От кого он меньше всего ожидал помощи

Пантелей Ярустовский не спал всю ночь. Он лежал и глядел в потолок. Благо, хоть до зари не было видно пятен болотного цвета, которыми этот потолок был усеян. Пан не мог уснуть. В воображении его одна за другой проносились картины того, что было; того, что хотелось бы; того, что должно бы произойти в дальнейшем. Иной раз он настолько погружался в эти фантазии, что ему казалось, будто он спит. Но потом он приходил в себя и обнаруживал, что по-прежнему лежит с открытыми глазами, уставившись в уродливый потолок.

Он лежал и всеми фибрами души пытался возненавидеть Кристину. Но не мог. То ли потому, что продолжал любить ее. То ли потому, что по природе своей не умел ненавидеть людей. То ли потому, что осознавал свою вину, хотя и стыдился признаться в этом даже самому себе. Но скорее всего потому, что не терял надежды вернуть ее.

Номер за номером прогонял он в голове предстоящий послезавтра концерт. Продумывал каждую фразу, которую скажет многочисленной публике. Представлял себе набитый битком зал Боголюбовской библиотеки и Кристину, сидящую где-то в первых рядах. Да, он обязательно пригласит ее на концерт. И она обязательно придет. И слушатели в зале испытают такой же шок от этой музыки, какой некогда испытал он сам. И будут аплодировать стоя, как аплодировал бы он на их месте. И Кристина увидит это. И если даже не вернется к нему − то хотя бы пожалеет о том, что его оставила.

Да, теперь только концерт. Ничего больше и не осталось в его жизни, кроме концерта. Он сосредоточит на нем весь свой колоссальный запас энергии, адекватный атомной бомбе. Он сконцентрирует на нем всё своё вдохновение. И у него обязательно всё получится, ибо Провидение на его стороне. И после этого рядом с ним будут виться барышни еще покрасивее Кристины. И она будет жалеть и завидовать.

Итак: больше никаких пьянок, никаких матерных стишков и песенок под гитару, никаких поездок верхом на электричке, никаких диверсий, никаких попыток оторвать логотип Мерседеса − никаких развлечений до самого заветного дня концерта! С таким девизом около десяти утра отправился он на работу, мыслями о концерте стараясь заглушить мысли о Тине.

Но не знал еще тогда Пантелей, что больше никогда в этой жизни не суждено ему ни поработать на этой крыше, ни пожить в этом общежитии. В тот день мейстерзингеры встретили его на полпути от забора ко входу в училище. Изольды с ними почему-то не было. Мельшин, Кирилл, Марианна, Тельман, Понуров и Манкина стояли посреди дороги и увлеченно что-то обсуждали. Завидев его, ребята замолчали и как-то настороженно уставились на него, словно только его и ждали, чтобы вновь сообщить что-то неприятное.

− А где Изольда? − спросил он, поприветствовав всех.

− Ты же ее обидел, − пояснила Марианна. − Теперь избегает тебя.

− Ну и хуй бы с ней. Пан, прими мои соболезнования, − вдруг сказал Хом.

− Ты о чем? − не понял Пан.

− Я же говорил, что у тебя с этой Кристиной ничего не получится! − с плохо скрываемой радостью произнес Боря.

− Забудь о ней, дружище! Она тебя не стоит! − Захар похлопал Пана по плечу.

− У нас есть девушки и получше, − в свою очередь успокоил Пана Понуров.

− Найдешь себе другую, − вторила ему Манкина.

− В самом деле, не переживай, с кем не бывает, − добавила Марианна.

Пан в очередной раз поразился тому, что все уже непонятно откуда всё знают.

− Друзья, давайте не будет об этом, − призвал он. − Послезавтра у нас концерт, и нам многое нужно обсудить.

− Да, нам тоже есть что с тобой обсудить, − перебил его Хом.

− Наш консерваторский друг, − сказал Тельман, − подал одну смелую консерваторскую идею, − и предоставил слово Мельшину.

− Ты ведь хочешь, чтобы у нас всё было цивилизованно, как в Европе, − начал консерваторский друг. − Разве не в этом твоя цель?

− Именно так, − подтвердил Пантелей. − И что ты предлагаешь?

− В цивилизованной Европе все участники концерта − композиторы и исполнители − получают вознаграждение за свой труд. Никто не работает бесплатно. Это естественно. И в консерватории принято платить музыкантам за работу.

− Чем же я вас вознагражу?

− У тебя же есть спонсор, − вмешался Понуров.

− Он выделил деньги на зал − пусть даст еще немного нам на гонорары, − помогла ему Манкина.

− Согласись, это было бы справедливо, − подал голос Кирилл.

− Мы ведь вкладываем свой труд и должны что-то за него получить, − согласилась с ним Марианна.

− Ребята, но это же нечестно! − возразил Пантелей. − Да, вполне естественно, что каждый получает адекватное вознаграждение за свой профессиональный труд. Конечно, ни один здравомыслящий человек не станет спорить с этим утверждением, потому что оно справедливо. Но ведь это же не единственное соображение, которое можно привести.

Возьмем для примера абсурдную ситуацию: я захожу в подъезд и вижу соседку − одинокую мамашу, которая пытается взгромоздить вверх по лестнице коляску с грудным ребенком, да еще при этом нагружена сумками с провизией. Разумеется, я помогу ей, как всякий воспитанный джентльмен. И это будет труд, потому что я потрачу на это некоторое время и некоторую физическую силу. Но прилично ли брать у женщины деньги за подобный труд? Выходит, не всякий труд на Земле должен адекватно оплачиваться? − спрашиваю я и тут же отвечаю:

Есть одно непременное условие, при котором труд должен оплачиваться − это возникновение справедливого взаимообмена: не только один из участников системы, но каждый, кто в этой системе задействован, получает адекватную награду за свой труд либо получает то, за что заплатил. Никаких возражений не возникает, если музыканты работают на некую официальную концертную организацию: в этом случае композитор получает деньги за свою музыку, исполнитель получает гонорар за свою работу, а публика платит за билеты и тем самым возмещает потраченную сумму − а в свою очередь получает за свои деньги хороший концерт: всё справедливо, и все довольны.

Именно так проходят концерты Голубовского и компании. А теперь поговорим о хорошей музыке, которая тоже должна как-то существовать в этом мире. Это ведь явно не наш случай! Хотя бы потому, что мы не берем деньги за билеты!

− Так давай же возьмем деньги за билеты! − воскликнул Тельман.

− Да ты что! О нас пока еще никто слыхом не слыхивал, чтобы платить за нашу музыку! Это станет возможно только тогда, как люди будут знать, за что платят!

− Выходит, Прохор − никакой не спонсор, а меценат, − справедливо заметил Мельшин. − Он не ждет возврата вложенных средств. Но если уж помогать − то помогать как следует!

− Чего стоит попросить у него еще денег? − спросил Понуров.

− Или найти другого спонсора, который сможет дать столько, сколько нужно, − добавила Манкина.

− Одним словом, бесплатно мы работать не будем! − резюмировала Марианна.

