Владимир Гречкин. Нью-Йорк. Наши дни.

Играть приходилось без Моргана, но... зрители ждали зрелища и их проблемы "ястребов" не волновали ни коим образом. Все еще негромко обмениваясь мнениями по поводу загадочного отсутствия Сэма, команда потянулась на лед и столпилась в коридоре в ожидании церемонии открытия.

Володя был как в тумане, отсутствие Сэма давало ему отличный шанс. Подсознательно он тысячу раз представлял себе, как будет выкатываться в стартовой пятерке под вой трибун, но когда диктор, наконец, произнес его фамилию и игровой номер, он заскользил по мерцающему в свете прожекторов льду, словно зомби и особых положительных эмоций не ощутил.

А потом началась игра. Вбрасывание он проиграл, и первая смена пролетела в его сознании буквально за пару секунд. "Рейнджеры" начали мощно. Похоже, что их хорошенько накачали перед матчем. В первые минуты о том, чтобы провести осмысленную комбинацию, мечтать даже не приходилось. Игроки обеих команд словно охотились друг за другом, столкновение следовало за столкновением, стычка за стычкой. Так продолжалось около десяти минут, если судить по табло. Потом двадцать четвертый номер ньюйоркцев в сутолоке у ворот Джеймса сумел

пропихнуть каучуковый диск между щитков голкипера и счет стал 0: 1. Вот тут и сказалось отсутствие Моргана. Сэм, как никто другой, мог одним негромким словом привести в чувство команду. Но его не было, и играть приходилось в отсутствие капитана.

Гречкин, несмотря на то, что вышел в первой пятерке, не мог быть Лидером в том смысле, в котором мог быть им Сэм. Майк насколько мог пытался подбодрить устало переваливающихся через борт хоккеистов, но сам был не похож на себя. Володя шепнул ему:

- Its o'k?

На что Майк ответил традиционное "yes".

Эта неразбериха продолжалась весь первый период и закончилось тем, что настырный двадцать четвертый забросил вторую шайбу. 0: 2, и гробовое молчание в раздевалке, где убеленный сединами Парк нервно расхаживал из угла в угол, не произнося ни слова.

У Гречкина в тот вечер ровным счетом ничего не получалось. Руки были деревянными, а клюшка казалась свинцовой.

Неприятности продолжились во втором периоде. Чекеры соперника, и без того чрезмерно активные, словно сорвались с цепи. На третьей минуте один из них налетел на Володю в углу площадки и всем своим центнером впечатал его в борт аккурат рядом с рекламой Пепси-колы. Сознание Володя не потерял, но когда поднимался со льда ему на ум пришел последний телефонный разговор с мамой и ее тревожные слова "ты осторожней там, сыночек". "Сыночек" поехал на скамейку для запасных с ощущением того, что секунду назад чудом избежал сотрясения мозга, если чего не хуже.

"Гризли" ринулся на помощь немного позже, чем было нужно, а тафгай соперников, улыбаясь, объехал его по радиусу и от разборки уклонился.

- Its о'к? - теперь уже Майк поинтересовался у Гречкина.

- Хоккей, - выдохнул Володя, пытаясь выровнять языком непонятно почему зашатавшийся зуб.

А потом произошло то, что не могло присниться даже в самом страшном сне никому из участников этого, не обещавшего ничего необычного, матча.

Но сначала Володя, наконец, пришел в себя. То ли тафгай нью-йоркский вставил ему на место мозги, то ли разозлился, наконец, на себя. Но клюшка перестала быть свинцовой, а ноги ватными. В один из моментов, подхватив шайбу в своей зоне, Гречкин заложил головокружительный спурт, объехав трех соперников и выложив шайбу на "пятачок", как на блюдечке ворвавшемуся туда на всех парах Джефферсону. Бросок у Майка получился на загляденье. Вратарь ньюйоркцев лишь проводил взглядом вонзившуюся под перекладину невидимую шайбу.

То, что последовало за этим, заставило содрогнуться не только сидящих на трибунах зрителей, но находящихся на льду хоккеистов. Невесть откуда взявшийся Хакен сшиб вскинувшего руки Майка, потерял равновесие и каким-то невообразимым образом успел полоснуть лезвием конька по горлу капитана "ястребов". Володя сначала ничего не понял, да и никто ничего не понял. Все оцепенели, и в этом ступоре наблюдали за тем, как белый свитер Джефферсона, словно в замедленной съемке, становится алым, а потом алым становится лед вокруг неподвижной фигуры лежавшего на нем хоккеиста. Словно в тумане Гречкин видел, как уже совершенно опоздавший "Гризли" на полном ходу врезается в еще ничего не понимающего финна, как катится по льду фиолетовый шлем нью-йоркского тафгая, как Стэплтон с окаменевшим лицом что-то выговаривает главному арбитру, как, поскальзываясь и косолапя, спешат через всю площадку врачи...

