Гусов Владимир Дмитриевич

Опубликовано 23 мая 2012 года

В 1940 году я окончил Качинскую летную школу. Надо сказать, что еще до училища я окончил аэроклуб в Орджоникидзе, потом инструкторские курсы, два с половиной года работал инструктором, так что у меня уже большой опыт был еще до поступления в училище.

Нас выпустили 173 человека и отправили в Москву, а оттуда, на Дальний Восток. В мае 1940 года мы приехали в Хабаровск, а из Хабаровска нас направили на станцию Тайсиб, это под Комсомольском. Там построили аэродром, но грунт был глинистый и когда мы начали совершать полеты пошли дожди, а там же ливневые дожди бывают, в результате аэродром пупом, летать нельзя и нас перебросили в район Блюхерово, в 4 километрах от него аэродром был, там раньше садились легкомоторные пожарные У-2.

По реке прибыли туда, начали выгружаться, а у нас трактор и бензовоз были и вот, при выгрузке, мы их уронили в реку. Брусья для выгрузки плохо укрепили, они завалились и трактор с бензовозом упали в реку.

А там же тайга, никакого жилья не было, так что мы жили в палатках, мошкары море, мы и ели-то с мошкарой и вот в таких условиях мы жили. Но я там около месяца пробыл, а потом меня перевели в другой полк, который базировался в Еврейской автономной области, недалеко от Биробиджана.

А в это время японцы уже оккупировали часть Китая, вышли к нашей границе на Амуре и их самолеты стали регулярно нарушать нашу границу. После этого мой полк перебросили поближе к границе. Там на берегу Амура есть такой город Ленинская, и вот в 2-3 километрах от него базировалось наше звено. Мы там 4 месяца находились, а зима, никакой связи с нет, нам с самолета на парашюте сбросят курево, консервы, и вот так мы там жили.

Граница, недалеко японцы, которые все время нарушали границу, а мы им противодействовали. Они запустят моторы, и мы запускают, они взлетают, мы взлетаем. Кроме того и в пешем порядке по 50-70 человек переходили.

Вскоре началась война. А в 300 километрах на север от нашего аэродрома был еще один аэродром и нам приказали изучить маршрут на этот аэродром, слетать для ознакомления с трассой, потому что, в случае чего мы туда перелетим. Мы этот приказ отработали, а потом приходит приказ из Москвы – один полк нашей дивизии отправить на фронт. А я нашего командующего хорошо знал, я еще до войны его сна летать учил, и прошу – передайте меня в этот полк. Он говорит, мы уже пофамильный список личного состава передали, все документы отправили и переделать их нет никакой возможности. Так что полк улетел, а я остался. Но я все время командующему о себе напоминал.

Как-то я дежурил в штабе дивизии, пришла закодированная телефонограмма с приказом откомандировать двух летчиков в город Чкалов, для обучения на штурмана полка. Там как получилось – раньше в истребительной авиации штурманов не было, они только на бомбардировщиках были. А когда началась война, поняли, что штурманская подготовка для летчиков-истребителей крайне необходима. Он же один в истребителе. В бомбардировщике штурман есть, он расчеты делает, наблюдает за обстановкой, а тут летчик один и должен и стрелять, и наблюдать, и расчеты делать, все должен. Значит, его надо хорошо подготовить.

Командующий обо мне вспомнил и направил меня и еще одного летчика на обучение. Это уже 1942 год был и вот мы полгода проходили обучение в Чкаловске – сперва теория, потом практика. Через полгода я вернулся в свою часть, а еще через два месяца приходит приказ, срочно отправить одного из подготовленных штурманов на фронт. Направили меня.

Я прибыл в Главный штаб ВВС в Москве, и меня сразу же отправили в 165-й истребительный полк, 16-й воздушной армии. Это был период подготовки к Курской дуге и надо было срочно готовить летчиков, они же из училищ приходили с 7 часами налета, взлет-посадка, а уж по поводу штурманской подготовки вообще не слышали.

