Читайте также:
|
И они вчетвером начали грузить обратно стулья, которые им так и не пригодились. Никто из них не произнес ни слова. Когда погрузка была закончена, Кирилл молча ушел к себе домой. Изольда и Нежин сели рядом с водительским креслом. Пан развязал старика. Тот поливал его трехэтажным матом и грозил заявить в милицию. Но Пану было уже всё равно. Так и не сказав ни слова, он сел за руль и поехал. Планировалось подвезти Феликса Марковича до дома, после чего направиться в шарагу и вернуть на место стулья.
Отъехав каких-то пятьдесят метров от мастерской, Пан встал на светофоре возле метро. Справа от него играл тот самый маленький скрипач. Именно здесь всё и началось. Как обычно, мальчуган собирал деньги в футляр. А вокруг него стояла толпа. Только сейчас это последнее особенно задело Пана: пустой зал на «Новых мейстерзингерах» − но целая толпа рядом с бездарным и неумелым попрошайкой! Этого он просто не мог вместить в себя. Это было выше его разумения.[86]
Тут Феликс Маркович, сидевший с краю, схватился за сердце. Лицо его исказилось от нестерпимой боли. У него был очередной приступ. Пантелей поспешил залезть к нему во внутренний карман, чтобы достать таблетки. Изольда сидела между ними, стараясь прижать своё студенистое тело плотнее к сиденью, чтобы не мешать Пану. Светофор переключился на зелёный, и сзади сигналили машины, которым Дёминская ГАЗель не давала проехать. Пан включил аварийку. Водители с трудом объезжали его, матерясь при этом на чём свет стоит.
Нежин проглотил таблетку, и ему стало легче. Пан уже собирался ехать дальше. Но тут Феликс Маркович жестом попросил его подождать. Нежин отдышался и неожиданно вышел из машины.
− Феликс Маркович! Вы куда? − спросила Изольда.
− Езжайте! − ответил он. − Не ждите меня.
Но Пан продолжал стоять, в недоумении глядя на Нежина. Пан было подумал, что тот решил прогуляться и выпить в одиночестве. Но Феликс Маркович подошел к мальчику, протиснувшись сквозь окружавшую его толпу. Педагог выхватил у ребёнка скрипку и начал играть на ней сам.
− Чё это он? − удивилась Изольда.
И попрошайка, и толпа вокруг него в первые секунды растерялись и не знали, как на это реагировать. Но скрипка в руках Нежина звучала совсем иначе − буквально пела человеческим голосом, хотя играл он ту же «Элизу» Бетховена. Феликс Маркович играл настолько чисто и красиво, что каждой ноткой дёргал за сердце всех собравшихся. Сборище зевак начало заметно расти.
Но Феликс Маркович вовсе не собирался удивлять всех своим исполнением. Он преследовал иную цель. Он прервал музыку на полуслове и обратился к мальчику:
− А ты сам-то знаешь, что ты играл сейчас?
Мальчик немного подумал, приложив пальчик к губам.
− БетховЕна! − ответил он. Именно так − с ударением на «е».
− Правильно! Умница! БетховЕна! − Нежин погладил парня по головке. − Только вот БетховЕна надо играть бетховЕнно! Скажи: тебе когда-нибудь нравились девочки?
Мальчик покраснел от смущения и опустил глаза.
− Ну наверняка же нравились! Ты ведь уже такой большой! − ответил за него Нежин. − Ну так вот: эту пьесу БетховЕн посвятил красивой маленькой девочке.
Нежин вернул скрипку в руки мальчика.
− Вот попробуй теперь сыграть ее снова. Но помни: от твоей скрипочки тянется много-много невидимых ниточек, тоненьких-тоненьких. Видишь этих дядь и тёть, которые стоят и смотрят на нас? Эти ниточки тянутся прямо к их сердцам. И каждой своей ноткой, каждым движением смычка ты дёргаешь за эти ниточки.
