Комментарии автора

«Век цинизма» – на сегодняшний день самое удачное моё произведение, как мне кажется теперь, спустя более трёх лет после его завершения. Оно же самое крупное. Но главное – самое личное, искреннее и дорогое моему сердцу. При этом оно же – самое непóнятое. Количество прочитавших его человек едва ли перевалило за десяток. В силу особой его специфики, даже тем людям, которым нравятся отдельные мои рассказы, я побаиваюсь рекомендовать его к прочтению, опасаясь их реакции. Официально издано оно быть не может, причины чему я укажу в этих комментариях. Так что если ко мне когда-нибудь придёт слава – может быть, оно найдёт своего читателя, свободно гуляя по интернету.

Работая над этим романом, я в первый и пока что последний раз в такой степени ощутил, что материал самим естественным своим развитием ломает изначальный замысел и завладевает автором вплоть до того, что заставляет его поступаться своими творческими принципами. Ибо сам я являюсь убежденным противником в художественной литературе многого, что можно встретить на этих страницах, о чем также скажу в комментариях. Но всякое произведение искусства внутри себя устанавливает свои законы и границы допустимого. «Век цинизма» – явление в своём роде исключительное. Этот роман мог быть только таким, какой он есть – или не быть вовсе.

Роман суммирует мой жизненный опыт в качестве музыканта, который я считаю завершённым, ибо окончательно отошёл от музыки. Сюда входит опыт обучения в Прокофьевском музыкальном училище, но прежде всего – опыт организации СТАМ-фестиваля. И суммируются они с жёстким стёбом, едким сарказмом и беспощадной самоиронией – утрируются до абсурда и глумливо высмеиваются, чего я никогда до тех пор не делал и ещё вряд ли когда-нибудь сделаю в литературе. У меня нет другого сочинения, читатель которого имел бы столько поводов от души похохотать. В то же время, это, пожалуй, моё самое трагичное произведение, с самым щемящим финалом, в котором я выразил всю самую интимную и глубокую свою печаль.

Даже поклонники других моих сочинений (как, например, пианист и композитор Алексей Чернов) считают этот роман неудачным. Слишком безысходным называет его петербургский композитор Андрей Фролов, прочитавший его за один вечер. «А может быть, Рома прав?» – говорит он мне, выразив этими словами, пожалуй, крайнюю степень литературного трагизма – когда читатель задумывается о правоте антигероя. В то же время, Елена Львовна Стафёрова – один из моих постоянных читателей – пишет: «Очень стилистически цельный текст, на мой вкус. И читается на одном дыхании. <…> «Трагифарс», по-моему, получился: издёвка соседствует с симпатией, смех со слезами, внутри пафоса скрывается сарказм и наоборот. Замечательно хорош сам Пан Ярустовский: стремление воплотить в жизнь некие идеалы и практическое осуществление оных через задницу, жажда деятельности и неприязнь к систематической работе, целеустремленность и инфантильная какая-то безответственность, желание созидать и скрытое потребительство, проницательные суждения и пещерная демагогия – всё в одном флаконе. Здорово!»

Роман был задуман в Одессе, где мы отдыхали с моим другом – композитором Константином Ширяевым – в августе 2010 года. По возвращении оттуда я написал первые наброски. Это последнее моё сочинение, наброски которого писались от руки в тетрадке. В первоначальном варианте роман был намного больше и намного серьёзнее. В нём было двадцать четыре главы и четыре части, которые назывались «Пан хулиган», «Пан музыкант», «Пан режиссёр» и «Пан политик». Из этих несостоявшихся заголовков ясно, что Пантелей Ярустовский после неудачной организации концерта должен был заняться кинематографом (тут я собирался поведать в том же ключе о своём опыте, связанном с киноклубом «Арт-кино» и моими собственными киношными амбициями, от которых я позже отказался, но от которых сохранились девять моих нереализованных киносценариев), а потом ещё и политическим оппозиционерством (где я выразил бы в художественной форме свои политические взгляды, наиболее полно раскрытые в моей статье «Повесть о бессмысленной борьбе»).

