Глава 1 - Несовершенство

Lustyville

Страдая без любви

Перевод: Zhongler

Обложка: Zhongler

Глава 1 - Несовершенство

Подушечка пальца краснеет, приобретая бордовый цвет с легким оттенком синевы. Резинка успешно перекрыла циркуляцию крови. Я смотрю на палец, пока слабое покалывание не переходит в онемение.

- Ты так можешь пальца лишиться, - шепчет сидящий рядом парень.

Я показываю ему фак, и парень переключает свое внимание с меня на учителя. Я не собираюсь терять палец, я играю в эту игру с самого детства. Со скуки, буквально вынуждающей меня заниматься этим. Я наматываю резинку на сгиб между первой и средней фалангами пальца, наблюдая за тем, как подушечка немного набухает, а потом начинает менять цвет. Я не снимаю резинку, пока не перестаю ощущать покалывание.

По правде говоря, я не должен обвинять во всем одну лишь скуку. Я знаю, что сам виноват. Я настолько сломлен, что боль и онемение – единственное, что напоминает мне о том, что я все еще жив. У меня замечательные родители – для других, но не для меня. Замечательные брат и сестра – опять же для родителей, но не для меня. Я же… ну… я не замечателен даже для себя самого. Я слишком пухлый, слишком депрессивный, слишком странный. Волосы у меня чересчур длинные, но нравятся мне именно такими. Три года назад я покрасил их в черный цвет.

Я думаю о нашем недавнем семейном фото – на нем все совершенно отчетливо видно. Мама, отец, брат и сестра – все светловолосые и синеглазые, идеальная американская семья, и вот он я, пытающийся затеряться на заднем фоне, со своими фирменными черными волосами, черной одеждой и черными ногтями. Я ни в коем разе не гот и не люблю готическую музыку, но мне очень нравится, как они одеваются, совершенно не стесненные рамками общества. Мой психотерапевт говорит, что я так одеваюсь, потому что боюсь выглядеть нормальным и при этом быть не таким как все, поэтому своим внешним видом, словно защищаю себя от возможного непринятия обществом. Я считаю, что он несет бред. И регулярно ему об этом говорю.

Рост у меня – 175см., мой единственный друг Том говорит, что я тонкий как щепка, но при взгляде в зеркало я всегда вижу на своем теле жир. У меня синие глаза, как и у всей семьи, потому что я никак не могу заставить себя надеть контактные линзы. Я спокойно причиняю себе физическую боль, но до смерти боюсь засунуть эти штуки в глаза. У меня нет ни пирсинга ни тату, потому что в моем штате я считаюсь недостаточно взрослым для того, чтобы сделать это легально, но мысль о том, чтобы сделать это в чьем-нибудь подвале вызывает такое же чувство, что и линзы. Об одежде и волосах вы уже знаете, так что в общем-то я о себе все рассказал. О, подождите, забыл сказать, что был жутко жирным и большинство моих эмоциональных проблем происходит, видимо, из этого темного периода моей жизни. Психотерапевт говорит, что между моей полнотой и окраской волос есть тесная связь. Мне кажется, что с того времени, как я страдал ожирением, прошла целая вечность, хотя на самом деле прошло всего лишь три года. Я родился щекастым ребенком и продолжал набирать вес до тринадцати лет. Представьте, каково быть толстым в семье, где у всех идеальные тела. Я ненавидел брата и сестру за то, что они без особого труда оставались стройными. Мы ели одну и ту же пищу, но лишь я набирал вес. В школе ребята были безжалостны ко мне, пока в город не приехал Том.

Том был моим принцем в сияющих доспехах из зеленого свитера. Он в первый же день заступился за меня, и с тех пор был низведен в статус лузера.

