Изумрудная скрижаль 4 страница

(16Ь) Итак, в то время как космос всеформен, каков, по всей видимости, его творец? Ведь он, пожалуй, не будет бесформенным; а если он сам будет всеформенным, то окажется подобным космосу. Однако, в случае когда он имеет единую форму, он окажется худшим, нежели космос. Так что же мы должны сказать о нем? Конечно, мы не должны остановить рассуждение на этой апории; ибо для мыслящих о боге не должно быть никаких апорий. Итак, он имеет одну идею, [если есть у него какая-то идея,] которая не будет гипостазироваться в зрительном восприятии; ведь он бестелесен. [При этом такая идея будет являть все <формы> в виде тел.] (17а) И не удивляйся, если есть некая бестелесная идея; ведь она действительно существует. Такова, например, форма речи; кроме того, на рисунках горные вершины кажутся выступающими над их поверхностью, хотя по своей природе эти рисунки гладкие и совершенно плоские.

(17Ь) Обдумай то, что говорится весьма смело, но правдиво. В самом деле, подобно тому, как человек не в состоянии жить без жизни, точно так же и бог не может существовать, не творя блага. Ибо жизни и движению для бога подобно приведение всего в движение и животворение. (18) Кое-что среди обсуждаемого должно иметь свой собственный смысл, например то, что я говорю сейчас. В самом деле, все пребывает в боге, причем отнюдь не в смысле расположения в определенном месте. Ведь место есть тело, а всякое тело подвижно; бестелесное же неподвижно, и то, что располагается в нем, не обладает движением; ведь оно пребывает в бестелесном в некотором ином смысле. Подумай же о том, кто объемлет все. И пойми, что бестелесное нельзя охватить ничем, [ни чем-то более быстрым, ни чем-то более сильным,] оно же само охватывает все, будучи [и неохватным,] и наибыстрейшим, и наимощнейшим. (19) И осмысли это на своем собственном примере. Прикажи своей душе совершить путешествие в ту землю, в которую ты хочешь, — и она будет там быстрее, чем прозвучит твой приказ. Прикажи ей переместиться к океану — и она будет там вновь с той же скоростью, при этом вовсе не совершив пространственного перемещения из одного места в другое, но так, как будто она там и была. Прикажи ей воспарить в небо — и ей не понадобятся крылья; напротив, ничто не будет для нее препятствием: ни огонь Солнца, [ни эфир,] ни круговращение <звезд> [, ни тела всех остальных звезд]; рассекши все, она воспарит вплоть до самого последнего тела. И если бы ты пожелал разорвать само общее и узреть внешнее, если, конечно, есть что-то вне космоса, то даже это для тебя возможно. (20а) Взгляни, сколь великую силу, сколь огромную скорость ты имеешь. Так что же, ты все это можешь, а бог — нет? Итак, рассмотри бога именно с этой точки зрения: он содержит в себе все в качестве мыслей — космос, самого себя, общее.

(20Ь) Таким образом, если ты не приравняешь себя к богу, то не сможешь и мыслить бога; ибо умопостигаемым является то, что подобно подобному. Покинув любое тело, взрасти себя до неизмеримой величины; выйдя за пределы всякого времени, сделайся вечным — и ты будешь мыслить бога. Для тебя нет ничего невозможного — сочти себя бессмертным и способным использовать все: любое искусство, любую науку, повадки всякого живого существа. Стань выше всякой высоты, стань глубже всякой глубины; собери в себе восприятия всех качеств — [огня и воды,] <тепла и холода, > сухости и влажности; и думай, что ты находишься повсюду разом — на земле, в море, на небе; что ты еще не родился, еще представляешь собой плод в животе у матери, что ты молод, стар, мертв, пребываешь в посмертии; и, помыслив все это разом — времена, места, предметы, качества, количества, — сможешь мыслить бога. (21а) А если ты заключишь свою душу в теле, и принизишь самого себя, и скажешь: «Ничего не думаю, ничего не могу; боюсь земли и моря; не могу вознестись в небо; не знаю, кто я был, не ведаю, кем я буду», то что тебе до бога? Ведь тебе не получить ничего прекрасного и благого, поскольку ты — любитель телесного; ты порочен.