− Он спятил! − сказала Пану Изольда.
Мальчик снова начал играть. Феликс Маркович слегка поддерживал его правую руку, помогая правильно вести смычок. «Элиза» зазвучала у попрошайки заметно лучше, чем было до этого. Толпа слушателей уже доходила почти до Дёминской ГАЗели с одной стороны и до метро с другой. Магия Нежинской работы привлекала публику еще больше, чем игра мальчика. Исполнение той же самой пьесы улучшалось прямо на глазах. И каждый мог заметить это, даже ничего не смысля в музыке.
− Дай-ка я подстрою твою скрипочку, − сказал Феликс Маркович и снова позаимствовал у парня инструмент.
И тут раздались оглушительные овации. Водители даже перестали обгонять ГАЗель и материться, удивлённо глядя на аплодирующую толпу. Вся улица замерла в восхищении. Нежин как будто и не замечал этого. Он настроил скрипку и вернул ее мальчику.
− У тебя очень хорошие ушки. Но еще не очень чистые интонации. Помни про ниточки! И помни про девочку Элизу! Слушай каждую нотку и заботься о ней! Кто-нибудь заботится о тебе?
− Сестра, − едва слышно пробормотал мальчик.
− Но ведь твоя сестра не хочет, чтобы ты был грязнулей? Она хочет, чтобы ты был чистенький и опрятный?
Ребёнок утвердительно кивнул.
− Вот и ты научись заботиться о каждой нотке, чтобы она была чистенькой и опрятной. Потому что за каждую из них ты несешь ответственность. Ты ведь будущий мужчина! Ты уже зарабатываешь! Тебе пора знать, что такое ответственность!
Мальчик снова начал играть. Нежин уже не помогал ему. Бетховен зазвучал еще лучше и чище. Деньги так и сыпались ребёнку в футляр.
− Феликс Маркович сошел с ума, − констатировала Изольда.
И вновь овации − на этот раз больше мальчику, чем его педагогу. Нежин стоял чуть позади и гордился своим новым учеником.
− Поделись с дядей! − сказала ребёнку какая-то женщина из толпы.
Мальчик положил скрипку на землю, взял в охапку немного мелочи из футляра и протянул Нежину.
− Ну что ты! Ни в коем случае! − наотрез отказался Феликс Маркович. − И кто же это кладет скрипку на асфальт? Уважай свой инструмент − ведь он дёргает людей за ниточки, а тебе даёт хлеб! Давай лучше сыграй мне еще что-нибудь. Посмотрим, как у тебя звучат другие пьесы.
Урок продолжился. Пантелей понял, что ждать Нежина бесполезно − и поехал в Пушкино.
…………………………………………………………………………………………………………
Было уже темно, когда Пан и Изольда подъехали к шараге. Всю дорогу они не произнесли ни слова. Понуров и Манкина выскочили на подмогу. По их лицам было ясно, что они всё знают. Пантелей уже не удивлялся этим загадочным путям распространения информации. Теперь ребята молчали вчетвером. Все понимали, что сказать в этой ситуации нечего. Гробовое безмолвие и гнетущее настроение сопровождало весь процесс перемещения мебели.
Создав такую же цепочку (разве что с Изольдой вместо Кирилла), в течение получаса друзья благополучно возвратили стулья в зал и в кладовку тем же путем, каким и вывезли их оттуда. Когда работа была окончена, пробило девять. В училище в это время никого уже не было, тем более в субботу. Свет в кабинетах не горел, какофония не долбила по голове, студенты не стояли с папиросками на крыльце.
Но вдруг Пан услышал звуки гитары со стороны бревна. Он удивился, что Гера сидит на своём излюбленном месте даже в такое время. Пан пошел поприветствовать его и спросить: почему же тот не пришел на концерт, на который обещал прийти. Изольда и Понуров с Манкиной пошли вслед за Паном. Но когда все четверо обошли вокруг училища и вышли со стороны входа − их неожиданно встретил там Просняк, рядом с которым стоял Ипполит, даже сейчас не разлучавшийся со скрипкой.
