Часть вторая - игра 5 страница

Потом все кончилось и он стал проталкиваться сквозь толпу к выходу. Когда он пролезал мимо нее, она оторвала взгляд от книги. В непосредственной близости она оказалась вовсе не такой шикарной, но его это не волновало. Значения имели лишь ее напряженное лицо и жар у него в паху. В конце концов, это всего лишь игра. Часть ежедневной суматохи. Он улыбнулся и мысленно произнес фразу, которая всегда сопровождала такое славное начало рабочего дня: не нравится — вали из Лондона, детка. Застегнув пуговицы на пиджаке, чтобы скрыть небольшую выпуклость, Ник Тьюэн сошел с поезда на Эдгвар Роуд и, переключившись на размышления о предстоящем дне, начал торопливо проталкиваться к эскалатору.

Энн ушла пораньше, сказав, что хочет вернуться домой, пока не проснулась Рэйчел, а Торн проспал почти до девяти часов. Он позвонил Бригстоку, чтобы сказать, что опоздает. Планов у него никаких не было — он только ждал звонка Холланда. И плюс ко всему был здорово вымотан.

Он уплетал четвертый тост и ждал редкую сцену — тайную трепетную встречу Ричарда и Джуди — когда прозвенел дверной звонок.

Джеймса Бишопа он узнал тут же — по фотографии Кодака. Оценка Бетелла оказалась верной, эпитет "замызганный" подходил лучше всего. Он был тощим и высоким, в темном длинном плаще поверх футболки, джинсах и грязных кроссовках. Короткие обесцеченные волосы были спрятаны под круглой черной шляпой, а через плечо была перекинута заношенная зеленая сумка.

— Вы — Торн?

То же хорошее произношение, что и у отца, к сожалению, с некой претензией на идиотский лондонский акцент, и те же точеные черты лица, хоть и замаскированные легкой щетинистой порослью нескольких дней от роду. Будто бы доктор Джереми Бишоп в студенчестве.

— Да, Джеймс, это я, — фраза застала маленького заносчивого засранца врасплох. Торн не смог сдержаться и ухмыльнулся. — Можно узнать, откуда у тебя мой адрес?

— Ага. Вы сказали моему отцу, на какой улице живете... Я постучался практически в каждую дверь.

Мог просто спросить у него, Джеймс. Он точно знает, где я живу.

— Ясно. Много моих соседей перебудил?

Бишоп улыбнулся. — Парочку. Одна очень соблазнительная домохозяйка предложила мне чашку чая.

— Мы тут довольно дружелюбны. Не хочешь тост?

Торн отвернулся от двери и прошел внутрь. Спустя немного времени он услышал, как юноша закрыл входную дверь, а еще через несколько секунд захлопнул дверь в квартиру и зашел в гостиную.

— Насчет тостов не волнуйтесь, а вот от кофе я бы не отказался...

Торн отправился на кухню, откуда стал наблюдать, как посетитель задумчиво завис посередине зала. — Тебя ведь зовут Джеймс? Или Джим?

— Джеймс.

Ясно, подумал Торн, насыпая в кружку кофе. Джим для своих дружков и Джеймс для папы, к которому пришел занять деньжат. Он принес и отдал ему кружку с кофе. — Итак?

Бишоп выглядел обезоруженным. Видимо, все пошло немного не так, как он ожидал. Он изо всех сил старался казаться грозным, что у него не очень-то получалось. — Я хочу, чтобы вы оставили в покое моего старика.

Торн присел на подлокотник дивана. — Ясно. И что же, по-твоему, я делаю?

— Зачем вы его донимаете?

— Донимаю?

— Какой-то парень делает возле его дома снимки, а потом появляетесь вы, выдумываете какую-то ерунду, требуете, чтобы он вас подвез и рассказываете ему о журналистах. Он, может, на это и клюнул, но я считаю, что все это бред. Что вы вообще там делали?

— Я полицейский, Джеймс, и я могу ходить везде, где мне вздумается.

Бишоп начинал получать от разговора удовольствие. Сейчас он ему покажет. Он сделал шаг к камину и повернулся с улыбкой к Торну. — Не могли бы вы называть меня "сэр"?