(21Ь) Ибо самый худший порок — незнание бога; способность же к познанию, его желание и надежда на него являются кратчайшим и наилегчайшим путем, ведущим к благу идущего по нему. И повсюду встретит тебя бог, и повсюду объявится он тебе, там и тогда, когда ты этого не ждешь, — бодрствующему и спящему, плывущему и идущему по дороге, ночью и днем, говорящему и молчащему; ведь нет ничего, чем бы не был он. (22а) Станешь ли ты теперь говорить: «Бог невидим»? Придержи свой язык! Ибо кто более видим, чем он? Он сотворил все именно ради того, чтобы во всем ты увидел его. Таково божественное благо, такова божественная добродетель — то, что он проявляет себе через все. Ибо нет ничего, что нельзя было бы увидеть, хотя бы и среди бестелесного: ум видим в мышлении, а бог — в творении.

(22Ь) Да будет сказанное тебе до этого места очевидным, Трисмегист. Обо всем же остальном думай сам, но подобным же образом, и ты не будешь обманут.

XII

ОБ ОБЫКНОВЕННОМ УМЕ

Гермес Трисмегист Тату

(1) Гермес. Ум, Тат, происходит из самой сущности бога, если, конечно, у бога имеется сущность; что же касается того, каковой ей случается быть, то это в точности известно лишь ему самому. Итак, ум не отделен от сущностности бога, напротив, он словно бы простирается из нее, подобно солнечному свету. Этот самый ум в людях есть бог; потому-то и некоторые из людей божественны и их человечность близка божественности; в самом деле, Благой Демон сказал: «Боги — это бессмертные люди; люди же — смертные боги». У неразумных живых существ ум заменяет природа. (2) Действительно, там, где [находится душа, там располагается и ум, и равным образом там, где имеется] жизнь, там есть и душа. У неразумных живых существ душа — это жизнь, лишенная ума. Ведь ум — благодетель человеческих душ; ибо он созидает для них благо. И собственным признаком для неразумных живых существ является то, что ум поступает сообразно с природой каждого из них, а для людей — что он противится ей. В самом деле, всякая душа, оказавшаяся в теле, тотчас же становится дурной вследствие как печали, так и наслаждения; ведь у составного тела печаль и наслаждение — это словно кипящие соки, и душа, вступая в них, погружается в них полностью. (3) Так вот, тем душам, для которых ум выступает защитником, он являет собственное сияние, противодействуя их недугам. Ибо хороший врач опечаливает тело, пораженное болезнью, прижигая его или иссекая, и точно так же ум опечаливает душу, лишая ее удовольствия, от которого возникает всякая болезнь души. Величайшая же душевная болезнь — это безбожие; ведь за мнениями безбожников следует всяческое зло и никакого блага. Так вот, ум противостоит ему, даруя душе собственное благо, подобно тому, как врач дарует телу здоровье. (4) И все те человеческие души, которые не получили в свой удел ум в качестве кормчего, претерпевают то же самое, что и души неразумных животных. В самом деле, ум, сделавшийся им союзником, умерял их вожделения, <...> к которым они обращаются в порыве влечения, когда они близки к неразумию. И подобно неразумным животным, они не прекращают неразумно гневаться и неразумно вожделеть, не чувствуя пресыщения злом; ибо гнев и вожделение — неразумные пороки — усиливаются. Карающим и умеряющим их бог поставил закон.

(5) Тат. Однако в данном случае, отец, сказанному, похоже, противоречит то рассуждение о роке, которые ты представил мне ранее. В самом деле, если вот этому человеку назначено роком прелюбодействовать, грабить храмы или совершать какое-то иное зло, то почему кара постигает того, кто совершает это действие, будучи принужден роком? Ведь во всех таких действиях повинен рок.

Гермес. <...> дитя, и без него не может произойти ни одно телесное действие — ни хорошее, ни дурное. И по воле рока тот, кто совершает зло, будет и претерпевать зло; и потому он действует, с тем, чтобы претерпеть то, что он претерпевает, потому что он совершил такое действие. (6) Однако в данном случае рассуждение посвящено отнюдь не порочности и не року; ведь мы сказали о них в других беседах, а сейчас у нас речь идет об уме — о том, как возможно существовать уму и почему ему свойственны различия: в людях он такой, а в неразумных животных — другой; далее, почему для неразумных животных он не является благодетелем, а для людей совершает благо, хотя и не равным для всех образом, поскольку не во всех он гасит гневливое и вожделеющее начала. И необходимо полагать, что одни люди являются разумными, а другие — неразумными. С роком же дело обстоит иначе: все люди подчинены ему, как и становлению и изменению; ведь таковы начало и конец рока. (7) Однако, с одной стороны, все люди испытывают то, что им предначертано роком; но с другой — разумные, которыми, как мы говорили, руководит ум, претерпевают отнюдь не то же самое, что и все остальные, напротив, они свободны от порочности, ибо испытывают претерпевания не будучи дурными.