Как только у меня появился друг, я начал переживать из-за своего внешнего вида. Меня беспокоило, что когда мы садились в автобус, мне приходилось теснить Тома своим жиром. Так что следующем классе я решил, что пора мне меняться. Я начал тайно заниматься у себя в комнате зарядкой, делал приседания, растяжку, отжимался и урезал порции пищи. Я пытался есть вполовину меньше обычного, что не прошло незамеченным. Удивительно, но брат и сестра бросились поддерживать меня. В первый месяц все было великолепно – килограммы просто таяли, но потом вес застопорился. Моя диета, известная большинству, как расстройство питания, была достаточно проста. Я ел завтрак, обед, а потом ужин. Но ужин я оставлял в туалете, засунув два пальца в рот. И я снова начал терять вес. Родители хвалили меня за успехи в похудании, но не знали моего секрета. Вот с этого-то все и началось. Вскоре я стал вызывать рвоту после каждого приема пищи и к тринадцати с половиной годам почти ничего не ел. Я пропускал ужин, задерживаясь у Тома, или ходил в библиотеку, а потом говорил родителям, что уже поел в кафе. Некоторое время мои отговорки принимались, но потом мама начала беспокоиться и вскоре родители обнаружили, что я вообще ничего не ем. Они так разволновались, что отослали меня в клинику, где лечат людей, страдающих расстройством питания. Там-то я и познакомился со своим психотерапевтом. Это было ужасно, но меня все-таки заставили начать есть.

Я вернулся домой, считая, что полностью вылечился. Я почти полгода продержался, прежде чем взяться за старое, и тогда родители с психотерапевтом решили, что мне опять необходимо лечение. Я никогда не говорил об этом Тому, но именно он был виноват в том, что я перестал есть. Просто однажды настал момент, когда я больше не смог отрицать свои чувства к нему. Я пытался уговорить себя, что люблю его как брата, но в одну ночь все изменилось. Мы играли в его комнате в видео-игры, веселились и потом, как обычно, начали бороться. Только в этот раз я не смог справиться со своим возбуждением. Мне безумно хотелось, чтобы Том меня поцеловал, и когда он этого не сделал, я почувствовал себя круглым идиотом из-за того, что решил, что это вообще возможно. После этого я не мог заставить себя есть.

Меня снова отправили в клинику, я провел там год и больше не собираюсь туда возвращаться. Я ем немного, но все-таки ем. На днях я видел передачу со специальным комплексом упражнений для тех, кто страдает анорексией. Наверное, у меня она и есть, и я пытаюсь справиться с ней своими собственными силами, чтобы родители и психотерапевт не отсылали меня опять лечиться. Я знаю, что это болезнь, и что битву с ней я буду вести всю жизнь. Не думаю, что когда-нибудь смогу снова нормально есть, но родители с Томом радуются тому, что я хоть как-то ем.

В любом случае, из клиники я вернулся, понимая, что нездоров и что с этим делать, но все еще недовольный собой. Никто этого не знает, но как только я перестаю мучить себя голодом, я начинаю причинять себе боль. Думаю, я делал себе больно всеми способами, какие только приходили мне в голову. Я намеренно хлопал дверью по пальцам. Пробовал резать себя, и время от времени все еще режу. Регулярно тушу о себя сигареты. Когда я только вернулся из центра, то бросился с лестницы и сказал родителям и докторам, что споткнулся. Я сломал тогда руку, но боль от этого приносила кайф. Самое ужасное, что я наслаждался этим так сильно, что мне ежедневно приходится уговаривать себя не споткнуться на лестнице снова.

Я знаю, что что-то со мной не так. Том не причиняет себе боль. Брат и сестра не причиняют себе боль. Родители не причиняют себе боль, и я готов поспорить на чемодан с деньгами, что ребята в школе тоже не причиняют себе боль намеренно. Я так страстно желаю сделать себе больно, что мысль об этом вызывает на глазах слезы.

Я возвращаю внимание к своему онемевшему пальцу. Снимаю резинку и надеваю ее на другой палец.

