В который Пан совершает саботаж

И вновь наш герой проснулся с дичайшей головной болью и провалами в памяти. Он не помнил ничего с самого момента погони. Не помнил, как добежал до дома Кристины, как разделся и лег в ее кровать. Он лежал, нахально развалившись почти на всю постель, тогда как Тина едва умещалась на самом краешке, лежа на боку спиной к нему.

− С добрым утром! − вяло пробормотала Кристина, даже не повернувшись.

− Прости! − прохрипел мучимый похмельем Пантелей. − Я, кажется, вчера перебрал.

− Как всегда.

− У нас был секс?

− Ты даже этого не помнишь? − Тина тяжело вздохнула. − Ты был слишком пьян. А так хотелось! − тоскливо произнесла она.

− У тебя есть рассол?

− В холодильнике есть кефир.

Пан с трудом перелез через свою девушку и пошел на кухню. Тина наконец смогла воспользоваться своей кроватью в полном объеме − и блаженно растянулась на ней во всю длину своего маленького тельца. Пантелей тем временем лакал кефир прямо из бутылки.

− Оставь мне на завтрак! − попросила Тина, снова лёжа к нему спиной.

− Я уже всё выпил, − виновато сказал Пан.

− Легче стало?

− Чуть-чуть.

Пан сел рядом с ней и начал нежно целовать ее шею и спину, приговаривая при этом:

− Ну прости меня, ну прости, прости!..

− Отстань! − недовольно рявкнула Тина. − От тебя перегаром несёт!

Вырываясь из его объятий, она невольно освободила местечко, и он вновь прилёг рядом.

− Иди работай! − скомандовала хозяйка.

− Дай в себя прийти. И перестань дуться!

Тина вдруг повернулась к нему.

− Ты меня еще любишь? − неожиданно спросила она.

− Чувства переполняют меня − и я словно воздушный шарик! − остроумно ответил Пан.

Тина улыбнулась − и он понял, что она простила его.

− Вставай, шарик! На работу пора!

− И всё-таки Нежин − гений! − вдруг сказал Пан.

− А я тебе что говорила?

− Но я всё-таки пытаюсь понять. Расскажи мне: чем конкретно отличается типичное занятие у твоего педагога от занятия с Маркичем? Как это происходит?

− М-м-м… − задумчиво протянула Тина. − Ну, в общем, примерно так. Прихожу я к своему преподу. Играю ему какой-то кусок, который он просил выучить к сегодняшнему занятию. Играю, конечно, неважно. Он говорит: «А теперь сыграй медленнее, но так, чтоб всё было идеально». Играю медленнее. Ошибок, ясное дело, становится меньше. «А теперь сыграй еще медленнее, но безупречно». Играю еще медленнее. Музыка, разумеется, пропадает. Удовольствия никакого. Нудная зубрёжка. А он всё стоит над душой и талдычит: «Медленнее, медленнее, медленнее».

Наконец он доволен и говорит мне: «Вот, ты нашла темп, в котором всё успеваешь сыграть идеально чисто. А теперь повторяй весь кусок в этом темпе. Повторяй, повторяй и повторяй. Сто раз повторишь − можешь чуть сдвинуть темп». И я повторяю, повторяю и повторяю. А про себя думаю: «Будь проклят тот день, когда родители отдали меня на скрипку!» Играю в сотый раз один и тот же кусок в одном и том же черепашьем темпе − и уже так ненавижу свой инструмент, что готова разнести его со всей дури о пол!

А педагог, словно робот, отдает из урока в урок одни и те же команды: «Медленнее, повторяй, медленнее, повторяй»![60] Такие занятия я могу и сама себе дома устроить! Зачем приходить ради этого в училище? Но ведь нам с детства вдалбливают, что игра на инструменте − это адский труд, это тяжкий крест, это бремя, которое не каждый способен вынести! И если хочешь стать хорошим скрипачом − ты должен зубрить, зубрить и зубрить от рассвета до заката, пока пальцы не отвалятся! Это нудно, скучно, однообразно, муторно − а ты терпи, если намерен чего-то добиться! Вот только каторга эта отбивает подчас всякое желание чего-либо добиваться и всякую любовь к своему инструменту и вообще к музыке!

А у Нежина… Я не знаю. Мне, к сожалению, не посчастливилось заниматься у него. Но я еще не слышала негативных отзывов. У него каждый урок не похож на предыдущий. Никогда не знаешь, чего ждать от него в следующую секунду! Но главное − он ни на минуту не дает тебе разлюбить свой инструмент, почувствовать скуку, разочароваться в себе и своих способностях! Он учит так, что процесс обучения становится непрерывным удовольствием, и каждая секунда его наполнена творчеством! Он находит индивидуальный подход к каждому студенту и любит каждого, как родного сына!

− А правда, что у него сын погиб в Афгане?

− Да. Уже лет десять прошло, а он всё скорбит.

− Мне аж самому захотелось учиться у него после твоего рассказа!

− Поверь, он даже тебя сможет научить!

− Да ну! Представь: моими ручищами − и на скрипке!

− Ручищи тут не при чем! На скрипке играют не руками, а головой!

− Тем более! Представь: моей головой − и на скрипке!

Тина засмеялась и наконец развернулась к нему всем телом, чтобы обнять его.

− Вставай, дурачок! Мне надо заниматься, а тебе − чинить крышу!

И Пан наконец нашел в себе силы встать, одеться и дойти до училища, где его снова ждала ставшая родной крыша, студенты на крыльце, какофония, крепкое рукопожатие Бори и крик Геры:

− Здарово, Пан!

− Здарово, Гера!

− Как у тебя с твоей скрипачкой?