− Да вы что, друзья! − схватился за лысину Пантелей. − Мне даже неловко просить у Дёмина еще денег, ведь он и эти-то дает просто так, из любви к искусству! А если он откажет − где я еще такого найду! Неужели из-за этого сорвется концерт? Как можно быть такими меркантильными? Неужели мы всё это делаем только ради прибыли? Да мы никогда и не получим никакой прибыли, и никогда не будет у нас цивилизованной Европы, если сейчас упустим этот единственный, быть может, шанс показать себя публике!

Мы ведь занимаемся искусством! И искусство в наши дни в бедственном положении! Нельзя, находясь в большой голодающей семье, отнимать последний кусок хлеба изо рта друг у друга. Нельзя, находясь в общей клоаке, пытаться выбраться из нее, наступая друг другу на головы. Разве для вас не важна практика − то есть демонстрация своего мастерства на сцене перед полным залом? Почему кто-то должен кому-то платить? И кто тогда заплатит тому, кто заплатит вам? И откуда он должен взять деньги, чтобы заплатить вам?

Я уж молчу о том, что миссия нашего проекта − возрождение российского искусства, популяризация хорошей музыки − ведь эти процессы всем нам в равной степени необходимы и выгодны! Если не будет новых композиторов и новой музыки − искусство перестанет существовать! Если же мы начнем наконец думать друг о друге, а не только о себе, и попробуем вместе, сообща попытаться что-то изменить − может быть, тогда наконец что-то и сдвинется − и от этого всем нам станет лучше!

И разве для вас самих не удовольствие играть на сцене и собирать овации? Неужели для вас ни капельки не важно, чтобы хорошая музыка прозвучала на сцене? Неужели вам не хочется хоть раз сыграть то, что хочется? Ведь если играть всё, что ни попросят, лишь бы только платили, да к тому же играть тем лучше, чем больше заплатят − это уже не имеет ни малейшего отношения к искусству. Это, простите, блядство.[70]

Каким-то чудом я нахожу для вас зал и деньги на его аренду, чтобы раз в жизни вы играли то, что хотите; так, как хотите; там, где хотите! А вы вдруг начинаете вести себя так, будто вы уже звезды мировой величины, и все вокруг должны вам! Правильно говорят: дай человеку палец − он всю руку оттяпает! Почему человека, дающего рубль, вместо благодарности непременно обвиняют в том, что он не дал сто? Я так много делаю для вас, для искусства − а вы только просите и просите! Разве не в тотальной продажности проблема современной культуры? Когда речь идет о спасении русского искусства от власти денег − думать о личной прибыли просто преступно!

− Смертную казнь в этом году отменили, − сострил Хомяков.[71]

− Тебе лишь бы шутки шутить!

− Слышал бы ты себя со стороны! Твой пафос смешон! Ты явился, словно хуй с горы, неизвестно откуда − и учишь нас жить! Ты говоришь о том, как много делаешь для нас, требуешь благодарности, чтобы мы тебе в ножки за это поклонились − а мы только и слышим от тебя оскорбления: то ты обвиняешь нас в трусости, теперь в меркантильности, в блядстве, да еще и в преступности! Один ты у нас святой и непорочный, как Дева Мария! Эдак ты нас всех, как Изольду, отпугнешь от себя!

− Согласись, мы сильно рискуем, участвуя в этом концерте, − сказала Марианна.

− Все рискуем! И я тоже, − добавил Мельшин, − потому что и мне светит порка от консерваторского начальства!

− Чего стоит попросить, Пан? − умоляюще произнес Понуров.

− Всё равно ведь лучше сыграть и получить деньги, чем просто сыграть, − логично рассудила Манкина.

− Не боись, Пан, − вступился Тельман. − Поедем опять к Прохору и попросим еще лавэ. Откажет − чего-нибудь да порешим. Как-никак два дня впереди. Может, еще кого отыщем.

− А если не отыщем? − спросил Пан. − Что для вас-таки лучше: сыграть и ничего не получить − или не сыграть вовсе?

− Вот если не даст − мы подумаем, − принял за всех решение главный мейстерзингер Хом.

− Хорошо, − смирился Пантелей. − Мы поедем и попросим. Но так и знайте: я с вами категорически не согласен!

− Каждый имеет право на своё мнение, − подметил Мельшин.

− Но играть-то нам, а не тебе, − подметил Хомяков.

И Пан с Борей снова поехали в столицу к Прохору. Пан шел злой как черт − глядел в землю и бубнил что-то себе под нос, очевидно по матушке. Тельман боялся потревожить его, дабы не получить ненароком в глаз. Когда они сели в поезд, Пантелей сам нарушил напряженное молчание такой же фразой, какая была сказана некогда в первые минуты их знакомства:

− Угостишь сигареткой?

Друзья вышли в тамбур и закурили.

− Не могу поверить, что ты с ними заодно, − обиженно бросил Пан. − Думал, хоть ты будешь на моей стороне.

− Что мне оставалось делать? − пожал плечами Боря. − Ведь они правы! Что ты хоронишь концерт раньше времени? Бьюсь об заклад, Дёмин даст денег − и все будут довольны!

− Дело не в этом. Я не боюсь, что концерт сорвется. В любом случае я бы нашел выход. Меня бесит само их отношение. Как ты можешь говорить, что они правы? Если я даю им такие возможности, а они…

− Правильно! − перебил его Боря. − Ты даешь им возможности, и они хотят извлечь максимум, что возможно извлечь из этих возможностей. Не нужно принимать всё так близко к сердцу! Ты просто слишком расстроен из-за расставания с Тиной. Давай лучше расскажи, что у вас с ней произошло.

Пан затянулся и тоскливо посмотрел в окно.

− Я называл ее Крис, − печально произнес он.

Боря поперхнулся.

− Она бросила тебя из-за такой хуйни? Ей не нравилось, как ты ее называл? Ну и почему же ты не называл ее так, как она хочет?

− Она мне не говорила.

− Ну тогда она сама виновата. Что за дурацкие придирки! Мне так вообще похуй, как меня тёлка зовет. Хоть говном. Лишь бы сосала хорошо.

− Дело не в этом. Допустим, об этом она не говорила. Но я не выполнял другие ее просьбы, о которых она говорила − не бухать слишком много, не лезть на крышу электрички, не совершать вчерашний саботаж…

− А ты что − ее домашняя собачка, чтоб подчиняться всем ее капризам? Короче, Пан! Мой тебе совет: положи хуй на скрипачку и не думай о ней! Неужели тебя раньше не бросали? В первые минуты обидно − а через месяц уже и не помнишь! Соблазни кого-нибудь, а потом брось − легче станет! Например Изольду. Ты ей нравишься!

− Скажешь тоже! − засмеялся Пан. − Тем более, я ее обидел.

− Эх, Пан! − безнадежно покачал головой Боря. − Учил я тебя, учил − да так и не научил понимать женщин! Ты же задел ее самолюбие! Значит ей важно, что ты думаешь о ней! Теперь для нее просто дело чести тебя окрутить − лучшей мести и не придумаешь! Но ты ее опередишь: поебёшь ночку-другую − и на хуй пошлешь!

− Я столько не выпью!

− Конечно не выпьешь, дружище! − Тельман похлопал его по плечу. − Я же прикалываюсь! Но вот видишь, как ты развеселился! Клёво я тебя растормошил? Давай не кисни! Пока член стоит − всё ни по чем!

− Кристина ушла к другому, − вдруг снова погрустнел Пан.