Не могу дождаться конца этого занятия, когда смогу провести время с Томом. Встреча с ним самая большая для меня радость, и что самое смешное – я могу видиться с ним только за ланчем. Он как хищник следит за тем, как я ем, так что я всегда устраиваю из этого целое шоу. Если на моей тарелке недостаточно еды, он отдает мне часть своей. Сначала меня это безумно раздражало, но сейчас мне это приятно, потому что я знаю, что он заботится обо мне. Иногда я специально беру меньше еды, чтобы он что-нибудь по этому поводу сказал. Он говорит: «Тебе нужно есть больше». И я слышу: «Я тебя люблю».

Я знаю, что полюбил его с первого взгляда, но так же знаю, что он никогда не обратит внимание на такого, как я. Наверное, мне стоило бы обсудить это с психотерапевтом, а то мы говорим только о таких вещах, как еда, самообладание, и самооценка и я прилагаю массу усилий, чтобы он не знал, что происходит со мной. Если бы он знал, что я намеренно причиняю себе боль, то упек бы меня в психушку. Как бы мне хотелось никогда его больше не видеть! Не люблю наши встречи. Он задает слишком много вопросов.

Звенит звонок и, схватив книги, я иду к двери. На полном автомате я кладу книги в свой шкафчик и направляюсь в столовую. Парень, идущий передо мной, резко останавливается, и я в него врезаюсь.

- Смотри, куда идешь, урод! - рычит он, обернувшись.

- Извини.

Я обхожу его и продолжаю идти в столовую, но теперь мои мысли не такие безоблачные, как раньше. Я зацикливаюсь на том, что произошло в коридоре. Все, кроме Тома, обращаются со мной как с дерьмом, и я это принимаю. Я прогибаюсь перед этими идиотами, словно они боги, и не знаю, почему это делаю. Я охотно встал бы на свою защиту только для того, чтобы с радостью получить наказание за это, но меня всегда что-то сдерживает.

Я беру обед и сажусь на свое обычное место в углу. В ожидании Тома я сижу, уставившись в стол. Что-то больно ударяет меня по затылку. Я слышу смех и поднимаю взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть, как парень, на которого я наткнулся в коридоре, тычет в меня пальцем и хохочет. Он окружен друзьями, и они тоже смеются. Если бы мне было десять, я бы заплакал, но я давно уже не в том возрасте, чтобы распускать нюни. Я снова опускаю глаза. Наверное, парни вполне довольны этим, потому что больше в меня ничего не кидают. Уверившись, что они не смотрят в мою сторону, я подбираю ударившее меня яблоко и кладу его на поднос. Я улыбаюсь, вспоминая свои ощущения при ударе – внезапное давление сбоку головы, сопровождающееся резкой болью.

- Чему улыбаешься? - спрашивает Том.

Я еще больше расплываюсь в улыбке, когда он садится напротив меня. Он смотрит на мой поднос и качает головой.

- Тебе нужно есть больше. Это весь твой обед?

Я внимательно рассматриваю его поднос, заполненный едой – похоже двойной порцией макарон с сыром.

- Ты не устал спрашивать меня об этом?

Он закатывает глаза и вздыхает.

- А ты не устал от того, что заставляешь спрашивать тебя об этом? Если бы ты положил хоть немного гребаной еды на свою тарелку, у нас бы не было этой проблемы.

Он поднимает свою тарелку, и я знаю, что за этим последует, но в притворном ужасе смотрю, как он перекладывает половину макарон со своей тарелки на мою.

- Я не буду это есть.

- Лучше бы съел.

- Давай я съем половину? - я всегда пытаюсь поторговаться, но он никогда не сдается.

- Нет, ты съешь все. Тут не так уж и много.

Мне хочется назвать ему приблизительное количество калорий всего того, что находится на моем подносе и количество часов, которые мне придется потратить на упражнения у себя в комнате, чтобы избавиться от них. Но мне так же хочется, чтобы он улыбнулся. Я люблю его улыбку. Поэтому я беру вилку и начинаю есть макароны.