Мне дали две буханки хлеба, кусок сахара, мясные консервы, банку сгущенного молока, пачку галет погрузили в маленький грузовой вагон. Но до Курска мы не доехали. А со мной, в женский полк, приданный 16-й воздушной армии, ехал старший лейтенант, из химзащиты. И вот, поезд останавливается, дальше не пойдет. Выходите и идите к регулировщику на дорогу. Они вас посадят, и доедете до Курска. Мы так и сделали. Вышли на дорогу, девушка-регулировщица нас посадила на машину, и мы поехали в сторону Курска. А потом шофер говорит, я дальше не поеду, он какой-то груз вез, и ему в Курск не надо было. Мы вылезли, я рядом железная дорога, стоит эшелон, на нем танки, закрытые с чехлами. Мы думаем, куда мы пешком пойдем, мы же не знаем где штаб армии, а в деревнях ночью было запрещено кого-нибудь принимать, потому что часто немецкие разведчики в нашей форме приходили. Ну мы думаем, раз танки – значит к линии фронта, и мы залезли на платформу, спрятались под чехлы, но нас нашли, когда эшелон еще не тронулся. Приходят часовые с винтовками со штыками: «Что вы тут делаете?», – они, наверное, видели, что мы туда полезли. Вызвали офицера. Нас высадили и куда-то повели. Мы говорим, вот наши документы. Они: «Немецкие разведчики тоже с нашими документами ходят». Мы говорим, куда едем, куда едем. Они не верят.

Приводят к начальнику, я говорю: «Что хотите, делайте, я летчик, он химзащитник. Едем в 16-ю воздушную армию». Начальник нам, все-таки, поверил. Говорит, ладно, мы вас подвезем, только не до Курска, мы туда не подъезжаем, там линия фронта.

Нас сколько-то подвезли, высадили, а все еще ночь была. Мы пошли в деревню, света негде нет, а потом смотрим – из одной хаты свет пробивается. Мы туда. Стучим, никто не открывает. Потом открыли, там оказывается свадьба была. Парня с ранением с передовой отпустили, и он решил здесь жениться. И они нас повезли к одному дому. Привели нас в дом к старику и старухе, они нас устроили. У нас были еще по буханке хлеба, сахар, консервы, галеты, все им отдали. Посидели, поговорили, покушали. Потом мы легли спать. Встали. Товарищу сказали где его полк находится и он пошел туда, а куда мне идти?

Дошел до Курска, смотрю, идут две девушки с винтовками. Я к ним. Говорю, не бойтесь, я свой, там тогда много немцев просачивалось, опасно было. Я им показал документы. Они: «Пойдемте в милицию. Мы не знаем, где штаб. И никто вам не скажет, потому что это закрытое место, где аэродром, туда никого не пускают». Мы пришли в отдел милиции и там мне уже рассказали, куда идти. Девушки меня проводили.

16-я воздушная армия расположилась в землянках, их еще немцы построили, они были хорошо отделены, толстой полированной фанерой. Слава богу, наконец-то попал. Пришел, а мне сразу же говорят, давайте, обучать летчиков. А завтра будет облет линии фронта. Я их посадил, занимался с ними целый день. Сначала с летчиками из своего 165-го полка, потом летчиков из других полков прислали, я единственным штурманом на дивизию оказался.

Позанимался. На второй день я им говорю: «А вдруг на меня нападут?» Линия фронта-то близко, там немецкие истребители регулярно летают, а я должен летчикам уже практику показать. А если все молодые будут, то что с нами будут, если нападут? Я говорю: «Давайте, так – ведущий старый летчик, ведомые молодые». Пошли вдоль линии фронта, чтобы они видели ту сторону линии фронта и эту, я по радио объясняю. Повезло, тогда на нас никто не напал. На третий день в таком же порядке повел еще одну группу, потом еще одну, так провозил всю дивизию. Потом, на земле, еще разъяснял как надо действовать, когда оторвался, и не можешь понять, где находишься – сперва бери курс на восток под 90 градусов, а потом уже смотри, где железная дорога, где город, ориентиры. Нам еще фотоснимки городов дали, и я обучал летчиков, чтобы они знали как с воздуха выглядели тот или другой город. Короче говоря, я их подготовил.