− И на кого же променяла она, дура набитая, такого гарного хлопца?

− Не знаю.

− Так узнай!

− Как же?

− Проще простого: возьми да и проследи за ней!

− Зачем?

− Как это зачем? Чтоб харю ему, мудаку, расквасить!

− Зачем?

− Как это зачем? Чтоб знал, как у Пантелея Ярустовского девок уводить!

− Она же не вещь. Сама решает, с кем ей быть.

− Ой бля романтик! Не могу, щас заплачу!

− Она говорит, он заботливее меня.

− А-а-а, ну тады ваще всё ясно!

− Что ясно?

− Сучка она продажная! Как все москвички!

− Она из Волгограда.

− Тем более! Этим деревенским цыпочкам в Москве только и надо что попиздатей устроиться. На крутой тачке подкатил − она к нему тут же на хуй и запрыгнула! Так что радуйся, что недолго тебе голову морочила! На кой хер она тебе такая сдалась?

− Она не такая, − тоскливым полушепотом произнес Пантелей.

− Ха! Вот наивный! Ну ежели тебе так удобнее думать − ну и сиди себе страдай, утирай слёзки, вини себя. Но мне со стороны-то виднее. И по-моему, братец, кинули тебя как лоха. Променяли на толстый кошелек. Тоже мне «заботливый»! Все они, бляди, за тачки, сапожки и брюлики покупаются! Кто больше надарит − перед тем и ноги врозь!

− А ты свою жену чем купил? − неожиданно спросил Пан.

Боря посерьёзнел.

− А я, Пантелей, женился, как все − по залёту.

− Так уж и все по залёту?

− Ну, может, не все, но большинство − это уж точно. Ебут себе спокойненько всё, что движется. Какая первая забрюхатила − ту и под венец!

− Ты счастлив? − задал Пан еще более провокационный вопрос.

Боря и вовсе потускнел.

− Что-то я не пойму, − сказал он, − кто из нас страдает, а кто успокаивает?

− Вот и я не пойму… − Пан щелчком отбросил окурок и вдруг как-то ностальгически улыбнулся. − Знаешь, ты мне очень помог. Правда. Спасибо тебе. Мне реально стало легче! Потому что я понял одну вещь, слушая тебя: я был счастлив хотя бы три дня! И несмотря на печальный финал нашей истории − я ни о чем не жалею и не променял бы эти три дня ни на что в этой грёбаной жизни!

− Так, значит, да?

Боря тоже щелкнул бычок и помрачнел окончательно. Поезд тем временем подъезжал к Мытищам.

− Знаешь что? − неожиданно сурово произнес Тельман. − Езжай-ка ты к Прохору один. Дорогу знаешь. Справишься и без меня. А мне надо поработать.

− Да ну брось, дружище! Я не хотел тебя обидеть!

− Прав был Хом: припёрся хуй с горы − и поучает всех! Думаешь, ты самый умный? Ну и делай всё сам, ко мне не обращайся!

− Боря, прости. Я не то имел в виду. Ты меня не так понял.

− Говоришь, столько делаешь для всех − а тебя все только обижают! Да что б ты делал и где б ты был сейчас, если б я не нашел тебе жильё и работу?

− Что правда − то правда. И я по гроб жизни благодарен тебе! Зачем же ссориться из-за пустяков? Ну прости, сказал глупость. Виноват. Каюсь. Беру свои слова назад!

− Настоящий мужик отвечает за свои слова, а не берет их назад.

− Ты прав. Чем я могу искупить свою вину?

− Иди на хуй!

Поезд как раз остановился, и Боря вышел. Пан так и остался до самой Москвы стоять в тамбуре и тоскливо глядеть на тоскливые пейзажи за окном. Он и правда винил себя в том, что обидел друга. Как и в том, что обидел Тину. Но как и в случае с Тиной, он старался заглушить свою печаль сладостными фантазиями о предстоящем концерте. И навязывал себе, как мог, неприятную, но необходимую для него сейчас мысль о том, что и Боря, и Тина ему для концерта не особо нужны. Он сможет обойтись без них. А уж после концерта придумает, как восстановить с ними отношения.

Так и занимался он в одиночестве самовнушением всю оставшуюся часть пути, с трудом пытаясь убедить самого себя в том, что все эти мелкие ссоры и семейные дрязги − сущая чепуха по сравнению с той миссией, что возложена на него, и с теми великими делами, что ожидают его послезавтра. Тем более что в этом концерте он видел лишь начало великих дел, начало долгого пути, на котором он непременно обретет новых женщин и новых друзей еще лучше прежних. Ведь на бескрайних просторах нашей необъятной Родины наверняка найдутся еще никому не известные самородки, за которых просто некому было взяться.

Вон она − пожалуй, лучшая формулировка его миссии, ради которой он родился на этот свет: Пантелей Ярустовский − защитник самородков! Свою никчемную жизнь он положит на то, чтобы находить их по всей России и помогать им пробиться на заслуженные места, занимаемые ныне всякими отбросами вроде Дарго! И что по сравнению с этой миссией какая-то Тина и какой-то Боря, которые сами не поняли, чего лишились! Тем более что последний сам виноват − надо было встать на сторону Пана в споре с мейстерзингерами! Тоже мне друг!

С этими мыслями около полудня Пан приехал к Прохору Дёмину. Тот снова сидел у себя в ГАЗели, свесив ногу, и торчал от тяжелого металла в наушниках.

− О! Пантелей! Хэллоу! А где Борис?

− Привет, Прохор! Борис не смог приехать, шибко занят. А у меня к тебе дело.

− Хорошо, что зашел. У меня тоже к тебе разговорчик имеется.

− Ну давай ты первый. Начинай.

− Короче, тут такая хуйня, − начал Дёмин. − В общем, братцы рэкетиры меня прижали по-крупному. Может, совсем придется точку свернуть. Сечешь фишку?

− И что из этого следует? − Пан напрягся, уже догадываясь, к чему ведет Прохор.

− В общем, прости, брателло, но с лавэ в этот раз никак не получится.

− Блядь!!! − проревел Пан так громогласно, что обернулись прохожие даже на другой стороне улицы.

Голова Пантелея превратилась в гигантский помидор, который склонился над самой головой Прохора. Пан едва сдерживал себя, чтобы не выместить на этом укурке всю накопившуюся злобу.

− Что ж ты раньше молчал? − процедил он сквозь зубы, кипя от злости. − Я пришел просить еще денег − а ты мне и тех не дашь?

− Э, постой, чувак! Ты на меня бочку-то не гони. Во-первых, это тебе надо, а не мне. А во-вторых, на меня братки наехали только сегодня утром. Откуда ж мне было знать? Я ж не виноват! Обстоятельства, дружище − они сильнее нас с тобой!

Пан с такой силой долбанул ладонью о капот, что машина зашаталась.

− Чёрт! − скорчился он словно от невыносимой боли. − Всё пропало! Это конец!

− Да ну брось, Пантелей, не отчаивайся! Поди вон в книжный за углом. Его держит Борис Абрамыч. Он нормальный мужик.

Тут Пантелеем Ярустовским овладела какая-то одержимость. Он пойдет по всем палаткам и маленьким магазинам, которые встретятся на пути. Как бы абсурдно ни было просить денег − он зайдет и попросит. Другого выхода нет. Он перенесет концерт, если нужно. Он обойдет всю Москву, пока не найдет того, кто даст ему денег. Он не будет есть и спать, пока не получит финансирование.

