Часть третья – рок 1 страница

Сегодня я собираюсь дать Тиму отставку. Звучит слегка неожиданно?

Увы, я понимаю, что это как снег на голову, что можно бы и постараться, но я уже давно об этом думаю.

Думаю...

Будто я могу делать что-то еще. Вряд ли я в состоянии обсуждать проблемы с моими лучшими подругами, даже если таковые еще имеются. Ну, так-то, я могла бы, но это были бы самые наискучнейшие девчачьи сплетни за всю мировую историю. Ячменный отвар и школьная доска не смогут заменить выпивку, сигареты и заказанную по телефону пиццу. И глазеть друг на друга — совсем не то же самое, что смеяться.

Но я много думала про Тима и про то, как он сейчас несчастен. Я знаю, это реально старомодно, но я это делаю не ради него, а ради себя. В смысле, бросаю его. И я не буду выдавать всякое дерьмо, типа "Я тебя люблю, но больше не влюблена в тебя" или "Думаю, нам лучше остаться друзьями". Если честно, я еще не совсем уверена, что скажу. Я говорю "скажу". На самом-то деле "наморгаю" или "надергаю", покуда бедняжка будет стараться удержать на лице улыбку и прикладывать все силы, чтобы понять, какую хрень я тут несу. Совсем не так, как я себе представляла, как видела в кино или по телевизору. Прощаний в слезах с неизлечимыми больными — как грязи, но наше-то будет чертовски уникальным. Такого никогда не увидишь в "Жителях Ист-Энда" или в "Бруксайде". Хотя, конечно, это лишь вопрос времени. Протащат на экраны через пару месяцев. Удойная тема. Пожалуй, можно устроить захватывающую рождественскую серию, с трагичной, но до сих пор очень сексуальной юной девушкой, которая лежит в больнице, моргая, как умалишенная, пока ее дружок-красавчик обливается, стоя на коленях, слезами, и говорит ей, что до сих пор любит ее, несмотря ни на что.

Ну да ладно...

В общем, я точно не знаю, как, но сделать это нужно. Я отшивала пока лишь одного человека. Мне было семнадцать, и он на вечеринке щупал мою подружку. Влез к ней под лифчик, пока я стояла в очереди в туалет. И все равно, бросать его было довольно тяжело, к тому же не забудьте, тогда я находилась в вертикальном положении, и глотка у меня работала.

Ну а в теперешнем состоянии это обещает стать кошмаром. Я знаю, что позволяя Тиму бросить всю эту неприятную канитель, я предстаю перед народом как бескорыстная святоша, но, если честно — я просто натуральная самовлюбленная скотина. Ведь вся правда в том, что он не хочет этого делать.

А я больше не могу видеть боль в его глазах, когда он смотрит на меня.

Он не знает, что делать. Он говорит, очень медленно. Рассказывает, показывает указкой, как его научила Энн, но я-то знаю, что он так больше не может. Он всегда был как девчонка, когда речь заходила о больницах, крови и всем таком.

Сказал, что хотел бы, чтобы все это случилось с ним, а не со мной, и я знаю, что это так. До этого казалось, что я отпускаю его на волю, и прочая подобная фигня, что он может уйти, найти себе кого-нибудь еще, а если я когда-нибудь отсюда выберусь, то лучше ему бежать ко мне без оглядки, я же и слышать не захочу, как и с кем он там зажигал.

Но истина проста. Он не может смотреть, как я страдаю, и я чувствую к нему то же самое. Он совершенно раздавлен, и это моя вина. Во мне полтора метра роста, а я не могу даже двинуть пальцем и высасываю из него жизнь. Лучше уж сразу покончить с этим. Не самый лучший выбор слов, но я в последнее время не так уж много разговариваю.