Потом наступление, взяли Киев, пошли на запад. Продвигаться стали более-менее быстрее. Вошли в Белоруссию, наша армия входила в 1-й Белорусский фронт, справа 2-й, слева 3-й.

Так я в полку и служил, кроме обучения штурманскому делу, я летал на прикрытие, и еще меня посылали на разведку. И вдруг прилетают Жуков и начальник штаба фронта, меня вызывают и предлагают сформировать отдельную разведывательную эскадрилью. До этого разведкой Козич занимался, и я с ним несколько раз летал, у него в эскадрилье летчиков не хватало, и когда надо было фотографировать большие скопления противника, то меня с напарником к нему посылали.

Разведка – это очень тяжелая работа, наверное самая тяжелая, опасная и ответственность работа, и Козичу за разведку Героя Советского Союза дали, а потом, я не знаю что случилось, его СМЕРШ забрал.

И вот после этого мне предложили сформировать отдельную разведывательную эскадрилью. Я тогда уже командиром эскадрильи был, и вот мне и говорят: «Возьми свою эскадрилью, бери кого хочешь из дивизии на пополнение и сформируй». Думаю, это тяжелая и ответственная работа, не справлюсь. Я встал и говорю: «Если можно, доверьте кому-нибудь другому, вдруг я не справлюсь». Мне говорят: «Подумай, даю тебе два дня». Через два дня прилетает начальник штаба и командир нашей дивизии, опять меня вызывают. Я то же самое сказал, если можно, назначьте другого. Начальник штаба говорит, я от имени командующего фронта, приказываю. Раз приказ, я не имею права отказываться. Говорю, слушаюсь, будет выполнено! И с того времени я был командиром разведывательной эскадрильи.

У меня был свой штаб, свой БАО, связисты, зенитчики. Мне подготовят площадку ближе к фронту, чтобы горючего больше хватало, мы же летали по 170-200 километров, а вдруг тебе там навяжут бой? Нам, вообще, было приказано в бой не вступать, самое главное разведка, фотографирование, визуальная разведка и так далее, но вдруг? Поэтому нам аэродром как можно ближе к линии фронта подбирали. Правда, бывали случаи, когда нас на прикрытие войск направляли, но большей частью мы занимались только разведкой.

Одно время нас бросили на Украинский фронт. Есть там город на западе Украины – Ковель. Там надо было прикрыть дивизию бомбардировщиков «бостонов», а дивизию «бостонов» надо прикрывать, тоже дивизией прикрывать. Но дивизии у нас не было, был полк. Я сверху был, если появляются немецкие истребители, я их связывают, чтобы не допустить до бомбардировщиков. А мне же надолго отрываться нельзя, надо же разведку вести.

Вообще делал бывали случаи, я 3-4 вылета на разведку делал. А потом, бывало, надо еще один вылет, уже пятый. Возвращаешься на аэродром, вверху еще светло, а внизу темно, так там зажгут бочку со смолой, и мы садились в темноте.

И вот, на второй день, когда мы «бостоны» прикрывали, немцы большую группу наших окружили, в том числе кавалерийский полк, который на моей родине, в Моздоке, формировался. Они прорываться начали, вышли к линии фронта, бомбардировщики уже отработали, начали уходить, и тут выскочил один «мессер», какой-то ас, попал мне в крыло, повредил бензобак, проводку. Я попробовал – моторы не тянут. Прямо по горизонту лес, я снижаюсь, а мне еще надо долететь до линии фронта, не хочется у немцев садиться. Я дотянул до линии фронта, а у меня высота метров 450-500, не больше, на парашюте выбрасываться нельзя, не раскроется. Смотрю, небольшая поляна в лесу, сел на эту поляну, надо мной «мессеры» ходят.