Торн заинтересованно улыбнулся в ответ. — Если бы наш разговор был частью расследования — то пожалуйста. Но это не так, мы у меня дома, и ты пьешь мой гребаный кофе.

Бишоп сжал кружку ладонями. Пытаясь подобрать слова к следующей фразе. Торн избавил его от этого. — Думаю, твой отец слишком горячо реагирует.

— Он даже не знает, что я здесь.

Правильно. Конечно же. Конечно, не знает.

— Ему звонили.

— Когда?

— Прошлой ночью. Прямо посреди ночи. Четыре или пять раз, один за другим. Он разбудил меня в панике.

— Какие это были звонки?

— Это вы мне скажите.

Задиристость снова вернулась. Нужно приложить его покрепче. — Послушай, я опрашивал твоего отца, когда вел расследование, в котором больше не принимаю участие, понятно? — У Бишопа отпала челюсть, и Торн даже почувствовал мимолетный укол некой симпатии к нему. — А теперь расскажи мне про эти звонки.

— Как я сказал, звонили посреди ночи. Он слышал кого-то. Кто бы это ни звонил, номер был скрыт. Один звонок за другим. Он не то что расстроен, он напуган. Чуть не обосрался от страха.

В этом можно серьезно усомниться.

— Так что вы собираетесь с этим делать? — похоже, в голосе Бишопа начали появляться по-настоящему сердитые нотки.

— Тебе я скажу то же, что и ему про фотографа. Я посмотрю, что можно сделать. Это лучшее, что я могу предложить.

— Вы встречаетесь с Энн Коберн?

Теперь настала очередь Торна разозлиться. — Попридержи язык, Джеймс...

— Раз вы больше не участвуете в расследовании, то теперь можно, так ведь?

— Что? — Торн аж задохнулся. Пытаясь не сорваться и не забыть, что ему нужен не сын, а отец.

— Если бы у вас из-за Энн... ну, знаете... были причины доставать моего отца.

Торн вскочил и приблизился к Бишопу. Тот вздрогнул, но Торн только покачал головой и протянул руку за пустой кружкой.

— Насколько помню, доктор Коберн твоя крестная мать, а значит, ответственна за твое духовное благополучие. При виде тебя могу сказать, что в этом задании она с треском провалилась, но все же — хочется верить, на этом ваши отношения заканчиваются. Наверное, ты получил серебряную ложку на крещение и несколько подарков на день рождения, но вот то, с кем она спит — совершенно не твоего ума дело.

Бишоп пораженно кивнул. Потом широко ухмыльнулся.

— Так значит — да?

Торн улыбнулся и понес пустые кружки на кухню. — Чем ты занят, Джеймс, когда не беспокоишься за отца?

Бишоп бесцельно кружил по комнате. Остановился и начал изучать стопку дисков. — Я всегда за него беспокоюсь. Мы с ним очень близки. А вы со своим нет?

Торн поморщился. — Ну же?

— Я много езжу. Немного пишу. Пробовал стать актером. Хоть чем-то себе на жизнь зарабатывать.

Кажется, Торн начинал понимать этого парнишку. Нельзя сказать, что он понимал многих таких. Но этот был не совсем уж бездельником, как он решил, услышав описание Энн. Под стремлением к нонконформизму почти наверняка был унаследованный им консерватизм, которого он отчаянно пытался избежать. Вот почему так старался укрыться. Конечно, он сбился с курса, но был, по сути, безвредным. Джеймс Бишоп и понятия не имел о том отравленном генофонде, в котором погряз. Он сколько угодно мог мочиться против ветра, но это в любом случае не имело значения — бедный засранец все равно оставался сыном своего отца.

— Учился где-нибудь?

— Ага, просидел пару лет в колледже. Башни из слоновой кости не по мне.

Торн вернулся в гостиную и взял пиджак. По тебе — башни из "Тауэр Рекордс"?

— Ну да... — Бишоп смущенно ткнул пальцем в эмблему магазина на своей футболке. — Сейчас я там работаю.