Ему это не понравится. Наверное, заплачет, вот же тюфяк, или закричит. Ну и хорошо, вообще-то, лучшего способа вызвать медсестер не существует, но я думаю, когда он вернется домой и поразмыслит, ему станет легко. Да ради бога, наш счастливый билетик, волшебные сказки, все лучшее, на что можно надеяться, теперь подразумевает инвалидную коляску и компьютер — если кому-то повезет и он выиграет в лотерею, чтобы купить их, и от меня толку, как от моих двухлеток в саду, а уж такого я никому не пожелаю.

Тим обо мне заботится, я это знаю. Но я не переношу, когда меня жалеют. Любят — прекрасно. Но не жалеют.

"Заботиться" не значит "нянчиться", правда?

Короче, Тим, считай, что ты везунчик, заранее прошу прощения, если в ответственный момент, во время твоей пышной свадьбы с какой-нибудь сногсшибательной блондинкой, когда викарий заикнется о препятствиях, дверь церкви распахнется, и ввалится какая-то дура в инвалидном кресле. Просто не обращайте внимания и продолжайте дальше. Наверное, я распсихуюсь... Да чтоб тебя, ты слышал, что я сказала?

— Если я когда-нибудь выберусь отсюда...

Этой кошке довелось наблюдать, как женщину, которая ее любила, полоснули по горлу и оставили истекать кровью, будто забитую свинью. Теперь она смотрела в лицо мужчины, который не понимал этого. Поднималась и опускалась, лежа на его груди, в такт его дыханию. Поднималась, опускалась и смотрела ему в глаза. Они были закрыты, но она следила за движением глазных яблок, которые метались под веками, как загнанные животные. В поисках выхода. В попытках найти слабину. А голова за этими глазами распухала, угрожая взорваться и разодрать тонкую кожу... Мэгги Бирн улыбнулась и легла на кровать. Она скинула туфли и потерла ногами друг о дружку. Ему было слышно, как потрескивает нейлон ее колготок. Он что-то сказал — наверное, пошутил. Она откинула голову и засмеялась — тонкая красная линия начала набухать под ее подбородком. Она зарделась и потянулась за шарфом, а он сказал, что страшного ничего нет, но она уже начала плакать. Она трясла головой, рыдала и пыталась стянуть шарфик вокруг шеи. Рана раскрывалась все шире, пока не стала напоминать содержимое разделочного стола в рыбной лавке. Не слишком-то стройная шейка, покромсаная на куски, будто тунец. Розовое, темно-розовое, красное. И словами ее уже было не утешить. Он попытался взять ее на руки, но они соскользнули. Он поглаживал ладонями ее ключицу, обследуя пальцами влажную и липкую внутреннюю поверхность раны.

Проверяя ее на свежесть.

Мэгги Бирн попробовала закричать, но из горла вырвался только свист.

Он открыл глаза...

Он не спал, и это был не сон. Всего лишь искаженный мысленный снимок. Память подстраивается и искривляется под ненужным воздействием воображения. Нечто, живущее в мерзких и нездоровых уголках его подсознания, празднует победу.

Он открыл глаза...

Подождал, пока картина помутнеет и уплывет вдаль. Он лежал на диване и слушал, как затихает сердцебиение. Чувствовал, как испаряются бусинки пота с его лица. Загонял это отвратительное нечто обратно в угол.

До следующего раза.

Он открыл глаза и уставился на кошку, сидящую у него на груди.

— Пошла вон, Элвис!

Кошка спрыгнула и скользнула в сторону спальни. Мэгги была большой фанаткой Элвиса, и назвала котенка еще до того, как стало можно различить пол. Она всегда считала, что это смешно. Пару маминых кошек забрала в Эдинбург Салли Бирн, остальных отправили в приют для животных, а Элвис стала собственностью Торна — с того самого момента, как он открыл дверь в спальню Мэгги и вдохнул пропахший кровью воздух. Салли сказала, что кошка запала на него. Практически нуждалась в нем.

Почти так же, как он в ней.