[1] Пётр Николаевич Луцик (1960 – 2000) и Алексей Алексеевич Саморядов (1962 – 1994) – тандем сценаристов, написавшие сценарии к фильмам «Савой» Михаила Аветикова, «Гонгофер» Бахыта Килибаева, «Дюба-дюба» Александра Хвана, «Лимита» Дениса Евстигнеева, «Дети чугунных богов» Тамаша Тота. Уже после трагической гибели Саморядова Луцик снял «Окраину» – один из моих любимых фильмов и единственный фильм по их сценарию, снятый одним из них. В 2008 году, уже после смерти обоих, по их сценарию ещё был снят фильм «Дикое поле» Михаила Калатозишвили. Жизнь обоих сценаристов была коротка, к тому же творили они в трудные для нашего кинематографа девяностые. Недовольные всеми экранизациями своих сценариев, они так и не удостоились заслуженной славы. Их стиль (прежде всего стиль «Окраины») отчасти послужил вдохновением для «Века цинизма».

[2] Поначалу роман планировалось назвать «PR», ибо именно этим пытается заниматься герой. А поскольку занимается он этим в девяностые, когда институт этот ещё не был столь развит в нашей стране – я позицинировал роман как своего рода альтернативную историю возникновения российского пиара. Позже я решил насытить роман стихами – своими и чужими – и в восьмой главе Пантелей после своего откровения о Кендыше должен был прочесть лучшее своё стихотворение, выражающее центральную идею романа. Стихотворение было почти написано – в нём и появилось словосочетание «Век цинизма». Однако в итоге я так и не закончил это стихотворение, и эта фраза в тексте романа нигде не фигурирует.

[3] Первое и пока единственное моё произведение, где фамилия автора помещена не над названием, как традиционно принято, а под ним в определении жанра.

[4] Поначалу планировалось, что «Век цинизма» и «Князь Терентьев» – мой следующий роман, над которым я сейчас работаю – будут больше похожи друг на друга и образуют своего рода дилогию. Были даже задуманы переклички персонажей. И «Князь Терентьев» должен был иметь подзаголовок «Роман о русской аристократии».

[5] В романе около двухсот матерных слов. Плюс запредельная похабщина в некоторых диалогах. Предваряя возможные дискуссии на эту тему в будущем (ибо их немало уже было в прошлом), считаю нужным высказать своё личное к этому отношение. Елена Львовна Стафёрова в уже цитированном выше письме также пишет: «Ты хорошо знаешь, что я не являюсь почитателем матерного слова в художественной прозе. Но в данном случае обилие мата художественно оправдано. Тем сильнее действует на читателя финал с песней «На Муромской дорожке» – народной песней безо всякого мата».

Сам я также не являюсь сторонником мата и скабрезчины в литературе. И даже вполне согласен с новым законом, запрещающим мат в публичных текстах, тем более в наши дни, когда остановить распространение какого-либо текста в интернете практически невозможно, и подобный закон по сути является лишь рекомендацией, выражением отношения к этому явлению государства, с которым всякий вправе соглашаться или не соглашаться.

Искусство не знает пределов, его нельзя ограничивать в средствах – однако оно нуждается в некоей иерархии средств. Мат должен использоваться в литературе в исключительных случаях, когда без него никак – и «Век цинизма» является таким случаем. В большинстве же случаев, к сожалению, мат используется сегодня бездумно, безвкусно, для эпатажа или демонстрации своей творческой свободы, современности, отсутствия стереотипов. И если подобное использование его не встречает хотя бы условного, иллюзорного препятствия, каковым является вышеупомянутый закон – мат теряет свою исключительность, в которой заключена его художественная сила.

Таково моё мнение, и если я отступился от него – то лишь потому, что, как я уже сказал выше, сам материал завладел мной и потребовал от меня даже отступления от своих творческих принципов. «Век цинизма» мог быть таким и только таким – или вовсе не быть написанным. Хотя я вполне осознаю, что это одна из причин, по которой роман этот не может быть официально издан.

[6] Слова, сказанные выдающимся философом в интервью незадолго до смерти. Однако есть мнение, что это фейк и Пятигорский никогда такого не говорил. Правда это или нет – эпиграф подошёл к роману идеально, сразу предупреждая читателя о том, что его ждёт.

[7] Намёк на известный эпизод из романа Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки» и одноимённого фильма Милоша Формана. Герой на спор пытается поднять тяжёлый предмет. Ему это не удаётся, над ним смеются, а он отвечает: «Я хотя бы пытался».

