Часть третья – рок 4 страница

— Что ты хочешь, Том?

— Мне нужен ордер.

Тьюэн вскочил, грохнув стулом. Кибл вскинул руку. — Давайте сначала доставим это кольцо сюда, к нашим криминалистам. Об ордерах будем говорить по мере необходимости. Ник, свяжись по телефону с Лотианом и Бордерсом. Пусть привезут его сюда. Понятно?

Тьюэн первым покинул комнату. Холланд придержал ему дверь. Торн пошел следом, но Кибл остановил его.

— Том, на полдень запланирована пресс-конференция. Хотелось бы увидеть тебя на трибуне.

Тон голоса Кибла предполагал, что возражения не рассматриваются. Что их и не будет. По телу Торна прокатилась волна адреналина. Вознесла его, будто воздушный змей. Он бы с радостью согласился выступить хоть в "Звездах в глазах".

Проходит в зал. Избегает встретиться с кем-нибудь глазами. Выражает признательность за хорошие слова и одобрительные взгляды. Кладет руку на плечо Дэйву Холланду и наслаждается ответной улыбкой. Смакует угрюмое выражение лица Ника Тьюэна, когда тот ерошит пальцами тонкие светлые волосы и хватается за телефон. И чувствует облегчение в голосах девчонок.

— Это скоро закончится, правда?

— Томми? Это правда?

— Ты же возьмешь его, Томми?

— Схватишь засранца...

Кристина, Маделейн, Сьюзен. И, наконец, Хелен. В их словах сквозит надежда. Надежда, что он больше не будет бояться все сломать.

— Да, я возьму его. Очень скоро.

И где-то на заднем плане — смех Леони Холден.

Он смотрел это дважды. По двум каналам в обеденных новостях — на BBC и ITV. Оба раза он был в восторге. Оба раза смеялся в голос и в конце аплодировал.

Его настроение заметно улучшилось. Дела налаживались, и все уныние прошедшего дня — какой ужасный был день! — растаяло от короткого выпуска новостей. Немного с опозданием, но с превеликой радостью. У него по-прежнему не возникло огромного желания попробовать еще раз, но начало казаться, что все может происходить именно так, как он планирует.

Комиссар Сама Праведность, старший детектив-инспектор Брови... и Том Торн. Его весьма обрадовало, что Торн наконец-то обратился к народу. Все снова замечательно, так ведь? Том опять в команде.

Комиссар говорит о "новых версиях и новых интересных направлениях в расследовании". Ну и о времени тоже! Они по-прежнему хотят услышать от кого-нибудь, хотя бы приблизительно, номер синего "Вольво", и все еще показывают чертовски жуткую выдумку какого-то слепого прохожего о той ночи, когда он напал на Хелен Дойл. Маргарет Бирн могла бы предоставить куда более точные сведения...

Потом комиссар Сама Праведность представляет офицера, который собирается обратиться непосредственно к человеку, ответственному за эти ужасные убийства. Камеру переводят на Торна. Выглядит тот слегка нервным. Встревоженным. Интересно, как Торн будет себя вести перед камерой. Он должен был и раньше этим заниматься, он не ударит в грязь лицом. Ирландец был отлично подготовленным, но, как несложно догадаться, Торн может внести в выступление что-то еще. Возможно, силу. Ту, что подпитывается истинным гневом. Конечно, может. Торн — человек того же духа, что и он сам.

Он не был разочарован. У Торна не было в руках никаких заметок, он говорил прямо в камеру, спокойно, но четко и с нажимом. Он отодвинул стул и приблизил лицо к самому экрану, чуть приоткрыв рот. Как будто бы Торн говорит напрямую с ним.

Что, конечно, именно так и было.

— Еще не слишком поздно. Вы еще можете прекратить это. Я не могу ничего вам пообещать, но если вы сейчас пойдете навстречу, то это дело будет рассматриваться с гораздо большей благосклонностью к вам.

