Глава 1. Методология изучения высшей нервной деятельности 3 страница

лого класса объектов. Учитывая непременное участие прошлого жизненного опыта в любых актах биологичес­кого отражения и при формировании целей, планов, программ, следует признать опережающий характер обя­зательным свойством отражательной деятельности моз­га, которая испытывает существенные преобразования в эволюции живых существ.

Согласно распространенному представлению образ-след записывается в долговременную память в том слу­чае, если в прошлом вероятность встречи с этим объек­том была высокой. Использование же образов-следов для опережающего отражения действительности, то есть бу­дущих событий и их последствий, с неизбежностью дол­жно носить вероятностный характер при оперировании субъекта в непрерывно меняющейся внешней среде. По­этому, чтобы сохранить свое приспособительное значе­ние, образы-следы, соответствующие элементам прошлого жизненного опыта, должны характеризоваться избыточ­ностью по отношению к вызвавшему их объекту.

Рассматривая проблему сходства образа и отражае­мого объекта, необходимо учитывать два обстоятель­ства: во-первых, та или иная степень адекватности достигается во времени не мгновенно, а постепенно; во-вторых, окончательная оценка адекватности про­изводится при соотнесении нового образа с его нервной моделью, созданной ранее на основе всего комплекса воздействий и прежнего жизненного опыта, то есть дол­говременной памяти.

Иначе говоря, критерием адекватности является опыт, практика, которые фиксируются в виде следов и в даль­нейшем служат эталонами для оценки новой информа­ции. «В мозгу человека отражается природа. Проверяя и применяя в практике своей и в технике правильность этих отражений, человек приходит к объективной исти­не».¹ И далее: «...практика человека и человечества есть проверка, критерий объективности познания».²

Сегодня с достоверностью установлено, что разные внеш­ние причины могут вызывать ощущения одной и той же

¹ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 183.

² Там же. С. 193.

модальности, и одна и та же внешняя причина в различ­ных чувствительных органах производит ощущения раз­личных модальностей.

Впервые на факт независимости модальности ощу­щений от природы раздражителя обратил внимание И. Мюллер, который сформулировал закон так называе­мой специфической энергии. Абсолютизация этого зако­на привела к представлениям о том, что все ощущения зависят только от природы чувствующего аппарата, а не от объективной реальности, которая таким образом объявлялась непознаваемой. Именно на такой позиции стоял ученик И. Мюллера Герман Гельмгольц, который разработал теорию «иероглифов». Согласно последней в ощущении и восприятии признаются лишь знаки, сиг­налы, а поэтому ощущения якобы существуют парал­лельно и независимо от внешнего мира.

В конце XIX — начале XX в. группа исследователей из Германии организовала научную школу гештальт-пси-хологов (гештальт, нем. — форма, структура), которые провозгласили новую психологическую доктрину: в со­знании образуются целостные образы (гештальты), не разложимые на сенсорные первоэлементы. Гештальтам присущи собственные характеристики и законы. Геш-тальтисты проповедовали принцип изначальной упоря­доченности сенсорно-интеллектуальных структур и их динамических преобразований. Они утверждали, что образ надо изучать как самостоятельный феномен, а не как простой эффект стимула, а потому физиология изо­лированных нервных элементов и путей должна быть заменена на физиологию целостных и динамических структур-гештальтов, образование которых при решении задач подчиняется механизмам инсайта — внезапного схватывания отношений.

Наряду с рациональным элементом этой теории, ин­терес к которой в связи с изучением таких психофизио­логических феноменов, как образная память и имприн-тинг, существенно возрос, необходимо иметь в виду следующее. Образ у ортодоксальных гештальтистов вы­ступал в виде сущности особого рода, подчиненной соб­ственным внутренним законам и отделенной от действия. Такие методологические предпосылки, отъединявшие

сложные психофизиологические процессы от реальной действительности, повлекли критику гештальтизма.