- Видишь, они не так уж плохи.

- Да уж.

Я съедаю еще немного, прежде чем он начинает меня раздражать.

- Обязательно все время смотреть на меня? Я ем, хорошо?

Иногда он смотрит на меня так напряженно, что мне кажется, что он сейчас прожжет меня взглядом, и я превращусь в пепел. Ненавижу себя за то, что так сильно его хочу. Ненавижу, потому что понимаю, что жаждая его становлюсь геем. Если я буду геем, то еще больше буду отличаться от других. Я бы поговорил об этом с психотерапевтом, но боюсь, он скажет, что это лишь еще одно проявление моего страха быть отверженным обществом и что таким образом я лишь воздвигаю преграду между собой и всеми остальными. Он вероятно сказал бы мне, что моя влюбленность в Тома – способ испытать его любовь, и тем самым я сразу же обрекаю его на провал, потому что знаю, что он никогда не полюбит меня так, как люблю его я. По крайней мере, так я всегда представляю себе наш разговор с психотерапевтом, но мне не хватает смелости начать его. Я могу ошибаться насчет доктора Конли, как я его прозвал, но не думаю, что это так. Я твердо уверен, что он всегда несет бред.

- Ты придешь завтра на лакросс[1], посмотреть, как я играю? - спрашивает Том. Я знаю, что он пытается сменить тему, чтобы я не злился.

- А я был хотя бы на одной?

- Нет, и именно поэтому ты должен прийти завтра. Это важная игра. Если мы выиграем, то может быть, поедем на окружные соревнования. - У него всегда блестят глаза, когда он говорит о любимой игре. Она была его пропуском к мгновенной популяности, но Том абсолютно доволен тем, что сидит со мной в канаве, пожалуй, стоит добавить – сточной. Я знаю, что удерживаю его. Пытался отпустить в девятом классе, но он словно потерянный щенок все время возвращался ко мне, и через какое-то время я перестал мучиться попытками оттолкнуть его от себя. Сейчас мы уже в одиннадцатом классе, почти совсем взрослые, но он все еще мой единственный друг. Половина парней из его глупой команды изводят его из-за дружбы с неудачником. Он говорит, что никто его не достает, но я знаю, что он лжет, потому что слышал, как они его дразнят.

Я бесспорно самый большой неудачник в школе, это правда. Если бы проводился конкурс на самого большого неудачника, то я бы вышел победителем. И он, наверное, не проводился только потому, что никто не хочет, чтобы в ежегодном альбоме лишний раз мелькало мое лицо. В прошлом году редактор ежегодного альбома, Молли Кинкейд, решила, что будет забавно заменить мою фотографию на картинку с жирафом в черном парике. Это не было забавным. Том был взбешен и поднял большую шумиху, но на этом все и закончилось, потому что все сказали, что это произошло «случайно». Ага, мать вашу, случайно. Можно случайно вырезать фотографию и заменить ее другой? Это все равно, что если бы я случайно дал ей ногой под зад. Она сучка, и я почти ненавижу ее. Почти – потому мы вместе делаем лабораторки на химии, и она всегда очень вежлива со мной, по крайней мере, в лицо, но я слышал, как за моей спиной она говорит обо мне гадости.

- Ну так? - спрашивает Том.

- Что, «ну так»?

- Ты придешь завтра или нет? Все придут.

- О боже.

- Да ничего страшного в этом не будет. Просто смотри все время только на меня, и с тобой все будет хорошо.

- Разве я не буду похож на гея, если буду смотреть все время только на тебя?

- Да пофиг. И, кроме того, я вот все время на тебя смотрю. Не становлюсь же я от этого геем.

- Это другое дело.

- Почему?

- В тебе нет ничего гейского.

- А в тебе есть?

Еда попадает не в то горло, и я начинаю кашлять.

- Ты в порядке?

- Не в то горло попало.

- Оу. - Он ждет, пока я попью, прежде чем спросить: - Так ты придешь?