— Никто из нас даже не догадывается, зачем вы стали это делать. Возможно, чувствуете, что у вас нет выбора. У вас будет шанс объясниться, если вы перестанете убивать.

— Конечно, вы знаете, что мы будем использовать любые доступные нам средства, чтобы остановить вас. Любые возможные. И я не могу гарантировать, что в результате кому-то не будет причинен непоправимый вред. Или еще хуже. Мы не хотим, чтобы пострадал еще кто-то, включая вас. Можете верить этому или нет. Это ваш выбор.

— Просто остановитесь и задумайтесь. Прямо сейчас. Задумайтесь на минуту. Независимо то того, что вы пытаетесь доказать, взвесьте решения. Потом наберите номер.

— Давайте прекратим это безумие. Сейчас. Сегодня. Сделайте шаг навстречу, откройтесь мне... нам, и люди окажут вам помощь.

Затем Торн наклонился к камере, и его лицо заполнило весь экран.

— Так или иначе, все это скоро закончится.

Рэйчел простила его почти сразу же.

Он позвонил ей при первой возможности и был очень расстроен тем, что сделал. Он знал, что его поведение было неправильным и непростительным. Он полностью поймет ее, если она захочет порвать с ним.

Этого-то она хотела меньше всего.

Его извинения вызвали в ней чувство странного могущества. Что-то в их отношениях сдвинулось. Он мог просто уйти, но не стал. Он хотел получить ее прощение, и как только она его дала, отношения перешли на другой уровень.

Он объяснил все тем, что на работе дела идут не слишком благополучно. Конфликт с парой людей, который подавляет его. Понятно, что это не оправдание тому, что он сделал, но ему хочется, чтобы она знала, что дело только в стрессе, вот и все. Она спросила, почему он не сказал ей. Ей так хотелось, чтобы они делились друг с другом подобными вещами. Она хотела разделить с ним абсолютно все. Она могла бы помочь. И он сказал, что хочет — хочет делиться с ней абсолютно всем, и очень скоро именно так и будет. Она почувствовала, как у нее во рту все пересохло. Она знала, что он говорит про секс.

Он спросил ее, насколько было гадко, когда он убежал из клуба. Она сказала, что женщина-комик немного над ней поиздевалась, но вскоре начался перерыв, и она смылась оттуда. Они посмеялись, пытаясь придумать, что там про них насочиняла остальная публика. Он пообещал купить ей новую юбку взамен той, что облил пивом. Сказал, что купит ей целую кучу вещей.

Они дурачились, пока не пришло время попрощаться, и Рэйчел не сказала, что ей пора идти. Сказала, что позвонит ему позже, что она любит его — и они одновременно повесили трубки.

Тогда она принялась готовиться к школе.

Энн была на заседании, которое должно продлиться еще пару часов. Торна это не слишком огорчило. Об этом он узнал в регистратуре, и теперь шел к лифтам с некоторым облегчением. Если он встретится с ней случайно, будет полный порядок. Он с этим справится, как и она, но все-таки лучше день или два повременить.

Он очень надеялся, что к тому времени все завершится. Накануне, после звонка Салли Бирн, они не были в состоянии разговаривать. Как только будет произведен арест, именно тот арест, что ему нужен, они будут готовы все обсудить. Для Энн это будет нелегко, но он будет рядом, чтобы ее поддержать.

Если он все еще будет ей нужен.

Он много раз видел, что происходит с теми, кто был близок с убийцами. Вспомнил, как тяжело переживали это мать и отец Калверта, хотя там все было по-другому. Там была смерть, которую можно полноценно оплакать. Энн же придется горевать о друге, что она потеряла. Это будет потерей для нее во многих смыслах, и ей придется горевать по каждому из них. Будет вина, которую она рано или поздно почувствует, в первую очередь стыд от того, с кем она дружила, а потом — чувство вины за этот стыд.