[8] Время действия можно определить с точностью до дня. В этом абзаце временной интервал постепенно сужается с обеих сторон. «Октябрьский путч точно уже был позади, но нами еще правил Ельцин» – мы между августом 1991-го и концом 1999-го. «Кажется, Листьева уже не было, но дефолт еще не случился» – между мартом 1995-го и августом 1998-го. «Вроде бы даже Первая Чеченская закончилась, а Ельцина переизбрали на второй срок − но миллионы еще не превратились в тысячи» – между августом 1996-го и началом 1998-го. Позже мы узнаём, что действие происходит в начале учебного года. Значит, это сентябрь либо 1996-го, либо 1997-го. А в восьмой главе Нежин говорит: «Недаром ты приехал к нам в пятницу тринадцатого!» Выходит, Пан был в Москве с 13 по 22 сентября 1996 года.

[9] Первая глава далась мне труднее других. Из двух лет, что я работал над романом – почти полтора ушли на неё. Она многократно переписывалась в поисках формы и языка будущего повествования. Вплоть до того, что в сентябре 2011 года я решил, что никогда не смогу написать этот роман, и начал писать следующий. Я так и остался недоволен первой главой, считаю многое в ней нарочитым и натянутым.

[10] Пантелею отчасти послужил прототипом мой тогдашний друг Константин Фазлов.

[11] Музыкальное училище имени Прокофьева на самом деле существует в городе Пушкино Московской области. Описание его вполне достоверно. Я учился там с 2001 по 2002 год по классу балалайки, с 2002 по 2006 как теоретик.

[12] Духовики, всё время сидящие на бревне – образ преувеличенный, но вполне реальный. Бревнá рядом с училищем на самом деле не было, но была компания ребят, которых почти в любое время можно было увидеть сидящими без дела где-то в здании училища или рядом с ним. К тому же, это важный для концепции романа собирательный образ русского человека, который всё время причитает, как всё плохо – но при этом сам не может поднять задницу с бревна и что-то сделать, чтобы стало лучше, и даже препятствует другим, которые «хотя бы пытаются».

[13] В романе присутствуют почти все стихи, когда-либо написанные мной самим. Но только это стихотворение и его изменённый вариант, который Гера прочтёт во второй главе, написаны специально для романа.

[14] На самом деле в русском языке оба варианта ударения в слове «одновременно» равноправны. Это замечание Пантелея – лишь повод для возникновения следующего стихотворения, которое будет процитировано во второй главе.

[15] Многие имена прототипов в романе искажены всего на одну или несколько букв. Прототип Кирилла Хомякова – Кирилл Хоменков из киноклуба «Арткино», с которым мы в то время дружили. Его откровения в восьмой главе отражают историю любви реального Кирилла и местами цитируют реальные его высказывания.

[16] Прототипы Понурова и Манкиной – Антон Понаровский и Евгения Юманкина из Пушкинского училища, которые также много лет встречались и воспринимались уже как единое целое, а потом неожиданно разошлись.

[17] Прототип Марианны – моя однокурсница Ирина Болотнова.

[18] За исключением внешности, прототипом Изольды является Екатерина Торопцева из «Арткино». Откровения Изольды в восьмой главе почти полностью являются цитатами её реальных высказываний.

[19] В песню Семёна Слепакова я внёс незначительные изменения, делающие её стройнее по форме. Вольное обращение с текстами чужих стихов и песен, недопустимое с точки зрения авторского права – пожалуй, основная причина, по которой роман не может быть официально издан.

[20] Эта фраза услышана от Михаила Задорнова.

[21] Выражение «шишка дымится» услышано от Константина Фазлова.

[22] История, рассказанная Пантелеем, начиная с исчезновения кошки Дуськи – из моей собственной реальной жизни без единого слова вымысла.

[23] Мотив загадочного пианиста, который сперва раздражает Пана разучиванием, а потом услаждает его слух хорошим исполнением той же музыки – навеян впечатлениями моей матери (местами в точности их цитируя), когда я сам учился в училище и разучивал новые произведения по общему фортепиано.