На поляне оказалась траншея, или немцы или наши выкопали, я опрокинулся, выскочил из кабины, увидел, что самолеты, а чьи понять не могу, метров 7-8 отполз, и в это время самолет взорвался.

А тот кавалерийский полк он уже прорвался, и я недалеко от них сел. Прибежали. Меня положили на плащ-палатки, и понесли к себе, угостили моздокским вином, водкой. Там был домик, в котором жила одна старуха, у нее деревянная кровать. Они ей говорят, знаешь, мамаша, придется тебе освободить, положить летчика. Они положили меня на эту кровать. Пришел шеф-повар, ему сказали, приготовь самые лучшие котлеты для летчика. Такие были котлеты, аж во рту таяли. Столько лет прошло, но их вкус до сих пор помню. Сделали мне перевязку.

А с километр-полтора стояли «катюши» и там был штаб командующего фронта, видимо, он видел мою посадку, и приказал, чтобы меня к нему утром привезли. И утром меня повезли на тачанке лесом, вдоль линии фронта. И в это время я смотрю – наши ведут бой, прямо над нами. Я еле стою, смотрю на них. Такое чувство, они дерутся, а я здесь…

Прошло немного времени, подходит полуторка, там раненые, меня тоже туда и повезли строго на восток, дорога идет лесом, где-то километра полтора везли, привезли в передвижной госпиталь – одна здоровая палатка, операционная, и одна маленькая палатка, больше ничего нет. Много раненых, лежат под деревьями. Когда меня выгрузили, сестра говорит, ты здесь не оставайся, перевязку сделают перевязку и просись, чтобы тебя отвезли, или в авиационный госпиталь, или в свою часть, куда захочешь. Когда меня выгружали, говорят, посмотри, что тут твориться, ты здесь погибнешь. Они меня понесли прямо в операционную, после этого меня положили в маленькую палатку. Там всего было 6 человек после операций. Это было 28 апреля. Я там дня 4 полежал, а потом начал проситься обратно в часть. 2 мая девушка нам принесла в ведре чекушки, маленькие, по 150 грамм. Покушать принесла. Она вышла, чтобы еще что-то принести, и в это время немец-«кукушка», и ее убил. Такая хорошая была.

После я попросил, чтобы меня отвезли оттуда. С линии фронта привозят раненых, а туда везут или снаряды или продовольствие, на линию фронта. И вот я попросил этого врача, чтобы поговорили и меня отвезли за три километра. Мне надо летать, у нас истребителей не хватает, они же и бомбардировщиков провожают, и скопление войск прикрывают, и переправы, мосты, и разведку ведут, везде истребители нужны. А там рядом полк По-2 стоял и меня, все-таки, отправили туда. У них такой полковник Гимн был, невысокий, толстый, он говорит, сегодня я вас не отвезу, потому что летают немецкие истребители, и ты пропадешь, и летчик пропадет, и машину собьют. А рано утром, пока они не летают, я тебя отправлю. Я говорю, в свою часть…

Был у меня еще такой эпизод, в Белоруссии. Когда немцев разбили, и они отступали по двум дорогам. Мы на разведку вчетвером полетели, потому что немцы сопротивлялись. У меня был казах Бекетов, и вот, когда мы уже шли домой, его подбила зенитка, и мотор отказал. Ему садиться надо, хорошо нам поляна попалась, где он сел на вынужденную. Я своим говорю, идите домой, а немцы, когда увидели, что он сел, они к нему. Я сел, втолкнул его к себе в кабину, а у нас кабины маленькие, тут приборы, рычаги, но втолкнул. Взлетел, и немцы начали нас обстреливать, наше счастье, что не попали. Привез его домой.