По всей вероятности, она станет первым пристанищем для его детей, и будет вынуждена утешать их и мириться с их чувствами. Потом она попадет под давление общественности. Когда люди не могут преследовать убийцу, они преследуют друзей убийцы. Ничто из этого не пройдет просто так. Энн будет искать, на ком можно сорваться. Наверное, это и к лучшему — какое-то время избегать столкновений. Держаться подальше от линии огня. В любом случае, все может пойти насмарку. Он знал множество случаев, куда более простых, чем этот, когда результат ускользал от них в последнюю минуту. Любая оплошность или, не дай бог, юридическая формальность поджидает самоуверенных детективов за каждым углом. Торн не спешил делить шкуру неубитого медведя. И все же его не покидало радостное возбуждение, пока он ехал в лифте и раздумывал, как именно ему придется объяснять происходящее. Поскольку, в любом случае, он пришел не для того, чтобы увидеться с Энн.

Зрелище в палате Элисон стало для него потрясением. Энн не сказала, что ее пришлось вернуть на искусственную вентиляцию легких, хотя он и понимал, насколько Элисон будет подвержена инфекциям. Палата снова стала шумной и суматошной, но все его внимание по-прежнему приковывала только девушка в центре. Со дня его последнего визита она сменила стрижку. Тогда он ей показывал фотографию Бишопа, за несколько минут до того, как узнал об "анонимных" обвинениях в свой адрес и потерял точку опоры.

Теперь все снова под контролем.

Он медленно приблизился к кровати, пройдя мимо доски, сложенной возле стены и убранной под белую простыню. Элисон слышала, что он вошел?

Он знал, что поле зрения у нее ограничено, и не хотел, чтобы она подпрыгнула от неожиданности.

Он тут же оборвал себя. Подпрыгнула? Тупой болван. Он так мало знает о том, что представляет ее жизнь. Во что она превратилась. Он обещал себе, что будет интересоваться, но не сдержал слова. Он много раз слышал, что люди, пережившие ампутацию, все еще могут ощущать отсутствующую конечность. Похоже ли это на то, что у Элисон?

Может ли она чувствовать или представлять, каково это — прыгать, бегать, пинать или целовать кого-нибудь?

Он остановился у краешка кровати, где его уже было видно. Ее глаза несколько секунд бегали туда-сюда. Она моргнула.

Привет.

Он подошел поближе, придвинул оранжевый пластмассовый стул и осмотрелся, как будто обычный очередной посетитель, подыскивающий подходящую любезность для больного. Нигде не видно цветов. Ему не оставалось ничего, кроме как начать говорить.

— Привет, Элисон. Надеюсь, ты не против, что я заскочил тут к тебе, но есть кое-что, что я хочу объяснить. Вообще-то, никто еще не в курсе, но я думаю, у тебя есть право знать. Доктор Коберн изложит медицинскую часть... медицинскую сторону дела, но я хочу попытаться рассказать тебе о том, что произошло с тобой. После того, как ты в ту ночь покинула клуб. Понятно, что мы не знаем, как много ты помнишь. Возможно, и ничего.

Он налил себе воды из графина на прикроватной тумбочке. Непонятно, зачем нужен этот графин, ведь Элисон пить не может.

— Конкретно то, что произошло после того, как ты вышла из клуба и направилась домой — только догадки, но это неважно. Ты сможешь рассказать нам, как ты повстречала того мужчину с шампанским, когда тебе станет лучше, когда уберут вентиляцию, но мы уже знаем, что он оказался в твоей квартире, наркотик в шампанском подействовал, и ты ничего не смогла сделать, когда он... наложил на тебя руки.

Из коридора снаружи донесся громкий грохот. Он увидел реакцию Элисон. Кожа вокруг глаз моментально напряглась. Очевидно, звуки для нее очень важны. Нужно немедленно все донести до нее. Хватит ходить кругами. Он же рассказывал родителям, как умирали их дети. Почему же сейчас так трудно?

