Г. н. э. Иерусалим Резиденция римского наместника

Солнечные лучи с настойчивостью, присущей слухам и неприятностям, проникали под своды дворца великого прокуратора Иудеи, и не было спасения ни от первых, ни от вторых. Понтий Пилат нервно расхаживал по мраморному залу, такому огромному и пустому, что казалось заполни его легион римской пехоты, от не станет от этого менее мрачным и пустым. Прокуратор сжимал кулаки от переполнявших и душивших его мыслей, всемогущего Всадника разрывало на части собственное бессилие в складывающейся ситуации. "Безумцы! Безумцы!... Всемилостивый Боже, за что дал ты людям способность мыслить и совершать поступки. Лучше бы Ты наградил этим тварей бессловесных..."

Беседа с первосвященником Каиафой была причиной прокураторского гнева. Он повертел в руках старинную глиняную амфору из Древнего Афона, но сумел подавить в себе почти непреодолимое желание превратить изящное произведение искусства в груду осколков, в нем, наконец, проснулся воин, вытеснивший из души прокуратора случайно вошедшую туда слабую истеричную женщину. "Каиафа... - прошептал Пилат, осторожно ставя на место амфору. - Значит, вы все уже решили. За меня... Значит, наместник римского императора во вверенных ему владениях уже не может принять сколь-нибудь серьезное решение. Очень, очень хорошо... Пускай будет по вашему". Он на секунду сжал руками виски и неожиданно улыбнулся. Эта улыбка была знакома не многим, но их уже не было в числе живых. Так Понтий Пилат улыбался на поле брани, еще, когда он не был прокуратором столь ненавистной ему Иудеи. "Будь, по-вашему...", - еще раз произнес он и, открыв глаза, словно в первый раз обвел уже ясным взором колонны, мозаику и холодный мрамор своих прокураторских покоев.

- Вы хотите казни? Будет вам казнь. Крови его захотели? И кровь вам будет.

Когда прокуратор вызвал слугу и отдал ему короткое распоряжение, от странной улыбки на его лице не осталось и следа.

Ждать пришлось не долго. Человек с неприметным лицом появился тихо и незаметно. Прокуратор подошел к нему почти вплотную, и что-то негромко стал говорить ему. По лицу собеседника невозможно было догадаться о том, какое впечатление произвели на него слова прокуратора, он уже давно отвык чему-либо удивляться в этой жизни. Его имя история не сохранила, да это и неважно. Важно то, что, молча, откланявшись, он все той же неторопливой походкой отправился прочь из дворца туда, где в окрестностях Иерусалима была у него своя небольшая мастерская.

Случайно зашедший сюда человек мог бы решить, что находится он в лаборатории алхимика, но это не соответствовало действительности. А если и соответствовало, то не в полной мере. Не откладывая дела в долгий ящик, человек этот приступил к работе, и через некоторое время распоряжение прокуратора было выполнено. На столе в ожидании своего часа лежали искусно изготовленные копье с убирающимся наконечником, похожая на кровь алая жидкость в прозрачном сосуде и коралловая губка, пропитанная неизвестного состава раствором.

...Понтий Пилат был чрезвычайно потрясен беседой с тем, кого невежественные называли царем Иудейским. Даже нельзя сказать, что потрясен...Потрясти этого человека было очень трудно, но то, что делал и говорил бродячий философ, поразило прокуратора. У него осталось впечатление незаконченности, недосказанности. Ему казалось, что что-то важное было упущено, какая-то истина только мелькнула перед ним и исчезла, затерявшись под сводами дворца, который уже давно раздражал прокуратора своими ненужными размерами и роскошью. "До чего же все просто, - думал Понтий Пилат, - действительно, все то, что меня окружает, сплошная декорация, и не это мне нужно, а совсем другое. Но что другое? Как же он сказал?... Нет, не вспомнить... Не вспомнить". Боль в голове его действительно уменьшилась, но что-то потихоньку, словно гигантская пиявка, сосало внутри, где-то между сердцем и желудком. Словно семена набухали внутри его, Понтиева, существа и вот-вот должны были раскрыться. Но чего-то не хватало, что-то не было сказано в той беседе. И прокуратор знал, что беседа эта станет последней, если он допустит то, что требовал от него римский первосвященник.

И тогда он принял решение. И боль внутри немного утихла, а потом прошла. И сердце стало биться ровно, как давно уже не билось. "Ничего-ничего, - думал Понтий, держа перед глазами надменное лицо первосвященника, - Рим далеко. А здесь, в конце концов, хозяин я. И хотя бы вопросы жизни и смерти на этой проклятой земле я буду решать сам".

* * *

Дата добавления: 2015-09-06