Он уже не спал целую ночь, но сейчас ощущал в себе небывалый приток энергии. Он шел по улице словно бешеный, такой красный, что казалось, от головы его сейчас пойдет пар. Прохожие пугались его вида, боясь, что он нападет на любого, кто встанет у него на пути, и порвет в клочья, словно бык, раздраженный красной тряпкой. Заходить во все торговые точки подряд, пока не найдет деньги или не сдохнет − такова была его единственная программа.

− Можно поговорить с Борисом Абрамычем[72]? − спросил он миловидную продавщицу в книжном за углом.

Та проводила его в кабинет директора.

− Здравствуйте! Меня зовут Пантелей Ярустовский. Я занимаюсь организацией концерта творческой группы «Новые мейстерзингеры». Это молодые композиторы, покорившие уже всю Россию.

− Да-да… так-так… хм-хм… − комментировал Борис Абрамыч почти каждое его слово.

− Я предлагаю Вам взаимовыгодное сотрудничество. На концерте соберется вся столичная интеллигенция. Если они приходят – значит любят музыку. Если любят музыку − значит наверняка любят читать. Это Ваши потенциальные клиенты. Мне нужно всего лишь немного денег на аренду зала и гонорары музыкантам. И они с лихвой вернутся Вам от рекламы Вашего магазина и непосредственной продажи книг на нашем концерте.

− Угу… мда… ну-ну… Да, молодой человек, это интересно, интересно, интересно. Но где же гарантии, гарантии, гарантии? Кругом обман, обман, обман!

− Какой же тут может быть обман? Вы приедете на концерт и будете контролировать весь процесс! Ни одна копейка не уйдет без Вашего ведома! Мы ведь классические музыканты, а не бандиты какие-нибудь!

− Эм-м-м… Ну кто ж Вас знает, кто ж Вас знает, кто ж Вас знает! Я на Ваш концерт с денежками-то приду, приду, приду − а Вы меня по голове дубинкой хрясь, хрясь, хрясь − и денежки-то цап, цап, цап! А потом Вас ищи-свищи, ищи-свищи, ищи-свищи!

− Помилуйте! Да о чем Вы вообще говорите? Эдак я и сейчас могу Вас по голове дубинкой − и всю выручку из кассы забрать. Видать, побольше будет, чем Вы на концерт принесете!

− Ой, не говорите, не говорите, не говорите! И не такое бывало, бывало, бывало…

− Ну ладно, давайте серьезно. Вам нужны гарантии. Какие? Я мог бы дать Вам паспорт, да у меня его нет. Но уверен, мои друзья смогут подтвердить свои личности. Они студенты Прокофьевского училища. Всё это легко можно проверить!

− Угу… мда… ну-ну… А кто ж Вас знает, кто ж Вас знает, кто ж Вас знает! Может, они, эти паспорта-то ваши − подделочки, подделочки, подделочки?

− Да у Вас паранойя!

− Ну знаете что, молодой человек! Вы меня не оскорбляйте, не оскорбляйте, не оскорбляйте. Я Вам денег дать не могу, не могу, не могу. Но могу дать Вам совет, совет, совет[73]: загляните вон в винный за углом. Вам нужен Роман Аркадьич. У него денег много, много, много. Он Вам обязательно даст, даст, даст.

− Хорошо, спасибо, извините за беспокойство.

− Ну что Вы, что Вы, что Вы!

И Пан отправился в винный за углом.

− Можно поговорить с Романом Аркадьичем? − спросил он очередную миловидную продавщицу.

И та снова проводила его к начальству.

− Здравствуйте! − вновь зачитал Пан уже зазубренный текст. − Я Пантелей Ярустовский, импресарио «Новых мейстерзингеров», которые покорили уже всю Россию.

− Ха-ха-ха! − почему-то засмеялся Роман Аркадьич. − Ну продолжайте, продолжайте! − сказал он, заметив смущение гостя.

− Послезавтра у нас концерт, − продолжил Пан, − на котором соберется вся столичная интеллигенция. Раз придут − значит знают толк в музыке. Раз знают толк в музыке − значит наверняка знают толк и в хорошем вине.

− Ха-ха-ха! − вновь засмеялся бизнесмен. Похоже, это была его обычная реакция на всё, что бы ему ни говорили.

− В общем, я предлагаю Вам взаимовыгодное сотрудничество. Мне нужно лишь…

− Да всё понятно, что Вам нужно! Ха-ха-ха! Ладно, значит так и в общем примерно следующее. Мои условия. Первое. − И он вытянул кверху большой палец. − Название этой Вашей группы…

− «Новые мейстерзингеры», − напомнил Пан.

− Да-да, зингеры. Слишком сложно и непонятно. Название меняем.

− И какое же Вы предлагаете название?

− Всё, что спонсирую я − называется в честь моего магазина. Итак: мой бренд − в названии Вашей группы.

Пана покоробило, но он был готов на это. Тем более, судя по виду и манерам этого мужика, Пан смекнул, что из него можно вытянуть и гораздо больше.

− Я не против, − неуверенно произнес Пан. − Впрочем, это надо еще обсудить с коллегами, − уклончиво добавил он.

− Ха-ха-ха! Обсудите, обсудите. Второе. − Роман Аркадьич вытянул большой и указательный пальцы. − Половина программы − наша.

Тут Пан уже не поверил своим ушам.

− Как это?

− А вот так: заполняем ее на наше усмотрение.

− Чем же?

− А это уж мы решим. Придут братаны, захотят «Мурку» там или чего попроще. Ха-ха-ха!

− Нет, это неприемлемо.

− Ну тогда извини, чувак. Не могу дать тебе денег, но могу дать совет: дуй в салон живописи за углом. Там Михал Борисыча спросишь − он даст тебе денег.

Пошел в салон живописи.

Вместо миловидной продавщицы за прилавком там стоял дед.

− Здравствуйте! Можно увидеть Михал Борисыча?

− Добрый день! Это я. Чем могу служить?

− Я Пантелей Ярустовский, организую концерт молодых композиторов.

− Очень приятно, сударь. Великое дело делаете!

− Спасибо! Хоть кто-то в наши дни это понимает.

− Но как же я могу Вам помочь?

− На концерте будут Ваши потенциальные клиенты. Любители музыки − наверняка разбираются и в живописи.

− Вы предлагаете мне стать Вашим спонсором?

− Всегда приятно, когда тебя понимают с полуслова!

− Помилуйте, сударь! − наклонился к нему дедок. − Кто бы НАМ нашел спонсора!

− Понимаю Вас как никто другой! Живопись, как и музыка, в бедственном положении. Но нам ведь нужно совсем немного!

− Сожалею, сударь, но ведь у нас и того нет! Мы на грани вымирания! Так что увы, обратились Вы не по адресу. Не могу дать Вам денег, но могу дать Вам совет: тут за углом есть сувенирная лавка. А держит её тёзка мой − Михал Дмитрич. Спросите лучше у него.

Пантелею было уже плевать на всё. Он действовал словно на автомате. Как робот, шёл в очередное место, куда его посылали, чтобы в очередной раз прочесть заученный текст.