— В любом случае, Элисон, есть одна вещь. Ты не выжила. То есть... конечно, ты выжила, но это лишь потому, что он именно этого и хотел.

Он погладил рукой по краю постели, отвел глаза к машинам, мониторам, трубкам, а потом снова посмотрел в лицо Элисон.

— Это... именно то, что он хотел, то, что старался достичь.

— Звучит безумно, знаю, но это так. Он не пытался убить тебя. Он с легкостью мог это сделать, а то, что получилось с тобой — на самом деле, невероятно сложно. Он пробовал и раньше, не так успешно... другие женщины умерли. Так что...

Что — так что? Торн обругал себя за то, что начал эту фразу. Что он должен сказать? Как ей на самом деле повезло?

— Вот так. Не буду говорить, что тебе посчастливилось не умереть. Об этом можешь судить только ты. Но ты была достаточно сильна... чтобы не умереть, и я надеюсь, будешь достаточно сильна, чтобы принять все это.

— Я понятия не имею, зачем он это сделал, Элисон. Хотелось бы мне знать. Я мог бы разобраться, но вся правда в том, что у меня нет ни единой чертовой зацепки.

— Могу сказать тебе только одно, и если честно — пожалуй, ради этого я и пришел. Очень скоро он расскажет мне, зачем он это сделал. Хочу, чтобы ты это знала. Очень скоро. Посмотрит мне в глаза и расскажет.

Он взял ее за руку. Сжал ее.

— И вот тогда я засуну этого ублюдка в тюрьму до конца его жизни.

Да неужели? Ясно. Ну что ж, спасибо, что заглянул и оживил наш разговор такой маленькой подробностью.

Он специально сделал со мной такое. Хочет, чтобы я оставалась такой. Беспомощной и в проводах.

Ладно...

Сложно таким, как я, воспринимать новости как-то иначе, чем безразлично. Моя реакция всегда одинакова. По крайней мере, со стороны. Я выгляжу вполне умиротворенной. Любой, глядя на меня, скажет — эй, а до нее точно дошло?

Другое дело — что происходит внутри.

Ярость. Такое ощущение, что кровь кипит и пузырится. Я чувствую, как она, будто лава, течет по моим венам. Потому что теперь я знаю. Знаю точно. Я так себе и представляла.

Думала, что окажется что-то подобное.

Что-то чертовски ненормальное.

У меня была куча времени на размышления, и вовсе ни к чему быть гением, чтобы понять, что происходит что-то странное. На мне не было следов.

Не было никакого секса. Энн мне сказала.

Раньше я думала — может быть, он пытался сломать мне шею, но там даже синяка не было. Наверное, довольно просто убить кого-то, если хочется, и мне интересно, почему он не захотел.

Пытаюсь разобраться, что ему хотелось.

Значит, со мной он поступил верно? Я живу и даже дышу почти сама, и это свидетельствует о том, что этот парень... достиг мастерства?

В то время, как другие женщины мертвы.

Я слышу, как моя кровь с шипением сочится по артериям. Из-под моей кожи вырывается пар.

Торн весьма уверенно заявил, что его поймает. Что-то в его голосе заставило меня думать, что тот, кто это совершил, чертовски пожалеет, когда Торн доберется до него. Он сказал, что заставит его рассказать, зачем он это сделал. Но я, вообще-то, не уверена, что мне от этого знания полегчает. Хотя, пусть узнает. Торн говорит, что не знает, как много я смогу вспомнить. Я тоже не знаю.

Но если это поможет поймать засранца, я офигенно постараюсь.

12 февраля 1999 года. Умерла мать.

3 сентября 1994 года. Джен бросила его в первый раз. 18 июня 1985 года. Калверт...

Когда Торн во вторник в обед ехал в сторону Камдена, он и понятия не имел, что следующий день, 2 октября 2000 года, может стать очередной датой в этом списке. И наверное, самой значительной из всех. Дни, которые он предпочел бы забыть, но будет помнить всегда — безусловно.