- Нет.

- Мне нужно, чтобы ты пришел. Для меня это много значит. Я наконец-то попал в команду, мы выиграем и, скорее всего, поедем на соревнования. Все что мне надо – смотреть на трибуну и видеть тебя.

Сердце пропускает удар.

- Почему ты так сильно хочешь, чтобы я пришел? - я перестаю притворяться, что ем.

- Потому что ты будешь моим вдохновением.

- Э?

- Мои родители не смогут прийти, а ты единственный человек, который может их заменить, потому что я тебя люблю. Я играю намного лучше, когда знаю, что кто-то пришел только ради меня. Ты же знаешь это.

Я закатываю глаза.

- Помнишь, что случилось несколько игр назад, когда мои родители не смогли прийти?

Я смеюсь, вспомнив, как он ворвался ко мне в комнату с все еще влажными от пота волосами и в игровой эпикировке.

- Что с тобой случилось?

- Я дерьмово играл, вот что со мной случилось. Боже, это было ужасно. Я даже мяч поймать не мог! Подачи были слабыми. Я так облажался! В следующей игре меня ни за что не выпустят играть в стартовом составе. Меня будут держать в запасе.

- Успокойся, Том, уверен, что ты не так уж плохо играл.

- Плохо!

- Тогда что, черт возьми, произошло? Ты заболел?

- Родители не пришли на игру.

- И?

- А они для меня что-то типа счастливого талисмана. Я начал паниковать, когда посмотрел на трибуну и увидел лишь толпу незнакомых людей. Не знаю, что случилось. Я был не в себе, когда играл. И продолжал смотреть на трибуны в надежде увидеть хотя бы отца или мать.

- Ну, тогда ты сам виноват.

- Что?

- Ты отвлекся от игры.

- Заткнись.

Он сел рядом со мной и меня обдало запахом его тела. Мама бы сказала, что он пахнет улицей.

- Ты не мылся что ли?

Он посмотрел на меня, и, увидев мою улыбку, ответил:

- Заткнись.

- Земля вызывает Сэма. - Я смотрю на Тома, который не сводит с меня глаз. - Если придешь на игру, то я целую неделю не буду доставать тебя за ланчем.

- Обещаешь?

- Обещаю.

- Ну, я подумаю об этом.

- Окей, но я знаю, что увижу тебя там.

- Почему ты так думаешь?

- Потому что я только что сделал тебе предложение, от которого ты не можешь отказаться, - подмигивает он мне.

Остаток ланча проходит довольно обычно. Я ем еще немного, но не съедаю всего, что лежит на подносе. Мы с Томом говорим на привычные темы, а затем приходит время снова расстаться. Все что произойдет дальше в этот день не имеет для меня значения, потому что не касается Тома.

После занятий я час занимаюсь пробежкой, а потом иду домой. Принимаю душ и, в ожидании ужина, делаю домашнее задание. За ужином я не произношу ни слова. Мой брат учится на первом курсе одного из городских университетов. Сестра – в девятом классе школы при Монтвильской Академии. Она умоляла родителей разрешить ей учиться там, потому что в школе есть баскетбольная команда, но я убедил себя, что она просто-напросто не хотела ходить в одно и то же учебное заведение с ее неудачником-старшим братом. Все они рассказывают о том, как провели день, и вспоминают что-то из прошлого. Это всегда так. Я знаю, что мне тут не место. Как только заканчивается издевательство под названием «ужин», я сразу же иду в свою комнату, чтобы поупражняться и избавиться от съеденных калорий. Засыпаю я где-то около полуночи.