Субъективный характер отражения. Достижения со­временной эволюционной физиологии с убедительнос­тью свидетельствуют, что наибольшей точностью и пол­нотой отражения обладают высшие животные и человек с его способностью к абстрактному мышлению. Возни­кает вопрос: как с физиологических позиций оценить субъективный характер образа? Преобразование инфор­мации в какой-либо сенсорной системе зависит не толь­ко от ее свойств и функционального состояния, но прак­тически от всех влияний, воспринимаемых мозгом и запечатленных в памяти. Они накладывают свой отпе­чаток на характер работы сенсорной системы, меняют ее избирательность, настройку, подвижность благодаря участию обратных связей и систем межсенсорной ин­теграции.

Пространственно-временная структура объекта кодируется в мозге в форме определенной нервной мо­дели, изоморфной внешнему воздействию. Нервная мо­дель есть не что иное, как физиологические основы фор­мирующихся субъективных образов. Последние не сводятся к нервным моделям, между субъективным образом и нервной моделью имеется как принципиаль­ное различие, так и определенное соответствие. Образ не существует в мозге объективно в виде некоторой уменьшенной материальной копии внешнего предмета. В то же время мозговая нейродинамическая система существует в качестве объективной реальности. Но она не может быть названа образом, так как не обладает предметным характером. Она является кодом отобра­жаемого внешнего объекта.

В нервной модели, не связанной с материальным но­сителем информации, производится акт абстрагиро­вания от конкретного объекта. Субъективный образ вос­производит не качество нервных процессов, состояние рецепторов или нейронов мозга, а особенности отража­емых явлений. Иными словами, субъективный образ воз­никает на базе нервных моделей при декодировании ин­формации и соотнесении ее с реально существующим материальным объектом.

Этот этап отражения, получивший название декоди­рования, является довольно сложной и далеко не оче­видной операцией в динамической структуре познания мира. В содержании образа собственная качественная определенность объекта не угасает, как это имеет место в нервной модели, а демаскируется. Субъективный об­раз предмета не является неизменным, статичным. Это существует только в абстракции, в действительном вос­приятии сразу же обнаруживается необходимо присущая образу динамика.

До сих пор одной из нерешенных задач остается объяс­нение того, как совершается превращение материальных нейродинамических процессов в идеальное, в субъектив­ный образ. Справедливо замечание о том, что пытаться объяснить идеальное анатомо-физиологическими свой­ствами мозга — такая же наивная затея, как объяснить денежную форму продукта труда физико-химическими свойствами золота (Э. С. Ильенков, 1962). Только исхо­дя из структуры акта взаимодействия, рефлекторного по своему механизму, можно раскрыть сложную дина­мическую связь между предметом, его образом и мате­риальной основой последнего, ибо содержание внешнего мира отражается субъектом не в формах деятельности мозга, а в формах деятельности субъекта, которые про­текают в идеальном плане.

Рефлекторный характер отражения. Логика приво­дит к необходимости анализировать различные сложные формы рефлекторной деятельности организма. Принци­пиальной сущностью условнорефлекторного акта яв­ляется то, что он базируется на механизмах, в которых заложены не только элементы прошлого и настоящего, но и элементы прогнозирования будущего. В этом его главный приспособительный смысл, то есть сигнальный характер. Через сложнорефлекторную деятельность орга­низма наиболее полно проявляется субъективный, иде­альный характер отражения. При этом нельзя не учи­тывать, что условный рефлекс — это лишь «...частный и особый пример среди аппаратов, которыми совершается в человеке отражение и отраженная действительность».¹

¹ Ухтомский А. А. Доминанта. Л., 1966. С. 227.

В связи с интенсивным развитием таких дисциплин, как бионика и нейрокибернетика, перед теорией отра­жения встают новые задачи, например изучение отра­жательных свойств технических систем связи и управ­ления, то есть искусственно создаваемых человеком устройств. Необходимо изучение соизмеримости отра­жательных свойств человека и технических устройств в сложных системах «человек-машина» для усиления ин­теллектуальных и практических возможностей человека.