Дни, которые вылепили его. Долгие-долгие дни. Болезненные. Дни, сделавшие из него того, кто он есть в данный момент, и диктующие правила, которым он будет следовать дальше.

Указывающие, кем он станет.

Этот день, накануне, не слишком хорошо начался, и дальше становилось только хуже. Ночью прибыло из Эдинбурга кольцо, которое направили прямиком в лабораторию криминалистики в Ламбете. Торн первым делом позвонил на Эдгвар Роуд, желая получить самую свежую информацию. Пока ничего не было, и вряд ли будет до следующего дня. Все, что он получил за свои труды — очередной нагоняй от Кибла, который сильно нервничал. Джереми Бишоп позвонил, требуя объяснить, что происходит. Джеймс Бишоп сделал то же самое. Ребекка Бишоп пока хранила молчание, значит, похоже, поездка Торна и Холланда в Бристоль сошла им с рук. Торн улыбнулся сам себе, проезжая по Ридженс Парку, мимо неоправданно величественных домов дипломатов и нефтяных магнатов. Он улыбался своей дерзости по отношению к Киблу, умению блефовать и презрительному взгляду на Тьюэна.

Он знал, что ему ничего не грозит. Все это — звонки, волокна от ковра, визиты домой к Бишопу — будут забыты, как только он достигнет своей цели. Как только докажет, что Джереми Бишоп — серийный убийца.

Кибл тогда будет слишком занят, принимая поздравления от коммандера (а тот, в свою очередь — улыбаясь журналистам и наслаждаясь похлопываниями по спине от всецело удовлетворенного комиссара), и не станет волноваться из-за каких-то поздних телефонных звонков. Возможно, шлепнет по рукам. Произнесет речь о дисциплине. В самом худшем случае — вынесет предупреждение о способах ведения работы. А пока жизненно важные доказательства аккуратно собирались, ему были нужны подтверждения, и Торн это знал. Ему было известно, где можно найти улики. В доме Джереми Бишопа в Баттерси. Нужен только ордер.

Все это хмурое бестолковое утро Торн провел за занятиями, которые один футбольный менеджер (до сих пор цепляющийся за работу на "Сперс") назвал бы "свободной ролью". На практике это значило — отвечать на кучу звонков, подавать документы Нику Тьюэну и бороться с искушением поуправлять лабораторией судебной экспертизы, чтобы иметь возможность самостоятельно следить за исследованиями обручального кольца Бишопа. Снова становиться частью этого тяжеловесного механизма было весьма неприятно, но он рад был сделать все, что потребуется. И это не продлится очень долго.

В Камдене Торн припарковался возле огромного магазина "Сэйнсбери" рядом с каналом. За стоянку покупателям можно было не платить, и приобретение нескольких банок пива их собственного разлива казалось справедливой оплатой за бесплатную парковку посреди дня.

Торн пошел мимо старого здания телекомпании, где толпа молодежи на стоянке глазела на запись шоу для MTV через стеклянную стену крошечной студии. Он остановился и тоже понаблюдал несколько минут. Ведущие, мальчик и девочка, были молодыми и красивыми, и он подумал на секунду, что они могут оказаться той парочкой, которую он видел несколько дней назад в Уотерлоу Парке. Не обращая внимания на косые взгляды подростков вокруг, он некоторое время разглядывал, как они безмолвно красуются и дурачатся за стеклом. Потом неторопливо зашагал прочь, размышляя о том, что, пожалуй, знает о музыке гораздо больше их, и направляясь к аллее, где у него была назначена встреча с Хендриксом.

В одном из жалких дешевых кафе, которые Торн предпочитал дорогим и блестящим. Уже не первый год они беседовали здесь о работе и футболе, одновременно предаваясь общей страсти к жареным блюдам и плотным пудингам.