Тат. Как ты это опять говоришь, отец? Разве прелюбодей не дурен? Разве убийца не дурен, как и все остальные подобные?

Гермес. Но разумный человек, дитя, еще не совершив прелюбодеяния, будет страдать так же, как если бы он его совершил; не совершив убийства, он будет страдать так же, как если бы он был убийцей. И качества изменения, как и качества становления, избежать невозможно; порочности же тот, кто обладает умом, избежать в состоянии. (8) Я выслушал, дитя, то, что говорил Благой Демон; если бы он представил свое учение в письменном виде, он был бы величайшим благодетелем человеческого рода; ведь только он, дитя, как первородный бог, узрев все, произнес подлинно божественные слова. Во всяком случае, как-то я выслушал следующую его речь: «Все есть единое, и в первую очередь умопостигаемые тела; живем же мы благодаря силе, энергии и вечности. И ум у человека благ, какова у него и душа; и поскольку дело обстоит именно так, в умопостигаемом нет ничего отстоящего; итак, уму, архонту всего, являющемуся душой бога, возможно делать то, что он хочет». (9) Обдумай сказанное и примени это рассуждение к тому вопросу, который ты задал мне ранее, я имею в виду тот, который касался рока [и ума]. Ибо если ты полностью отметешь те рассуждения, которые были сказаны лишь ради поддержания спора, дитя, то обнаружишь, что на самом деле всем повелевает ум [душа бога] — и роком, и законом, и всем остальным; и нет для него ничего невозможного: ни поставить человеческую душу над роком, ни подчинить ее року, если она проявляет неосторожность, что случается. И пусть это именно будет сказано по данному поводу. [Это самое лучшее, что было сказано Благим Демоном.]

Тат. Сколь божественно это, отец, истинно и полезно! (10) Объясни же мне вот еще что: ты говорил, что ум у неразумных животных действует наподобие природы, помогая их влечениям. Влечения же у неразумных животных, как я полагаю, есть страсти, и, следовательно, ум подвержен страстям, поскольку тем самым принимает их облик.

Гермес. Замечательно, дитя! Ты задал достойный вопрос, и мне будет справедливо на него ответить. (11) Все то, что существует в теле, дитя, подвержено страстям. И в первую очередь подвержены страстям сами тела; бестелесное же <подвержено страстям при некоторых условиях, например когда располагается в телах>. В самом деле, все движущее бестелесно, а все движущееся есть тело; [приводится же в движение оно умом;] [движение же есть претерпевание;] таким образом, и движущее, и движущееся оба испытывают претерпевания. Поскольку одно руководит, а другое подчиняется. Таким образом, и ум, когда он располагается в теле, подвержен страстям, а когда он покидает тело, то освобождается и от страстей. Или, пожалуй, лучше сказать, дитя, что нет ничего бесстрастного, но что все подвержено страстям. При этом само претерпевание отличается от подверженного страсти. В самом деле, одно действует, а другое претерпевает; скажем, тела действуют так же и сами по себе. Ведь они либо неподвижны, либо движутся, и, какой бы случай ни имел место, он подразумевает наличие претерпевания. Бестелесное же постоянно совершает самостоятельное действие, движется ли оно или неподвижно, и уже по этой причине оказывается подверженным страстям. И пусть тебя не смущает само использование данных наименований; ибо энергия и претерпевание есть одно и то же; и не следует печалиться от использования более благозвучных имен.

Тат. Отец, ты доказал это так ясно, как это только возможно.

(12) Гермес. Обрати внимание еще и на то, дитя, что бог в отличие от всех смертных живых существ подарил человеку два качества — ум и логос, по достоинству равные бессмертию; [и об одном из них он говорит как о способности словесного выражения;] если бы кто-нибудь воспользовался ими так, как должно, то он ничем не отличался бы от бессмертных, а вернее, отличие его было бы только в том, что он пребывает в теле; когда же он покинет тело, они оба укажут ему путь в хор богов и блаженных душ.

(13а) Тат. Что же, отец, все остальные живые существа логосом не пользуются?

Гермес. Нет, дитя, лишь голосом. Логос же во всех отношениях отличен от голоса; в самом деле, логос есть нечто общее Для всех людей, голос же есть собственный признак для каждого рода живых существ.

Тат. Однако, отец, и среди людей логос различается в зависимости от народа.