§ 4. ПРИНЦИП СИСТЕМНОСТИ В РАБОТЕ МОЗГА

Развитие проблемы «мозг и психика». Еще до на­шей эры высказывались догадки о локализации психи­ческих функций в головном мозге (Гиппократ, Кротон, Гален). Не будем рассматривать средневековую историю, но лишь упомянем имя Альберта Магнуса, предложив­шего концепцию о локализации психической деятельно­сти в трех мозговых желудочках. Т. Виллис уточнил эту теорию, считая, что общая чувствительность представ­лена в полосатом теле, собственные чувства — в мозоли­стом теле, а память — в коре больших полушарий. Бо­лее 100 лет эта концепция увлекала научный мир, пока оппозиция А. Галлера не отодвинула ее на второй план. Тем не менее, идеи о локализации психических свойств продолжали существовать. Немецкий анатом М. Майер предположил, что в коре головного мозга локализована память, в белом веществе — воображения и суждения, а в базальных ганглиях — апперцепция и воля, и все это интегрируется мозолистым телом и мозжечком.

Крупнейший австрийский анатом начала XIX в. Ф. Галль и его ученики выдвинули еще более крайние френологические идеи и полагали, что умственные и мо­ральные качества локализуются в определенных райо­нах поверхности мозга, причем степень развития той или иной психической способности определяется объемом ее представительства в головном мозге. Эта система Ф. Гал-ля, хотя и получила очень широкое распространение, была одной из самых больших ошибок в развитии теории мозга, так как исходила из доктрины, а не основывалась

на точных наблюдениях, и стремилась жестко привя­зать те или иные психические явления к определенным частям мозга. Такое направление именовалось также психоморфологией или узким локализационизмом.

Фантастические взгляды френологов подвергались резкой критике со стороны группы ученых, которые вста­ли на позиции антилокализационных представлений (А. Галлер, Ф. Гольц, Ж.-П. Флуранс). Экспериментируя на низших животных, они обнаружили, что та или иная форма поведения страдает не столько от того, в каком месте мозга нанесено повреждение, а от того, какой объем ткани извлечен в результате операции. Поэтому эти уче­ные утверждали, что у всех животных масса мозговых полушарий равноценна и однородна. Так возникла дог­ма об эквипотенциальности частей мозга, а затем по­явилась теория универсализма, или холизма.

Если локализационисты обращали внимание на не­однозначность мозгового обеспечения психических функ­ций и их прямой зависимости от работы конкретного субстрата мозга, то эквипотенциалисты подчеркивали высокую пластичность мозга и взаимозамещаемость его частей — иными словами, динамизм — в организации мозговых структур. Развитием этих идей явились две концепции. Согласно первой, предложенной С. Монако-вым, утрата части мозга ведет к нарушению функций оставшихся мозговых структур (синдром дефекта), ко­торые динамически меняются во времени. Согласно вто­рой концепции пластичности, разработанной А. Бете (1899), любой центр, будучи поврежден, способен к функ­циональной реорганизации без дополнительной трени­ровки и обучения. Естественно, что такие взгляды за­трудняли однозначное объяснение последствий локальных поражений мозга.

Переход от умозрительных рассуждений к науке свя­зан с именем X. Джексона (1932) — клинициста, поло­жившего начало соотнесению клинических симптомов с очаговыми процессами мозга. Он построил свою иерар­хическую систему трех уровней функционирования моз­га: нижний — уровень стабильных функций, средний — сенсомоторный уровень и наивысший — уровень функ­ций мышления, присущий человеку. В обеспечении дви-

гательного повеления эти уровни организованы верти­кально друг н!1д другом. Джексон постулировал различ­ные размеры моторного и сенсорного представительства различных частей тела в зависимости от степени их спе­циализации и дифференциации. Скажем, область пред­ставительства руки человека занимает в двигательной и соматосенсорной зоне коры больших полушарий значи­тельно большее пространство, чем все другие части скелетно-мышечного аппарата. Джексон выдвинул прави­ло: мозговая локализация дефекта поведения не дает оснований для постулирования локализации психичес­кой функции. Однако его коллеги-хирурги были менее осторожны и позволили своему воображению увести себя так далеко, что приписывали точную локализацию в мозге умственным, эмоциональным, психическим и дви­гательным функциям.