[24] Имеется в виду персонаж фильма Дэвида Финчера «Семь» – маньяк, каждое убийство которого было связано с одним из семи смертных грехов. Этот фильм тогда только вышел и пользовался большой популярностью. Кроме того, Джон Доу – традиционное условное обозначение в английском языке человека, имя которого неизвестно (как у нас – Вася Иванов).

[25] Как и в случае с первым моим романом «Иван Шабунин», в процессе работы над «Веком цинизма» я устроил своего рода мистификацию – создал в социальной сети «В контакте» странички Пантелея и Кристины Ярустовских (Кристина по первоначальному замыслу была младшей сестрой Пантелея), писал от их имени личные сообщения и публичные комментарии – чтобы оживить своих героев, почувствовать себя в их шкуре. На странице Пана фотографий не было. Для страницы Кристины я использовал фотографии случайной девушки из интернета, с которой даже не был знаком. Её внешность и описывается в романе.

[26] Эта таблица «стырена» из интернета, где она свободно гуляла. Автор её неизвестен.

[27] Нумерация кабинетов в реальном Прокофьевском училище вполне логичная. Восемнадцатый класс был кабинетом нашего руководителя – Ламары Михайловны Никитиной, и там проходили все её занятия – в основном по сольфеджио. Но на описанном месте находился другой класс (если не ошибаюсь, двенадцатый), где проходили занятия по музыкальной литературе у Ларисы Павловны Казанцевой. Именно он и описан в романе.

[28] «Прототип» этого трио – Флейтовая соната Михаила Пучкова, прозвучавшая на Втором СТАМ-фестивале.

[29] Прототип Просняка – педагог Прокофьевского училища, пропагандист творчества Карлхайнца Штокхаузена Михаил Трофимович Просняков, с которым Ирина Болотнова – прототип Марианны – в самом деле некоторое время встречалась.

[30] Шутка, услышанная от реального Кирилла Хоменкова.

[31] На самом деле эта опера после Второй Мировой войны ни разу не была поставлена в нашей стране.

[32] Подобный способ прохода в Большой театр, как и проезд зайцем на электричке – вполне реальны и лично мною многократно практиковались в период учёбы в училище.

[33] Этот абзац – собственные мои мысли, мотивировавшие меня на создание СТАМа.

[34] Алексей Чернов, прочитав этот роман, счёл неправдоподобным, что ребята, которые постоянно бухают, матерятся и ведут такие пошлые разговорчики, при этом способны понимать такую высокую и сложную музыку, как эта опера Вагнера, а потом и «Вальс» Равеля. Однако в училище мне приходилось постоянно с такими общаться, хотя конечно, здесь это противоречие в какой-то мере художественно обострено.

[35] Это тоже шутка реального Кирилла.

[36] Эта история реальна, она произошла в 1939 году и послужила вдохновением для фильма Гаса ван Сента «Умница Уилл Хантинг».

[37] Эта ситуация отчасти навеяна рассказом Михаила Зрайченко о подобном случае, произошедшем с ним самим. А отчасти – первой сценой моего любимейшего фильма «Хрусталёв, машину!» Алексея Германа, где подобное случается с героем Александра Баширова.

[38] Известный анекдот, который я впервые услышал от матери. Только в оригинале ответом было «ХУЯ – Харитонова Ульяна Яковлевна».

[39] Все двенадцать частушек в романе взяты из интернета. Большинство – из известного видеоролика, где их поёт якобы Юрий Никулин на фоне кадров из фильмов с его участием. Некоторые из них я незначительно изменил.

[40] История с роялем навеяна абсолютно реальным случаем из моей жизни. В 2004 году я работал кассиром в кинотеатре «Звёздный» на Проспекте Вернадского. Это была моя первая официальная работа. В то время там был большой зал, в котором, помимо сеансов, в былые времена иногда давали концерты. На сцене стоял Бехштейн в отличном состоянии. Когда начальство решило поделить этот зал на три маленьких, как это делается в наши дни постоянно – я спрашивал, что будет с роялем. Пытался объяснить, что он представляет ценность, что его можно продать или хотя бы просто подарить консерватории, которая за свой счёт его оттуда вывезет. Когда «Звёздный» закрылся на реконструкцию, я перешёл на работу в другой кинотеатр той же сети – а потом узнал, что тот рояль выволокли во двор, разрубили топором на мелкие части и сожгли.