Прошло почти две недели с того дня, когда он открыл дверь в спальню. Почти двадцать четыре часа с похорон Маргарет Бирн. Торн не знал, какие были договоренности насчет Леони Холден. Как это обычно называет Ник Тьюэн — "выпал из темы". Ее похороны вполне могли уже закончиться. Труп нашли за несколько часов до Мэгги Бирн, и если Фил Хендрикс уже собрал все необходимое и аккуратно разложил по баночкам с этикетками, то тело вполне могли вернуть тем, для кого оно все еще значилось чем-то настоящим. У кого в сердцах и душах она еще продолжала существовать. Чтобы они могли попрощаться.

На похоронах, конечно, кто-нибудь официально присутствовал. Зачастую просто отправлялись цветы, но в этот раз ему представлялся Тьюэн, стоящий во дворике церкви, одетый в черное, будто наемный убийца. Пожалуй, своим присутствием мог удостоить и Фрэнк Кибл. Или кто-нибудь повыше рангом. Если число жертв соответствует, то, в конце концов, отправляется сам комиссар. Сдержанная улыбка, венок из белых лилий... "Извините, делаем все возможное". У Торна так и не вошло в привычку посещать похороны своих жертв... жертв своих расследований. Он шел лишь в тех случаях, когда считалось, что есть все шансы, что убийца может там появиться. Но и тогда стоял в стороне, осматривая скорбящих и выискивая того, кто выбивался из картины. Но в этот раз возможности, что убийца приедет на похороны, не было. Ему хотелось забыть мертвецов. Они были его ошибками.

Внезапно у Торна будто кувалдой в груди бухнуло — он и понятия не имеет, где похоронили Хелен Дойл. Конечно, похоронили, не кремировали. Оставили доступным для повторного вскрытия, если оно вдруг потребуется, или если его впоследствии запросит обвиняемый.

Даже после смерти ее тело не было ее собственностью.

Торн опустил ноги, сел и потер глаза. В них щипало от пота. Он проголодался. Начинала болеть голова...

Пора прекращать прятаться.

Он ненадолго вышел из тени, чтобы выразить уважение Маргарет Бирн, которого, как он догадывался, при жизни она не получала. Он обнимал дочь женщины, которую узнал только после ее смерти. Прижимал к себе, когда она плакала. Смеялся, когда она рассказывала о кошках, и махал рукой, когда садилась в автомобиль похоронной службы.

Он заметил в почти пустой церкви Дэйва Холланда, сидящего с прямой спиной и каменным лицом, как будто шестиклассник, страдающий от неудобного воротничка. Они кивнули друг другу и быстро отвели глаза. Пожалуй, сохранять некую дистанцию, пока вокруг роится такое количество обвинений, лучше всего. Столько осуждения.

Торн многое взял на себя, но работу как следует не выполнил. Им было известно, что это именно Холланд рассказал ему о Маргарет Бирн и дал ее адрес. Доказать они не могли, но знали это. И это ничего не меняло. Не могло объяснить, как убийца оказался в курсе дела. Или откуда убийца узнал, что Торн близок к его достоверному опознанию. Или как у него получилось заскочить и располосовать ей горло, прежде чем спокойно отправиться убивать Леони Холден.

Ничего так просто было не объяснить, но все же оставалось очевидным то, что у Торна не могло быть никаких дел поблизости от дома Маргарет Бирн. Выглядело это ненадежно.

И он чувствовал, что в ответе за это.

Маргарет Бирн умерла из-за того, что знала, или из-за того, что могла ему рассказать. Это очевидно. Она умерла, потому что Торн знал, кто убийца, потому что она могла опознать его, и потому что где-то, в какой-то из глупых операций, в которых ему довелось работать, образовалась течь, достаточно большая, чтобы потопить броненосец.