Торн махнул рукой в сторону коридора. Пора идти. Бишоп тут же двинулся к двери, не видя причин задерживаться.

— Ладно, может быть, и загляну туда к тебе, — сказал Торн. — Как там у вас с секцией музыки кантри?

Бишоп рассмеялся. — Какого хрена мне знать?

Торн открыл входную дверь. Начинало накрапывать.

— Глупый вопрос. Тебе-то что больше нравится? Амбиент? Транс? Спид-гэридж? Можешь дать скидочку на новую двенадцатидюймовую пластинку Груврайдера?

Бишоп удивленно посмотрел на него.

Торн захлопнул дверь. — Мало тебе сюрпризов на сегодняшнее утро, да?

Маргарет Бирн жила на первом этаже небольшого дома на Тулс Хилл. Холланд и Тьюэн ожидали увидеть совсем не такую персону. Невзрачная, преждевременно поседевшая женщина с заметно излишним весом, которой давно перевалило за сорок. Тьюэн не смог удержать удивления, когда она выглянула из-за двери, упираясь одной ногой в косяк, чтобы предотвратить попытку побега огромного рыжего кота. После того, как они продемонстрировали ей удостоверения, она с радостью пригласила их войти. Она настояла на том, чтобы заварить им чай, и оставила Тьюэна и Холланда в компании по крайней мере трех крупных кошек, прежде чем перебраться на удобные кресла в гостиной. Тьюэн озвучил мысль, которая не давала покоя Холланду.

— Да тут охренеть как воняет, — прошипел он, и сухо добавил. — Не удивительно, что он передумал и свалил отсюда.

Когда прибыл чай — с неплохим выбором печенья — Холланд откинулся в кресле, как ему и было поручено, и позволил Тьюэну вести разговор.

— Так вы живете одна, Маргарет?

Она поморщилась. — Ненавижу имя Маргарет. Может, сойдемся на Мэгги?

Холланд улыбнулся — давай-давай, пусть не расслабляется.

— Ну извините. Мэгги...

— Муж меня бросил пару лет назад. Не знаю, почему я его так называю, все равно ему было несподручно жениться на мне, ну да ладно...

— Детей нет?

Она потуже запахнула серый жакет на груди.

— Дочка. Ей двадцать три, живет в Эдинбурге, и у меня нет ни малейшего понятия, где ее отец.

Она взяла еще одно печенье и начала гладить черно-белую кошку, запрыгнувшую ей на колени. Та тихо замурлыкала и свернулась клубочком. Холланд подумал, что Мэгги напоминает его маму. Он ее уже сто лет не видел. Может, стоит сказать Софи, что он попросит ее ненадолго приехать.

— Ладно, расскажите про мужчину с шампанским, Мэгги.

— А вы не записали, когда я звонила?

Холланд улыбнулся. Тьюэн — нет.

— Нам просто нужно побольше деталей, вот и все.

— Ну ладно, думаю, было около восьми часов. Я открыла дверь, а там стоял этот парень и размахивал бутылкой. Спросил у меня, где тут вечеринка у Дженни.

— У вас есть соседка по имени Дженни?

— Не думаю. Но он сказал, что был уверен, что ему дали правильный адрес, и мы немного посмеялись обо всем подряд, и он стал, знаете, заигрывать — сказал, что было бы обидно потратить впустую бутылку шампанского. Он флиртовал... Кажется, он уже был слегка навеселе.

— Вы сказали, когда звонили нам, что можете дать подробное описание.

— Разве? Вот черт. Ну ладно, он был высоким, определенно выше, чем метр восемьдесят, в очках, и очень хорошо одетым. На нем был очень хороший костюм, знаете, дорогой такой...

— Какого цвета?

— Кажется, синего. Темно-синего.

Холланд все записывал и, как послушный мальчик, держал рот на замке.

— Продолжайте, Мэгги.

— У него были короткие, сероватые волосы...

— Сероватые?

— Да, знаете, такие, не седые, просто серые, но он не старый, как мне кажется. Ну, по крайней мере, не такой старый, как я.

