслух, но, видимо, опасается осуждения родственницы или подруги. Мы закончили трапезу и стали собираться, оставив часть продуктов на столе. И вот тут они не выдержали. Прижимая руки к груди, стали благодарить и просить прощения за столь негосте­приимную встречу. Один из офицеров, знавший всего несколько немецких слов, попытался успокоить их.

— Зи (вы),— он мягко показал ладонью на одну женщину, потом на другую,— зи — нихт солдат. Фольк (народ) — нихт криг (война). Криг—Гитлер. Фа­шизм — криг. Ферштейн?

— Я-я, ферштейн, данке! — женщины заулыбались. Нам показалось, что они нам поверили. Дай-то бог! Пусть даже хоть капелька веры в благородство советского человека вселилась в тот день в их души, и то прекрасно! Пройдет время, и миллионы простых немцев поверят в нашу искреннюю с ними дружбу.

...18 марта 1945 года союзники наносили бомбовый удар по Берлину большим количеством бомбардиров­щиков Б-29 под прикрытием истребителей «мустанг». В это время — с 12 до 14 часов — мы на боевые зада­ния не вылетали, таков был приказ. Использовали эти часы для тренировок молодежи и облета самолетов, вышедших из ремонта. Погода была хорошая, и мы спо­койно наблюдали, как союзники маневрируют больши­ми массами самолетов над целью. По договоренности с союзным командованием часть подбитых американских бомбардировщиков откалывалась от групп и развора­чивалась в сторону наших аэродромов, снижаясь, шла на посадку. Мы переживали за американцев, жалели, что нам не разрешают прикрывать Б-29 от нападения немецких истребителей. И все же мы были готовы в любую минуту прийти к союзникам на помощь — специальные подразделения дежурили в готовности №1.

Неожиданно над нашим аэродромом появилась се­мерка истребителей «мустанг». На высоте 800-1000 метров они начали перестраиваться в растянутый пеленг и один за другим входить в круг. Что бы это значило? Ну конечно же, они заходят на посадку — кончилось горючее, вот и решили использовать бли­жайший аэродром. Посмотрим, как «мустанги» призем­ляются... И вдруг над летным полем загремели пуле­метные очереди. Не успели мы прийти в себя, как уви­дели падающий в озеро «як». Тимофей! Самолет упал, летчик погиб. «Мустанги» улетели...

Они приземлились на аэродроме Познань, и только тогда мы узнали, что, по их предположениям, аэродром Морин был занят немецкой авиацией. Американцам даже в голову не пришло вначале убедиться, кто же на самом деле находится в Морине. Они пролетали мимо и решили атаковать аэродром. Повредили само­лет на выруливании и сбили мирно летящий по кругу «як» младшего лейтенанта Пименовского.

Нашему возмущению не было предела. Друзья, на­зывается... Особенно злились летчики, дежурившие в готовности оказать немедленную помощь терпящим бедствие союзническим экипажам. 22 марта в небе Берлина летчики 812-го полка впер­вые встретились с реактивными истребителями Ме-262. Случилось это в 18.40 на высоте 2500 метров. Нашу группу вел капитан Мельников. «Мессершмитты» атако­вали его, но промахнулись. А когда стали выходить из атаки, ведомый Мельникова комсорг 3-й эскадрильи лейтенант Лев Сивко, оказавшийся в выгодном такти­ческом положении, довернул «як» к траектории полета самолетов противника и с дистанции 70 метров длинной пушечно-пулеметной очередью в правую плоскость сбил Ме-262. Это стало событием в полку. Политработники тут же выпустили специальный плакат, посвященный умелому летчику. Внизу, под ярким рисунком были помещены стихи оставшегося неизвестным поэта:

У Левы вправду почерк львиный.

Надежен командира щит.

Какой еще там? Реактивный?

И реактивный Левой сбит.

...С каждым днем нарастало напряжение в воздухе. Берлинская оборонительная зона ощетинилась сотнями истребителей, которые дрались с ожесточением, неиз­вестным фашистским летчикам в прежние годы. Мы теряли боевых друзей, и каждая такая утрата болью отзывалась в сердцах. 23 марта погиб любимец полка, молодой, растущий ас командир звена лейтенант Лопа­тин Николай Васильевич, проживавший до войны в го­роде Фролово Сталинградской области. Вместе со сво­им напарником лейтенантом Викторовичем, прикрывая наземные войска в районе Кюстрина, он вступил в бой с восемью «фокке-вульфами». В неравной схватке лет­чик в который раз проявил настоящий героизм и боевое мастерство. Уже на четвертой минуте боя два вражес­ких самолета рухнули на землю. Но вот в «як» Лопа­тина впилась серия снарядов, и Николая не стало.