У Торна была пара идей о том, кто это мог быть, но объяснить, как и зачем, он был не в силах. То, как добывают информацию журналисты, никогда не считалось тайной. Решение их проблем всегда сводится к банковскому балансу какого-нибудь констебля с болезненной тягой к азартным играм или сержанта с непомерными алиментами. Но в этот раз все было совершенно по-другому. Утечка информации повторно привела убийцу с железным прутом и скальпелем к двери Маргарет Бирн. И это оказалось намного страшнее, а стало быть, и охранять эту информацию следовало намного тщательнее. Высшие чины тут же замкнулись. Глаза отведены в сторону, вина переложена на других. Теперь для Торна все пришло в равновесие. Кибл лишь приказал ему сидеть ровно и ждать. Возможностей спорить у Торна не оставалось. Проблемы у него, а решения принимаются на более высоком уровне. На словах хорошо, похоже на план действий, но Торн понимал, что Кибл на самом деле понятия не имеет, что же с ним делать. И Торна уже тошнило от необходимости сидеть ровно и ждать. Ворчливая головная боль начала уже реветь в полный голос. Он встал и поплелся к ванной, чтобы поискать аспирин, а по дороге заметил краем глаза, что на столике возле входной двери мигает маленький красный огонек. Сообщения на автоответчике.

— Это всего лишь папа. Позвони, когда найдется минутка...

— Том... это Энн. Я перезвоню.

Потом какой-то незнакомый голос. Женский. Тихий. Дрожащий. Сдавленный...

— Привет, мы никогда не встречались. Меня зовут Леони Холден, и меня где-то неделю назад убили. Мне через несколько дней должно было исполниться двадцать четыре года, и вот сейчас я одна, мне холодно, и меня, честно говоря, не колышет ни кто что кому сказал, ни ваша карьера, ни соответствия волокон от коврика, я просто буду признательна, если вы постараетесь во всем этом разобраться, понимаете...

Он открыл глаза.

Холодный душ. Горячий кофе. Настоящие сообщения на настоящем автоответчике.

Пора прекращать прятаться.

Голоса, все до единого встревоженные. Отец, дважды. Энн, дважды. Фил Хендрикс, нужно поговорить. Кибл, все еще пытающийся спасти свою карьеру, или что там у него... Салли Бирн проверила, как там кошка. Дэйв Холланд...

Нужно выйти из дома и поговорить с ними со всеми, но в промежутках между сообщениями на телефоне — тишина, и голос этой тишины настойчивее, чем у остальных. Она бормочет те слова, которые неделей раньше взорвались у него в голове, и теперь звенят в мозгу день и ночь, как эхо. Он все еще слышит их — они с нескрываемым торжеством чеканятся в тишине холодным, невыразительным голосом Тьюэна. Эти слова затыкают ему рот, пробиваясь, гласно или негласно, в любой разговор — с Энн Коберн, с Филом Хендриксом, с Фрэнком Киблом, с Дэйвом Холландом.

У Джереми Бишопа железобетонное алиби.

Джереми Бишоп не мог убить Маргарет Бирн.

Обед. Сэндвич и энергетик из магазинчика, прогулка по душным улицам Блумсбери, наблюдение за умиранием. Он до сих пор помнил, как отдается в руке удар, ломающий череп Маргарет Бирн.

Чувствовал, как под прутом крошится, будто мятное печенье, кость. Это ее заткнуло. Тупая кобыла визжала и бегала по комнатам с того самого момента, как он пинком вышиб хлипкую заднюю дверь. Всего-то несколько секунд, но пока он не втолкнул ее в спальню, было тревожно, не слышали ли что-то соседи. Но стоило ему обхватить ее левой рукой под подбородком, пока правая лезет в карман за скальпелем, и стало ясно — все обойдется. Наверное, кто-то просто чересчур добавил громкость телевизору. Не о чем волноваться. Хотя его могли увидеть. Когда он проходил мимо дома, едва заметно подрагивала занавеска, но все это лишь бонус в длинной гонке, несмотря на путаницу, которую он рано или поздно вызовет. Ювелирные украшения на полу, наверное, не сильно их озадачат. Вряд ли они подумают на вооруженное ограбление, но может, хотя бы поверят в драку?

Наверное, бедняжка решила, что он собирается ее обворовать. На самом деле это не важно.