[41] Этот намёк ясен только при повторном прочтении и едва ли запоминается при первом. Как мы узнаем позже, это была машина Кендыша, который незримо присутствует в сюжете с момента попадания Пана в обезьянник. Как видно из загадочной фразы Кристины, в то время Кендыш уже ухаживал за ней, в результате чего в шестой главе она уйдёт от Пана к нему. Изначально планировалось, что Пан расскажет о Кендыше уже в первой главе, но этот рассказ я постоянно двигал вперёд, так и не найдя для него места раньше восьмой главы.

[42] Незнакомка, чьи фотографии я использовал для липовой странички Кристины – тоже, как указано на её страничке, родом из Волгограда.

[43] Примерно так я изначально представлял себе СТАМ-фестиваль, чего так и не удалось реализовать в полной мере из-за того, что подобные идеи так никогда и не нашли поддержки других членов оргкомитета.

[44] «Дополнение к прологу» «срамной оды» Ивана Баркова «Лука Мудищев», написанной в середине XVIII века.

[45] Не знаю, насколько это достоверно, но стихотворение приписывается Маяковскому.

[46] Феликс Маркович Нежин не имеет прототипа и полностью выдуман. Это любимоё моё творение, особенно дорогое моему сердцу.

[47] Прототип Симонович – Людмила Вениаминовна Симонова, чью фамилию я исказил, подчеркнув её еврейское происхождение. Она абсолютно реальна, описание её дано без тени вымысла, а нижеследующий урок почти точно изображает один из её реальных уроков, на которых мне посчастливилось бывать. Она умерла задолго до того, как был задуман этот роман, и была одним из лучших педагогов, у которых мне довелось учиться. В «Веке цинизма» она больше не встретится, но её образом навеяны персонажи и других моих произведений: Гроссман из «Ивана Шабунина», Заточинский из «Сотрапезников», Благовещенский из ещё не завершённого «Князя Терентьева».

[48] Это стихотворение я написал для своей супруги Алины. Соответственно, вместо имени Кристина в оригинальном варианте было имя Алина.

[49] Все залы, которые посещает Пантелей, реальны, как и названия и описания мест Москвы. А имена людей, с которыми он там контактирует, шутливо намекают на известных в то время политиков – Зюганова, Жириновского, Новодворскую, Лужкова, Гайдара, Черномырдина, Собчака. А затем в виде шутки – Путина и Медведева, которых тогда ещё, конечно, не знали.

В Музее Скрябина прошли несколько побочных концертов СТАМ-фестиваля благодаря Алексею Чернову, который является лауреатом Скрябинской стипендии и постоянно там выступает. Диалог с Геннадием Андреичем навеян моим разговором с председателем московского Союза композиторов и руководителем фестиваля «Московская осень» Олегом Борисовичем Галаховым, у которого я безуспешно пытался просить для СТАМ-фестиваля зал московского Дома композиторов.

[50] В Чеховской библиотеке неоднократно проходили побочные концерты СТАМ-фестиваля, которые посещали пара десятков ветхих старушек – тамошняя постоянная публика. Валерия Ильинична отчасти срисована с Ирины Сергеевны Прокофьевой, которая отвечала за организацию этих концертов.

[51] С Боголюбовской библиотеки началась история СТАМа. Борис Николаевич отчасти срисован с Александра Юрьевича Казанцева, с которым я непосредственно общался в этом прекрасном месте на протяжении почти всего периода существования фестиваля. Примерно так он ответил мне, когда я в 2007 году впервые пришёл просить зал для концерта.

[52] Опять же не знаю, насколько это достоверно, но это вольный народный перефраз стихотворения «Вы любите розы?», которое приписывается Маяковскому. Его можно услышать и отыскать в интернете во множестве разных вариантов. Именно этот вариант я услышал от Дмитрия Леина («Арткино»).

[53] Этот эпизод вдохновлён отчасти экзаменами по композиции, которые мне довелось наблюдать в консерватории и которые слушали профессора Кобляков (Кобляцкий), Чайковский (Чуковский) и Агафонников (Агафонов), который даже был в жюри Первого СТАМ-фестиваля. При этом хуже всего на этих экзаменах принималась музыка Константина Ширяева, которую только одну и можно было слушать.