− Спасибо, хорошо!

− А я тут про вас стишок сочинил!

− Неужели?

− Вот послушай:

Игра на скрипке − ерунда!

Мне нравится твоя манда!

Она влажна и сильно пахнет!

Иной посмотрит − вскрикнет, ахнет

И убежит, зажав свой нос!

Вернется ль он − ещё вопрос!

А мне твой сок − сплошная радость!

Ты думаешь, что это гадость −

А я готов твою пизду

Лизать, лизать без передышки

И слизь глотать

до появления отрыжки![61]

− Ну как тебе, Пан?

− Молодец, Гера! Нобелевская премия по тебе плачет!

− Ты как, скрипачке-то своей клитор посасываешь?

− Каждый Божий день!

− Стонет?

− На всё Пушкино!

− А сегодня с утречка ее ублажил язычком?

− Всё утро ублажал!

− Давай и нас теперь язычком ублажи!

− В каком смысле?

− Стихи читай, извращенец!

Пантелей Ярустовский сел на своем рабочем месте в позе лотоса. Всем своим видом он дал понять, что ждет сосредоточенной тишины, ибо собирается как всегда, в отличие от Геры, прочесть серьезное произведение. Ребята отсмеялись, вытерли слезы и приготовились внимательно слушать.

Мы родИлись с тобою

в эпоху позора.

Пошатнулись основы основ:

До сих пор мы, согласно

Небесному приговору,

Искупаем грехи отцов.

Мы родились с тобою

в эпоху разрухи −

И в клозетах, и в головах.

Лишь сидящие возле

подъезда старухи

До сих пор не развеяли прах.

Мы родились с тобою

в эпоху распада.

Умирая, Советский союз

Показал всему миру,

чего делать не надо

Для скрепления родственных уз.

Мы родились с тобою

в эпоху застоя,

На могиле советских идей.

Было время в России

совсем непростое −

Но родило великих людей![62]

− Великие люди − это мы что ль? − спросил Тельман.

− А кто ж!

− Ну дай Бог, дай Бог!

И вновь Пан прислушался к пианисту внизу. Несмотря на похмелье, он слышал прекрасную музыку, в которой не осталось ни следа от той мучительной зубрёжки. Если бы он не был невольным слушателем всего процесса разучивания, а услышал бы только первый его день и сегодняшний − едва ли смог бы он узнать эти пассажи и понять, что это та же самая музыка. За то удовольствие, что испытывал сейчас Пан от игры пианиста, наш герой готов был простить ему все те долгие часы издевательств над его страждущими ушами. Звуки рояля, некогда усиливавшие головную боль, теперь только исцеляли ее.

− Слушай, Гера!

− Аюшки!

− Мне это приглючилось, или ты и правда был вчера на конкурсе композиторов?

− Был.

− Какая же такая сила небесная заставила тебя встать с бревна?

− Надежда, Пан! Надежда, которая умирает последней!

− И на что же ты надеялся?

− Вдруг хоть что-нибудь да изменится!

− Ну и как? Что-нибудь изменилось?

− Не, ни хуя! Стою как дурак, слушаю этих придурков − так и тянет им сказать: ну чё ты, блядь, лезешь ко мне со своими комплексами? Нахуй мне твои комплексы! Ты схвати меня за жопу![63] Ты меня, блядь, схвати за жопу и держи до самого этого… как его… о! катарсиса! Знаешь ты, Пан, что такое катарсис?

− Ну и что же это по-твоему?

− По-моему, Пан, катарсис − это признание того, что тебя только что поимели![64] Ты со мной согласен?

− В этом что-то есть!

− Вот представь: приходишь ты в зал весь из себя повидавший виды, типа всё ты знаешь, типа: «Давай, блядь, удиви меня! Покажи мне класс! Да ты сам еще целка, ни хуя не умеешь! Давай, пидорок, покажи мне, на что ты способен!» И тут вдруг он как схватит тебя за жопу так, что у тебя челюсть отвисла и слюна потекла! Слушаешь ты его − и охуеваешь! «Ну ты, бля, даешь! Ну ты, сука, ебашишь!» И в оконцовке стоишь ты весь охуевший, в штанах мокро − и понимаешь, что выебали тебя только что по первому разряду, как Пан Кристину! Вот это катарсис! Вот это я, бля, понимаю − искусство!

А эти что? Ползают по тебе, ползают, трахают тебя своими пенопластами − а у тебя в пизде сухо, как, блядь, в пустыне Сахара! А он всё ебашит и ебашит − и хоть бы хны! Типа весь из себя интеллектуал! Всё, бля, просчитал! Везде, бля, всё исследовал вдоль и поперек! И как правильно ебаться − во всяких умных книжках повычитал! А сам, блядь, без предварительных ласк − и пенопласт мне в жопу! Да что ж ты, сука, делаешь? Совсем, блядь, ума лишился? У самого хуй не стоит − так он меня пенопластом ебать надумал! Ишь!

− Понимаешь ты, Гера, что ты только что сказал?

− Сказал всё, что думаю о вчерашней оргии.

− Бери выше, Гера! Ты поставил диагноз всему современному искусству!

− Думаешь?

− Устами младенца, − шепнул Боря тихонько, чтоб Гера не слышал.

− Гера, ты на наш-то концерт придешь? − спросил Пан.

− На ваш приду обязательно! − пообещал Гера. − Гадом буду!

И вдруг снизу послышался голос Хомякова:

− Пан! Ты там?

− Тут я!

− Зайди в восемнадцатый! Тема есть!

− Иду!

Пан спустился, обошел училище и направился в родной восемнадцатый класс.

Ребята встретили его там с унылыми лицами, словно готовились сообщить что-то неприятное.