Все, о чем они думали, оказалось не так.

Он мог вспомнить, как хлынула кровь, когда лезвие резало ей горло. Беззвучно брызнула фонтаном на толстый уродливый ковер, а он уперся коленом ей в поясницу и потащил к кровати, моля, чтобы хватило времени сделать все подобающе. И он до сих пор слышал урчание кошек, единственный шум, который нарушал тишину, пока он наблюдал, как из нее вытекает жизнь. Учитывая хронологию, ему хотелось, чтобы это выглядело, как самоубийство. В таком случае не будет путаницы. Никаких проблем с увязкой времени событий.

Однако, с ней нужно было разобраться как можно быстрее, и он сделал все необходимое. Теперь было ясно, что он торопился, и то, что график оказался сбит, стало причиной той неудачи с девушкой в автобусе.

В газетах сказали, ее звали Леони. Конечно, у них не было времени как следует познакомиться. На пользу это не пошло, понятное дело. Во время процедур он не был достаточно спокоен. Волнение от предшествующих событий сделало его неповоротливым. Хотя, конечно, самоубийство он бы подстроил аккуратно. По-дилетантски. Горизонтальный надрез по запястью, вместо вертикального, от запястья до локтя вдоль лучевой артерии, который был бы куда более эффективным, но и подозрительным тоже. Впрочем, они это, возможно, даже не заметили бы. Все бы списали на ее возраст.

Но потом за дело взялся Том Торн. Всегда он. Он точно не знал, когда Торн планирует посетить Маргарет Бирн, но очень сомневался, что у нее бывает много гостей, поэтому шансы, что ему повезет, были весьма неплохими. Когда в газетах подтвердили имя офицера, обнаружившего тело "миссис Бирн, 43 лет", он улюлюкнул от радости. Из этого вытекала одна важная вещь — социальная изоляция Торна. В связи с этим можно предполагать, что по срокам все удалось наилучшим образом. Теперь Торн был еще более замкнут, чем когда-либо. А замкнутый Том Торн, как легко догадаться — это очень опасно.

Именно это ему от него и нужно.

Прогулка до Уотерлоу Парк занимала двадцать минут. Торн поиграл в мыслях с идеей встретиться на кладбище Хайгейт, но это было место для встреч с Джен. Когда-то было. Милое местечко, где можно провести воскресное утро. Где она до отчаяния ощущала себя героиней черно-белого арт-фильма, а он был рад убить час или два времени до пьяной пирушки где-нибудь в "Старой Короне" или "Фляжке". Где оба проводили время, ничем не занимаясь, и каждый раз смеялись на могиле неизвестного мистера Спенсера, расположившейся напротив куда более знаменитого Маркса.

К северу от кладбища был Уотерлоу Парк, маленький, но чертовски милый зеленый уголок, который завсегдатаи никогда не перестанут называть "потайным сокровищем". Клиентура здесь была, мягко говоря, странная: смесь из публичных болтунов, обкуренных тунеядцев и подопечных общественных больниц с несколькими чрезвычайно беременными женщинами, отправленными сюда на прогулку из Уиттингтонского госпиталя в надежде вызвать долгожданные роды. Торн обожал здесь бывать, и не в последнюю очередь из-за Лодердейл Хауса, величественного дома шестнадцатого века у входа в парк. Сейчас там располагались детские кукольные театры, антикварные лавки и выставки кошмарного современного искусства. А также приличный ресторан и славный, если бы не завышенные цели, кофейный бар. А четыреста лет назад тут жила Нелл Гвинн, любовница Чарльза Второго. Одна противная дамочка как-то сказала Торну, что в Лодердейл Хаус мисс Гвинн "укрывала своего короля". Он ей сказал, что это лучший на его памяти эвфемизм, но дамочка не нашла в этом ничего забавного. Торн решил, что она и сама могла этим заниматься.