— Сколько лет?

— Тридцать шесть... тридцать семь? Всегда с этим промахиваюсь. Как и, наверное, большинство людей, правда? — она повернулась и посмотрела на Холланда. — Сколько, по-вашему, мне лет?

Холланд почувствовал, как покраснели его щеки. Какого черта его-то спрашивать? — Ну... Не знаю... Тридцать девять?

Она признательно улыбнулась его лжи. — Мне сорок три, и я знаю, что выгляжу еще старше.

Тьюэн, желая вернуться к теме, прокашлялся. Кошка вздрогнула, спрыгнула с колен Маргарет Бирн и выскочила за дверь. И, в свою очередь, заставила подпрыгнуть Тьюэна — что Холланд надолго запомнит потом как самую интересную часть всего интервью.

— Какой у него был голос? С акцентом?

— Шикарный голос, я бы сказала. Приятный... такой, знаете, хорошо поставленный. Он был очаровашкой.

— И вы пригласили его войти?

Она собрала с юбки всю кошачью шерсть. — Ну, думаю, он на это и намекал. Как я сказала, он размахивал бутылкой, — она пристально посмотрела на Тьюэна и не стала отводить глаз. — Да. Я пригласила его войти.

Тьюэн сдержанно улыбнулся. — Зачем?

Холланд почувствовал себя неловко. Эта женщина могла бы им помочь. Она вполне могла стать единственным полезным им человеком. А информация о том, зачем она пригласила войти человека, который мог ее убить, была им сейчас ни к чему. Ради бога, эта женщина совсем не сумасшедшая, не отчаявшаяся и не сексуально озабоченная. Одиночество — вовсе не преступление, а Тьюэн, похоже, наслаждается, затрагивая эту тему. В любом случае, она ему не ответит. Он и не стал настаивать.

— Что случилось потом?

— Как я сказала по телефону, началась веселуха. Он открыл шампанское — помнится, я была разочарована, что пробка не хлопнула — и я сказала, что принесу стаканы. Он сказал — здорово, и что ему нужно быстренько сделать звонок.

Тьюэн посмотрел на Холланда, потом снова на Маргарет. — Вы не упоминали об этом, когда звонили.

— Разве? Ну, так и было.

Тьюэн присел на стул. — Он звонил отсюда? С вашего телефона?

— Нет. Сразу, как я ушла на кухню, он вытащил эту мерзкую штуку, мобильник. Терпеть их не могу, а вы? Вечно пищат и играют дурацкие мелодии, пока едешь в поезде.

— А вы были на кухне?

— А я была на кухне, только достала стаканы и начала их протирать, потому что они были грязные, и тут услышала, как хлопнула дверь. Я вернулась, а он уже смылся. Я открыла входную дверь, но его не было видно. Я слышала, как машина выезжает на дорогу, но я ее не видела.

Тьюэн кивнул. Холланд закончил писать. Маргарет Бирн быстро переводила взгляд с одного на другого.

— Вы считаете, это тот самый парень, который убил девочку в Холлоуэе?

Тьюэн промолчал. Он встал и дал Холланду знак сделать то же самое. — Если мы завтра пришлем за вами машину, вы сможете приехать на Эдгвар Роуд и поработать с одним из наших компьютерных художников?

Она кивнула, поднялась на ноги и подхватила пробегавшую мимо кошку.

Когда они дошли до двери, Тьюэн остановился и посмотрел на нее. Она нервно улыбнулась в ответ.

— Почему вы так долго ждали, прежде чем сообщить об этом случае? — спросил он. — Ну, то есть, вы прождали четыре дня даже после того, как показали по телевидению реконструкцию.

Она прижала кошку к груди. Холланд шагнул вперед и похлопал Тьюэна по плечу, пожалуй, даже слишком сильно.

— Мы лучше пойдем. Спасибо за помощь.

В ее глазах засветилась явная благодарность. Она схватила его за рукав. — Это он?

Тьюэн уже шагал к машине. Холланд посмотрел, как он отключает сигнализацию, залезает внутрь и хлопает дверью. Потом повернулся к ней. — Думаю, вам чертовски повезло, Мэгги.