− Ну? И чего такие кислые мины?

− Короче, − как всегда говорил за всех главный мейстерзингер Кирилл. − Тут такое дело… В общем, тут сейчас директор заходил.

− И что?

− Он всё знает.

− Что знает?

− О концерте.

− Откуда? − Пан бросил подозрительный взгляд на Марианну.

− Что ты так смотришь? − возмутилась она. − Я здесь не при чем.

− Прикинь, − сказала Изольда, − эта сука нам вздумала угрожать!

− Говорит, если будем делать левые концерты, − подхватил Понуров, − исключит всех.

− А тебя уволит! − добавила Манкина.

− В общем, ты прости, − заключил Хом, − но видать, ничего не выйдет с этим концертом.

− Да вы что, ребята! − Пан аж покраснел от негодования. − За каким хером вы тогда вообще здесь учитесь? Какой смысл, если вы не можете выступать в концертах?

− Никогда и не сможем, если нас сейчас выпрут отсюда! − сказала Марианна.

− Это не стоит риска! − сказал Кирилл.

− Это для тебя не стоит! − стукнул по столу Пантелей. − А я столько сил и нервов вложил в этот концерт! Ради вас, между прочим! Вот уж не ожидал от вас такой трусости!

− Не надо путать трусость со здравым смыслом! − сказал Понуров.

− Как он вообще узнал? − Пан схватился за голову от досады.

− У него кругом свои уши! − сказала Изольда. − Настоящий гестаповец!

− Да разве может он вас исключить?

− Еще как может! − сказал Хом.

− Друзья мои! Ну нельзя же так! Неужели ТАКОЙ замысел полетит коту под хвост из-за вашего страха перед директором? В конце концов, ну кто-то же должен уже показать ему, что он не Господь Бог!

− Пан, забей! Ну его нахуй это концерт! − махнула рукой Изольда.

− Прости, дружище, − сказал Хом. − Просто сейчас не время. В другой раз.

− Другого раза не будет! − всё больше раскалялся Пантелей. − Если вы привыкнете лизать жопу сейчас − будете лизать жопу всю жизнь! Проявите уже наконец свою волю, примите самостоятельное решение! Что вы как дети малые всего боитесь и ни хера не делаете? Будьте же наконец мужиками!

− Слушай, не строй тут из себя самого крутого! − выступил вперед Кирилл.

− Посмотрела бы я на тебя, будь ты на нашем месте, − сказала Марианна.

− Ага! Кому мы нахуй нужны со своей ёбаной волей − и без диплома! − сказала Изольда.

− Вы что же, учитесь ради корочки? − возмутился Пан. − Ради бумажки, которую сможете потом повесить в сортире на случай отсутствия туалетной бумаги? Вы так и будете всю жизнь играть по правилам, подчиняться системе?

− Наш директор… − начала было Марианна.

− Ваш директор, − перебил ее Пан, − уж больно привык к тому, что все у него по струнке ходят! Не вы ли его к этому приучили? На ваше ли беспрекословное подчинение всем его идиотским капризам так избаловало его, что он уже перестал отличать черное от белого? А если он завтра заставит вас из окна сигануть под угрозой исключения − вы сиганете?

− Пан, мы на первом этаже, − заметила Манкина.

− А ежели прикажет поднять одну ногу и кукарекать?

− Если диплом за это даст без экзаменов − я не против! − призналась Изольда.

− Одно дело − свобода, Пан. И совсем другое − анархия, − сказал Кирилл.

− Не может быть всё всегда только так, как нам хочется, − добавила Марианна. − Это тебе уже давно пора вырасти и понять это.

− Ты же старше всех нас! − сказал Понуров.

− А наивный, как ребенок! − сказала Манкина.

− Мы тебе благодарны, Пан, − резюмировал Хомяков, − за всё то, что ты пытаешься делать для нас. Мы это ценим и уважаем. Но пора взглянуть правде в глаза.

Тут в дверь постучались. Пан поймал себя на мысли, что если это директор − прямо сейчас набьет ему морду. Впрочем, директор не стал бы стучаться. Дверь открылась, и в нее робко заглянул презентабельного вида юноша в очках, при добротном костюме и галстуке.

− Добрый день! − поздоровался он со всеми. − Кто из вас Пантелей Ярустовский?

− Я.

Парень подошел к нему и пожал руку.

− Здравствуйте! Ух… Мне говорили, что Вы большой − но настолько!..

− А Вы кто?

− Меня зовут Захар, − представился он. − Захар Мельшин.[65]

− Чем могу помочь, Захар?

− Слышал, Вы организуете в субботу концерт?

− Как Вы узнали?

− Слухами земля полнится.

− Вы здесь учитесь?

− Я студент консерватории. Хочу предложить Вам свою музыку.

− Надо же! Это интересно! Ну что ж, сыграйте нам что-нибудь.

Мельшин сел за рояль и разложил на пюпитре свои рукописи, написанные аккуратным, почти каллиграфическим почерком. Его маленькие хитрые глазки довольно высокомерно оглядывали всех присутствующих. Не было ни тени смущения или стеснения в его жестах. По всему видно было, что Захар ощущает свое безусловное превосходство над всеми находящимися в этой комнате и старается его подчеркнуть. Поводом, очевидно, была учеба в консерватории. Это сразу же насторожило «Новых мейстерзингеров» и сформировало в них предубеждение против Мельшина. Но прежде чем делать выводы − сперва надо было послушать его музыку.