− Добрый день! − встретила его в сувенирной лавке очередная хорошенькая девушка, с лица которой не сходила приклеенная улыбка.

− Добрый. Мне б Михал Дмитрича.

− Пройдемте.

Кабинет Михал Дмитрича был еще больше и роскошнее, чем у Романа Аркадьича.

− Здравствуйте! Я Пантелей Ярустовский, импресарио творческой группы «Новые мейстерзингеры».

Хозяин кабинета молчал, пристально глядя на Пана, но при этом будто бы и не слыша его.

− Это молодые композиторы, покорившие уже всю Россию.

Михал Дмитрич и бровью не повел, что всё больше смущало Пана.

− В общем, послезавтра у нас концерт. И у меня есть к Вам взаимовыгодное предложение.

Бизнесмен продолжал молчать, не отводя глаз от говорящего.

− На концерте будет столичная интеллигенция − Ваши потенциальные клиенты.

И вдруг Михал Дмитрич вальяжным движением руки прервал гостя и протяжно произнес:

− Ну и где же будет концерт?

− В Боголюбовской библиотеке. На Новослободской.

− Боголюбовская библиотека… хм… Не знаю такую.

− Очень красивый зал. Камин, расписные кресла, картины на стенах…

− Сколько там мест?

− Порядка ста… ста пятидесяти…

− Н-н-нет. Это как-то маловато. − Михал Дмитрич говорил медленно и невнятно, как будто сквозь сон. − Мы привыкли спонсировать большИ-И-Ие концерты, в огромных зА-А-Алах, с колО-О-Оннами…

− То есть денег Вы мне не дадите? − прямолинейно спросил Пан.

− Н-н-нет. Вы для нас как-то мелки и незначительны.

− Ну дайте хотя бы совет.

Мужик размышлял с минуту, и Пан уже было подумал, что тот уснул с открытыми глазами.

− Даже не знаю, что Вам посоветовать, − сказал он в итоге.

− В таком случае, извините за беспокойство, − откланялся Пан, покидая уже четвертое место, где ему отказали.

− Желаю удА-А-Ачи! − бросил напоследок Михал Дмитрич.

Пан готов был обойти таким же образом еще добрую сотню потенциальных спонсоров. Но на этот раз его даже не направили к следующему «за углом». Он вышел и оглянулся вокруг. Рядом был продуктовый, хозяйственный, чуть дальше магазин женского белья, еще дальше обувной, снова продуктовый, снова хозяйственный… Куда идти? В какую сторону? Пантелей утратил ориентацию в пространстве. Где вообще центр, а где окраина? Где север, а где юг? Где Господь Бог, и есть ли Он вообще на свете?

Так и крутился он вокруг своей оси и не мог решить, куда идти дальше и как дальше жить − пока не услышал вдруг позади себя до боли знакомый голос:

− Ёб твою мать! Какие люди! Пантелей Оскарыч! Здарово!

Это была Изольда.

«Только тебя не хватало! − подумал про себя Пан, но тут же ему пришла в голову другая мысль: − А почему бы и нет? Этой дуре можно сказать что угодно! Никто не воспримет всерьез ее слова! Да и мне плевать, как она ко мне отнесется! Ей можно хотя бы выговориться, ничего не боясь! Просто высказать всё, что накопилось, чтоб легче стало!»

− Изольда! Привет! Ты как тут оказалась?

− А я только тебя хотела об этом спросить! Ты-то какими судьбами? И чё такой красный?

− Ох знала б ты, как меня всё заебало!

− Ты из-за девки что ль? Слышала, тебя скрипачка твоя бросила.

− Да нет, что ты, я уж забыл о ней. Тут концерт срывается!

− Как срывается? Почему?

− Да друзья твои вдруг денег потребовали за выступление!

− Они чё, ваще охуели?

− Вот и я про то же! Поехал к Прохору − спонсору нашему − бабла попросить.

− А он чего?

− А он мало того, что добавить не может − он и того не даёт, что обещал!

− Вот мудила!

− Я тут уже весь район обегал. В каждый магазин захожу. Тут слишком мало денег − там слишком много. Тут мы слишком бедные − там слишком богатые. Для этих мы шибко мелки − для тех шибко крупны. Этим «Мурку» подавай − тем Кремлевский дворец. Как сговорились все против меня!

− Ну ты мужик, Пантелей Оскарыч! Я б давно отчаялась, а ты всё по лабазам шастаешь!

− Как тут отчаяться, ежели всё на карту поставлено! Не найду денег − хоть в петлю лезь!

− Э-э, постой, чувак, погоди! Ты так не шути! Ты нам еще живой надобен!

− Да кому я нахуй надобен без денег! Вот даже Кристине не надобен!

− Не знаю как Кристине − а нам еще как надобен! Слушай, чё скажу. Знаю я тут неподалеку деда одного, ветерана.

− Ну?

− Живет в доме еще царских времен.

− Ну?

− А дом когда-то принадлежал какому-то скульптору.

− Ну?

− И есть там пристройка. Мастерская типа.

− И чё?

− Нахуй тебе эта Боголюбовская библиотека? На ней что − свет клином сошелся? Ты поди со мной, погляди эту мастерскую − охуеешь!

− Ты что же, предлагаешь концерт в скульптурной мастерской провести?

− Почему бы и нет? Да ты глянь на нее! Чем не концертный зал? Айда со мной к деду!

− Прям щас?

− А ты куда-то торопишься? Пошли-пошли! Увидишь − глазам не поверишь!

Изольда взяла его за руку и привела обратно к метро. Прямо от Площади Ильича, которой недавно вернули историческое название Площадь Рогожской заставы, шла широкая улица − Сергия Радонежского. С левой стороны она была застроена современными многоэтажками, а с правой − разноцветными двухэтажными домишками царских времен. Такие же, очевидно, были когда-то и на левой стороне, пока их не снесли, чтобы застроить на их месте высотки.

Изольда подвела Пантелея к крайнему особнячку, стоящему прямо на выходе из метро − под номером 33[74]. Зеленым цветом и количеством этажей домик напоминал родное училище. На нем не было домофона и даже кодового замка. Изольда зашла в подъезд и позвонила в квартиру под номером 1.

Через полминуты дверь открыл ветхий, но очень колоритный старичок. На вытянутом лице его были маленькие глазки, но широченный рот, вечно пребывающий в движении. На голове беспорядочно торчали последние клочки седых волос. Он был не возрасту высок и строен. На голом теле его (даже без майки) висел солдатский китель времен Великой Отечественной, увешанный орденами и медалями. Очевидно, старик ходил в нем постоянно, даже у себя дома.

− О! Изольда! Деточка! Как же я по тебе соскучился!

− Здравствуйте, Яков Ильич, дорогой!

«Неужели есть на свете хоть один человек, который любит Изольду?» − подумал Пан.

− Кого это ты привела? − спросил старик.

− Это мой друг − Пантелей Ярустовский. Знакомьтесь.

Пантелей скромно выглянул из-за угла и отдал честь. Дед ответил ему тем же.

− Истомин Яков Ильич, − гордо представился он. − Рядовой шестьдесят третьей танковой бригады девяносто шестой дивизии восемнадцатой армии Ленинградского фронта. Рад знакомству, молодой человек.