Бывало так – под Варшавой долго стояли, готовились. Там за рекой было два плацдарма. Основные наши части с этой стороны реки, а Варшава была у немцев. И нам приходилось летать по маршруту 175 километров в тыл противника. У немцев в это время были уже локаторы, а у нас ничего не было… Только подходишь к линии фронта, они тебя уже засекают. А мой-то аэродром, разведэскадрильи, он как можно ближе к линии фронта был, чтобы хватало горючего. Только взлетишь, набираешь высоту, они уже тебя засекли, поднимают истребителей, предупреждают зенитчиков. А зенитчики… Там же малые высоты, эрликон бьют на 4,5 тысячи, потом средние, потом высоты – до 15, до потолка могут стрелять. Только начинаешь перелетать, они начинают по тебе бомбить. Но мы хитрили, мудрили, применяли всякие хитрости.

Чувствую, что меня будут атаковать истребители, идем четверкой – двое их боем свяжут, а мы фотографируем. А для того, чтобы фотографировать, надо строго выдерживать высоту – 1000-1200 высота, не больше, не меньше, постоянная скорость.

Когда фотографируешь аэродром, там у них свои зенитчики. Или железнодорожный маршрут фотографируешь, а там 170 пар поездов бывало, это самый крупный узел. Немцы туда привозили и потом составы расходились по всем веткам, и вот это надо обязательно сфотографировать. Сфотографировал, вернулся на аэродром, у нас пленку забрали, другую заряжают, самолет заправляют, а ты лежишь на крыле, тебе обед на аэродром принесут, только я не обедал, брал какао, французскую булку или галеты, а потом снова на разведку. Так вот и летали.

Под Варшавой у меня еще один случай был. В эскадрилье летчик был, грек, и он полетел на разведку. Там южнее Варшавы был плацдарм, вот к этому плацдарму он и полетел. Мы уже знали, что где-то в лесах танковая «Мертвая голова» находилась, и вот нам надо было ее найти. Грек полетел, возвращается и докладывает, что там 800 танков. Я говорю: «Ты точно знаешь?» «Точно». Но я не стал, когда стал докладывать, это же какая махина? А он почему доложил, у немцев 2 или 3 танка были подбиты, и там были копна и он, когда улетел, увидел, что из-под этих копен вылезают танки. Он развернулся и доложил. Мне надо вылетать на доразведку, а уже солнце садится, но приказ есть приказ. Надо туда слетать, прокрутиться. Полетели с напарником. Увидели танковые следы, увидел, что следы из-под копен идут. Потом летал над лесами. Заметил кухни. Увидел замаскированные танки. Определи, что дивизия «Мертвая голова» находится там. Когда стемнеет, пойдут дальше. Прилетаю, уже темно. Зажгли бочку, сели. Чуть свет, опять на разведку и только тогда доложил, где находится «Мертвая голова», сколько у них танков. После этого подняли авиацию и их разбомбили.

Под Варшавой я потерял своего друга – Сашу Токарева. Я тогда уже из разведки вернулся. Смотрю, его нет. Потом смотрю, идут штурмовики, и один… я все сразу понял. Говорят, Сашу сбили. Мы сразу не могли его похоронить, уже позже, после наступления, когда наши южнее Варшавы были, мы его нашли. Ему попало в затылок, видимо, осколок зенитки.

Больше я за время войны ни одного летчика не потерял. Ни одного! Только одному так же ему в затылок попал осколок, но он прилетел, посадил самолет. А у нас была 200 метров шириной, 1200 длины, узкий аэродром, а кругом леса, но он все-таки посадил нормально, я его отправил в госпиталь, и после я его не видел.

Я всех летчиков брал с собой, на два-три вылета, а потом уже передавал другому. Я им все рассказывал, как надо тактически подходить, как надо обманывать, хитрить перед авиацией, перед зенитчиками. В меня зенитки будут стрелять, если первый не попал, потом никогда не попадут. Первый раз не попал, ногу дал, и самолет пошел туда юзом, нос смотрит туда. Вот они сюда попали, а я в другую сторону пошел. Так они только случайно в меня попасть могут.