Она улыбнулась и сжала пальцами его рукав, а глаза ее наполнились слезами. — Первый раз в жизни...

Сейчас мое настроение намного лучше. Я не имею в виду постоянно, оно все еще скачет. Тим сказал, что я была раньше капризной, и он, пожалуй, прав. Но здесь и сейчас я могу быть натуральной сучкой. Хотя, я думаю, это вполне справедливо. Думаю, мне положена медаль за то, что мое настроение бывает хорошим.

В любом случае...

Даже здесь всегда есть что-то, что способно развеселить. Конечно, тут не "Так держать, Доктор", но поводы для смеха найдутся, если поискать. Обычно нездоровые, но ведь не нам быть чересчур разборчивыми. Тут есть медсестра, Мартина, которая взяла на себя задачу все время наводить на меня красоту. Конечно, при нормальных обстоятельствах я бы сказала ей, что совершенство не улучшить, то так и быть, работу она получит. Если честно, мне кажется, она это делает, чтобы отдохнуть от катетеров и вытирания задниц, ведь вряд ли такая работенка способна приносить удовлетворение. Сначала я не возражала, что она подстригает мне волосы и ногти на ногах, но потом она стала уж больно амбициозной. Наверное, она неудавшийся косметолог. Как-то раскрасила мне ногти в ужасный, отвратительный цвет, а вчера вот решила, что мне не помешает немножечко помады. Красить кому-то помадой губы — это все равно, что дрочить левой рукой. Забейте. Я выглядела как клоун в коме, или как шлюха в трансе — так обычно говорила моя бабуля. Похоже, она пыталась сделать из меня одну из тех кошмарных женщин, которые работают в магазинах в отделах макияжа — ну, знаете, тех, которые весь день проводят в окружении косметики и не имеют ни малейшего понятия, как ее наложить.

Вот вам подсказка. Не надо штукатурить. Мне всегда хочется подкрасться сзади и крикнуть: — Зеркало! Посмотрись в зеркало!

Я ничего такого не планировала сегодня утром, клянусь, но я вполне довольна. Очевидно, другие медсестры заметили, что Мартина все время проводит, разрисовывая меня, вместо того, чтобы делать остальную грязную работу, и дали ей задание прочистить мою дыхательную трубку. Я полностью могу понять, как им не хочется этого делать, там же такая гадость. В общем, Мартине полагалось вытащить ее и вычистить оттуда всю грязь, чтобы она не закупорилась. А теперь представьте, что кто-то трясет этой трубкой у вас перед ртом. Ну, практически лезет прямо в глотку. Захочется откашляться, правда?

Сейчас у меня не очень-то хорошо получается кашлять, но тут, видимо, накопилось. А может, Мартина старалась изо всех сил и этим помогла. Я не могла ничего поделать. Бог ты мой, у меня кашель вырвался из самой глотки.

Как я сказала, это случилось ненамеренно, и нечего было так орать, но этот огромный комок слизи вмазался ей прямо в лоб.

Надеюсь, теперь она какое-то время не подойдет. А может, просто будет держаться в сторонке. По крайней мере, известно, что тебя ждет. Ну же, давай, жемчужный лак для ногтей?

На моргательном фронте большие продвижения. Еще одна мелкая сложность в том, что иногда я моргаю невпопад, потому что мозг думает, что сейчас самое время. Одно и то же. Это мешает. Стараюсь, проговариваю — и вдруг по непонятной причине вдруг вылезает X или J. Как внезапный вопль. "Брехня" в середине разговора. Как Ньюкасл в субботу вечером.

Рэйчел сидела за столом в своей комнате, уставивший невидящими глазами в учебник химии. Она знала — так всегда бывает, когда кто-то становится тебе небезразличен. Взлеты и падения. Она почти полгода гуляла с мальчиком в четвертом классе, и до сих пор помнит ноющую боль от телефона, который никак не хочет зазвонить, и мучительные ощущения от каждого непрочитанного сообщения. Хотя в этот раз было куда хуже.