Хозяин пригласил гостей к себе. Квартира его была огромная и просторная, с трехметровыми потолками, но жутко захламленная. По всей видимости, ветеран жил один и страсть как не любил выкидывать дорогие сердцу старинные вещи.

− Ну-с, друзья, с чем пожаловали? − спросил дед в прихожей. − Видно, друг у тебя − человек серьезный. Никак дело ко мне какое?

− Можно взглянуть на Вашу мастерскую? − спросила Изольда.

− Мастерскую? Отчего ж нельзя! Милости просим!

Старик провел гостей через широкий, но заставленный ветхой мебелью коридор. В самом конце его была дверь, которая на первый взгляд могла показаться входом в уборную. Но когда дед нашел в связке нужный ключ и отворил ее − за ней оказалась кромешная тьма. Ветеран зашел туда, словно в черную дыру, и на некоторое время пропал. Оказалось, он искал выключатель, который никак не мог нащупать в потьмах.

Наконец Яков Ильич включил свет − и Пан не поверил своим глазам. Изольда была права. Трудно было описать приличным словом реакцию нашего героя. Он только стоял с отвисшей челюстью и не знал, что сказать.

− Ну как Вам, Пантелей? − похвастался дед. − Не красота ли?

Прямо из городской квартиры через узкую дверь гости попали в огромный павильон, который и правда был настоящим концертным залом. По высоте пристройка была даже выше дома, к которому прилегала. Здесь можно было уместить не менее ста слушателей. Потолок и стены были украшены лепниной. Зал освещала такая огромная и шикарная люстра, какая могла бы висеть в Большом театре. Плюс барочные бра на стенах. На самой дальней стене по всей длине ее растянулся балкон, огороженный резной балюстрадой. По боковым стенам к нему поднимались две лестницы с такими же перилами. Напротив балкона стоял белый рояль с логотипом «STEINWAY&SONS». Стульев в зале не было, а вместо них под балконом валялась груда старой мебели.[75]

− И что же, мы можем провести здесь концерт? − спросил Пантелей Якова Ильича.

− Ах вот зачем Вы пришли! А почему бы и нет? Музыку я люблю!

− Что Вы за это хотите?

− О чем Вы, молодой человек! Зачем мне, старику, деньги? У меня всё есть.

Пан тут же вспомнил капитанскую дачку. Над этим залом еще предстояло поработать так же, как и над тем амбаром − вывезти лишний хлам, прибраться, кое-где прибить, кое-что починить. Но ведь Пану не привыкать! И за два дня он вполне успеет это сделать. Особенно если мейстерзингеры помогут. А если откажутся − найдутся те, которые согласятся. Это ведь настоящее сокровище! Шикарный зал почти в центре Москвы, прямо на выходе из метро − а никто о нем слыхом не слыхивал! И этот зал − личное открытие Пантелея Ярустовского! Он принадлежит только ему, и Пан волен делать там всё, что захочет!

Пан подошел к роялю и взял пару аккордов. Рояль звучал превосходно, но требовал настройки. Однако ведь Мельшин говорил, что у него есть все необходимые инструменты, и он сам может настроить фортепиано, если понадобится.[76] На это уйдет час, не более. Напротив двери, через которую гости попали в мастерскую из квартиры, с другой стороны зала были и громадные ворота, выводящие, очевидно, прямо на улицу.

− Можно открыть ворота? − спросил Пан хозяина.

Яков Ильич не замедлил исполнить его просьбу, и зал осветил еще и солнечный свет. Ворота вели в общий с соседним домом двор с противоположной стороны от метро. Слева шумела улица, с которой удобно было заехать во двор, чтобы вывезти вещи. При закрытых воротах шум улицы не был слышен − очевидно, строители позаботились о звукоизоляции.

− Вам дороги эти вещи? − спросил Пан Истомина, указав на валяющийся в зале хлам.

− Да будет Вам! Что в них дорогого? Вывезете на свалку − я Вам только спасибо скажу!

− Ну что я тебе говорила! − послышался голос Изольды.

Пан встал из-за рояля и подошел к ней.

− Как мне благодарить тебя?

− Дай мне место в концерте.

Пан съёжился, вспомнив её музыку, но отказать ей не мог.

− По рукам! − и пожал ей руку, как мужику. − Ты в шарагу собираешься сегодня?

− Вот как раз собиралась.

− Слушай вот что: собери там всех мейстерзингеров и вечером дуй вместе с ними сюда.

− Окей! Ну я поеду, Яков Ильич! − крикнула она деду. − Вечером вернусь! Оставляю Вам Пантелея в залог!

− Давай, Изольдушка, родная, приезжай!

Проводив Изольду, дед пригласил Пана на кухню.

− Ну что, за знакомство?

Яков Ильич достал бутылку водки. Пан вспомнил, что пообещал себе не пить до самого концерта. Но по такому случаю грех было не пропустить рюмочку.

− Откуда всё это великолепие? − спросил Пан, пока дед разливал водку.

− Долгая история. Здесь при Советской власти коммуналка была. Пять семей жили. И скульптор вон в той комнате. Всё бюсты Ленина да Сталина лепил. Для него мастерскую и сделали еще до войны. Почти сто лет прожил старик. Еще в прошлом веке родился. Меня грудного нянчил. Помирал он, значит, в перестроечные времена, а родственников никого уж и в живых не осталось. Ну, будем!

И опустошили первую рюмку.

− В общем, ухаживал я за ним да дерьмо выносил лет пять, − продолжал Истомин. − А он мне за то мастерскую-то свою и отписал. А потом уж внук мой подрос да занялся бизнесом. Он у меня парень состоятельный. Как все старые соседи повымерли − доли их выкупил да приватизировал на меня. То-то я теперь один тут на всю квартиру. Ну, будем!

Опрокинули вторую рюмку.

− Это ж когда концерт-то? − спросил Яков Ильич.

− Послезавтра.

− И что ж будет?

− Молодые композиторы.

− Ай хорошо! − так и расплылся дед в блаженной улыбке. − Ай да радость-то мне привалила на старости лет! Я-то думал, всё уже, перестали музыку писать, перевелись композиторы на Руси. А она всё живет! Я ж так музыку люблю! Вот и Изольдушка − внучка сослуживца моего − слыхал, как поет?

− Слыхал.

Дед не заметил ехидной интонации, с которой Пан это произнес. И Пан решил не разочаровывать старика, по простоте своей уверенного в красоте Изольдиного голоса.

− Я ведь и сам в детстве на баяне учился, − вспомнил Истомин. − Вон до сих пор он у меня стоит, поигрываю. А во время войны на инженера в Ленинграде учился. Блокаду пережил. Страшное время было. Всех кошек да крыс поели. А тут в общежитие наше бомба ударила, да соседа прибило. Валяется он мертвый, а мы и думаем: сожрем его, пока гнить не начал. А то потом ведь сами с голоду окочуримся. Так мы кореша университетского и сварили.

А на другой день мать его прибегает в истерике да орёт:

− Где сыночек мой любимый? Где кровинушка моя единственная?

Мы ей честно и говорим:

− Прости, мать, убило твоего сына взрывом.

− Покажите же мне его, − кричит, − не живого, так мертвого!

− Прости, мать, не удержались мы, голодные, да и слопали его.