Особое внимание клиницистов было обращено на ло­кализацию речевой функции после открытия П. Брока «центра моторных образов слов» и находки С. Вернике аналогичного «центра сенсорных образов слов». Хотя С. Монаков критиковал эти попытки локализовать речь лишь на основании ее расстройств при ограниченных поражениях мозга, эти данные послужили дополнитель­ным укреплением позиций локализационистов.

Вторая половина XIX в. ознаменовалась двумя круп­нейшими событиями. Во-первых, опытами Г. Фритча и Е. Гитцига в 1863 г. было установлено наличие «двига­тельных центров» в коре больших полушарий, электри­ческое раздражение которых вызывает сокращение ске­летной мускулатуры, а их разрушение сопровождается глубокими расстройствами движений. Во-вторых, киев­ский анатом В. А. Бец в 1874 г. описал в коре передней центральной извилины мозга человека гигантские пи­рамидные клетки (клетки Беца), которые он связал с проведением двигательных команд в спинной мозг, а значит с выполнением моторной функции. Эти откры­тия повлекли за собой целую серию исследований: мор­фологических, показавших структурную неоднородность коры больших полушарий и заложивших основы уче­ния о цитоархитектонике мозга, и физиологических — методами удаления и раздражения.

38_

Учение о функциональной организации мозга яви­лось стержневой проблемой физиологии и психологии и развивалось в непрерывных и непримиримых проти­воречиях, отражающих и формирующих господствую­щее мировоззрение и тесно увязанных с общим уров­нем физиологии и смежных наук. Одной из причин возникновения таких противоречивых теорий являлось отсутствие эволюционного подхода к изучению мозга и поведения и стремление к широкому распространению отдельных частных заключений, выведенных на основе наблюдений в человеческой клинике (локализационис-ты) или на основе экспериментов с низшими животны­ми (эквипотенциалисты) на весь животный мир. Это придавало теоретическим построениям весьма однобо­кий характер. И. М. Сеченов (1947) и его последовате­ли, заложившие основы эволюционной физиологии моз­га, убедительно показали те преимущества, которые дает исследователю применение исторического метода к изу­чению мозга. Другой причиной непрекращающихся дискуссий, о которой подробно речь будет идти ниже, является использование заведомо неверных методоло­гических предпосылок о строгой увязке отдельных ча­стей субстрата мозга с теми или иными целостными функциями организма.

Особенно жаркие споры с психоморфологами развер­нулись вокруг так называемых немых (а также гности­ческих, ассоциативных, третичных) полей коры. Еще в работах Г. Фритча и Е. Гитцига было обнаружено, что расположенные спереди от двигательной зоны мозга лоб­ные области оказались электроневозбудимыми, то есть их стимуляция не сопровождалась сокращением скелет­ной мускулатуры. Но в то же время разрушение лобных областей, заметно не отражаясь ни на двигательной, ни на чувствительной сферах, приводит к глубоким рас­стройствам поведения в целом. Клиницисты того време­ни пользовались терминологией господствовавшей тогда ассоциативной психологии. Отсюда и появились пред­ставления о лобных долях как об «органе абстрактного мышления», «активного внимания», «апперцепции», как о «субстрате регулирующего разума», «верховного орга­на мозга» и пр.

Немецкий ученый Л. Эдингер (1904) рассматривал лобные доли как огромные ассоциативные цент­ры. П. Флексиг (1883) выделял в мозгу три ассоциативные зоны: те­менную, среднюю (в районе остров­ка) и лобную, в которой возникают понятия о собственной личности, где создаются представления о «Я». И поэтому патологические процес­сы в области этого центра приво­дят к изменениям личности, к воз­никновению бредовых идей величия или самоуничижения.

Близкие идеи разрабатывались итальянским ученым Л. Бианчи (1921), который считал, что лобные доли обес­печивают наиболее широкую координацию чувствитель­ных и двигательных элементов, «используя продукт сен­сорных зон для психических синтезов». После разрушения лобных долей поведение распадается на ряд фрагментов, не подчиненных единому синтезу, и перестает приспо­собляться к новым условиям.