Это место всегда приподнимало ему настроение. Отличный памятник архитектуры, оказавшийся, по сути, первоклассным борделем. Только по этой причине парк превратился в излюбленное место для посиделок и размышлений, под деликатный саундтрек от Грэма или Хэнка на CD-плеере, неожиданно подаренном Торну Джен на его сорокалетие.

Он шагал по длинной изогнутой тропе, ведущей к парочке никудышных теннисных кортов. Через каждую сотню метров ему попадались фигуры, сплетенные из травы или вырезанные из сухой древесины. Природные скульптуры. Наверное, какой-нибудь проект к Миллениуму. Пустая трата времени и денег. Он сам провел 31 декабря 1999 года с Филом Хендриксом, цыпленком с соусом чили и неприличным количеством пива. Они оба уснули еще до полуночи.

Не самое плохое место для встречи. Торн снял кожаную куртку и присел на скамью, прикрученную болтами к бетонному помосту. Бросил взгляд на огромный зеленый купол Святого Иосифа. Погода была теплая, учитывая, что октябрь уже не за горами.

Ему навстречу шла, держась за руки, пара. Молодые, тридцать с небольшим, гибкие, с хорошей осанкой. На нем были бежевые мешковатые брюки и белый свитер. На ней узкие белые джинсы и кремовая кофточка из искусственной шерсти. Шагали без труда в ногу и улыбались чему-то, сказанному минутой ранее.

Когда они, дерзкие и непробиваемые, подошли ближе, Торн почувствовал, как его тело прожгло завистью, будто бы едкой щелочью, растворяющей жир в канализации. Эти двое были настолько светлыми и безупречными. Мечта любого рекламщика кофе и круассанов, что подают в каком-нибудь прелестном, перестроенном под ресторан, складе. Торн знал, что у них очень хорошая работа, они готовят экзотические блюда своим идеальным друзьям и занимаются потрясающим сексом. Они всему радовались и ни в чем не сомневались.

Были неуязвимы.

Он тут же вспомнил про Энн и поразился, насколько чудовищно глупы они сами. Ну почему ему так трудно позвонить ей?

Он оставил ей сообщение на следующий день после того, как обнаружил труп Мэгги Бирн, сказал, что кое-что прояснилось, но с тех пор на ее звонки не отвечал. И не только из-за того, что она связана с Бишопом. Ему нужно было отстраниться — сохранить ту темную и непонятную часть своей личности, которая потребуется, чтобы пройти через это и остановить убийства. Ради этого он был готов рискнуть чем угодно, к тому же знал, что если отношения с Энн Коберн станут серьезными, картинка начнет рассыпаться. У него есть броня под камуфляжем, и малейшая трещина сделает ее бесполезной. Учитывая время на ее восстановление... В конце концов все трещины зарастут, но пока еще не время... открывать уязвимые места. И все же он хотел, чтобы она была рядом. Хотел близости с ней. Он проследил глазами, как молодая пара прошла мимо него к пагоде, которая всегда была в почете у тех, кому нравится обмен телесными жидкостями на открытом воздухе. Решил, что вел себя, как идиот. Он позвонит Энн сразу же, как вернется домой. О чем он только думает?

Он всего лишь коп, по крайней мере, теоретически.

Трещины в броне? Господи...

Он на секунду представил себя боксером, которому не разрешено трахаться перед большим поединком. Дурацкая аналогия, но картинка в голове настолько его позабавила, что он улыбался и спустя пять минут, когда появился ожидаемый собеседник.

Временами казалось, что единственный человек, с кем может нормально беседовать Энн Коберн — это женщина, лишенная способности разговаривать. Сидя в одиночестве в больничной столовой и гоняя по бумажной тарелке лист бесвкусного салата, она рассматривала свои промахи с профессиональной точки зрения. Занятия с Элисон шли неплохо, но Энн понимала, что если не поостеречься, то есть опасность, что они станут полноценными сеансами психотерапии.

И вовсе не для Элисон.

Ее проблемы с молодым человеком почти достигли критической точки, но все же Энн большую часть их последнего занятия провела, жалуясь на свои собственные горести.