Теперь, в шестом классе, у нее был собственный шкафчик в комнате отдыха, и каждые пять минут приходилось бороться с желанием открыть его, чтобы проверить телефон. К концу дня ее всегда ждало по крайней мере одно текстовое сообщение. Она сохранила их все и постоянно перечитывала. Хотя... голосовая почта всегда лучше. Ей неимоверно нравился его голос. Она прошла по комнате и упала на кровать, зажав в руке мобильник, который сняла с подзарядки. Снова прослушала сообщение, смакуя болезненное чувство — странная привычка, присущая не только ей. Будто бы теребить языком ранку во рту.

Он не уверен, получится ли сегодня. Вроде бы можно, но он не хочет в последнюю минуту подвести ее. Он сожалеет. Рабочие дела, от которых нельзя улизнуть. Им лучше отменить встречу. Он позвонит завтра.

Ей, как всегда, было предложено удалить сообщение. Она сохранила его, хотя, в любом случае, оно сохранилось в ее голове. А теперь лежала и без конца перебирала каждую фразу, анализируя любую мелочь. Его голос звучал отстраненно?

Что это — он пытается вежливо отшить ее? Сказал, позвонит завтра, а не сегодня попозже. Ей хотелось перезвонить ему, но она знала, что не стоит. Сама мысль, что ей придется навязываться, вызывала тошноту. Но она знала, что будет, если придется.

Отчаянно хотелось выкурить сигарету, но рисковать было нельзя. Она уже курила в саду, в ту ночь, когда ее мама ходила трахаться с полицейским. Иногда забиралась на стол и пускала дым в окно, но сейчас мама могла зайти в любую минуту. Мама, которая сама курит, но ей не позволяет. Охренеть как справедливо.

Она поговорит с ним завтра, все должно быть прекрасно, и она не будет чувствовать себя жалкой унылой мордой. Она больше не глупенькая девочка. Вот почему он ее хочет.

Волокна от покрытия, которые Торн соскоблил в багажнике Бишопа, были положены в маленький пластиковый пакетик. Сам он отнести их на судебную экспертизу не мог, и просить об этом Холланда тоже пока не был готов. Но кое-кого попросить все же можно.

Когда он бросил пластиковый пакетик на бильярдный стол, Хендрикс ни на миллиметр не отвел взгляд от того места, куда прицелился, кий свободно ходил взад и вперед вдоль ямочки на его подбородке. Он небрежно загнал в лузу восьмой шар и выпрямился. — Вот и еще одна партия, — потом скосил глаза на пакет и его содержимое. — Откуда это у тебя?

Торн протянул ему деньги и положил кий на стол. — А как ты думаешь, откуда?

— Ладно, умник, откуда ты их взял?

— Чем меньше я расскажу тебе, тем меньше шансов, что ты откроешь где-нибудь свою манчестерскую глотку.

— Я еще не сказал, что сделаю это, и попросил ты не особо вежливо.

Торн знал, что Хендрикс выполнит просьбу, но все же чувствовал себя неловко. Он много раз помогал ему, они делали друг другу всяческие одолжения, занимали друг у друга деньги, но тут на кону была работа. Слишком большая просьба. Хендрикс умен. Раз уж он согласился это сделать, то должен знать риски. Работу он не потеряет, но может вдруг обнаружить, что приходится читать куда больше лекций студентам. У него также достаточно ума, чтобы понять, что усилий придется приложить много, а на хорошее вознаграждение за это рассчитывать не приходится.

— Если ты так уверен, что это он, то зачем так суетишься?

Двое подростков, болтающихся рядом в ожидании игры, подошли к столу. Один бросил на край стола пятидесятипенсовую монетку. Торн двинулся к бару. Хендрикс подхватил пластиковый пакет и последовал за ним. Его раздражала мысль, что подростки наверняка убеждены, что стали свидетелями продажи какого-то странного нового наркотика.

— Ну?

— Потому что в этом уверен только я.

— Весьма справедливо, и что тебе скажет тот факт, что волокна совпадут? Да зашибись. Мы вполне уверены, что убийца водит "Вольво", но я не думаю, что коврики в багажниках для каждой машины уникальны. Я в курсе, что это классные машины, но все же...