Хендрикс уже сидел внутри, обхватив ладонями чашку чая, и с первого взгляда было ясно, что он не сильно рад их встрече. Впрочем, у Торна были новости, которые должны были взбодрить этого жалкого нытика. Он подал знак женщине за прилавком, чтобы ему налили чаю, проскользнул за стол, схватил меню и начал изучать его. Изо всех сил желая, чтобы его слова прозвучали как случайно оброненные.

— Думаю, он у нас на крючке, — Хендрикс посмотрел на него без особого интереса. Торн продолжил: — Я знаю, что у нас есть, и как только мы получим результаты судебно-медицинской экспертизы, я смогу взять ордер...

— Заткнись уже, а?

Торн отложил меню. И так слабый аппетит моментально исчез.

— Ну что? — Торн пристально смотрел на Хендрикса. Патолог рассматривал чай, не прекращая его помешивать. — По всей видимости, тебе есть, что сказать.

Хендрикс откашлялся. Он уже репетировал, что ответить.

— Тебе не приходило в голову, хотя бы на минутку, что если какой-то дрянной мудак из лаборатории звонит твоему боссу, чтобы доложить о том, что некий патологоанатом только что притащил пластиковый пакет с волокнами от ковра...

— Фил, я собирался...

—...то он точно так же может позвонить и моему боссу? Тебе это в голову не приходило?

— Что случилось?

— Случилась полная жопа. Я здорово сглупил, оказывая тебе услугу. А ты даже не соизволил оказать любезность, взять свой чертов телефон и поинтересоваться, как дела.

Он собирался, и неоднократно, но так и не позвонил. — Прости, Фил, еще одно убийство...

— Я знаю. Забыл, я помогаю в расследовании? А уж учитывая, чем мы с тобой зарабатываем себе на жизнь, сложно представить, что труп можно считать таким уж охрененным оправданием, тебе не кажется?

Нельзя, конечно, и Торн это знал. Хендрикс имел полное право злиться, и попытаться объяснить ему, что он думал... и чувствовал... после убийства Маргарет Бирн, было непросто.

— Ну так что случилось?

— Этот дрочила, руководитель лаборатории, во всем ищет подвох, потому что я не соответствую его представлениям об идеальном патологоанатоме... короче, он меня вздрючил перед директором и начальником отдела кадров.

— Блин...

— Да, именно что блин. Мне дали устное предупреждение о ненадлежащем поведении, и разговоры о Генеральном медицинском совете все еще не утихли, так что и не пытайся больше выпросить у меня подмогу, ясно?

Торну принесли чай, и он принял его с благодарностью, но Хендрикс пока не намеревался успокаиваться.

— Ты совершенно одержимый тип, ты знаешь это?

Торн попробовал выдавить из себя смешок, но у него не получилось. — Я говорю не о расследовании, а вообще, в целом. Ты же и представления не имеешь обо всем, что происходит вокруг?

У Торна на лице застыла недоверчивая улыбка. — Мне следует отвечать на твои вопросы или это просто лекция?

— Меня это не волнует, я просто тебе рассказываю. Наверное, я твой самый близкий друг, и о чем мы с тобой разговариваем? — Торн начал говорить, но Хендрикс перебил его. — Футбол и работа. И все. Профессиональные темы или банальный треп. Играем в бильярд, едим пиццу, перешучиваемся, болтаем о разной херне.

Торн решил посопротивляться. — Секундочку. А что насчет тебя? Я говорил тебе про Джен, когда мы расстались, я это точно помню. Ты же мне никогда не открывал душу.

— А что, был бы смысл?

— Ты ни слова не говорил о своей семье, о своих девушках.

Хендрикс едко засмеялся. Торн поднял голову. — Что?

— Я гей, придурок. Гомик. Ясно?

По причинам, которые он не мог себе объяснить, Торн залился краской.