Но прежде всего композиторский конкурс в «Веке цинизма» навеян реальным подобным конкурсом, который проходил в нашем училище и в котором я сам участвовал, когда там учился. Председателем жюри тогда действительно была Чудова (Чудина). Моё сочинение было отнюдь не шедевром, но единственной членораздельной музыкой из всего, что там прозвучало. Однако я единственный не получил ничего, кроме нагоняя от Чудовой, который я почти в точности цитирую ниже, где её слова обращены к Орликову.

Композиторы-участники – также вполне реальные и даже довольно заметные деятели современной музыки. Голубовский – Ярослав Судзиловский, председатель Молодёжного отделения Союза композиторов России, не скрывающий своих гомосексуальных наклонностей. Описанное сочинение – «Голый король». Название же его пародирует название другого его сочинения – «Пляски бешеного фаллоса».

Горохов – безвременно покинувший нас Георгий Дорохов, у которого действительно есть подобный опус для пенопластов. Приведённое здесь название – пародия на моду современных авангардистов давать своим опусам заумные иноязычные названия. «Omnia mea mecum porto» означает «Всё своё ношу с собой».

Орликов – Владимир Орлов из Саратова, дважды участник СТАМ-фестиваля. «Из глубин души» (только на латыни – «Ad imo pectore») называлось сочинение Айгерим Сеиловой, звучавшее на одном из СТАМовских побочных концертов.

Хубейкин – Александр Хубеев, хотя описанная музыка скорее намекает на произведения для баяна Николая Попова – также участника двух СТАМ-фестивалей.

[54] Эти слова услышаны от Никиты Адамовича («Арткино»).

[55] «Партия вертолётов» – намёк на «Helicopter quartet» Карлхайнца Штокхаузена. По поводу разбивания скрипки о сцену – см. примечание 17 к «Сотрапезникам».

[56] Афоризм из интернета, автор неизвестен.

[57] Песня Тимура Шаова процитирована точно, за исключением лишь одного матерного слова, вставленного мною в припев.

[58] Этот анекдот, как и следующий – про Нила Армстронга – взят из интернета.

[59] Из этой песни Семёна Слепакова удалён третий куплет.

[60] Именно так занимался со мной мой училищный педагог по общему фортепиано Сергей Михайлович Подчасов.

[61] Очередной случай, когда я не берусь утверждать это на сто процентов, но данное стихотворение приписывается Даниилу Хармсу.

[62] Данное стихотворение я считаю лучшим из тех немногих, что я когда-либо написал сам.

[63] Услышано в «Арткино» от Владимира Алексеевича Фенченко.

[64] Этот афоризм, придуманный мною ещё во времена учёбы в Пушкино (как и многие другие мысли в «Веке цинизма» – особенно те, что высказывает в своих монологах Нежин) можно также встретить в моём первом романе «Иван Шабунин» в главе «Дневник Ивана».

[65] Прототип Мельшина – золотой лауреат первых двух СТАМ-фестивалей Тихон Хренников-младший – правнук Тихона Николаевича Хренникова.

[66] Прототип Дарго – Мэрилин Мэнсон.

[67] Цитата из известной песни Максима Леонидова «То ли девочка, то ли видение».

[68] Очередная песня Тимура Шаова, которую я чуть сократил и подпортил матерком.

[69] В этом здании проходили занятия киноклуба «Арткино». Описание его вполне достоверное вплоть до точно и полно процитированной мемориальной надписи, столь длинный текст которой сам по себе звучит здесь как издёвка.

[70] На моей страничке в социальной сети «В контакте» сохранилась полемическая заметка «Должны ли мы платить музыкантам?», написанная в годы работы над СТАМ-фестивалем. В этой своей тираде Пан цитирует из неё целые куски, добавив от себя лишь последнее предложение, которое не решился добавить я, дабы не обидеть конкретных людей, которые могли принять это замечание на свой счет.

[71] Во время действия романа смертная казнь в России юридически ещё существовала, но фактически уже не применялась. Однако последний случай её применения в нашей истории имел место всего за несколько недель до приезда Пана в Москву.

[72] Имена-отчества людей, с которыми Пан общается в поисках финансирования, намекают на известных в те времена олигархов – Березовского, Абрамовича, Ходорковского, Прохорова.