И он начал играть. Это была фортепианная соната. В ней была всего одна часть, но довольно длинная − он играл минут двадцать. Музыка его не была столь эмоциональна и образна, как у Хомякова или Понурова, она не цепляла так за душу − но зато воздействовала на ум, заставляла слушать себя вдумчиво и сосредоточенно. Пан не разбирался в музыкальной форме, но на уровне интуиции чувствовал, что всё в этой музыке очень грамотно и четко организовано.

«Новые мейстерзингеры» скучковались вокруг него и читали ноты. Кирилл даже добровольно взялся переворачивать страницы. Музыка Мельшина не призывала чувствовать, но призывала думать. В ней ощущалась подлинная концептуальность, продуманность каждой мельчайшей детали, сложность и строгость формы. Сочинение не было шокирующим и поражающим до глубины души − но было в высшей степени профессиональным. Даже Пан со своими скромными познаниями понимал: надо было учиться долго и усердно, чтобы так написать.

− Браво! − воскликнул Хом, когда тот закончил.

− Охуеть! − поддержала его в своей манере Изольда.

− Ну что ребята, берем его в нашу команду? − переглянулся со всеми Пан.

− Вне всякого сомнения! − закивала Марианна.

− Спасибо, тронут, − сказал Захар, хотя по глазам его было видно, что в успехе он не сомневался.

− Так откуда же ты о нас услышал? − спросил его Пан.

− Борис Николаевич мне рассказал.

− Ты там один такой? Или у вас в консерватории есть еще таланты?

− Немного, но есть. Да только всё втихаря. У нас там своя конъюнктура. Да что там, вы же сами всё знаете. Видели вчера наших профессоров.

− О да! Насмотрелись! − сказал Понуров.

− Лучше бы и не видели! − согласилась Манкина.

− Ну что, друзья, − обратился Пан к своим мейстерзингерам. − То, что делалось для вас − может достаться консерваторцам. Вы этого хотите?

− Вы о чем? − не понял Мельшин.

− У нас тут свои разборки. Подумайте, ребята! Сейчас Захар приведет своих друзей из консы − а вы в пролете!

Ребята переглянулись. Видно, слова Пана их всерьез зацепили. Быть может, они и думали уже про себя об этом, но не ожидали, что Пан вдруг так сразу поставит вопрос ребром.

− А пропади оно всё пропадом! − вдруг махнул рукой Хом.

− Ну и правильно! − согласилась Манкина.

− Чёрт с ним! Играем! − аж подпрыгнул от радости Понуров и обнял свою девушку.

…………………………………………………………………………………………………………

И вновь Пантелей Ярустовский ощутил длань Провидения в этом неожиданном явлении Мельшина, который стал невольным спасителем его замысла. И окончательно убедился Пан, что Господь Бог (если Он есть) на его стороне и одобряет его затею. Как же еще наш герой смог бы убедить своих мейстерзингеров участвовать в концерте, кроме как надавив на их ревность и зависть к консерваторцам? А разве пришло бы ему это в голову, если бы сам Господь Бог (если Он есть) не натолкнул его на эту мысль? Ведь Пантелей и не подозревал вовсе, что ревность и зависть к консерваторцам в его друзьях даже сильнее страха перед исключением!

Целый день ребята провели в общении с Захаром. Он мало что рассказал о себе примечательного − больше слушал, что мейстерзингеры рассказывали ему. А они поведали своему новому другу почти всё, что мой дорогой читатель успел прочесть в этом романе, начиная с загадочного появления Пана Ярустовского в Москве и его встречи с Борей − и до настоящего момента.

Мельшин в свою очередь поразил своих новых друзей интеллектом и музыкальностью. И слегка высокомерный, заносчивый взгляд его маленьких хитрых глазок из-под маленьких хитрых очочков уже не отталкивал их, а скорее очаровывал и притягивал, представляясь им теперь исключительной чертой его ярчайшей индивидуальности, своего рода пикантной приправой, отлично подходящей к блюду под названием Захар Мельшин.

Позже к ним присоединился Феликс Маркович − и Мельшин услышал также печальную историю их любимого учителя. Выяснилось, что Захар был заочно знаком с Нежиным, когда тот еще работал в консерватории, и много о нем наслышан. Нежин и сам не знал, для чего продолжал почти каждый день приезжать в училище. Видимо, ничего уже больше не осталось в его жизни, кроме общения с горячо любящими его молодыми друзьями.

Дабы не затягивать наше повествование, опустим подробности этой длительной беседы, весьма увлекательной для ее участников, однако мало что нового сообщающей моему дорогому читателю − и перенесемся сразу в шесть часов вечера, когда беседа эта привела в итоге к одному весьма примечательному событию.

На этом событии я хочу особенно заострить внимание моего дорогого читателя, ибо оно запомнилось моим не менее дорогим персонажам более всего остального, что уже происходило и еще произойдет в этом романе. Даже позабыв уже давно Пантелея Ярустовского, который и натолкнул их на это безумное действо − все участники его по сей день любят о нем рассказывать. А все, кто тогда не решился в нем поучаствовать − гордятся тем, что когда-то знали тех, кто на это решился. Правда никто уже и не верит, что именно наши герои в тот день совершили то, что совершили.

Итак, ребята провожали Мельшина, живущего в столице, на вокзал. Все немножко выпили и собирались продолжить после его отъезда, купив чего-нибудь покрепче и делясь впечатлениями от столь интересного нового знакомства. И тут их взорам предстал огромный рекламный плакат, висящий прямо над билетной кассой вокзала.

На плакате было изображено существо неопределенного пола − эдакий Прохор Дёмин в квадрате. Ирокез его превосходил по размеру голову и был к тому же раскрашен в яркие неестественные цвета, словно гребешок попугая. Свободные от волос части головы были покрыты татуировками змей и драконов. Кольца и серьги торчали изо всех возможных мест. Глаза были очерчены толстенными черными кругами. Фотоизображение этого чудища сопровождалось нижеследующим текстом:

НЕ ПРОПУСТИТЕ!!!