Систематический анализ богатого собственного экс­периментального и клинического материала был прове­ден В. М. Бехтеревым. Обсуждая результаты опытов с лобэктомированными собаками, он писал: «Дело идет... об утрате их высших познавательных способностей, ко­торые устанавливают определенное отношение между от­печатками новых внешних впечатлений и результатами прошлого опыта и которые направляют движения и дей­ствия сообразно личной пользе».¹ В современной ему тер­минологии В. М. Бехтерев определяет лобные доли «как место развития индивидуального ядра психической сфе­ры, вследствие отложения здесь последовательных сле­дов от внутренних раздражений». Кроме того, он отмеча­ет, что «вместе с этим лобные доли служат областями психорегуляторной деятельности, обусловливающей разви­тие высших познавательных функций, выражающихся

¹ Бехтерев В. М. Основы учения о функциях мозга. СПб., 1907. Т. 5-7. С. 1464.

правильной оценкой внешних впечатлений и выбором движений сообразно с упомянутой оценкой».¹

И. П. Павлов активно выступал не только против локализационизма, но и против эквипотенциализма, и сфор­мулировал оригинальную концепцию о динамической локализации функций. Выступая с критикой локализа-ционистских взглядов, И. П. Павлов изложил свое от­ношение к этим идеям на примере «дыхательного цент­ра». Он писал: «С самого начала думали, что это — точка с булавочную головку в продолговатом мозге. Но теперь он чрезвычайно расползся, поднялся в головной мозг и опустился в спинной, и сейчас его границы точно никто не укажет».²

Несмотря на критику, локализационисты не уступа­ли своих позиций, в особенности когда речь шла о слож­ных психических функциях, которые они стремились прочно увязать с определенными морфологическими суб­стратами, минуя промежуточные сложные физиологи­ческие процессы.

Функциональная организация мозга. Русский нейроморфолог И. Н. Филимонов (1949) выдвинул принцип, согласно которому вместо статических центров предпо­лагается наличие одновременной и последовательной поэтапной локализации, и поэтому функция по самой своей природе не может быть связана с каким-то еди­ничным центром. В дальнейшем была выдвинута идея о функциональной многозначности мозговых структур, которые могут включаться в различные функциональ­ные системы и принимать участие в осуществлении раз­личных задач. В коре мозга нет узкоспециализирован­ных зон, а каждая скорее всего представляет собой высший «корреляционный центр». Типичный пример та­ких центров — задний (теменной) и передний (лобный) ассоциативные полюса неокортекса.

Специального рассмотрения заслуживают идеи А. А. Ух­томского относительно организации церебральных функ­ций в соответствии с разработанным им учением о нерв­ном центре как своеобразном «функциональном органе»,

¹ Бехтерев В. М. Основы учения о функциях мозга. СПб., 1907. Т. 5-7. С. 1466.

² Павлов И. П. Собр. соч. М.; Л., 1951. Т. 3. С. 172.

состоящем из обширного числа нервных аппаратов, всту­пающих между собой во временное целенаправленное сотрудничество и образующих физиологическую кон­стелляцию.

«Понятие физиологической констелляции содержит в себе... не только топографический факт, что „нервный центр" может опираться на морфологически довольно широко расставленные участки нервной системы, но так­же физиологический факт, что отдельные компоненты центра могут приобретать другое функциональное зна­чение по связи с другими констелляциями и при учас­тии в других работах. А эти переходы в другие рабочие группировки и констелляции определяются для цент­рального участка тем, насколько он способен сдвигать свою лабильность в соответствии с темпами и ритмами возбуждения в очередной констелляции».¹ Нервный центр как функциональный орган определяется следую­щим образом: «„Центр" определенного сложного отправ­ления — это целое созвездие созвучно работающих ганг-лиозных участков, взаимно совозбуждающих друг друга... Увязка во времени, в скоростях, в ритмах действия, а значит и в сроках выполнения отдельных компонентов реакции впервые образует из пространственно разных групп функционально объединенный „центр"».¹