[73] Каждый потенциальный спонсор, которого посещает Пан, отвечает ему, что не может дать денег, но может дать совет. Это намёк на известный советский анекдот, где грузин пытается одолжить у соседей барана, но каждый отвечает ему: «Не могу дать тебе барана, но могу дать совет». И когда, в очередной раз услышав это, грузин возмущается и спрашивает, дадут ли ему наконец барана – ему отвечают: «У нас страна советов, а не баранов».

[74] Улица Сергия Радонежского описана верно, но дома 33 на ней нет.

[75] Описанная здесь квартира с мастерской – вполне реальна и находится в Петербурге на Васильевском острове. В ней жил участник Первого СТАМ-фестиваля Иван Жерносеков, у которого я неоднократно бывал в гостях.

[76] Беседа «Новых мейстерзингеров» с Мельшиным в шестой главе поначалу была довольно длинной и содержательной, но потом была полностью вырезана из романа.

[77] В этом объявлении цитируются манифесты первых СТАМ-фестивалей.

[78] Сцена игры в карты – ключевой эпизод романа. В первоначальном замысле это должна была быть игра в бутылочку, и каждый из присутствующих должен был по одному разу проиграть и поведать о себе какое-то откровение.

[79] Шутка из интернета.

[80] История, рассказанная мне моей покойной бабушкой Александрой Фёдоровной, с которой случилось подобное, когда она была беременна моей матерью.

[81] Только в девятой главе нет стихов.

[82] Неожиданный отказ тех или иных композиторов или исполнителей от участия за день-два или даже час-два до выступления – сопровождал почти каждый концерт СТАМ-фестиваля.

[83] Это личный опыт – самый дорогой и приятный, который остался от работы над СТАМ-фестивалем. Процитированная фраза – слово в слово повторяет сказанное мне одним из слушателей.

[84] Прототип Ипполита – мой училищный друг, скрипач Вячеслав Мисежников, который в те времена был гораздо больше похож на это описание, нежели позже, когда он прославился одиозным выступлением на шоу «Ты смешной».

[85] Нечто подобное я испытал на Московской программе Четвёртого СТАМ-фестиваля в 2010 году, когда после пребывания за кулисами вошёл в зал и увидел, что там сидят человек двадцать. При этом среди них тоже не было тех, кто обещал стопроцентно быть.

[86] Этот момент – кульминационный для основной сюжетной линии романа – был тем зерном, из которого вырос весь замысел. И вдохновлён он был историей первого СТАМовского концерта в Музее Скрябина осенью 2009 года. Тогда на концерт тоже пришли порядка двадцати человек. А когда концерт закончился, и все его участники и организаторы, направляясь домой, вышли на Старый Арбат – там, как обычно, играли попсовые уличные музыканты, и вокруг них стояли толпы.

[87] Навеяно похожей ситуацией в одном из мест, где мне довелось побыть складским рабочим. Вместе с коллегами мы за глаза постоянно и вполне справедливо ругали нашего общего начальника. Но когда я однажды не смог смолчать и высказал ему в глаза всё, что мы все о нём думали и между собой говорили – остальные дружно встали на его сторону, отказались от своих слов и единогласно меня осудили, в результате чего я в тот же день был уволен.

[88] Только в десятой главе нет мата.

[89] Последняя фраза героя Алексея Серебрякова в «Грузе-200» Алексея Балабанова.

[90] В моём первом романе «Иван Шабунин» я тоже фигурирую в качестве персонажа. Там основное действие происходит в недалёком будущем, где мне уже под пятьдесят. Здесь же – в недалёком прошлом, когда мне было десять. Таким образом, это моё появление здесь в качестве милой шутки – перекидывает мост между двумя моими романами. На самом деле в десять лет я ещё не носил очки постоянно и даже не слышал о Прокофьевском училище. Но учился в музыкальной школе по классу балалайки и в самом деле считал себя гением, открыто всем это заявляя.

[91] Песня «На Муромской дорожке» в конце романа – отсылка в фильму Алексея Германа «Хрусталёв, машину!», в конце которого тоже звучит эта песня.

[92] «Что я написал, то написал» – слова Понтия Пилата (Евангелие от Иоанна 19:22).

Дата добавления: 2015-10-16