— Билеты "Сперс"-"Арсенал", за мой счет.

Хендрикс медленно сделал большой глоток "Гиннесса". — Хочу место в ложе.

— И как, по-твоему, у меня это получится?

— А как, по-твоему, я должен заявиться в лабораторию с полным мешком ворсинок от коврика, который возник из ниоткуда?

— Посмотрю, что можно сделать. Ну послушай, Фил, ты же прекрасно знаешь, что они не станут задавать вопросы. Они же ученые, а не налоговая инспекция. Просто скажи им, что пытаешься помочь, и что у тебя есть приятель, который водит "Вольво". А правда, давай возьмем ворсинки из багажника твоей машины — ну знаешь, будто бы для сравнения.

— Что-то я не припомню ни одного свидетеля, который говорил бы про бежевый "Ниссан Микра".

Хендрикс был прав. Пожалуй, он был владельцем самого противного на вид автомобиля на улицах Большого Лондона.

— Спасибо, Фил.

— Не забудь, в ложе!

— Да-да...

— А ты знаешь, что "Вольво" — единственный производимый автомобиль, в котором нельзя совершить самоубийство? Ну то есть, конечно, ты можешь при желании вмазаться на нем в стену, но там есть автоматический выключатель, поэтому нельзя прицепить к выхлопной трубе шланг, залезть внутрь и задохнуться.

Торн хмыкнул. — Жаль.

Торн покинул паб беднее на двадцать пять фунтов, но без пакета, который прожигал дыру в его кармане. Хороший вечер.

Он ничего не пил.

Через десять минут после его прихода позвонил Холланд. Констебль говорил тихо, почти шепотом. Сказал Торну, что Софи спит в соседней комнате, и ему не хочется будить ее.

Он не хотел, чтобы она узнала, кому он звонит. Торн выслушал рассказ Холланда о Маргарет Бирн. Она могла стать первой жертвой, если бы убийца по какой-то причине не запаниковал. Он сказал, как она описала его голос. Приятный, по ее мнению. Шикарный. И, наверное, убаюкивающий, подумал Торн. Нежный. Услышав о телефонном звонке, Торн сильно, до боли прижал трубку к уху. Бишоп звонил сам себе? Эту идею он отверг. В ней нет смысла. Он знал, что это возможно, но зачем? Все равно записи не ведутся, так зачем делать лишние движения?

От вопроса о том, как ему работается с Тьюэном, Дэйв Холланд отмахнулся. Непочтительное замечание свое дело сделало. Он пытался забыть те дискомфорт и неловкость, пронизывающие каждый уголок гостиной Маргарет Бирн, когда ирландец открывал рот. Нельзя сказать точно, кому было неловко — ему или Маргарет, но чувство подавляло. Оно весь день не отпускало его, прицепившись, как репейник. Торн, кажется, не был особо заинтересован в самой Маргарет Бирн. Когда он сообщил, что позвонит ей и договорится о встрече, Холланд понял, почему. И попытался отговорить его. В чем смысл?

Они уже поговорили с ней, она в любом случае придет, чтобы набросать портрет в электронной форме.

Торну это прекрасно было известно. Но у них-то в кармане не было фотографии Джереми Бишопа.

Энн нравилось ехать домой в темноте. Обычно по радио играл какой-нибудь спектакль, аудиокнига или еще что-нибудь.

Зачастую за те сорок пять минут, что занимала дорога от Куин Сквер до Мазвелл Хилл, радиопьеса настолько ее захватывала, что она продолжала сидеть в машине и ждать ее окончания.

Сегодня она держала радио выключенным. У нее было о чем подумать.

Этим утром она нашла в палате Элисон фотографию Джереми. Она лежала на столике в углу, положенная туда, скорее всего, какой-нибудь медсестрой. Ей становилось очевидно, что делал в палате Элисон Торн в тот день, когда она решила взять им кофе, и она никак не могла заставить себя подумать, что бы это могло означать. Конечно, где-то внутри она знала ответ на этот вопрос. Вряд ли это могло значить что-то другое, но она не могла заставить себя даже попробовать смириться с этим.