ГЛАВНОЕ МУЗЫКАЛЬНОЕ СОБЫТИЕ ГОДА!

ЧЕРНЫЙ ДЕМОН В МОСКВЕ!

ЕДИНСТВЕННЫЙ И НЕПОВТОРИМЫЙ КОНЦЕРТ

ВЕЛИКОГО И УЖАСНОГО ДАРГО

В ДОМЕ МОЛОДЕЖИ «СОКОЛЬНИКИ»![66]

− Слыхали про этого Дарго? − спросил Пан.

− Кто ж про него не слыхал! − ответил за всех Кирилл.

− Редкостное уёбище! − сказала Изольда.

− Все уже забыли, что Вагнер был женат на дочери Листа − но зато каждый ребенок в детском садике знает, что Дарго встречается с Мисси, − сказал Понуров.

− Да что там Вагнер! − дополнила его Манкина. − Все уже забыли, кто такой Моцарт − но каждая собака знает, кто такой Дарго!

− Я их называю «поющие пидорки и шлюшки», − подал голос Мельшин.

− Звучит! − оценила Марианна.

− А ведь у него на концертах − визжащие толпы! − сказал Тельман.

Тут у Феликса Марковича случился очередной приступ.

− Боже, как мерзко! Как же такое возможно, Господи? Что же стало с этой страной? Как могут люди слушать такое убожество? Неужели они и правда верят, что это… Господи! За что Ты лишил нас разума!

− Феликс Маркович! Вы нас пугаете! − вновь захныкала Манкина.

− Эти суки, эти блядские твари, − брызгал слюной Феликс Маркович, − которым насрать на всё, кроме денег − развращают, растлевают наших детей, засирают нам мозги такой хуйней! Господи! Как же Ты допустил, чтобы они захватили власть над нашими умами, сердцами, вкусами! Это же гибель! Это же полный пиздец всей нации! Господи! Можно ли поверить, что великий народ в одночасье превратился в сборище тупых ослов! Можно ли поверить, что эти раскрашенные пидоры и шлюхи, которые ничего не умеют − стали законодателями мод! Можно ли поверить, что такие бездарности, такие уроды, такие омерзительные типы будут выступать на большой сцене и собирать овации! Боже! Останови это! Боже! Умоляю!

И он снова схватился за сердце. Кирилл и Захар, стоявшие к нему ближе других, поддержали учителя с двух сторон за руки, чтобы он не упал.

− Таблетки! − сквозь одышку прошептал Нежин. − В кармане!

И постучал себя ладонью по сердцу. Моментально сообразив, чего он хочет, Пантелей достал из его левого внутреннего кармана пузырёк с лекарством и сунул одну пилюлю ему в рот. Скоро Феликсу Марковичу стало лучше. Ребята облегченно вздохнули.

− Феликс Маркович! − сказала Марианна. − Так же нельзя! Вы так до гроба себя доведете!

И тут Пана осенило.

− Есть идея! − ткнул он пальцем в небо. − Помните Вагнера? Второй акт. Бекмессер поет серенаду под окнами Евы. Что делает величайший из мейстерзингеров?

− Ганс Закс начинает стучать молотком, − вспомнила Марианна. − И что же?

− Правильно! Он начинает мешать Бекмессеру − мешать бездарности, чтобы помочь таланту!

− При чем тут Ганс Закс? − не понимал Кирилл.

− Мы на войне. Согласитесь! Это настоящая война, объявленная воротилами шоу-бизнеса! Война против нашего народа, против искусства, против ума, вкуса и культуры будущих поколений! Нас уничтожают, истребляют, из нас делают быдло!

− И что ты предлагаешь? − спросил Тельман.

− На войне все средства хороши! Мы должны помешать Дарго, как Закс помешал Бекмессеру − и этим помочь себе и другим талантам, чье место занимает этот ублюдок! − Пан указал на плакат.

− Каким образом? − спросил Мельшин.

− Послушайте! − Феликс Маркович явно понял, о чем речь, и буквально выпрыгнул из рук Кирилла и Захара, которые всё ещё его поддерживали. − Я знаю этот зал! Там когда-то играли классику. Я неоднократно выступал там. И многие мои ученики там играли. Я знаю все его ходы и выходы!

− А мне доводилось работать электриком, − поведал друзьям Пантелей. − Я шарю в проводке, как в таблице умножения!

− Ты что же, предлагаешь ток вырубить? − спросил Понуров.

− Точно! − осенило Мельшина. − Дарго, как и все пидорки и шлюшки, поёт под фанеру! Вырубим ток − и пиздец концерту!

− Вот только ток сразу же восстановят! − возразила Манкина.

− Можно сделать так, чтоб восстановили не скоро, − заверил ее Пантелей.

− Э-э-э, нет, чувак! − закачал головой Кирилл. − Ты что, совсем из ума выжил? В тюрьме давно не был?

− Я не верю, что всё так просто, − сказал Тельман. − Неужели организаторы подобных мероприятий настолько тупые?

− Нет, просто они этого не ждут! − ответил Пан.

− Правильно! − всё больше разгорался Нежин. − Ведь никто никогда не делал ничего подобного!

− И не сделает! − сказала Марианна. − Бросьте-ка вы эту глупую затею!

− Не, ребята, я пас! − сказала Изольда. − Вы чё, совсем охуели?

− Я с тобой! − смело заявил Захар.

− Нет уж, это точно без меня! − испугался Понуров.

− И без меня! − поддержала его Манкина.