За смерть Лопатина, как некогда за гибель Георгия Чуракова, летчики поклялись беспощадно мстить, не давать врагу покоя ни в воздухе, ни на земле. И эту клятву авиаторы выполняли с честью. В полку на вид­ном месте был вывешен специальный фотомонтаж, где велся счет мести за боевого друга. Первое место в этом поистине рыцарском соревновании держал в те дни лей­тенант Сивко, сбивший три ФВ-190. По одной уничтоженной фашистской машине имели Джабидзе, Гонтаренко, Ходоренко, Усманов. Казалось, люди вообще по­теряли чувство страха; не считая, сколько находится в небе самолетов противника, бросались на них в атаку. Молодой пилот Барышев в воздушном бою был ранен в обе руки, в ногу и лицо. Потерял много крови, еле дер­жался, чтобы не лишиться сознания. Ведущий группы приказал ему под прикрытием одного из летчиков воз­вращаться на свой аэродром. Но по пути домой Бары­шев заметил восемь ФВ-190, идущих бомбить пере­праву.

— Вижу «фоккеров», атакую,— передал в эфир Ба­рышев и бросился на вражеский строй. Фашистские летчики опешили, рассыпались по небу.

Барышев возвратился на аэродром обессиленный, весь в крови. Его вытащили из кабины и тут же отпра­вили в лазарет.

Радость побед по-прежнему сменялась горечью по­терь. 5 апреля погибли заместитель командира эскад­рильи старший лейтенант Кулаженко Петр Матвеевич и младший лейтенант Гонтаренко Василий Акимович. А в канун наступления наших войск на Берлин пал смертью храбрых лейтенант Сивко Лев Иванович.

Пришел долгожданный день наступления. 16 апреля в полку состоялся митинг. Перед строем трепетало на ветру Боевое знамя. Вынос знамени части — всегда вол­нующее событие, но в тот день мы воспринимали его острее обычного. Все знали — скоро конец войне, каж­дый мечтал дойти до Победы, и в то же время мы по­нимали, что не всем доведется увидеть поверженный Берлин...

18 апреля в полдень на аэродром прибыл командир 265-й истребительной авиационной дивизии полковник А. А. Карягин и поставил мне необычную для военного времени задачу: после взлета, не набирая высоты, по­дойти к Зееловским высотам и выполнить над нашими войсками каскад фигур высшего пилотажа.

— Выполняй пилотаж лихо,— посоветовал он,— это нужно для поднятия духа наших бойцов. Им в это вре­мя подниматься в атаку. Штурмовики будут обрабаты­вать передний край противника — не обращай на них внимания,— и назвал точное место и время пило­тажа. В полку на вооружении имелись в те дни новейшие цельнометаллические истребители Як-9У. Но для пило­тажа на малой высоте я выбрал Як-3, более маневрен­ный и легкий. Попросил оружейников полностью заря­дить оружие — мало ли что, не на парад лечу...

Пилотаж получился, думаю, неплохой. Я чувствовал азарт, видел внизу тысячи людей, так сказать, зрителей воздушного «аттракциона», и уже собирался закончить последний комплекс фигур, как вдруг, находясь в верх­ней точке петли — вниз головой, заметил, что меня ата­куют два «фокке-вульфа» с моторами водяного охлаж­дения— самые последние, наиболее совершенные само­леты фашистской Германии. Быстро оценив обстановку, я вывернул «як» в нормальное положение (получилась фигура «полупетля», именуемая еще «иммельман») и оказался с «фоккерами» на встречных курсах. Разо­шлись. Разворачиваюсь, разгоняю скорость и захожу в хвост ведомому пары. Не ожидал, что они такие олухи! Разве можно на малой высоте вступать в бой на вира­жах с «яком», да еще в паре! Ведь у них маневренность против моей — «дубовая». Через минуту я показал на­шим наземным войскам, что летчики не только фигуры пилотажа крутить умеют: всадил в ведомого «фокке-вульфа» такую порцию стали, что он, мгновенно вспых­нув, завертелся волчком и со взрывом грохнулся в рас­положении наших войск. Ведущий намотал это на ус — полупереворотом перешел в пикирование и дал деру. Я прошел над войсками на бреющем, покачал им кры­лом. В это время солдаты как раз покидали траншеи и, рассыпавшись по необъятному простору ничейной поло­сы, стараясь не отставать от танков, похожих на боль­ших жуков, шли в атаку. Рвались снаряды, мины; поле, по которому они бежали, окуталось дымом, оплелось тугой паутиной трассирующих пуль.

Вечером командир корпуса генерал Савицкий по­здравил меня с первой победой в Берлинской операции. Это был сорок второй самолет врага, уничтоженный мной за годы войны.