Только не сейчас.

Чувства к двум мужчинам. От одного из них эти чувства отстранились, переместившись на какое-то время в ином направлении. К другому — поменялись в одночасье. Ее отношения с Джереми уже не были прежними, с тех пор, как умерла Сара. Они всегда всем делились, что, как ей известно, было причиной ее напряженных отношений с Дэвидом, но с момента аварии Джереми стал замкнутым. Его отчужденность не была мрачной, но начинала ей слегка досаждать. И он не так давно стал высокомерным... очень высокомерным, пожалуй, даже неприятным. Работа казалась ему рутиной. Он выполнял ее автоматически. И он всегда был неотъемлемой частью ее жизни, она это знала, как и его дети, но в этом больше не было никакой радости. Она чувствовала лишь некую покорность. Но даже так — то, что о нем думает Торн, шокирует. Это невообразимо.

Она вела машину вдоль Камден Хай Стрит. До дома оставалось ехать пять минут.

Найди она эту фотографию двенадцатью часами раньше, и у них бы развязалась ссора. Она бы потребовала от него ответы на все вопросы, которые ей нельзя задавать. И она бы не стала спать с ним. Наверное. Но секс все изменил. Понятно, что это жутко старомодный взгляд на вещи, но это ее взгляд. Он всегда был при ней и стоил ей многих лет несчастья.

Теперь ей нужно... разделять все на части. Нужно не обращать внимания на черту характера мужчины, с которым она делит постель. Казалось, это угрожает всему. Чувства к Торну давали мало свободы, и вообще — возможными их делала только потеря интереса к Джереми. По крайней мере, сейчас ей нужен был выбор. Нельзя думать о будущем с Торном, пока приходится мириться с тем ущербом, который он собирается причинить ее прошлому. Но она понимала, что рассчитывает на это будущее с ним, каким бы коротким оно ни оказалось.

Она заткнула пальцами уши и закричала. У нее нет никакого выбора.

Она подумала об Элисон, которая так далека от всего этого. Больше всего на свете ей хотелось вернуть ее к нормальной жизни. Но страх, ненависть и недоверие казались настолько неотъемлемой частью происходящего, что иногда она задумывалась, а не лучше ли Элисон быть в стороне от этого. Она включила радио. Там не передавали ничего стоящего, но она и так уже почти приехала.

Вода в ванне начала остывать.

Торн сел и взглянул на часы, лежащие на крышке унитаза рядом с телефоном. Почти что час ночи.

Он неподвижно лежал, опустив голову под воду. Глаза его были открыты и неотрывно смотрели в потолок, а сам он старался не шевелиться, пока была возможность не дышать, чтобы вода вокруг застыла. В детстве он играл в игру — лежал в горячей воде в их старой, звенящей от эхо ванной комнате и притворялся мертвым. Перестал играть, когда однажды в ванную зашла бабушка, увидела его и чуть не свихнулась. Он выпрямился в ту же секунду, как услышал ее вопль, но выражение ее лица никогда не забудет. С тех пор он видел такие выражения много раз.

Обычно он выпивал в ванне стакан вина, но сегодня решил обойтись без этого. Не то что бы решил завязать. Он пару раз пытался, но пришел к выводу, что быть в завязке очень уж тоскливо. Просто решил, что пить не обязательно.

Только не в среду вечером.

Во многих отношениях это считалось началом чего-то важного. С прошлой ночи он несколько раз задумывался о Джен, но эти мысли не были жалостливыми или сентиментальными. Ночь с Энн не нагоняла на него тоску. Наоборот, он наконец понял, что не скучает. Не скучает по Джен. И это может положить конец тому кошмару, что представляет собой последнее дело. Он подумал про Холланда и Хендрикса, которые рискуют ради него, и понадеялся, что следующий день избавит их от проблем. Куда уж проще — он не стал возвращаться в кабинет Кибла как мистер Бесподобный, но был от этого недалек.

Дата добавления: 2015-10-13