В который Пан играет в карты 5 страница

Кендыш снова сел в кресло и положил ногу на ногу.

− Перед тобой открываются двери, в которые мечтают войти миллионы! Глупо отказываться! Вложи в Дарго и ему подобных всё то упорство, что ты вложил в «Новых мейстерзингеров» − и скоро у тебя будет такой же кабинет и такая же машина, как у меня! И тогда уже ты сможешь тратить честно заработанное на раскрутку твоих друзей − кто сможет тебе помешать? Сперва сделай, что необходимо − а потом уже сможешь делать то, что хочется! У тебя будут на это средства, будет материальная база! А сейчас я даю тебе все необходимые средства для головокружительного старта!

Тут Кендыш облокотился на стол и заговорил тише.

− Помни о том, что в милиции знают обо всех твоих проделках: и дело о моем Мерседесе может быть поднято в любой момент, и срыв концерта в Сокольниках, и кража мебели из училища, и насилие над ветераном войны − как тебе не стыдно, Пан?! По щечку пальцев ты можешь оказаться за решеткой! Ты еще на свободе только потому, что я защищаю тебя. В нашей стране закон не писан для тех, у кого есть деньги. Можно сколько угодно сокрушаться по этому поводу. Но куда разумнее просто принять это как данность и постараться извлечь из этого выгоду. Я перестану защищать тебя, если ты не согласишься со мной работать. И это отнюдь не угрозы, пойми. Просто какой смысл мне помогать тебе − если ты отказываешься помочь мне?

Кендыш снова принял барскую позу.

− Я буду ждать тебя, Пан. И надеюсь, ты примешь разумное решение и перестанешь жить пустыми надеждами и несбыточными мечтами. Наш народ устал от потрясений двадцатого века. Войны, революции, голод, тирания, репрессии − утомили его. Люди слишком устали, они хотят простой и доступной музыки. И всегда найдется тот, кто даст им ее. Я лишь предлагаю тебе взять то, что хорошо лежит. Не возьмешь ты − возьмет кто-то другой и потратит так, как захочется ему. Но ты можешь взять больше и потратить разумнее. Не упускай свой шанс − возможно, единственный − устроиться наконец в жизни по-человечески. Ты слишком умен и талантлив, чтобы скитаться по свету без гроша за душой.

Пан не произнес ни слова. Он даже не поднял глаз. Лицо его в тот момент напоминало лицо законченного алкоголика. Он выглядел старым, отёкшим, изможденным, утратившим всякий интерес к жизни. Он молча встал и побрел к выходу.

В коридоре его остановил раздавшийся позади голос Тельмана:

− Ты знаешь, что Нежина восстановили?

Пан обернулся, но продолжал смотреть в пол потухшим взглядом.

− Я думал, тебе будет интересно, − сказал Боря. − Он сегодня работает, хоть и воскресенье. Нагоняет пропущенные часы с новым учеником.

Пану и правда это было весьма интересно. Теперь уже никого не осталось у него в жизни, кроме Феликса Марковича. Пан искренне порадовался за него, но был не в силах выражать эмоции. Он безразлично кивнул и пошел дальше.

Но метров через десять его снова остановил прозвучавший сзади голос − на этот раз Кендыша:

− Да, и вот еще что, Пан! − Рома стоял в дверях своего кабинета, деловито засунув руки в карманы и как-то ехидно улыбаясь. − Чуть не забыл. Тебе от Кристины горячий привет!

…………………………………………………………………………………………………………

Из офиса Кендыша Пантелей Ярустовский поехал прямиком в Пушкино. Он был как никогда опустошен − физически и духовно. У него не было ни гроша в кармане. Он не знал, что будет сегодня есть и где ночевать. Он не чувствовал более смысла жизни. Он не думал ни о чем, просто ехал и глядел на привычные постапокалиптические картины за окном. У него не было сил думать. И он не знал, о чем теперь думать и что теперь делать. Он хотел сейчас только одного: увидеть Феликса Марковича и поплакаться ему в жилетку. Это единственный человек, который поймет и не осудит, а потом накормит и уложит спать.

Напротив Пана в электричке сидел хорошенький глазастенький мальчик в очках лет десяти. Между ног он держал футляр, стоявший на полу. Рядом с мальчиком сидела полная женщина лет сорока, тоже в очках, и спала, облокотившись головой на окно. Ребёнок с интересом разглядывал Пантелея и как будто хотел заговорить с ним, но боялся.

− Что это у тебя? − спросил его Пан, указав на футляр.

− Балалайка, − ответил мальчик.

− В Пушкинское училище едешь?

Мальчик утвердительно кивнул.

− Значит нам по пути.

− А Вы на чём играете?

− А мне просто надо увидеть там одного человека.

− А почему Вы такой грустный? − спросил ребёнок.

Пантелей улыбнулся своей невинной детской улыбкой. Он вдруг сам с удивлением для себя обнаружил, что не знает, как ответить на этот вопрос.

− Потому что Бог отвернулся от нас, − сказал он.

− Нет! − замотал головой мальчик. − Бог никогда не отворачивается!

− Ты думаешь?

− Не грустите! Скоро изменится всё![89]

− Отчего же вдруг всё изменится?

− Когда я вырасту − я изменю искусство!

− О как! Ты, наверное, гений?

− Да, я гений! − гордо заявил ребёнок.