Проснувшись утром, я думаю об игре Тома. В девятом классе я как-то попытался сходить на лакросс и закончил тем, что меня засунули в мусорный бак прежде, чем я дошел до трибун. Игра значит для Тома очень много, иначе бы он не стал идти на уступки насчет моего питания. К тому же все что я хочу – чтобы он был счастлив, поэтому решаю, что все-таки пойду. Я принимаю душ и начинаю собираться. Чувствую себя перед завтраком дерьмово, и мне просто необходимо получить хотя бы небольшое облегчение. Я засовываю указательный палец левой руки в открытый ящик и захлопываю его. Это не самая болезненная вещь, которую я с собой совершал, но ноющая боль успокоит меня на время, пока я не смогу сделать чего-нибудь еще. Я не забываю каждый раз менять пальцы, потому что боюсь, что при проделывании этого с одним и тем же, нанесу себе серьезную травму, и тогда все узнают о моем секрете.

Я спускаюсь вниз, ем хлопья с молоком, хватаю сумку и иду в школу. Странно, но в коридоре я встречаюсь с Томом. Он подходит и обнимает меня.

- Ты чего это? - спрашиваю я.

- Ты выглядишь так, словно тебе это необходимо. - Он хлопает меня по спине. - Мне пора в класс.

До ланча ничего интересного не происходит. В столовой я занимаю свое обычное место и жду Тома. Он садится напротив и тут же пробегает взглядом по моей тарелке.

- Я иду на твою игру, так что лучше тебе помолчать насчет того, что я ем.

- Окей. - Ни говоря ни слова, он кладет на мою тарелку кусок жареного цыпленка. Я приподнимаю бровь. - Я не говорил, что не буду пытаться тебя накормить. Я только сказал, что не буду тебя с этим доставать. Ты можешь съесть это, а можешь оставить. Я ничего не буду говорить. По крайней мере, следующую неделю. Но если ты не пойдешь на мою игру, я тебя скручу и накормлю насильно, - смеется он.

- Я уже сказал, что приду, - улыбаюсь я.

Он тянется ко мне через стол и убирает прядь моих волос за ухо. Ненавижу открывать свое лицо.

- Вот так лучше, - говорит Том. - А теперь улыбнись еще раз. В первый раз я не видел всей твоей улыбки.

Я возвращаю прядь волос на место и смотрю на него.

- Не слишком ли мы сегодня разнежничались?

- А разве это такая редкость?

Я начинаю резать цыпленка, и на губах Тома появляется улыбка.

- Так во сколько начинается игра? - спрашиваю я.

- В семь тридцать.

- Не могу поверить, что собираюсь идти туда. Если я снова окажусь в мусорном баке, то отвечать за это будешь ты.

- Если ты опять окажешься в мусорном баке, то я надеру кому-нибудь задницу.

- И с чьей же это помощью?

- Я и сам справлюсь.

- Уверен в этом.

Остаток ланча Том разглагольствует о важности игры и о том, что если они победят, то могут попасть на областные соревнования, как будто в первый раз я его не слышал. После обеда я нахожусь чуть ли не на грани нервного срыва. Мне кажется, все знают о том, что я иду на лакросс, и замышляют против меня что-то унизительное.

После школы я час занимаюсь пробежкой, затем иду домой и делаю свои обычные дела. Ужин проходит не так, как всегда, потому что я должен сказать родителям, что иду на лакросс.

- Ты уверен, что тебе это надо? - спрашивает мама, как только я заканчиваю предложение.

- Это важно для Тома.

- Он что-то типа твоего бойфренда? - вклинивается сестра.

- Повзрослей уже, - огрызаюсь я через стол.

- А ты стань нормальным, - парирует она.

- Милая, не говори так со своим братом. - Мама смотрит на меня. - Хочешь, чтобы Чарли пошел с тобой?

- У меня свои планы, - отрезает он.

- Нет, мне не нужна нянька. Со мной все будет хорошо.

Она беспокоится, что надо мной снова будут издеваться. Тогда придя за мной в школу, она найдет меня в чрезвычайно возбужденном состоянии, и ей придется устраивать немедленную встречу с доктором Конли.

- Хорошо. Но позвони мне, если захочешь, чтобы я за тобой заехала.

- Да, мама.