− Я знаю черный ход, я смогу вывести вас! − предложил Нежин.

− Кстати! − сообразил Боря. − У нас ведь есть рабочая одежда, хотя мы никогда ей не пользовались! Выдадим себя за рабочих!

− Ну вы, чуваки, даёте! − сказал Хом. − Не, мы вас, ясно дело, прикроем, сдавать не станем − но так и знайте: это добром не кончится!

− Мужики, вы хоть сами осознаете, какой пиздец собираетесь учинить? − сказала Изольда.

− Тебя забыли спросить! − вдруг сказал Пан.

Ребята снова тихо порадовались тому, как он поставил ее на место.

− Ну так что, едем? − загорелся Мельшин.

− Сперва в училище − за формой и инструментами! − скомандовал Тельман.

− Что нам может понадобиться? − спросил Феликс Маркович.

Ответ на этот вопрос Пан искал уже по дороге в училище. Пока Кирилл, Марианна, Изольда, Понуров и Манкина стояли возле плаката и глядели им вслед, крутя пальцами у висков − Пантелей, Борис, Захар и Феликс Маркович уже шли на дело, погруженные в обдумывание деталей.

В подсобке училища, расположенной сразу слева от входа, диверсанты нашли две ярко-оранжевых рабочих жилетки. Для Пана обе они были маловаты. А вот на Тельмане и Мельшине смотрелись великолепно. Там же для завершения образа им нашлись и две серых каски. Пантелей взял топор с деревянной рукояткой, гвоздодёр, именуемый в народе фомкой, и чисто для вида − ящик с инструментами. Топор и фомку решено было спрятать в алюминиевое ведро для мытья полов и прикрыть тряпкой. Судя по слою пыли на всех этих предметах, никто ими давно уже не пользовался и не следил за ними − а значит не заметит их временного исчезновения.

Тут из коридора как раз вышла Кристина, удивленная экстравагантным видом двух спутников своего молодого человека.

− Пан! Ты куда?

− Крис! Познакомься с нашим новым консерваторским другом Захаром. Захар, это Крис, мы тебе про нее рассказывали.

− Очень приятно! − откланялся Мельшин.

− Что вы задумали? − недоумевала Кристина.

− Не волнуйся, − успокоил ее Пан. − Мы тут съездим ненадолго в Москву и вернемся.

− Ты опять пьяный?

− Я совсем немного выпил!

− Только собираешься?

Они уже шли от входа к воротам, и Тина шла вслед за ними. В воротах все на минуту остановились. Тина схватила Пана за руку.

− Ты собираешься сделать что-то плохое! Я чувствую! − заволновалась она.

− Да успокойся ты! − сказал Пан и поцеловал ее. − Жди меня. Скоро приду.

И они разошлись в разные стороны. Тина пошла к себе домой, а Пан и компания − к вокзалу. Пройдя всего несколько шагов, Тина оглянулась посмотреть, не оглянулся ли он, чтоб посмотреть, не оглянулась ли она.[67] Но он, похоже, уже и забыл о ней. И в прекрасных карих глазах ее вдруг появились слезы.

В электричке Мельшин в очередной раз приятно удивил своих новых друзей, достав из кармана губную гармошку. Под его мастерский аккомпанемент ребята запели:

Есть на свете извращенцы −

И считают, вольнодумцы,

Что Анданте или Скерцо

Лучше глупой «унца-унцы»!

О душе нашей пекутся,

Всё надеются на чудо −

Но смеётся «унца-унца»

И хуярит отовсюду!

Я купил бы детям флейту и гобой,

Чтоб росли засранцы с чистою душой!

Но не слушают злодеи

ни Вольфганга Амадея,

ни Бетховена, ни Глюка!

Говорят, что это мука!

Говорят, что это скука

и отстой!

Дети ходят на кумиров поглазеть,

На концертах у кумиров поборзеть!

Но тинейджерские вопли,

восхищение и сопли

обусловлены политикой

родных телеканалов

и больших радиостанций,

и дай Бог им всем здоровья,

зарабатывают деньги,

только совесть надо всё-таки иметь!

Дайте Грига, Бога ради!

Дайте, дайте нам Скарлатти!

Отвечают злые дяди,

Что Скарлатти не в формате!

Что у Грига низкий рейтинг,

Что он нудный, право слово!

Так что будем слушать, дети,

Композитора Крутого!

А принёс бы дядям Штраус новый вальс −

И ему б сказали: «Милый, много вас!

За эфир сперва, папаша, проплати,

А потом уже хуйню свою крути!»[68]

Дом молодежи «Сокольники» представлял собой дореволюционный двухэтажный особнячок красного цвета, стоящий совсем недалеко от одноименной станции метро, но пропадающий среди высоких современных построек. Над входом висел растянувшийся на весь второй этаж плакат Дарго, а внизу − скромная мемориальная дощечка с надписью: «Владимир Ильич Ленин выступал в этом здании 7 ноября 1920 года с речью, посвященной третьей годовщине Октябрьской революции, на торжественном заседании пленума Сокольнического районного совета рабочих и красноармейских депутатов совместно с представителями фабрично-заводских комитетов».[69]

Концерт уже начался, и за километр от здания были слышны демонические вопли, которые исторгал из себя «поющий пидорок» Дарго. Четверка диверсантов вошла в Дом молодежи «Сокольники» около половины восьмого.

− Куда? − остановил их сидящий на входе бугай-охранник.

− Нас вызвали чинить проводку, − зачитал Феликс Маркович заранее продуманный текст. − Я бригадир. Это мои рабочие. − Он указал на Захара и Борю в касках и жилетках. − А это мой ученик, подмастерье. − Он указал на Пантелея.