Учил летать в облаках. Пролетели 3-5 минут, выходим, определяем обстановку. Если появляются немецкие истребители, снова в облака ждем. Без команды не выходить. Вместе вышли, курс такой-то, строго держи курс. Они нас там где-то ищут, а мы в облаках, нас не видно, время прошло, мы вышли из-под облаков, идем, фотографируем аэродром. А они нас там где-то ищут. Пока они развернулись, пришли к нам, мы уже свое сделали.

Когда мы подошли к старой польско-немецкой границе там случай был. Мой земляк Плиев командовал кавалерийским корпусом, а когда подошли к старой немецко-польской границе ему еще мехкорпус сибиряков дали, у него такая сила появилась, что он рванул и оказался аж, почти под Берлином. А вокруг Берлина в то время сделали 8 оборонительных колец, и после еще две добавили. Плиев в эти оборонительные кольца и уперся. У него продовольствия не было ни для людей, ни для лошадей и боеприпасов не было. Ко мне в эскадрилью лично Жуков приехал и говорит: «Ты своего земляка найди. Они под Берлином в немцев уперлись. Найди его и надо его вернуть обратно».

Приказ есть приказ. Летали день, два, только на третий день его нашли. Пролетел, сбросил вымпел с приказом. Если бы не я, их бы окружили. Задавили бы, я так думаю, а там, черт его знает.

Тогда мы все время вели разведку, но, кроме нас, еще бомбардировщики летали. У нас был скоростной бомбардировщик СБ-3С, вот его посылали и днем и ночью. Они к нам много раз садились, подбитые, и рассказывали, невозможно летать, столько артиллерии.

Потом и мы на Берлин летать стали. Взлетаем, уходим в сторону, потом в облака. Иногда меня отвлекали, прикрыть бомбардировщики «бостоны», они бомбили в основном за Рейхстагом и Трептов-парк, где сейчас стоит памятник.

Один раз мне приказали с летчиками прикрыть «бостоны» и мы их три дня прикрывали, это уже перед самым концом войны было, последний раз мы их 2 мая прикрывали.

Идем над Берлином, а там все горело, Рейхстаг в дыму, я спикировал к рейхстагу, и на низкой высоте вышел. Набрал высоту и опять пикирую. Чтобы наши видели, что наши звезды здесь летают.

7 мая мы стояли под Берлином и нас на трех машинах, двух полуторках и санитарной машине, повезли к Рейхстагу. А там все разбито. Мы по улице едем, над Рейхстагом уже флаг развивается, пехота из автоматов и пистолетов стреляет. Приехали е Рейхстагу, смотрю, один на другого садятся и на стене пишут. У меня тоже был высокий хохол был, Я встал на него и написал: «Я представитель и сын осетинского народа, дошел до Берлина с тяжелыми боями». И расписался, Гусов.

В 1946 году меня послали на высшие летные курсы в Липецк, а в конце 1946 года я поехал во Владикавказ и там женился. После окончания курсов служил в Германии, потом в Красноводске, Архангельске, в Мачегорске, под Мурманском, ближе к границе.

В 1952 году меня послали в Таганрог, на сокращенный курс Академии. В 1954 году этот курс, и меня послали в Северо-Кавказский военный округ. Я попал в Грозный, а потом меня направили в Слепцовскую, командиром полка. А в 1954 году как раз было слияние, два военных округа, Северо-Кавказский и Донской, соединили и сделали один. В Слепцовской тогда много лишних полковников, подполковников собралось. И мне командир дивизии говорит, твое место занято, будешь один месяц командиром эскадрильи.

Потом мне говорят, пойдешь командиром полка в Мариновку, это под Сталинградом, я говорю ладно. А у нас много летчиков со Сталинграда было, и вот я днем дежурил, они подходят и говорят, товарищ командир, не соглашайся, там не Мариновка, а Мариловка. Там два дома, кругом пески, воды нет, вода привозная. Я отказался. И сказал, если меня через неделю не определите, я еду в Москву. Прошло дней пять. Предлагает поехать в Ростов. Я подумал так, если демобилизуюсь, то Ростов областной город, квартира будет.

Дата добавления: 2015-09-06