Прошло полминуты. Он поднял глаза от чашки с чаем. — Почему же ты не сказал мне об этом? Боялся, что я подумаю, что нравлюсь тебе?

Хендрикс снова засмеялся, но ничего забавного не видел уже никто из них. — Я не мог сказать. Тебе... не мог. Другие все в курсе.

— Что? Почему тогда никто ничего не говорил?

— Да не на работе, — Хендрикс возвысил голос. Торн пристыженно смотрел мимо него на женщину за прилавком, которая без особой причины улыбалась. — Я имею в виду, все, кто мне важен. Семья, мои настоящие друзья... Господи, да это большинству очевидно. Да ради бога, а как еще я выгляжу? Ты такой... закрытый. Тебе не видно этого, потому что тебя это не волнует. Надел на себя шоры... как же меня это чертовски достало!

Энн бросила телефонную трубку и закурила одну за другой три сигареты. Сейчас она чувствовала отвращение и ярость. В который уже раз пошла к кофе-машине у стойки регистрации.

Торн позвонил ей по мобильному, и, хотя она и понятия не имела, где он и чем занят, ей было очевидно, что он в ужасном настроении.

Теперь оно передалось и ей.

Они не разговаривали с воскресенья. Она знала, что в деле происходит что-то важное, а с той минуты, как она увидела его на пресс-конференции по телевидению, это ее чувство стало перетекать в нечто иное. В нечто, напоминающее ужас.

Она ощущала, как что-то надвигается. Какой-то холод, как будто на нее начинает наползать гигантская тень. На них на всех — на нее, Торна, Джереми. Она тянулась к телефону, желая услышать ласковое, утешающее слово. Ей так хотелось ответить тем же, наверняка ведь ему требуется то же самое.

А вместо этого получила лишь резкий отпор. Он сказал ей, нет... приказал держаться подальше от Джереми Бишопа. Заверил, что это нужно для ее же собственной защиты, хотя на самом деле не считал, что она подвергается какой-то физической опасности. Просто так будет... лучше всего. Он сказал — лучше всего. Стал объяснять, что пытался и близко не подпускать ее к этому вопросу, сберечь ее чувства и избежать возможных конфликтов между личным и рабочим пространством, но теперь, как он решил, все ведет к тому, чтобы действовать открыто.

Чушь!

Он избегал этой темы, покуда не залез ей в трусики и не решил, что получил право диктовать законы. Она не собирается придерживаться их, о чем ему недвусмысленно сказала. Кофе-машина несколько раз подряд отвергла предлагаемую ей монетку в двадцать пенсов. Энн все продолжала запихивать монету, подбирать ее и запихивать снова.

Атмосфера стала накаляться, особенно когда она услышала по телефону красноречивый звук открывающейся банки пива. Где бы он там ни был, он выпивает. Учитывая предполагаемую важность того, что он ей говорит, да и вообще всю серьезность ситуации, которую пытается донести — именно это страшно ее раздосадовало. Да как он только смеет?

Потом он предложил ей заехать к нему вечером. Она треснула кулаком по кофе-машине…

После того, как дала отбой.

Отказавшись от кофе, Энн развернулась и пошла обратно в реанимацию. У нее было сильное желание поехать этим вечером к Джереми. Конечно, она не станет этого делать. Проведет вечер с Рэйчел, если та будет дома, напьется вина, посмотрит по телевизору что-нибудь отупляющее и станет размышлять, чем занят Том Торн.

И постарается не замерзнуть, пока тень разрастается.

Когда он в прошлый раз стоял на этом месте, лицо его было укрыто, а в кулаке был сжат железный прут. Сегодня ему нужно доставить куда более утонченное сообщение. Он позвонил несколько раз, чтобы убедиться, что квартира пуста, и оставить себе возможность отказаться от задуманного. Он каждый раз улыбался, проникая в дом. Конечно, с этим фокусом сам Торн должен быть хорошо знаком. Лучше и быть не может. Волнение от процесса, вспышкой пронзающее его, уступало место еще кое-чему, и он признавал, что, может, у него никогда не будет большего успеха. Другой вид удовольствия, подпитываемый совсем другими источниками.