Проблемы с дочерью. И с бывшим мужем. И с любовником.

Отношения с Рэйчел не улучшились. Они, наконец, поговорили, но так и не сказали ничего друг другу. Одно время они обе ходили на цыпочках, осознавая, что малейшее замечание с любой стороны может вылиться в очень крупную ссору. К переэкзаменовке она не готовится, спать ложится поздно и почти наверняка не собирается рассказывать правду. И как начала подозревать Энн — да нет, в этом она уверена — дело еще и в том парне, с которым встречается Рэйчел.

Энн как-то завела разговор, но Рэйчел лишь сжала губы и вызывающе взглянула, так что не осталось сомнений, что эта тема под запретом. Так глупо. У Энн не должно быть проблем с друзьями дочери. С чего бы это? У нее и до этого были поклонники. Просто по времени все совпало чертовски глупо. Всего через несколько недель важные экзамены, Рэйчел рискует пустить все под откос, а Энн не может сделать с этим ничегошеньки. Рэйчел упряма, совсем как отец, а теперь и вообще не разговаривает с ней. Отношения с Дэвидом и так были заметно ледяными, временами откровенно ядовитыми, но с того дня, как она рассказала ему про Торна, стали стремительно ухудшаться. Казалось бы, с ним порваны все связи, но в то же время, если дело касается Рэйчел, то выступать единым фронтом — совсем неплохая идея.

Что странно, он как будто бы знал об ее отношениях с Торном еще до того, как они начались. Она возвращалась в мыслях к их стычке в лифте. Он уже тогда отпускал по этому поводу комментарии. Потому-то она ему и рассказала. Она не пыталась так набрать очки, может, всего раз или два, но раз его подозрительность уже предоставила ему богатую возможность поплеваться в нее ядом, то почему бы ей просто не похвалить его прозорливость? Но этим она подтвердила свою увлеченность Торном... это ведь увлеченность? и все обернулось по-настоящему мерзко. Мимо, улыбаясь, прошел Стив Кларк, она улыбнулась ему в ответ и задала себе вопрос — а не зависит ли проблема с Рэйчел отчасти от ее отношений с Торном? Может, Рэйчел ревнует? Энн делала попытку рассказать ей про Торна. После шумной ссоры несколькими неделями раньше она старалась жить более открыто. Сказала Рэйчел о расследовании и о своем участии в нем. Умолчала о некоторых самых неприятных деталях и обошла стороной Джереми... то, что он вовлечен, но, скорее, для собственного спокойствия. Она держала ее в курсе продвижений с Элисон и, в целом, прилагала все усилия, чтобы наладить хорошие отношения. Но все же, пожалуй, она не разъяснила Рэйчел, какие же чувства она испытывает к Торну.

Энн отодвинула тарелку с нетронутым салатом и решила, что все происходящее связано с тем, что она еще сама не разобралась в этом.

Она поднялась и торопливо прошла к заднему выходу из столовой через вращающиеся двери, где закурила сигарету и принялась разглядывать большие стальные баки и груды упаковок из полистирена.

Торн...

Похоже, он в центре всех ее проблемных взаимоотношений. Не в последнюю очередь — с Джереми Бишопом.

Она едва перекинулась словом с Джереми с той ночи, которую они с Торном закончили в постели. Это... охлаждение в отношениях было ее решением, но она чувствовала, что и он также стремится держать ее на расстоянии. Она не отрицала возможность того, что Джереми ревнует, и, может быть, эта ревность отчасти сексуальная, но также она подозревала, что у него назревают отношения с кем-то еще. Он бросил пару типично иносказательных фраз в те несколько дней, пока они не перестали встречаться. Что-то его отвлекало, и не похоже, что это касалось работы. Она надеялась, что дело в женщине. Ей больше всего на свете хотелось, чтобы Джереми был счастлив.

Она по нему скучала.