Очнулся Володя только в раздевалке, куда моментально увели команду после случившейся трагедии. Перед его глазами все еще стояло такое жизнерадостное и абсолютно не американское лицо Майка Джефферсона, а в ушах до сих пор слышалась его последняя фраза " its o'k ". Разумеется, все молчали. Так прошло минут двадцать, пока в раздевалку не вошел мужчина в респектабельном костюме со значком, удостоверяющим его полномочия. Это был главный инспектор матча, назначавшийся Комиссариатом Лиги. Несмотря на всю респектабельность, в его движениях сквозила бросающаяся в глаза нервозность.

Парк шагнул ему на встречу, они обменялись парой негромких фраз, после чего инспектор удалился, а Коуч, бледный как полотно и как-то враз постаревший, замер у дверей и каким-то беспомощным взглядом обвел команду.

Слова давались ему с трудом, но, тем не менее, он их произнес.

- Майк умер... Они хотят, чтобы мы доиграли матч.

Возникла продолжительная пауза. До игроков медленно доходил смысл происходящего. Первым подал голос Стэплтон.

- Они что там, с ума посходили?

Парк беспомощно развел руками. Это могло означать только одно, деньги есть деньги, игра есть игра, а интересы налогоплательщиков превыше всего. Каждый понял этот жест по-своему, но общий смысл уловили сразу.

- Это неслыханно, - произнес Ханну, главный молчун, финн по национальности и соотечественник Хакена, говоривший обычно не больше двух слов в сутки. На сей раз он не ограничился своим привычным лимитом и продолжил. - Пошли они все в задницу! Я немедленно уезжаю домой. В моей Финляндии о таком и не слышали. В конце концов, я человек, а не робот. Пускай они засунут себе в зад свои вонючие доллары. Я разрываю контракт.

После чего Ханну стал сбрасывать с себя амуницию. Сначала шлем, потом свитер, а после него налокотники. Когда за ним закрылись двери, Парк прокашлялся и тихо произнес:

- Парни... Я не имею права кому-то из вас указывать, что и как делать... но руководство клуба просит вас довести игру до конца... налогоплательщики... - он безнадежно махнул рукой.

Если бы в раздевалке был Сэм, все разрешилось бы довольно просто. Многолетний капитан "ястребов" нашел бы нужные слова. Но его не было... Не было и Майка. Совсем не было...Согласно иерархии, сложившейся в клубе, общее мнение должен был выразить Степлтон. Но он молчал и, более того, постоянно меняясь в лице, то краснея, то бледнея, не мог выдавить из себя и слова. Потом, словно очнувшись, обвел раздевалку каким-то беспомощным взглядом и, бормоча под нос что-то несуразное, стал нервно срывать с себя доспехи, после чего последовал вслед за Ханну.

Парк, молча посторонился и дал ему уйти. Команда перестала быть командой и превратилась в горстку напуганных и обескураженных неожиданно свалившимися обстоятельствами людей. У Гречкина язык пристал к небу, он хотел было что-то сказать, но как-то разом забыл все английские слова, которые знал, и просто в холодной ярости от собственного бессилия беспомощно переводил взгляд с одного лица на другое.

- Я никому не могу навязывать собственное мнение... - начал было Парк.

И в этот момент из угла поднялся Химовиц, старый по хоккейным меркам канадец, которому было уже далеко за тридцать, который никогда не лез на рожон и считался средненьким по меркам Лиги форвардом-разрушителем без особых амбиций, обычно игравшим на заднем плане в третьей-четвертой тройке и считавшимся "рабочей лошадкой".

- Я играю уже двадцать лет, - произнес он негромко, но его слова набатом ударили по перепонкам хоккеистов. - И мне наплевать на этих придурков из Комиссариата, но я не могу наплевать на то, что эта тварь Хакен убила нашего Майка. И если сегодня мы не начистим "рейнджерам" их похабные морды, то завтра все назовут нас трусами. Коуч, я готов играть.