Полк в этот день провел 17 групповых боев, сбил десять фашистских самолетов, потеряв своих два. Отли­чились Викторович, Самодед, Тюленев, Джабздзе, Ка­блуков, Приходько, Антипцев, Курнатовский, Иванов, Мельников. Попал в беду лейтенант Тюленев Иван Иосифович, который дрался храбро, расчетливо, но неожиданно подвергся атаке пары «фокке-вульфов», под­карауливших наших летчиков за разорванными облака­ми. Самолет Тюленева загорелся. Летчик выбрался из кабины, открыл парашют, но приземлился на террито­рии, занятой фашистами.

Последний в своей жизни бой провел и младший лейтенант Самодед Василий Сидорович, уроженец Черниговщины. Прикрывая наступающие войска в районе Зееловских высот, он, будучи ведущим пары, атаковал большую группу ФВ-190. Помня, что стрелять надо с малой дистанции, он подошел к «фоккеру» на расстоя­ние в тридцать метров и открыл по нему огонь из всех точек. «Фокке-вульф» шарахнулся в сторону, столкнул­ся с другим немецким истребителем, и оба они упали на землю. Самодед продолжил воздушный бой, но силы были слишком неравные...

Напряженность в воздухе не ослабевала и на сле­дующий день. Это видно из оперативной сводки 812-го иап.

«19.04.45. Морин.

За день проведено 11 групповых боев, сбито 9 само­летов противника. Самолеты сбили: 2 ФВ-190 — ст. лей­тенант Шувалов, 1 ФВ-190 — лейтенант Козак, 1 ФВ-190—капитан Федоров, 1 ФВ-190—майор Анкудинов, 1 ФВ-190 — капитан Мельников, 1 ФВ-190 — лейтенант Безбородое, 1 ФВ-190 — мл. лейтенант Никифоров, 1 ФВ-190 — лейтенант Щеглов. Не вернулись с задания лейтенант Щеглов, мл. лейтенант Никифоров, мл. лей­тенант Лейкин».

Благодаря исключительно мужественным действиям наших летчиков переправы на Одере работали беспере­бойно.

Не имея возможности преодолеть заслон советских истребителей в дневное время, немецко-фашистская авиация пыталась наносить удары по наземным вой­скам, особенно по переправам, в глубокие сумерки и ночью. Для этих целей выделялись специально подго­товленные экипажи. Нам ничего не оставалось, как противопоставить свои контрмеры — высылать в район действия немецкой авиации летчиков-ночников. Но, к большому сожалению, таких людей даже в дивизии набрались единицы. В нашем полку осталось всего трое — Анкудинов, Тищенко и я. Нам и было поручено выполнение новой задачи. Чтобы как можно меньше освещать свой аэродром, решили посадку производить при одном прожекторе и включать его только тогда, когда самолет уже находится рядом с землей, на высо­те начала выравнивания — 7-8 метров. А точку вырав­нивания обозначать небольшим костром. Зона патрули­рования — над переправой.

Первый полет оказался для меня интересным. Ночью отлично видны огни, особенно с небольшой высо­ты. Когда время патрулирования подошло к концу, я попросил у наземного пункта наведения разрешения посмотреть с воздуха на Берлин. Мне разрешили. Но город был затянут сплошным дымом от пожаров. Мож­но было лишь догадываться, где находятся центр, окраины. Зато передовая являла собой захватывающее зрелище — словно огромные огненные клещи раскры­лись, чтобы охватить столицу Германии. Полюбовав­шись ночной панорамой фронта, я развернулся в на­правлении своего аэродрома и стал постепенно терять высоту — не уменьшая скорости, помня, что в любую секунду из темноты могут свалиться на меня вражес­кие истребители. И тут услышал голос станции наве­дения:

— «Сотый», я — «Рубин», над переправой два «фокке-вульфа». Высота — 2500 метров.

Я прекратил снижение, добавил газ. Подошел к пе­реправе, осмотрелся. Самолетов нет. Отошел в более темную сторону — оттуда лучше видно, но ничего так и не обнаружил. Помогла станция наведения:

— «Сотый», вас вижу. Смотрите вперед влево выше. Сейчас будут пересекать ваш курс!