Но взять телефон не могла. Она была знакома с ним больше двадцати пяти лет, и все же, несмотря на всю глупость подозрений Торна, не брала трубку, чтобы не показать даже смутной нелояльности к человеку, которого знала всего-то пять минут. Ее возмущала эта проверка на преданность. Преданность кому-то, преданность от кого-то. И все-таки — какого черта не звонит Торн?

Он ей звонил, когда в расследовании произошли серьезные подвижки. Что для нее прозвучало как синоним смерти, и через два дня она о ней действительно прочитала. И еще кое о чем. Хвала небесам, никаких упоминаний об Элисон, но все-таки целые потоки крови на мельничные колеса СМИ. Молчание прессы, которое ранее так заботило Торна, благополучно закончилось. Гневные первые полосы с фотографиями пяти погибших женщин.

Она перестала заглядывать в газеты. Ее уже и так тошнило от этого.

Энн не хотелось принимать никакого участия в этом отвратительном расследовании, через которое ей и так уже пришлось пройти вместе с Элисон. Она больше ничего не хотела знать.

До тех пор, пока они его не поймают.

Торн и Холланд спустились к пруду возле южного входа в парк. Прислонились к перилам и начали разговор, время от времени повышая голоса, чтобы перекричать шум детской площадки в нескольких метрах от них. На площадке курил и читал газету папаша, пока двое его детей безуспешно пытались вскарабкаться на горку, а третий стоял на качелях, где ему явно требовался присмотр. Пока Холланд разглядывал поверхность воды, Торн наблюдал за большой бурой крысой, суетливо пробирающейся по пыли под низкой изгородью, чтобы обогнуть пруд. Тут всегда можно было обнаружить несколько крыс в поисках выброшенного кусочка хлеба, и Торн порадовался, заметив одну из них. Назвать их красивыми было нельзя, но покуда Холланд не отводил глаз от разнообразия плавающих уток и гусей, взгляд Торна естественным образом привлекала крыса. Стервятник, проходимец, оставшийся в живых. Злодей.

Более подходящего символа для этого города не сыскать.

— Я не собираюсь держать тебя на побегушках, Холланд.

Холланд почувствовал, как начинает краснеть его шея, когда он повернулся к Торну. — Потому что это не так, сэр.

Торн тут же раскаялся в своих словах. Это была попытка мрачно пошутить, но прозвучала она лишь саркастически.

Холланд уже перестал об этом думать. — Старший инспектор Кибл считает, что мы могли бы работать вместе, вот и все. Он сам пытался вам позвонить...

Торн кивнул. Ему многие пытались позвонить. Заставить Холланда лично передать ему это весьма необычное предложение — ловкий ход. Фрэнк Кибл не самый вдохновленный и вдохновляющий из офицеров, но что происходит вокруг него, знает отлично. Он просто читает своих подопечных. Всегда чувствует течения внутри операции, которые выходят за пределы — видит, если кто повесил нос или слишком зарвался. Крыса поднялась на задние лапы и принялась обнюхивать урну, прикрепленную к перилам. Торн посмотрел на Холланда. — Ну а ты что думаешь?

Холланд улыбнулся — частичка его была польщена этим вопросом, хотя в целом он хорошо осознавал, что его мнение, скорее всего, не будет ничего значить. — На самом деле, я думаю, это хорошее предложение. По моим представлениям, вы будете сами по себе, главное, не ввязываться в слишком крупные неприятности.

— И не упоминать о Джереми Бишопе?

Холланд не видел смысла в том, чтобы подсластить пилюлю. — Хуже этого не придумать.

Торн знал, что он прав. Кибл намекал на дисциплинарные взыскания после обнаружения тела Маргарет Бирн, но после убийства Леони Холден необходимость отчитывать непослушного детектива с разгулявшимся воображением отошла на второй план. Именно так он сказал. Как бы то ни было, у него были свои причины не желать пока официально возвращать Торна, чтобы дать себе время как следует подумать, как именно поступить с ним. В любом случае, пожалуй, дело обойдется легкими наказаниями.

Дата добавления: 2015-10-13