Тут она давай на нас матом орать да колотить.

− Ах вы изверги окаянные! Да чтоб вам, ироды, подавиться!

Так и убежала в слезах. А наутро вдруг возвращается. Думаем, сейчас снова бить будет. А она и говорит:

− Неужто всё сожрали? Али, может, мне хоть кусочек оставили?

Достаю с балкона кастрюлю − а там еще мясцо плавает. Крупный был студент, мускулистый. Весь этаж накормил да и мать свою заодно. Такие времена были. Хорошо вам сейчас, молодым, что не знаете вы всего этого. Голода не ведаете да от мороза укутаны. Через то и избаловались малость. Да может, оно и к лучшему.

Помню в филармонии тамошней Шостаковича играли. «Ленинградскую» симфонию. Да-да, был я лично на той легендарной премьере. Музыкантов вдвое меньше, чем нужно. Да и те калеки − отощавшие да задубевшие. Отопления не было. Перчатки вязаные надели на посиневшие руки да в них дырочки-то для кончиков пальцев повырезали, чтоб играть можно было. Зато все полтора часа в зале тишина гробовая. И бомбёжки прекратились. Фрицы как услышали − так в штаны-то и наложили!

А я, как блокаду-то прорвали, годок себе лишний приписал, чтоб в армию взяли − да и пошел на фронт. Пятнадцать ранений − веришь? Всего меня, суки, изрешетили! Вон за каждую енту железку, что на груди у меня по сей день висит − либо пулю, либо осколок из меня вынимали! Как жив остался − одному Богу ведомо. Видать, бережет Он меня, за каким-то хером я Ему еще нужен на этом свете. Хоть институт так и не закончил.

Выпьем же, Пантелей, за тебя! Чтоб всё у тебя получилось! Вижу, хороший ты парень, честный. Истинный русский богатырь! Вот мы в свое время немцев били. И земля наша кровью насквозь пропитана. А у вас враг иной − с винтовкой не попрёт на тебя да гусеницами не подавит. Через то и гранатой его не порвешь, и штыком не заколешь. Потому как он в головах у людей сидит. И чем его бить − непонятно. Так выпьем же за то, чтоб не перевелись вовек Шостаковичи на русской земле!

Выпили они по третьей, и дед полез за баяном. Достал его с антресоли и запел под собственный аккомпанемент в духе революционной песни:

Как-то раз на полигоне

в тишине ночной

На посту в запретной зоне

пёрнул часовой.

И услышал звук протяжный

унтер-офицер.

И признал он в этом звуке

грозный атмосфер.

Суд судил, постановили

парня расстрелять.

Но поручик заступился,

стал протестовать:

«Господа да офицеры!

Как же расстрелять?

Разве сказано в уставе,

что нельзя вонять?»

С той поры на полигоне

слышно за версту,

Как газуют часовые,

стоя на посту.

…………………………………………………………………………………………………………

И вновь длань Провидения, которое не уставало удивлять Пана своей непредсказуемостью, вмиг разрушая то, что казалось незыблемым, но вдруг подбрасывая решение проблемы, которая казалась неразрешимой. Еще одна случайная, но судьбоносная встреча на улице. Почти в том же самом месте. А значит не остается ни малейших сомнений в том, что Бог есть на свете и поддерживает его замысел, как всегда выбирая для этого самые неожиданные орудия.

Пантелей Ярустовский был благодарен мейстерзингерам за то, что они потребовали денег. Он был рад, что всё получилось именно так. Ведь если бы не потребовали − не поехал бы он к Прохору. А значит − быть может, до последнего не узнал бы, что спонсора у него нет. Но главное − не встретил бы Изольду в нужное время и в нужном месте. И не было бы у него теперь такого роскошного зала безвозмездно и безо всяких условий.

Был уже вечер, но еще светло, когда Пантелей Ярустовский снова подошел к Прохору Дёмину. У своего несостоявшегося спонсора Пан попросил до субботнего вечера ГАЗель. Прохор согласился. Он искренне желал помочь и ощущал свою вину за то, что невольно подвел друзей. Впрочем, едва ли Дёмин одолжил бы Пану машину, если бы знал, что у Пана нет даже паспорта, не говоря уже о правах. Да и сам Пантелей молил Бога, чтобы его не тормознул ГАИшник (как они тогда назывались).

Дабы мой дорогой читатель не волновался зря, поспешу забежать вперед и успокоить его: в этом смысле Пану повезло − ни один постовой не додумался остановить Дёминскую ГАЗель. Наверное потому, что Пан, хоть и не имел никогда прав, где-то и когда-то весьма неплохо научился водить машину.

Впрочем, пока ему и некуда было особо ездить. Ведь до Прохора от мастерской было меньше ста метров, и Дёминский ларёк был виден из окон Истоминской квартиры. Пан оставил машину у врат мастерской и вернулся в дом. Теперь ему предстояло сделать серию звонков, для чего Яков Ильич любезно разрешил ему воспользоваться своим телефоном.

Речь идет, конечно, о городском телефоне. Мобильники в те времена мы еще только в кино видели. Но у Пана, всего неделю назад приехавшего в столицу, уже был солидный списочек городских номеров. Откуда он их брал − об этом я не сообщал моему дорогому читателю, дабы не запутывать его излишними деталями.

Вот, например, телефон Володи Орликова, который позавчера выступал на конкурсе композиторов с единственным более-менее адекватным сочинением. Он все-таки запал Пантелею в душу. Тем более, Пан со своим хоть и недолгим опытом организации концертов, уже успел научиться предусмотрительности, которая никогда не бывает излишней. Он решил подстраховаться − лучше пусть номеров в концерте будет больше, чем если их вдруг в последний момент не хватит. Он готовил себя мысленно к тому, что номера будут слетать, и концерт будет нечем заполнить. Уж лучше пусть этот бедолага приедет, но так и не выступит. В конце концов, не настолько он хорош, чтобы жалко было его обламывать.

Вот поэтому Пантелей еще вчера, пока ребята общались с Мельшиным, подошел к Саше Хубейкину. Если помнит мой дорогой читатель, это тоже один из участников того памятного конкурса. Именно его Пан чаще других видел курящим на крыльце шараги. И именно у него решил спросить номер Орликова. Если бы у Хубейкина этого номера не оказалось − вряд ли Пан сильно старался бы найти его иным способом. Просто забыл бы о нем. Не так уж сильно был нужен ему этот Орликов. Но Хубейкин дал Пану телефон Орликова, и теперь Пан первым делом решил позвонить ему.

Боязливый Орликов, казалось, даже по телефону испугался Пантелея и говорил таким дрожащим голосом, будто тот мог причинить ему вред через трубку. Каждую реплику он выдавливал из себя с таким усилием, словно боялся, что сейчас ляпнет что-нибудь не то и будет убит на месте. Пан рассказал Володе о послезавтрашнем концерте и пригласил в нем поучаствовать. Орликов согласился и обещал непременно быть. Даже чуть раньше, если вдруг потребуется помощь в организации.

Следующим пунктом был Нежин. Пан позвонил на тот номер, который Феликс Маркович оставил всем мейстерзингерам в тот самый вечер, когда они бухали у него дома. Любимого учителя Пан пригласил на общую сходку, которая планировалась сегодня. Нежин совсем недалеко жил, и мог добраться до мастерской за каких-то пятнадцать минут. Он обещал немедленно выехать, и Пан ожидал, что Феликс Маркович приедет раньше остальных, которых Изольда еще неизвестно когда привезет.