− Извольте объяснить, − деловито начал директор, − чем вы тут занимаетесь в такое время?
Мейстерзингеры виновато опустили глаза, словно дети, уличенные в краже конфет. И только Пан честно ответил:
− Мы вернули на место стулья, которые на время позаимствовали.
− А кто Вам позволил их позаимствовать?
− Они были нужны нам. А Вам совсем не нужны.
− Если Вы так считаете − могли бы спросить разрешения у меня.
− И Вы разрешили бы?
− А Вы понимаете, что я могу заявить на Вас в милицию за кражу стульев? А заодно целой стопки бумаги, ножниц и клея-карандаша!
Пан достал из кармана ножницы и протянул Просняку со словами:
− Вот Ваши ножницы. Подавитесь!
Директор взял ножницы, но при этом возмутился:
− Как Вы смеете мне грубить? Я Ваш работодатель!
− Я еще не получил от Вас ни одной зарплаты!
− Я еще не видел Вашей работы! Пока я вижу лишь воровство.
− Простите, − вдруг подал голос Понуров. − Мы виноваты.
− Пожалуйста, не надо милиции! − захныкала Манкина. − Мы ведь вернули всё в целости!
− Мы купим клея и бумаги больше, чем взяли! − поддержала их Изольда.
− Вы посягнули на государственное имущество! − сказал Просняк.
− Ну хотите, мы крышу сами доделаем? Бесплатно! − предложил Понуров.
− Мы больше не будем, честное слово! − Манкина уже плакала по-настоящему. − Мы всё отработаем!
− Вы еще извиняетесь? − возмутился Пан. − Самое время сказать ему всё, что вы о нем думаете!
− А что мы, по-твоему, думаем? − не поняла Изольда.
− Говори за себя, Пан! − сказал Понуров.
− Мы уважаем нашего директора! − сказала Манкина.
− Ч-ч-ч-ё ты м-м-мелешь? − промямлил Ипполит.
− Ну вы и трУсы! − Пантелей злобно оскалил зубы. − Не ожидал от вас такого! Знал, что вы привыкли жопы лизать − но не до такой же степени!
− Попрошу при мне не выражаться! − повысил голос директор.
− Оскарыч, ты тут сказки-то не рассказывай! − сказала Изольда.
− Всё, что мы обсуждаем − должно оставаться между нами! − сказал Понуров.
− Нам еще здесь учиться! − добавила Манкина.
− А ты что же, − обратился Пан к Ипполиту, − сдал нас, паскуда?
− Не т-т-тебе меня с-с-судить!
− Что Вы себе позволяете? − еще громче заорал Просняк. − Убирайтесь вон и больше не возвращайтесь! Вы уволены! Извольте сдать ключи от комнаты!
Пан ощутил себя одиноким как никогда. Он лишился последнего, что, казалось, еще было у него − поддержки друзей. Пусть у него ничего не вышло с концертом − но хотя бы были друзья, с которыми его объединяла эта общая неудача. И они могли снова бухать вместе и думать о том, почему это произошло и как сделать следующий концерт более успешным. Но теперь он едва сдерживал слёзы, понимая, что более ничто не связывает его с этим местом.[87]
− Да подавитесь Вы и ключами! − крикнул Пантелей, чуть не кинув ему ключи в лицо. − Боря и один доделает Вашу ебучую крышу! И ни хера мне от Вас больше не надо!
− Ваш товарищ давно уже у нас не работает, − заметно спокойнее произнес директор.
− А его-то за что??? − покраснел от злости Пантелей.
− Держите себя в руках! Борис Иннокентьевич уволился по собственному желанию!
− На кой чёрт ему это понадобилось?
− Это уж Вы у него спросите. А теперь извольте покинуть территорию училища!