Понятие о функциональном органе для современной физиологии чрезвычайно ценно, ибо позволяет с новых методологических позиций рассматривать соотношение специализированных структур мозга и функций, осно­вываясь на принципе системной работы мозга. «Орган, — писал А. А. Ухтомский, — это прежде всего механизм с определенным однозначным действием. Громадное мно­гообразие морфологических черт, которое мы открыва­ем в том или ином образовании нашего тела, впервые приобретает значение физиологического органа после того как открывается значение этих морфологических дета­лей, как рабочих слагающих общей однозначно опреде­ленной физиологической равнодействующей. Значит

¹ Ухтомский А. А. Собр. соч. Л., 1951. Т. 1. С. 97.

² Там же. 1954. Т. 4. С. 102.

именно физиологическая равнодействующая дает комп­лексу тканей значение органа как механизма».¹

Близкие взгляды содержатся в концепции П. К. Ано­хина (1968) о «функциональной системе», которая обес­печивается компонентами взаимосогласованных актов, увязанных ради достижения запрограммированного биологического результата. Системное представление о высших функциях мозга позволило П. К. Анохину по-новому рассматривать ряд неврологических синдромов. Например, так называемый лобный синдром трактовал­ся как распад интегративной деятельности мозга в ре­зультате нарушения аппаратов «афферентного синтеза». Основными звеньями последнего являются: 1) обстано­вочная афферентация; 2) следы, записанные в памяти; 3) пусковая афферентация и 4) мотивационная афферен­тация. Лобные отделы мозга связывались с теми физио­логическими функциями, которые определяют органи­зацию двигательного поведения в обстановке, требующей выбора путем сличения «обратной афферентации» с «ак­цептором действия». Так была предпринята первая по­пытка провести физиологический анализ участия лобных долей мозга в организации целенаправленного поведения.

Таким образом, складывалась ситуация, в которой на смену двум крайним теоретическим представлениям (локализационному и эквипотенциализму) выдвигались все более обоснованные концепции о системном принци­пе функционирования с пересмотром старых представле­ний о функции и локализации.

Значительную роль в развитии теории локализации следует отвести А. Р. Лурии (1973). Прежде всего, А. Р. Лурия анализирует метод локальных поражений мозга и приходит к выводу, что поражение каждой из корковых зон может привести к распаду всей функцио­нальной системы и «симптом» (нарушение или выпаде­ние той или иной функции) еще ничего не говорит о ее локализации. Анализ клинических случаев средствами нейропсихологии позволил А. Р. Лурии выдвинуть кон­цепцию о существовании трех основных функциональ­ных блоков мозга.

¹ Ухтомский А. А. Доминанта. Л., 1966. С. 79.

_43

Первый блок — регуляции тонуса и бодрствования, важнейшей частью которого являются ретикулярная формация среднего мозга, неспецифическая система та-ламуса, гиппокамп и хвостатое ядро, работающие под мощным контролем коры больших полушарий. Правда, многие из современных исследователей отказываются от рассмотрения ретикулярной формации как неспецифи­ческой активирующей или тормозной системы, а скорее склонны видеть в ней структурные предпосылки для выполнения сложных интегративных процессов посред­ством локальных и разнонаправленных влияний на кору и глубокие структуры мозга. Вместе с этим критически отвергнута и другая крайняя позиция о так называемой центрэнцефалической системе (У. Пенфилд, Г. Джаспер, Н. Иошии, X. Гасто), в которой психические процессы локализуются в ретикулярной формации мозга.

Второй блок назван блоком приема, переработки и хранения информации. Сюда включают все задние отде­лы коры, в том числе зрительную, слуховую и соматичес­кую сенсорные области, и межпроекционную теменную область (задний ассоциативный полюс). Для конструк­ции этого блока характерны три основных закона: 1) за­кон иерархического построения корковых зон, каждая из которых подразделяется на первичные, вторичные и третичные корковые поля; 2) закон убывающей специ­фичности иерархически построенных зон коры, среди которых наиболее модально специфичными являются первичные поля, и 3) закон прогрессивной асимметрии функций, который вступает в силу только на уровне «вто­ричных» и «третичных» зон.