И моя семья снова возвращается к своей беседе между четырьмя ее членами. После ужина я иду в комнату, чтобы собраться на игру. Мне нужно успокоиться, поэтому я открываю нижний ящик прикроватной тумбочки и достаю оттуда столовый нож с зубчиками. Ненавижу себя за то, что собираюсь сделать, но мне нужно избавиться от напряжения. Я прячу нож под рубашку и в ванной тщательно мою его с мылом. Я страшно боюсь порезать себя грязным ножом и занести какую-нибудь инфекцию, ведь тогда мой секрет откроется. Кажется, все в моей жизни вращается только вокруг страха, что люди узнают обо мне правду. Я возвращаюсь в комнату и запираю дверь. Спускаю штаны, собираясь сделать свежий порез вверху бедра, но передумываю, решая пойти обычным путем. Я убираю нож, достаю зажигалку, сигарету и пепельницу. Я не курю, потому что это отвратительно, но полагаю то, что я делаю с сигаретами, тоже можно посчитать отвратительным.

Я поджигаю конец сигареты и смотрю на свое левое бедро. Правое бедро – для порезов, левое – для ожогов. Время от времени я использую для этого и другие части тела, но бедра кажутся мне наиболее укромными местом. Я беру сигарету и медленно приближаю ее к ноге. Я чувствую жар перед тем, как кончик сигареты касается бедра, и слышу слабый шипящий звук, когда он прижигает кожу. Подняв руку, я думаю, повторить ли действие еще раз. Тело говорит «нет», но разум отвечает, что мне это необходимо, поэтому я опускаю сигарету и оставляю еще одну отметину. Я тушу сигарету в пепельнице и внимательно изучаю свежие ожоги. Знаю, что в течение игры мои боксеры будут натирать поврежденную кожу, напоминая о том, что я сделал, и почему-то знание этого приносит еще большее облегчение. Я натягиваю штаны и некоторое время отдыхаю, прежде чем убрать все вещи обратно в ящик.

Я тихонько выхожу из дома ни с кем не попрощавшись. Я приезжаю на игру рано, поэтому сажусь так далеко, как только могу. Закрываю глаза и представляю, что нахожусь не тут, а потом сгибаюсь, опуская голову на колени. Кто-то трясет меня.

- Сэм.

Я поднимаю глаза и вижу Тома.

- Почему ты сидишь в самом конце?

- Я… эм…

Он хватает меня за руку и поднимает на ноги.

- Идем со мной. Я хочу, чтобы ты сидел с моим отцом.

- Ты же сказал, что твои родители не придут.

- Он передумал.

Я вижу по лицу Тома, что он лжет.

- Ты обманул меня!

Он поворачивается и тянет меня за собой на несколько рядов ниже.

- Только так я мог затащить тебя сюда.

- Зачем я тебе здесь?

- Затем, что после игры я хочу с тобой кое-куда съездить, а знаю, что не приди ты сюда сейчас, позже бы никуда не поехал.

- Ты серьезно? Я мог бы встретить тебя у твоей машины или еще где. Как ты мог так со мной поступить?

- Расслабься, ничего страшного не случится. Никто не тронет тебя, пока рядом будет мой отец.

Я наконец вырываю руку.

- Надеюсь, поездка стоит всего этого.

- Стоит.

Мне хотелось бы видеть его лицо в этот момент, потому что по голосу Тома я слышу, что он улыбается. Оставив меня со своим отцом, Том уходит переодеваться.

- Как поживаешь, Сэм? - спрашивает его отец.

- Хорошо, сэр.

- Не могу поверить, что Тому удалось уговорить тебя прийти на одну из его игр. Он был так взволнован все утро.

- Правда?

- Да, и он весь день строил планы. После игры, вы парни, здорово проведете время.

Мне хочется спросить, что он имеет в виду, но за нами кто-то садится, и мне становится неловко продолжать с ним разговор.

Дата добавления: 2015-07-11