− А ты что же? − обратился Пан к Гере, который до сих пор молча наблюдал эту сцену. − Говорил «гадом буду, приду непременно»! И где ж ты, гад, был? Так и сидел на бревне весь вечер?
Гера неожиданно встал, что редко приходилось кому бы то ни было видеть. Но ко всеобщему удивлению он еще и оказался размерами почти с Пантелея. Одна гора мышц двинулась на другую, и казалось, училище рухнет, если они сейчас начнут драться.
− Хули ты выёбываешься! − ревел Гера, толкая Пана. − Хули ты выёбываешься! А ну вали отсюда на хуй!
− Да пошли вы все! − плюнул Пан и уехал.
Он ехал и чуть не плакал от досады. Странно было бы увидеть такого здоровенного амбала рыдающим, словно маленький ребенок. Но слёзы периодически наворачивались ему на глаза, и он боялся попасть из-за них в аварию. Он вернулся в самое начало − он был в чужом городе без денег и документов, без жилья и работы. Все надежды, которые появились у него здесь за последние девять дней − самым трагическим образом рухнули. Все планы позорно провалились. Все замыслы сорваны. Все друзья предали. И он уже мечтал о том, чтобы ничего этого никогда не было − чтобы он никогда не приезжал в столицу, никогда не знакомился со всеми этими людьми, никогда не слышал их музыки, никогда не знал о существовании этого училища и вообще города Пушкино. Пусть бы всё это лучше не начиналось никогда, нежели вот так вот закончилось!
Что же делать дальше? Снова сесть на товарняк и уехать? Исчезнуть и забыть всё, снова начав где-нибудь еще какую-нибудь новую жизнь? Он пытался найти хоть одну причину, чтобы остаться здесь. И покамест находил. Ведь у него был еще Тельман. Как же можно было так обидеть его! Знал бы тогда Пантелей, что совсем скоро почти ничего и никого, кроме Бори, у него в жизни и не останется! Надо было выяснить, что с ним, куда он подевался, почему уволился. Надо было вымолить у него прощение. Слава Богу, Пантелей помнил, где Боря живет.
Впрочем, был и еще один человек, который пока еще не подвел, не предал и не разочаровал Пантелея. Да и вряд ли такое вообще возможно. Это был Феликс Маркович Нежин. Только ради знакомства с ним Пан готов был простить судьбу за все пережитые им огорчения. Только благодаря счастью знать этого человека Пан не жалел обо всём, что случилось с ним с момента приезда в Москву. Нежин был для него единственной и самой светлой ноткой во всей этой истории. Это настоящий человек, настоящий друг, на которого можно положиться всецело. Он всегда выручит. Он наверняка позволит пожить в его огромной квартире. Ведь он сам не выносит одиночества.
Значит не всё ещё потеряно. Есть пока ради чего жить. Причем жить именно здесь. Можно снова попытаться устроить концерт с Нежиным на пару. Можно попробовать отыскать новые таланты еще интереснее этих. В России-матушке их немало, в чем Пантелей никогда не сомневался. Надо забыть пережитые неудачи, усвоить уроки судьбы, извлечь из них полезный опыт − но в итоге оставить их позади и двигаться дальше! Так, странным образом, безысходное отчаяние Пантелея трансформировалось в какой-то парадоксальный оптимизм. Он и сам не понимал, откуда в нем вдруг нашлось столько позитивной энергии после такого позорного провала. Видимо, это было второе дыхание. Видимо, это был инстинкт самосохранения − защитная реакция организма на его как никогда твердое желание покончить жизнь самоубийством.
С этими мыслями уже в половине одиннадцатого вечера Пан подвёз ГАЗель к Дёминской торговой точке. Он собирался задать Прохору тот же вопрос, что задал Гере: почему тот не пришел на концерт, хотя обещал. Но Прохора на месте не оказалось. Пан оставил машину возле его палатки и передал ключи водителю. Так он расстался с последним, что связывало его с тем злополучным концертом и напоминало о нем. Отдал машину, взятую ради перевозки стульев − и тем самым поставил точку в этой истории. И теперь оставалось только начать новую, если это возможно. Или уехать и начать ее где-то в другом месте. Или умереть.