Удовольствие от игры с Торном.

И эта игра с самого начала была частью всего задуманного. Жизненно важной частью. Шла бок о бок — он улыбнулся — с его работой, которая скорее практическая. Дополняла ее, проливала на нее свет, красиво обрамляла. И в эту игру он играл невероятно хорошо.

Пока он шел к двери, ему пришло в голову, что сам Торн тоже втайне балдеет от нее. Пожалуй, это вполне вероятно. Что-то было в глазах этого человека. Он между делом оглянулся и постучал в дверь. Просто обычный человек, который нанес визит к другу. Никого нет? Записка не будет лишней...

Он вытащил из кармана руку в перчатке и полез под пиджак за конвертом. Да, еще один вид удовольствия. Совсем не то, что обхватить пальцами пульсирующую артерию, но все же... изысканное удовольствие. Открыть щель почтового ящика — несравнимо с тем, что он испытывает, ощущая, как от его прикосновений из тела уплывает жизнь. Но, тем не менее, в нужном контексте — то еще волнение. Конец игры уже не за горами.

Так или иначе — скоро все это завершится... Ему это настолько нравилось, что будет почти позорно позволить Торну победить.

Стоянка начинала пустеть. Торн решил, что пришло время уехать. Он просидел в машине свыше четырех часов, успев выпить шесть банок крепкого пива из супермаркета.

И никогда не чувствовал себя таким трезвым.

После встречи с Филом Хендриксом он брел к машине в каком-то оцепенении. Заскочил в супермаркет за пивом, прочитал газету и сел слушать радио, пить и обдумывать то, что сказал его друг. Друг? А у него вообще есть друзья?

Он знал, что Хендрикс прав. Все, что он говорил, было прямо в точку. Пока он размышлял об этом, одна банка пива довольно бысто превратилась в четыре, а просто плохой день — в кошмарный, из-за его решения позвонить Энн.

И куда делась осторожность прошлых дней? Когда он решил, что будет разумно избегать любых споров, пока расследование не закроют. Ну вот зачем, во имя бога, звонить ей, чтобы сказать держаться подальше от Бишопа?

В этом сквозило что-то хвастливое.

Какая-то часть его хотела выставить напоказ эту... победу. Теперь все не ограничивалось тем, чтобы раскрыть дело и остановить убийцу. Такое чувство, что ему нужно разгромить преступника. Обойти конкурента. Взять трубку и сказать: — Отойди подальше, тут будет не так уж хорошо.

По-собственнически.

Он хотел, чтобы она знала, какой он молодец. Что он был прав.

Она же сказала, что считает его жалким. Чертовски жалким.

Он отшвырнул телефон на заднее сиденье, включил радио и прикончил последние две банки пива. Снаружи уже было темно. Супермаркет скоро закроется. Охранник, патрулирующий подземную стоянку, определенно начал бросать на него недобрые взгляды, что-то бормоча по рации.

Торн понял вдруг, что умирает с голоду. Во рту у него с самого завтрака не было ничего, кроме содержимого шести пивных банок. Нужно оставить машину на месте и отправляться к метро. До дома всего одна остановка. Господи, ему пешком-то добираться около десяти минут.

Торн завел двигатель, выехал со стоянки и направил "Мондео" к югу, подальше от дома, в сторону центра города.

Никто не может сказать, что мне некомфортно. Таким ведь словом обычно пользуются в больницах? Когда звонишь узнать о ком-то. Им там "комфортно". Лежат якобы на пуховых подушках, получают массаж и все такое. Ну, мне, конечно, комфортно с моим ультрасовременным матрасом, кроватью с дистанционным управлением, теликом и держалкой для журналов. Комфортно.

Дата добавления: 2015-10-13