− Меня не предупреждали ни о каком вызове.

− Ну вот, как всегда бардак, − разочарованно пожал плечами Нежин. − Вы уж там договоритесь как-нибудь между собой! Или платите за ложный вызов!

Охранник связался с кем-то по рации.

− Первый, первый, я второй! Как слышно?

− Второй, слышу тебя, говори.

− Тут бригада электриков. Говорят, их вызвали что-то чинить.

− Какие нахуй электрики?

− Видать, администрация зала пригласила, − предположил охранник.

− А почему нас не предупредили?

− Не могу знать.

Наши герои стояли, слушали их диалог и думали про себя, что же они будут делать, если их просто-напросто не пустят. Так долго обсуждали план по дороге сюда − а на этот элементарный вопрос ответа так и не нашли.

− Вот уроды! − выругался голос по рации. − Какие работы во время концерта?

− Мы не помешаем концерту, − вмешался в разговор «бригадир».

− Говорят, не помешают, − передал его слова охранник.

− Хуй с ними, пусть идут, − одобрил начальник.

− Проходите, − сказал охранник, указав направление.

Ребята прошли в помещение и первым делом направились ко входу в зал, дверь которого была приоткрыта. Неизвестно зачем, им хотелось хоть раз взглянуть своими глазами на это сатанинское отродье. ОНО прыгало и дергалось на сцене под дешевую фонограмму, почти как Голубовский со своей виолончелью, изрыгая при этом нечеловеческие вопли. Однако же зал на пятьсот мест был битком, люди восторженно смотрели на это беснующееся чудовище, поднимая руки, пританцовывая и присвистывая, словно в наркотическом экстазе.

− Вы за концерт платили? − вдруг услышали они тот самый быдловатый голос, что звучал по рации.

− Нет, − ответил Феликс Маркович.

− Так идите работать, а то стоят тут, блядь, слушают нахаляву!

− Будет сделано, − робко произнес Нежин и повел своих друзей в сторону подвала.

− Я бы скорее заплатил, чтобы этого не слышать, − бросил напоследок Пантелей, когда охранник уже скрылся из виду.

«Бригада» спустилась к подвалу, на двери которого висел огромный замок. Но не зря же они взяли с собою фомку. А главное − Пантелея с его медвежьей силой. Через минуту замок с грохотом рухнул на пол. Но Дарго за стеной производил такой шум, что даже взорви они эту дверь − этого бы никто не услышал.

Забравшись в подвал, Пантелей вооружился фонариком и тщательно разглядывал систему проводов, которой был усеян низкий потолок. Даже здесь подрагивали стены от гула низких басов.

− Ну давай, электрик, соображай. Твой черед, − сказал Мельшин.

Пан задумчиво почесал лысину и указал фонариком на щиток, от которого отходил толстый узел туго сплетенных между собою кабелей.

− Если перерубить этот узел − электричество восстановят не раньше, чем через час, − уверенно заявил он.

− А как мы выйдем? − задал Боря справедливый вопрос. − Они же нас прямо на выходе и сцапают!

− Нет, не сцапают, − сказал Нежин. − Они первым делом подадутся в щитовую, что за кулисами, полагая, что проблема там. А мы тем временем выйдем с другой стороны через черный ход. Пока эти олухи сообразят, в чем дело − нас уже и след простыл!

− Руби! − скомандовал Захар.

Пантелей протер плевком руки, взял в зубы фонарь − и со всего размаху, насколько позволяла высота потолка, рубанул топором по узлу. Да так мощно, что топор вонзился в стену и застрял там. Искры полетели фейерверком прямо в глаза диверсантов, которые еле успели закрыться от них руками.

Гул басов моментально стих. Музыка (если это можно было так назвать) прекратилась. Наступила тишина. В зале воцарилась кромешная тьма. Гул возмущения среди слушателей всё нарастал, но еще не дошел до наших героев.

− Валим отсюда! − выразил общую мысль Боря.

Диверсанты выбежали из подвала в темный и безлюдный коридор. В зале начиналась паника, и все силы порядка были направлены туда. Пробежав тихонько, словно крысы, под лестницей к черному ходу, наши герои под предводительством Феликса Марковича благополучно вышли с торца здания.

Снаружи ничего ровным счетом не изменилось, если не считать прекращения длившейся полчаса пытки над ушами прохожих. Вновь можно было услышать пение птичек, шум автомобилей и звон трамваев, что ездили прямо перед Домом молодёжи. Но этого вроде бы никто и не заметил. Никто не сновал возле здания и не звал на помощь. Не было воя сирен и скопления милицейских машин.

Наши герои успешно добрались до метро. Кто бы теперь смог найти их? Ведь никто не знал их в лицо. Никому не ведомы были их имена. И не было еще в те времена камер наблюдения. Так и тянуло их вернуться в зал и прикинуться слушателями, чтобы поглядеть − что же дальше будет! Но на это не хватило им наглости и смелости. Вполне достаточно было знать, что «единственный и неповторимый концерт великого и ужасного Дарго в Москве» с треском провалился. «Главное музыкальное событие года» было окончательно сорвано.

С блаженной улыбкой представляли себе новоиспеченные диверсанты, как «воротилы шоу-бизнеса» возвращают слушателям деньги за билеты на провальное выступление их кумира. А репортеры и корреспонденты «родных телеканалов и больших радиостанций» вещают на всю страну о бездарности организаторов, допустивших такое. «И какая же сволочь, − думают, наверное, эти самые бедолаги-организаторы, − устроила нам такой позор и такой убыток?!»