Он не мог идти к Тельману прямо сейчас. Погода на улице была отличная, и он решил отложить это до завтра. Утро вечера мудренее. Слишком много мыслей и эмоций переполняло его сейчас и буквально распирало изнутри. Ему надо было побыть одному и обдумать всё, что произошло с ним. Ему хотелось нажраться до поросячьего визга, чтобы забыться. Чтобы физическая боль заглушила душевную. Чтобы перестало колбасить от досады и заколбасило лучше от похмелья, что было куда приятнее.
Всю ночь Пан бесцельно шатался по Бориному району, потягивая прямо из горла без закуски дешевую водку. (В те времена ее еще можно было купить ночью.) Улицы были на удивление безлюдны и пустынны. Пантелей Ярустовский шел куда глаза глядят и наслаждался тем, как опьянение потихоньку переходит в физическое отравление, вытесняя отравление духовное. Ему становилось всё тяжелее и тяжелее − и от этого всё легче и легче. А вокруг по-прежнему не было ни души.
И тут Пан заметил странную девушку, идущую через улицу по направлению к нему. Будь он трезвый − отвернулся бы от нее с отвращением. Увидел бы ее в толпе − посмеялся бы. Но он был уже мертвецки пьян, а на улице не было никого, кроме него самого и этой подозрительной особы. И в кромешной тьме, посреди безлюдной Москвы и сквозь литр водки ему показалось, что это смерть идет к нему с косой, чтобы забрать его из этого мира.
Девушка была наряжена и разукрашена в кричащие неестественные цвета, словно попугай. Из нее торчало столько железок, что хватило бы на производство Жигулей. Каблуки были больше дециметра и цокали, словно лошадиные копыта. При этом девочка была ростом метра полтора и выглядела лет на двенадцать. Вульгарность и распущенность были в каждом ее жесте, начиная с жевания жвачки и надувания из нее розовых мыльных пузырей. И этот ночной кошмар, это проклятие своих родителей, этот токсичный выхлоп матушки природы шел прямиком на нашего героя, неотрывно глядя на него.
− Хошь меня? − спросила, подойдя к нему, девушка (если ее можно было так назвать).
Пан растерялся. Он едва стоял на ногах и еле ворочал языком.
− У меня нет денег, − ответил он.
− А чё есть?
Пан залез в карман джинс и вынул оттуда одну единственную мятую купюру, которая там завалялась. Он и сам не успел разглядеть достоинство этой купюры, но оно явно было невелико. Девушка тяжело вздохнула, будто ее давно уже утомили эти нищие бродяги.
− Ой, ну ладно, давай!
Она выхватила у него купюру, сунула себе в лифчик, выплюнула жвачку и неожиданно встала перед ним на корточки. Пан и опомниться не успел, как она расстегнула ему ширинку и начала прямо посреди улицы ублажать его ртом. Пан даже возразить не мог. Сюрреалистичность ситуации вкупе с водкой буквально загипнотизировали его. Он уже сам до конца не отдавал себе отчета в том, где находится и что с ним происходит.
Сделав свое дело, девушка брезгливо сплюнула и поспешила удалиться, цокая каблучками.
− Эй! − крикнул ей вслед Пантелей, так и стоя со спущенными штанами. − Как тебя зовут?
− Нахуй? − спросила она, даже не повернувшись и продолжая отдаляться.
− Просто любопытно! − не нашел Пан лучшего объяснения.
− Дина! − ответила она, так и не взглянув на него.
− Красивое имя! − сделал ей Пан комплимент.
Девушка вытянула средний палец и исчезла за поворотом.