− И как же тебя зовут? Скажи мне − я запомню и буду ждать твоих шедевров.

− Меня зовут Юрий Кудряшов![90]

Через полчаса Пантелей уже был в шараге. Как и вчера вечером, училище в воскресный день пустовало. Пан зашел туда и прислушался, ожидая услышать звуки скрипки и по ним обнаружить Феликса Марковича. Едва слышные звуки шли откуда-то сверху. Пантелей Ярустовский поднялся на второй этаж. Звуки исходили из зала. Что же заставило директора вдруг простить Нежина, вернуть его на работу, разрешить заниматься в выходной, да еще и предоставить зал для этих занятий?

Пан зашел в зал. Под портретом Прокофьева стоял Феликс Маркович и учил какого-то неизвестного Пану молодого человека.

− А! Пантелей! Здравствуй! − радостно поприветствовал его Нежин, как только увидел. − Ну присядь, пожалуйста, подожди немного. Я сейчас закончу урок, и мы с тобой побеседуем.

Пан сел на один из стульев, которые давеча вывозил из этого зала на Дёминской ГАЗели. Сел в радостном предвкушении того, что сейчас увидит работу великого Нежина. Он уже видел ее вчера на примере уличного попрошайки − а сейчас мог наблюдать официальный вариант. Это был приятный подарок после такого количества огорчений, разом свалившихся на его лысую голову. Вот сейчас снова на его глазах произойдет чудо − и юноша со скрипкой будет играть лучше и лучше с каждым разом.

Но что же увидел Пантелей?

− Медленнее! − говорил своему ученику Феликс Маркович. − Еще медленнее! Пока не найдешь тот темп, в котором всё сможешь сыграть идеально!.. Нет, это быстро! Еще медленнее!.. Ровнее, не ускоряй! Всё надо играть в одном темпе! Пусть он будет совсем медленный − но всё должно прозвучать чисто!.. Вот теперь ты нашел нужный темп. Повторяй!.. Повтори еще раз в этом же темпе! Без ускорения!.. Еще тысячу раз повторишь в этом темпе дома − и тогда сможешь чуть сдвинуть темп. Только чуть-чуть, едва заметно! Чтобы всё продолжало звучать идеально!.. А сейчас повторяй, повторяй и повторяй!.. Медленнее, повторяй, медленнее, повторяй!..

И тут Пан всё понял. Понял, зачем Феликс Маркович продолжал приезжать в училище после увольнения. Наверное, он и сам этого не осознавал. А приезжал он потому, что хотел работать любой ценой. Приезжал, чтобы испытать самого себя: сможет ли он переступить через собственную гордость, попросить прощения у директора и вернуться на его условиях? Приезжал, чтобы в очередной раз пройти мимо кабинета Просняка в надежде, что на этот раз хватит смелости. Но каждый раз находил причины этого не делать. Быть может, мейстерзингеры и были этой самой причиной? Потому что заражали его своим пофигизмом? Или просто потому, что отвлекали его своим обществом и заставляли вновь и вновь откладывать задуманное на потом?

Но однажды Феликс Маркович Нежин сломался. Быть может, вчерашний концерт так повлиял на него. Ведь сегодня же воскресенье, и директора нет на рабочем месте. Значит Нежин позвонил ему домой. Он не стал откладывать, потому что боялся передумать. Решимость накопилась в нем и требовала незамедлительных действий. Он просто не мог больше тянуть. Надо было сделать это сейчас или никогда. И он позвонил, получил нового ученика и зал в воскресенье. Потому что директор торжествовал победу. Ведь он был прав, когда кричал давеча: «Вернешься как миленький! Прибежишь и на коленях будешь прощения вымаливать!»

Феликс Маркович давно был пенсионером. Неужели ему не хватало пенсии? Хотя на пенсию в нашей стране, конечно, трудно прожить. Но училищная зарплата не очень-то спасала положение. И этот человек был слишком неприхотлив, чтобы поступаться своей гордостью ради этих унизительных подачек. Он сломался не потому, что помирал с голоду. Он просто не мог без любимой работы. Он не мог сидеть дома и ничего не делать. А ничего другого он делать просто-напросто не умел. У него не осталось иного выхода. Он был уже слишком стар и слаб, чтобы сопротивляться. Он хотел еще хоть немного попреподавать скрипку в свои последние годы. И он просто смирился.

Пан молча покинул зал. Это было последней каплей. Он спустился вниз и вышел на улицу. Там на бревне сидел Гера с компанией. Даже в воскресенье эти ребята торчали на своём излюбленном месте. Как и в первый день, когда он их увидел, они тоскливо глядели в сторону училища, но как будто бы сквозь него куда-то с бесконечную даль. Пан подсел к ним. Гера словно и не замечал его.

− Угостишь сигареткой? − спросил его Пан.

Гера молча протянул ему сигарету и зажигалку, даже не взглянув на него. Их вчерашней стычки как будто бы и не было вовсе. Пан сладко затянулся и спросил его:

− Ну чё, как дела?

− Да ничё, всё по-старому, − ответил Гера.

Гитара на этот раз была в руках не Геры, а Гены. А Лёва и Лёня под неё напевали:

На Муромской дорожке

Стояли три сосны.

Прощался со мной милый

До будущей весны.

Прощался со мной милый

До будущей весны.[91]

Заключение,

Дата добавления: 2015-10-16