Наконец-то и я увидел их. Даю полный газ и иду на сближение. Немцы летят спокойно. Вероятно, не ожидают нападения в темноте. Они хорошо знают, чтов советских ВВС ночью летают, как правило, только истребители противовоздушной обороны. С небольшим набором высоты сближаюсь с ведомым ФВ-190. Забо­тит только одно: не заметили бы! Быстро уменьшаю реостатом подсвет прицела — слишком яркая сетка — забивает цель. Вот теперь силуэт «фоккера» просматри­вается хорошо. Видны огненные язычки выхлопов дви­гателя. Дистанция сокращается до 100, 50, 30 метров. Еще немного, чтобы наверняка! Ночью не приходилось сбивать, нужно подстраховать себя. Пора — ближе подходить уже опасно: можно столкнуться. Нажимаю гашетки огня. Перед глазами сверкают вспышки от огня пушки, цель размывается в их ореоле, но это уже не имеет значения: промазать не мог. Отваливаю в сторону. «Фокке-вульф» горит ярко-ярко, днем такого эффектного зрелища не увидишь. Клубок огня, закру­чиваясь, извиваясь в пространстве змейкой, падает вниз, все больше и больше освещая место падения. Бросаюсь за ведущим. Но он, освободившись от бомб, переходит в глубокое пикирование, и я теряю его из виду. Сни­жаюсь в сторону аэродрома. Сохраняю скорость — мало ли что. Чем ниже — тем гуще темнота. На высоте 500 метров совершенно темно. На земле ни огонька, все замаскировано так, словно лечу над тихим колхозным полем в мирное время. Аэродром нахожу относительно легко: он со всех сторон окружен хвойным лесом, и с небольшой высоты летное поле заметно. Слышу голос. «Рубина»:

— «Сотый», сбитый «фоккер» подтверждаю.

Что ж, приятное сообщение.

Прохожу над аэродромом на высоте 100-150 мет­ров, как условлено. Зажигается костер — место начала выравнивания. Захожу на посадку, планирую. Тишина. Только мотор легко подпевает в унисон моему настрое­нию да мягкое пламя небольшого костерка веселит душу, словно домашний очаг. Вспыхивает прожектор, выхватывая из тьмы полоску земли. Впиваюсь взглядом в этот освещенный кусочек грунта, выравниваю «як», выдерживаю его до приземления, и свет тут же гаснет. Заруливаю.

Костя Мотыгин, как всегда, первым поздравляет с очередной победой. Откуда успел узнать? Видимо, «Рубин» сообщил на наш КП. Снимаю парашют, глядь — к самолету движется какая-то неуклюжая ма­шина, в жизни такой не видел. Остановилась недалеко от «яка», дверца открылась, и на землю выпрыгнул тот, кто был за рулем автомобиля-амфибии. Командир кор­пуса. Во дает наш генерал — всю трофейную технику решил освоить! Я доложил о полете. Евгений Яковле­вич подробно расспросил о впечатлениях от ночного боя, об особенностях стрельбы, о том, как видится в прицеле силуэт самолета. Уточнил, как я определял дистанцию до «фоккера». Он знает, что в темноте это сделать сложно. Я рассказал. Генерал поздравил меня с ночной победой, пожелал дальнейших успехов. В конце беседы сообщил радостную весть — наши войска уже на окраинах Берлина.

«То-то он весь в дыму!» — подумал я и представил себе, что творится сейчас там, в логове Гитлера.

— Ну хорошо,— пожал на прощание руку комкор,— теперь — отдыхать! Завтра ваш полк перелетает на один из аэродромов Берлина.

Я чуть не подпрыгнул от радости. Сколько ждали этого счастливого момента! Савицкий посмотрел на мое лицо, сказал:

— Не радуйся — там пекло. Все, что было рань­ше — цветочки.

И уехал. Но от его слов настроение не испортилось. Было понятно, что генерал специально настраивает нас на еще более ответственные дела. Это его метода. Он всегда говорит, что самое трудное — впереди. А на деле выходит, что самый опытный и опасный противник тот, с которым нам воевать сейчас. Сегодня, с высоты про­житых лет, хорошо понимаю, как был прав наш боевой командир.

22 апреля 812-й Севастопольский Краснознаменный истребительный авиационный полк произвел посадку на берлинском аэродроме Вернейхен. Во взаимодейст­вии с другими частями дивизии он начал активные дей­ствия по уничтожению фашистской авиации на аэродро­мах Берлина.

На штурмовках отличились молодые летчики Усманов, Ходоренко, Курнатовский, Никифоров, Антипцев, Лейкин, Приходько, Козак, Щеглов, Иванов, Сереженко, Киселев, ведущие групп Тищенко и Мельников.

29 апреля мы приземлились на аэродроме Дальгов — на западной окраине Берлина. В этот день летчики пол­ка провели два последних групповых боя, в которых капитан Мельников и старший лейтенант Каблуков сбили по истребителю противника. Первый — Ме-109, второй — ФВ-190. Для Каблукова этот сбитый самолет был восьмым, а для всего 812-го иап — пятьсот пятым. Последний самолет, уничтоженный полком за годы войны.

В течение 30 апреля и 1 мая полк прикрывал вой­ска, сражавшиеся в Берлине, и танкистов, преследовав­ших отступающие на запад, к Эльбе, разбитые фашист­ские части и соединения.

30 апреля во второй половине дня пришла радостная весть: над рейхстагом развевается Красное знамя По­беды! Нашему ликованию не было границ. Великолеп­ный подарок преподнесли советскому народу воины Красной Армии к празднику 1 Мая!

Дата добавления: 2015-07-08