Еще долго Пантелей бродил по безлюдным ночным улицам, пока не заснул, свернувшись калачиком на лавочке у первого попавшегося подъезда.
День десятый,
в который Пан встречает давнего знакомого [88]
− Эй, Пан! Алё! Просыпайся, дружище! Подъём!
Пантелей Ярустовский по-прежнему лежал на лавочке возле подъезда. Он чувствовал себя еще хуже, чем в тот день, когда проснулся в кутузке. Всё нутро его выворачивало наизнанку. Однако цель была достигнута − на душе стало приятнее. И еще приятнее стало, когда он наконец продрал глаза и разглядел того, кто пытался его разбудить. Это был Боря Тельман.
− Вставай, солдат! Ну харэ уже дрыхнуть, Пантелей Оскарыч!
Пан с трудом смог заставить себя перевести тело в сидячее положение. Малейший жест его вызывал сильнейшее головокружение и позывы к рвоте. Но на душе было еще приятнее от того, что Боря, очевидно, не помнил обид и рад был снова увидеть друга. И стало еще приятнее, когда Боря сказал:
− Я тебе снова работу нашел! Так что давай уже приходи в себя! Вставай, поехали!
Пан встал, и его тут же вырвало в мусорное ведро, стоявшее рядом с лавочкой. Стало чуточку легче, и Пан едва слышно пробормотал:
− Боря! Дружище! Как же я рад тебя видеть! Ты на меня не злишься?
− Давай двигай копытами! Нас ждут!
Боря буквально потащил на себе эту громадную тушу, насколько это было возможно.
− Я-то тебя повсюду ищу! − посетовал Тельман. − Всё училище на уши поставил! А ты рядом с моим домом валяешься! Ты как здесь очутился, бедолага?
Боря повез Пана на Площадь Революции, где тот снова смог погладить по носу бронзовую собаку. Правда его тут же после этого вырвало прямо возле той несчастной собаки. Все проходящие мимо брезгливо поморщились, глядя на эту парочку. Боря смущенно потупил глаза и потащил Пана к выходу. Пан едва находил в себе силы идти ровно и говорить связно.
− Куда мы идем? − спросил он.
− Сейчас сам всё увидишь! − заинтриговал его Тельман.
Они вышли на Тверскую. Прямо на углу ее торчал высоченный офисный центр этажей в двадцать. Боря завел Пана туда. У Тельмана был пропуск − значит он уже работал там. Сразу стало ясно, почему он уволился из шараги. Внутри это здание было островком Европы. Ни следа от привычной российской разрухи. Роскошь и великолепие в каждом поручне на лестницах. Сплошь деловые люди в костюмах и галстуках. Из знакомых Пана пока только Мельшин любил так одеваться − да и то из-под пиджака виден был плохо замаскированный русский Ванька.
Боря и Пан поднялись на скоростном лифте на самый верх. Казалось, вся Москва была видна оттуда, как на ладони. Хотелось сказать словами «Ворошиловского стрелка»: «Ну вот скажи мне: как же это получается? Денег в стране нет − а на какие шиши банки строятся?» Пан даже забыл о похмелье, не переставая удивляться такому количеству шика и блеска посреди разрушенной и голодной России. И недоумевать: как же это Боря, хоть он и еврей, умудрился устроиться на работу в такое место?
Далее наш герой со своим гидом постучались и зашли в один из кабинетов за дубовой дверью. Кабинет этот был, кажется, больше, чем всё Пушкинское училище. И в центре его стоял огромный дубовый стол, а за ним − комфортабельное кресло с кожаной обивкой. На столе было много современной техники, какую Пан раньше видел только в кино. Но хозяин кабинета не сидел за столом. Он стоял спиной к гостям и смотрел в окно. И только когда Пан и Боря подошли к нему − он повернулся.