Таким образом, убывающая модальная специфичность сопровождается возрастанием функциональной асиммет­рии. Важнейшим компонентом этого блока являются зоны сенсорного перекрытия (теменные или теменно-височно-затылочные), участвующие в формировании комплексных надмодальных актов высшей нервной дея­тельности и прежде всего наглядных и символических пространственных синтезов.

Третий блок назван блоком программирования, регу­ляции и контроля сложных форм деятельности. В его состав входят префронтальные (лобные) отделы коры

мозга. Их нарушения сказываются в наиболее высоком уровне регуляции психических процессов с помощью системы речевых связей. Одним из наиболее существен­ных признаков лобных поражений является нарушение сигнальной регулирующей функции речи. По этому по­воду А. Р. Лурия пишет: «Роль лобных отделов в синте­зе предпусковых афферентаций, в формировании двига­тельных задач, в сличении эффекта действия с исходными намерениями — не подлежит сомнению».¹ Относя зад­ние и передние ассоциативные корковые поля к разным функциональным блокам, А. Р. Лурия подчеркивал, что лобные доли выполняют гораздо более универсальную функцию общей регуляции поведения, чем та, которую имеет «задний ассоциативный центр» (теменная доля).

Итак, в проблеме локализации функций мозга среди прочих остается нерешенным следующее противоречие: с одной стороны — локальные поражения мозга приводят к стабильному выпадению тех или иных физиологичес­ких функций, а с другой — признание наличия подвиж­ной констелляции мозговых аппаратов с полифункцио­нальным значением каждого из них. Проще всего следует допустить сосуществование обоих механизмов работы моз­га. Потребность решать эту проблему диктовалась также и следующим обстоятельством. Хорошо известно, насколь­ко уменьшается пластичность мозговых структур с воз­растом: одно и то же по локализации и объему поврежде­ние мозговой ткани может быть незамеченным в раннем возрасте, но приводит к необратимым некомпенсируемым дефектам, если травма нанесена взрослому организму.

С одной стороны, любая даже самая простая психи­ческая функция есть результат интегративной дея­тельности целого мозга, с другой стороны, весь опыт неврологической и нейрохирургической клиники свиде­тельствует о том, что повреждение целого ряда мозговых зон влечет за собой необратимый не компенсируемый дефект функции.

Разрешение создавшегося противоречия содержится в концепции Н. П. Бехтеревой (1980) о жестких и гиб­ких звеньях мозгового обеспечения психической деятель-

¹ Лурия А. Р. Высшие корковые функции человека. М., 1962. С. 37.

АЬ

ности. К жестким звеньям относится генетически детер­минированная анатомическая организация тех единиц, которые необходимы для сохранения условий существо­вания вида (например, регуляция вегетативной и мы­шечной систем), а также для ориентации индивида в среде (проведение и элементарный анализ сигналов внешнего и внутреннего мира и реализация ответов на них). Ины­ми словами, жесткие звенья составляют скелет систе­мы, определяющий самое ее существование и обеспечи­вающий экономичность работы, мозга.

Принципиально важными являются два свойства мозга: 1) минимизация территорий мозга, необходимых и достаточных для обеспечения сформированной и ста­бильно реализующейся функции, и 2) закрепление, фик­сация функций в мозге в матрице долгосрочной памяти.

Имеющая место в раннем онтогенезе избыточность структурного состава мозговых систем обеспечения дея­тельности уступает закрепленной в матрице долговремен­ной памяти минимизации функций, которая высвобож­дает мозг для все более сложных видов деятельности. Например, двигательные функции обеспечиваются мини­мизированной структурно-функциональной матрицей, закрепленной в долгосрочной памяти. Эти матрицы зафик­сированы и, с одной стороны, поддерживают деятельность, с другой — ограничивают возможность использования новых территорий мозга даже в случае необходимости. Поэтому поражение таких жестких звеньев системы, за­крепленных в матрице долгосрочной памяти, может при­водить к поломке функции и ее некомпенсируемости.

Дата добавления: 2015-07-10