Позвонил он и Мельшину, который тоже вчера раздал свой номер всем своим новым друзьям. Захар наверняка поехал домой в Москву вскоре после отъезда Пана. А значит Изольда не застанет его вместе со всей компанией. Так и оказалось. Мельшин был дома, но тоже сказал, что сейчас же поедет на Римскую.

Далее Пан сообразил набрать номер Бориса Николаевича, которым тот на всякий случай его снабдил. Администратор Боголюбовской библиотеки еще был на рабочем месте, но как раз собирался уходить. Пан извинился перед ним за то, что под грузом обстоятельств вынужден отказаться от зала, и поблагодарил за знакомство с Мельшиным. Борис Николаевич просил Пана не переживать об этом, ибо подобные ситуации случаются нередко, и заверил, что двери Боголюбовской библиотеки всегда открыты для «Новых мейстерзингеров», а сам Борис Николаевич с удовольствием еще поработает с Паном, если доведется.

Наконец Пан позвонил Кристине. Она встретила его холодно. Он и не ожидал другого. Он боялся, что она и вовсе бросит трубку. Наверняка она ждала, что он сейчас будет вымаливать прощение. А если бы ее любовник был рядом с ней − тогда она точно не стала бы разговаривать с Паном. Но Пан и словом не обмолвился об их отношениях, хотя это было ему нелегко. Он позвонил ей как другу. Всего лишь пригласил на концерт. Называя при этом только Кристиной, что ей особенно нравилось. Девушка обещала непременно быть. Возможно даже со спутником. И заверила своего бывшего молодого человека, что согласилась отнюдь не из вежливости, но искренне жаждет посетить готовящееся мероприятие.

Пан также попробовал дозвониться до Тельмана, ожидая застать его дома. Трубку взяла его жена и сказала, что Боря еще не пришел. Пан просил ее передать мужу, когда он придет, чтобы шел в мастерскую, где его ждет вся компания. Пан надеялся помириться с другом и рассчитывал на его помощь. Хотя Пан и был знаком с Тельманом всего неделю, он почему-то был уверен, что Боря моментально остынет и забудет. Пан даже и не понимал до конца, чем так задел его за живое. Наверное потому, что сам никогда бы не стал на такое обижаться.

Итак, все звонки были сделаны. Из кухни раздавался оглушительных храп − Яков Ильич сидел и дрых, облокотившись на стол. Оставалось дождаться участников концерта. Рядом с телефоном лежали блокнот и карандаш. Пан набросал для себя список номеров:

1. Хомяков. Две пьесы для фортепиано. Исполняет автор.

2. Понуров. Трио в трех частях. Автор (виолончель), Манкина (флейта), Марианна (рояль).

3. Мельшин. Соната для фортепиано. Исполняет автор.

4. Ипполит − ученик Маркича. Что-то для скрипки соло. Исполняет автор.

5. Орликов. «Глубины души» для фортепиано. Исполняет автор.

6. Изольда. Какая-то хуйня для фортепиано. Исполняет автор.

Первым, как и ожидалось, подошел Феликс Маркович.

− Здравствуй, дорогой друг! − прям даже обнял он Пантелея. − Как же так получилось-то у вас с Тиночкой? Такая хорошая девочка! И вы с ней так подходили друг другу! Жаль, жаль. Нет ничего незыблемого в этом мире. Но не печалься. Расставание с женщиной − боль каждому известная. Ранит она сердце остро и глубоко, но имеет при этом одно исключительное свойство: чем старше становишься − тем ироничнее к ней относишься. Помнится, еще в далекие советские времена после очередного болезненного разрыва я даже придумал четверостишие. Запомни его, Пантелей, и вспоминай каждый раз, когда будешь расставаться с очередной пассией:

Ни верных женщин, ни друзей

Не заслужила наша праздность.

И наших связей несуразность

Созвучна скуке наших дней.

− Я сейчас говорил с ней по телефону, − поведал наш герой Нежину. − Она обещала прийти на концерт.

− Очень хорошо! Тина − девочка ответственная. Если обещает − придет обязательно.

− Ваш ученик-то будет?

− Ипполит? Непременно! Он загорелся твоей идеей. Он тебе понравится, не сомневаюсь.

− А Вы-то придете?

− Разумеется! Это даже не обсуждается.

Вскоре пришел и Мельшин.

− Ну-ка, что там за рояль?

И побежал с порога к инструменту. Понажимав клавиши, уверенно заявил:

− Через полчаса будет как новенький.

И достал из сумки ключи для настройки.

− Куда планируешь хлам деть? − спросил Пана Феликс Маркович.

− Вывезу на ближайшую свалку. Там за воротами ГАЗель стоит. Я ее одолжил на время.

− Помочь с погрузкой?

− На это есть молодые.

− Брось! Для моего сердца вредны эмоциональные переживания − а физически поупражняться даже полезно. А иначе зачем ты меня позвал?

− Поддержать нас морально. Но если желаете…

− Можем начать прямо сейчас, − предложил Маркич, − не дожидаясь мейстерзингеров.

− Лучше попозже вечером, − возразил Пан. − А то и ночью. Меньше ГАИшников − меньше лишних вопросов. У меня ведь прав нет.

Дожидаться мейстерзингеров пришлось недолго. Не успел Захар настроить Стейнвей − команда явилась в полном составе. Все так и ахнули, увидев зал. Кроме Изольды, которая его уже видела.

− Что ж ты раньше молчала? − спросил ее Хом.

− Ну что, ребята, − обратился ко всем Пантелей, − спонсора у нас больше нет. Денег не будет. Но зато у нас есть шикарный зал прямо на выходе из метро. И он всецело наш, безо всяких условий и всякой оплаты. Мы можем делать здесь всё, что захотим. И это скульптурная мастерская, пристроенная к жилому дому. Представьте, как это можно раскрутить! Ведь такого еще не было! Никто никогда не устраивал концерты в подобных местах! Это место может стать уникальной в своем роде альтернативной площадкой. Оно нетрадиционно, нетривиально, не похоже ни на что, не вписывается ни в какие рамки. Оно само по себе разрушает стереотипы, которые так нам мешают.

Мы можем выступать здесь хоть каждый день. Представлять столько музыки, сколько сможем написать. И никто не вправе диктовать нам, что мы можем, а что не можем играть здесь. Это наш собственный концертный зал, которым мы сами распоряжаемся на своё усмотрение. Об этом можно только мечтать. Сейчас мне нечего дать вам. Но отказываться от такой уникальной перспективы, мне кажется, глупо и бессмысленно. Она достанется другим, на нее найдется масса претендентов − и вы будете кусать локти от зависти и сожаления.

− Как всегда пафосно, − сказал Кирилл.

− Но на этот раз правдиво, − сказала Марианна.

− Я с тобой, − сказал Понуров.

− Играем, − сказала Манкина.

− Не поспоришь, − сказал Мельшин.

− Ну вот, наконец-то мир и согласие, − сказал Феликс Маркович.

− Охуеть! − сказала Изольда.

День восьмой,

Дата добавления: 2015-10-16