Пан не поверил своим глазам. Лицо этого господина было ему до боли знакомо. Хотя Пан не видел его уже лет пятнадцать и не надеялся еще когда-нибудь повстречать. Он сильно изменился − располнел, заматерел, превратился в респектабельного джентльмена, сменил очки на контактные линзы (вернее, на одну линзу), вставил себе современный протез, который трудно было отличить от настоящего глаза − но это был он. И теперь он стоял, глядел на Пана и ждал, когда же тот наконец узнает его.
− Кендыш? − только и смог вымолвить Пантелей. − Рома, ты?
− Да, это я, − улыбнулся Кендыш. − Садись, Пан. Я тебе кое-что покажу.
Пан и Боря сели. Кендыш развернул к ним стоящую на его столе видеодвойку, какие были модны в то время − телевизор и видеомагнитофон в одном флаконе. Вставив кассету в магнитофон, хозяин кабинета включил запись. Ребята увидели и услышали то памятное выступление Дарго в Сокольниках, которое они благополучно сорвали в минувшую среду.
− Узнаешь, Пан? − спросил Кендыш. − Да-да, это тот самый концерт, на котором вы вырубили электричество. Тебе будет интересно узнать, что именно я организовал этот концерт. Ты, наверное, думал про себя: «Ох как я лихо облапошил этих воротил шоу-бизнеса! Ох какие же они из-за меня потерпят убытки! Ох какой же позор их ждет!» Так вот, этот воротила шоу-бизнеса − твой покорный слуга. Именно я понес убытки. Именно меня ждал позор. Но ты ошибся в главном. Ты не слишком хорошо разбираешься в шоу-бизнесе. Я бы сказал, слишком плохо, чтобы лезть в него и пытаться что-либо изменить. Ты не оценил перспективы.
Да, тот концерт был безнадежно сорван. Но на ближайший Новый год Дарго и Мисси выступят в Кремлевском дворце! Скоро по всей Москве будут висеть растяжки с их фотографиями! И это уже сделал ты, дорогой Пан! Да-да, именно тебе я должен сказать за это спасибо! Ты сделал нам такой шикарный пиар, привлек к нам такое внимание − признаться, мне бы не пришло это в голову! И всё это почти бесплатно, если не считать убытков от того злополучного концерта, которые и правда были. Но прибыль от грядущего триумфа в Кремле восполнит эти убытки в сотни раз!
А в триумфе я, в отличие от тебя, могу быть совершенно уверен. Когда я делаю концерты − на них приходят толпы. Билеты за баснословные цены раскупаются вмиг! Посмотри, − вновь показал Кендыш на запись, которая еще демонстрировалась на экране. − Через несколько минут погаснет свет. Но об этом еще никто не знает, кроме вас! Ты только глянь на эти лица! − Рома обратил внимание гостей на крупные планы людей из зала. − Они довольны! Они в штаны себе кончают от радости! Мы кормим их говном − а они жрут и радуются! И добавки просят!
Он выключил запись и продолжил:
− И кто же дал тебе право решать за народ, что для него лучше? Ты ведь пытался дать народу то, что народ, по-твоему, хотел − разве не так? Но почему же народ не пришел на твой концерт, а пришел на мой? Это ли не выражение воли народа? Ты уверен, что народу нужны именно «Новые мейстерзингеры», а не Дарго и Мисси? А ты у народа-то спрашивал его мнение? С чего ты вообще это взял? Кто внушил тебе эту чушь? Неудачники вроде твоих училищных друзей, которые ни на что не способны и ничего никогда не добьются в этой жизни?
Нет, Пан! Это именно я даю народу то, чего он хочет! Именно я, а не ты, дарю людям удовольствие, которого они жаждут! Такова жизнь, Пантелей Оскарыч! Понимаю ли я, как мерзок и бездарен Дарго? Да, я это понимаю. Хотя он искренне убежден в своей гениальности. Но люди всё равно хотят слушать его. И всё равно будут его слушать. И кто-то будет зарабатывать на этом. А кто-то будет сопротивляться этому и прозябать в нищете, потому что никому это нахер не надо. В современном мире есть волки и овцы − среднего не дано. Я предпочитаю быть волком. Я предпочитаю быть тем, кто имеет, нежели тем, кто всю жизнь непонятно зачем отдает народу то, чего народ не просил.