Но при всём их хвалёном могуществе и богатстве ничто и никогда не поможет им найти эту сволочь на бескрайних просторах нашей необъятной Родины! И никто никогда не узнает и не поверит, что это не про кого-нибудь, а именно про Феликса Нежина и Пантелея Ярустовского говорили в новостях в те далекие девяностые! И никто иной, как Захар Мельшин и Борис Тельман были теми самыми легендарными диверсантами!

Возле метро Нежин предложил ребятам поехать к нему домой и устроить очередную пьянку. Но у Пана был магнит попритягательнее. Ему безумно хотелось похвастаться своим отважным поступком перед Кристиной. Он почему-то был уверен, что она это одобрит. Без Пантелея пьянка − не пьянка. И решено было ехать всем по домам. Трое из четверых жили в столице, и только Пан отправился на вокзал, чтобы вернуться в Пушкино и возвратить в подсобку все украденные оттуда вещи.

Так и ехал Пан в гордом одиночестве в электричке, жалея лишь о том, что никто сейчас не достанет из кармана бутылку рома и не споёт под губную гармошку Мельшина какую-нибудь похабную песенку. Пан глядел на своих соседей по вагону и упоённо представлял себе, как приедут они сегодня домой, включат телевизор и услышат репортаж о позорном провале «великого и ужасного» Дарго − да так и не узнают никогда, бедолаги, что тот загадочный преступник, совершивший эту диверсию, сидел рядом с ними в поезде.

Вернув на место жилетки, ведро, топор, фонарик и прочие инструменты, Пан отправился к Тине.

Когда он пришел, Тина как раз смотрела телевизор, где в новостях передавали тот самый репортаж.

«Догадается или нет?» − подумал Пан.

Как только он разулся и вошел в комнату − она выключила телевизор. Девушка сидела в углу кровати, свернувшись калачиком, и выглядела в такой позе какой-то особенно маленькой и беззащитной. В темноте и издалека Пан не сразу заметил, что она плакала.

− Это ты сделал? − с укоризной спросила она, указав пультом на телевизор.

− Это мы сделали, − поправил ее Пантелей, не понимая причины ее слез.

− Уходи, − вдруг сказала она.

− Эй, ты чего? Опять обиделась?

Он пошел было к ней, чтобы снова выторговывать себе прощение ласками − но Тина остановила его неожиданно суровым и холодным взглядом.

− Ты не понял, Пан. Уходи совсем. Мы расстаемся. Всё кончено.

Пан опешил.

− Что ты такое говоришь? − только и смог вымолвить он.

Она молча отвернулась.

− Объясни! − потребовал он.

− Что толку объяснять? Если бы ты был способен понять − мы бы сейчас не расставались.

− Что понять, Крис?

− Вот тебе и живой пример. Помнишь наш первый разговор?

− Ты про бегемотиков?

− Дело было не в бегемотиках. Ты так ничего и не понял.

− А в чем же?

− Вспомни, как ты сказал это: «Крис, ты случайно не курила перед сном?»

− И что не так?

− А за минуту до этого я просила не называть меня Крис!

Пан схватился за голову.

− Боже! Неужели ты бросаешь меня из-за такой ерунды? Хорошо, я буду называть тебя Тиной!

− Какой же ты глупый, Пан! Дело не в этом! Это лишь мелочь. Дело в твоем отношении, хоть и проявляется оно в подобных мелочах! Я прошу тебя не лезть на крышу электрички − ты лезешь. Я прошу тебя не пить так много − ты пьешь. Я просила тебя не делать того, что ты сделал сегодня − но ты всё равно это сделал! Ты упорно не замечаешь меня, как не замечал в нашу первую встречу!

− Ты же сама меня на это толкнула!

Тина уставилась на него с неподдельным изумлением.

− Когда это я толкала тебя на саботаж?!

− Вспомни, что ты говорила мне не далее как позавчера на этом самом месте, на этой самой постели: «Ты сильный, Пан! Я в тебя верю! Я почувствовала в тебе ЭТО! Ты всё можешь и всего добьешься!»

− Да, я почувствовала в тебе это. А теперь чувствую другое: что я не нужна тебе!

− Ты нужна мне, Крис… прости… Тина! Ты мне очень нужна! Я люблю тебя!

− Нет, не любишь.

− С чего ты это взяла?

− Ты нашел деньги на зал в центре Москвы, но не нашел денег мне на букет цветов!

Это был удар ниже пояса. Пан не знал, что ответить.

− Пожалуйста, прекратим этот бесполезный спор, − сказала она. − Это бессмысленно, Пан. Мы больше не можем быть вместе.

− Почему? − в отчаянии, с надрывом в голосе произнес он.

− У меня есть другой мужчина, − сказала она неожиданно легко, будто с насмешкой.

Пантелей Ярустовский сел и закрыл лицо руками. После минуты напряженной тишины он вдруг поднял голову и спросил:

− Он зовёт тебя Тиной?

− Лучше. Он зовёт меня только Кристиной − и это мне особенно нравится. Но тебя никогда не интересовало, что мне нравится.

− Я думал, тебе понравится мой успех. Но он, наверное, успешнее меня?

− Дело не в этом. Он долго ухаживал. Ты не ухаживал за мной ни минуты. Я досталась тебе просто так. И ты даже не ценил того, что тебе досталось. Неужели я не заслуживаю капли твоего уважения?

− Заслуживаешь.

− Тогда прошу тебя, пожалуйста: просто уйди.

И он просто ушел. И впервые за последние пять дней вернулся в комнату, любезно предоставленную ему администрацией шараги − комнату, где он ночевал всего раз − в самый первый день своего пребывания здесь.

День седьмой,

в который Пану вдруг помогает та,

Дата добавления: 2015-10-16