В этот момент со своего места взвился Мартин и путая чешские слова с английскими бросился в сторону канадца с истерическим визгом. Но наткнувшись на холодный блеск, исходящий их глаз Химовица, замер в двух шагах от него.

- Ты!! Старый трухлявый пенек! Выслуживаешься!? Пенсию зарабатываешь? Иди умирай сам! У меня ваши игры уже вот тут сидят! - он рубанул ладонью по горлу, но видимо понял, что в доме повешенного не говорят о веревке, оборвал свой визг на полуслове и, зашвырнув клюшку в противоположный от канадца угол, не снимая коньков, неловко пошатываясь, вышел из раздевалки, хлопнул дверью.

На лице канадца не дрогнул ни один мускул. Он только произнес все так же негромко:

- Я сказал...

Вслед за Мартином раздевалку безмолвно покинули два молодых американца и еще Джефф Коллинз, напарник Стэплтона по первой паре защитников. Остальные сидели с отрешенным видом, не находя в себе сил подняться, а может быть думали о чем-то своем.

Парк, бледный как смерть, переводил глаза с одного лица на другое и тоже молчал. Неожиданно Гречкину стало стыдно. Боб Химовиц смотрел на него в упор. Ощущая всей кожей этот пронизывающий взгляд, Володя представил вдруг, что не Боб на него смотрит, и даже не Майк, дядя Григорий смотрел на него и словно бы говорил: " Что, Володя?.. Вот так вот..."

И тогда, чувствуя в себе какую-то неведомо откуда возникшую силу, горячим пламенем разрезающую вечную мерзлоту оцепенения, Володя поднялся и, окинув взглядом стены и потолок, сказал по-русски:

- Твою мать, Боб, играть, так играть.

Воистину, велик не сержант, поднимающий в атаку оставшиеся без офицеров подразделения, а тот солдат, который первым последует за ним.

Они вышли доигрывать эту игру. И великолепный Джеймс, творивший чудеса в рамке, и Ник Крэмптон, по невероятному стечению обстоятельств ставший героем этого заведомо проигранного матча - сравнявший счет один раз, а потом снова, после того как обескураженные случившимся, но сражавшиеся как автоматы "рейнджеры", забили третью шайбу... И совсем юный Дик Фарелл, недавно вызванный из фарм-клуба, но бившийся так, словно погибший Майк был его отцом...

...В третьем периоде, когда счет был 3: 3, а сил уже совсем не оставалось, и оставшиеся в строю к тому времени две неполные пятерки "ястребов" с трудом, при кладбищенском молчании переполненных трибун, пытались хотя бы выбросить шайбу из собственной зоны, почти не уходивший с площадки Гречкин, превозмогая тупую боль в области грудной клетки, вызванной сломанными в одной из стычек ребрами, когда удаленный до конца матча после схватки с Хакеном, и кусающий от бессилия пудовые кулаки "Гризли", уже ничем не мог помочь своему русскому подопечному, увидел, как в очередной смене по ходу матча через бортик на площадку перемахнула до боли знакомая фигура.

"Майк?.. Но почему шестнадцатый?"

Его глаза уже почти не воспринимали происходящее, но руки автоматически отдали четкую передачу на ход. Секунду назад появившийся на площадке хоккеист подхватил шайбу, на полной скорости ворвался в зону "рейнджеров", по ходу сшиб попавшегося на пути защитника, и от души щелкнул, не сближаясь с голкипером. Последнее, что увидел Володя, был пульсирующий за воротами, как в той безобидной советской хоккейной песенке, фонарь.

- Шайбу забил Сэм Морган! Номер шестнадцатый! - захлебываясь от восторга, сообщил диктор по стадиону...

* * *

Этот матч был одним из назначенных поединков сил Белого и Черного разумов, предусмотренных Соглашением. Брат Дэвид, курировавший вопросы спорта, входил в состав Комиссариата Лиги, и содействовал принятию беспрецедентного решения о доигровке этого трагического матча.

Сэм Морган согласно условиям проведения поединка был изолирован Высшими силами изначально, а его появление на льду в решающие минуты игры не было предусмотрено и осталось загадкой для обеих сторон.

Майк Джефферсон был похоронен на Центральном кладбище города, и имя его навсегда вошло в историю мирового хоккея, а его окровавленный свитер был внесен в Зал хоккейной славы города Торонто.

* * *

Дата добавления: 2015-09-06