Если ты наконец вырастешь из своего подросткового максимализма и пафосной риторики и посмотришь на мир реалистично, а не через призму своих фантазий − может быть, и ты сможешь добиться чего-то в жизни, дать что-то людям и взять что-то взамен, как это делается во всяком цивилизованном обществе. Очнись, Пантелей! Открой глаза! Мир изменился! Нет больше идиотов, которые готовы платить тебе только за то, что ты талантлив и образован! Грош цена твоему таланту и образованию, если из них нельзя извлечь практической выгоды! Грош цена музыкальным знаниям и дарованиям, если они не могут развлечь человека, пришедшего вечером домой с работы! Тебе придется смириться с тем, что твои Хомяковы и Понуровы никому, кроме тебя, не нужны.
Кендыш помолчал с минуту, после чего встал и начал бродить по своему кабинету.
− Я многое должен объяснить тебе, Пан. Пожалуй, начну с самого начала. Ровно неделю тому назад, в прошлое воскресенье, мне звонят мусора и говорят: «Уважаемый Роман Евгеньевич! Мы нашли того, кто испортил Ваш Мерседес». Я приезжаю в отделение − и что же я вижу? В обезьяннике валяется в полном неадеквате тот самый Пантелей Ярустовский, с которым я учился в школе! «Вот так встреча! − подумал я. − Надо же было такому случиться!» С тех самых пор я знал, что ты в Москве, и наблюдал за тобой. Это именно я просил ментов не наказывать тебя строго. Пожалел тебя по старой памяти.
А когда ты пошел на саботаж − неужели ты всерьез полагал, что мы вас не вычислим? На следующее утро мы уже знали имена всех четверых! Когда ты в электричке разругался с Тельманом, и он вернулся в Пушкино − там-то мы его и сцапали! И он благополучно сдал всех остальных. И не надо смотреть на него осуждающе! Это ты по жизни вольный художник − тебе плевать на всё, ты можешь сесть на товарняк и поехать неизвестно куда без денег и документов − а у него двое маленьких тельманят, которых надо кормить! Может быть, когда у тебя будет семья и дети − ты тоже образумишься и станешь менее наивен? Правда, эдак никакая баба за тебя не пойдет!
Неужели ты думаешь, что я помню твои школьные издевательства? Пан, взгляни на меня! Я самодостаточный человек! Я добился всего, чего хотел в этой жизни! У меня есть всё, что может пожелать человек! Неужели ты думаешь, что я собираюсь тебе мстить? Да нет же, напротив: я хочу предложить тебе работу! Именно за этим я и позвал тебя сюда! Меня впечатлило то, как ты сделал этот концерт! У тебя ничего не вышло − но сколько энергии, сколько энтузиазма, сколько изобретательности! Объединим твои таланты с моими возможностями − и мы с тобою на пару горы свернем!
Не торопись, подумай! Я не ставлю перед тобою сроков. Но ты можешь сделать состояние мне и себе! Я не встречал еще ни у кого такой фантазии, решительности, безбашенности! До сих пор я работал с зажравшимися мажорчиками, которые ездят на своих Мерсах и оторвались от жизни простого народа. А ты можешь сделать пиар на пустом месте! Ты можешь сотворить рекламу из ничего! И каждый рубль, сэкономленный тобою для предприятия − обернется для тебя в тысячу! Соглашайся, ведь ты талантлив! И Бог дал тебе этот талант не для того, чтобы ты зарывал его в землю или тратил на своих безнадежных мейстерзингеров!
Дата добавления: 2015-10-16; просмотров: 102 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| В который Пан играет в карты 3 страница | | | В который Пан играет в карты 5 страница |