Гермес. Различен лишь диалект, дитя, по человек-то един, и столь же един логос: при переводе обнаруживается, что он один и тот же и в Египте, и в Персии, и в Элладе. <...> (13Ь) В самом деле, блаженный бог, Благой Демон, говорил о том, что душа располагается в теле, ум — в душе, а бог — в уме. [И потому бог — их отец.] (14а) Итак, логос есть изображение ума, а ум — изображение бога. [И тело есть изображение идеи, а идея — изображение души.] Наиболее тонкой частью в материи является воздух, в воздухе — душа, в душе — ум, в уме — бог. И бог — вокруг всего и во всем, ум — вокруг души, душа — вокруг воздуха, а воздух — вокруг материи.

(14Ь) <...> Необходимость, промысел и природа есть орудия в управлении космосом и миром и порядком материи.

(14с) И любой умопостигаемый предмет есть <единое> [сущность], сущностью же их является тождественность; среди тел всего каждое есть многое. Тем не менее, материя едина; ибо несоставные тела близки к тождественности и, сами созидая изменение, они переходят друг в друга и сохраняют неизменность тождественности. Среди же всех остальных составных тел существует число каждого из них; (15а) ибо без числа не может происходить составление или сложение [или разложение]. Число же порождают и наращивают генады; они же принимают распадающееся к самим себе.

(15Ь) Этот самый совокупный космос, великий бог, изображение бога еще более великого, объединенный с тем, сохраняющий порядок в согласии с волением отца, есть плерома жизни; и нет в нем ничего — во всей вечности, начиная с первого установления, — ни во всем, ни в частном, что бы не жило. В самом деле, ни одного мертвого существа не было, нет и не будет в космосе. Отец пожелал, чтобы он был живым существом до тех пор, пока он будет оставаться составленным; потому-то необходимо, чтобы он также был богом. (16) Так разве возможно, дитя, чтобы в боге, в изображении отца, в плероме жизни, имелось мертвое? В самом деле, смерть есть порча, порча же — гибель. Итак, разве может подвергнуться порче хотя бы какая-то часть не подверженного порче или погибнуть хоть что-то в боге?

Тат. Стало быть, отец, живые существа, которые находятся в нем, не умирают, поскольку являются его частями?

Гермес. Не говори слов с дурным предзнаменованием, дитя, поскольку в этом случае ты совершишь ошибку, вызванную самим наименованием возникающего. Ведь они не умирают, дитя, однако, будучи составными телами, распадаются. Распадение вовсе не смерть, а расторжение некоей связи. Расторжение же это происходит не с тем, чтобы эти существа погибли, а ради того, чтобы они обновились. В самом деле, какова энергия жизни? Разве не движение? А разве в космосе имеется что-то неподвижное? Ничего подобного нет, дитя.

(17) Тат. Что же, отец, ты полагаешь, будто даже земля не является неподвижной?

Гермес. Конечно нет, дитя, напротив, она вполне подвижна, хотя и занимает одно и то же положение. Разве не было бы смешным, чтобы она, питающая всех живых существ, была неподвижной. Хотя она и выращивает и порождает всех их? Ведь без движения ничто произрастать не может.

И самое смешное в твоем вопросе — это предположение о том, что четвертая часть бездеятельна; в самом деле, неподвижное тело не несет в себе ничего, кроме бездеятельности. (18) Знай же, дитя, все как общее: сущее в космосе движется (хотя бы в смысле либо уменьшения, либо роста); движущееся же живет. И, тем не менее, любому живому существу нет необходимости всегда быть одним и тем же; в самом деле, дитя, всеобщий космос в совокупности неизменен, но все его части подвержены изменению, хотя ни одна из них не разрушается и не гибнет; людей же смущают используемые наименования. В самом деле, рождение является началом отнюдь не жизни, но чувственного восприятия; изменение же — начало не жизни, а забвения. Итак, в то время как все перечисленное находится в таком положении, все то, из чего состоит всякое живое существо, бессмертно; такова материя, [жизнь,] дух, [ум,] душа; следовательно, всякое живое существо вследствие их бессмертия само является бессмертным.

(19) И среди всех живых существ в первую очередь бессмертным является человек, который может воспринимать бога и обладает общей с ним сущностью. Ибо только с ним, единственным из живых существ, общается бог: ночью при посредстве сновидения, а днем с помощью символов; бог предсказывает ему будущее всеми возможными путями: при помощи птиц, внутренностей животных, дыхания, деревьев; потому о человеке и сообщают, что он знает прошедшее, настоящее и будущее. (20а) Учти еще и то, дитя, что каждое из живых существ обитает лишь в одной части космоса: водные — в воде, сухопутные — на земле, а воздушные — в воздухе; человек же пользуется всем перечисленным — землей, водой и воздухом; он смотрит еще и на небо, поскольку в своем ощущении соприкасается и с ним.

(20Ь) <...> Бог же вокруг всего и во всем. Ибо он есть энергия и сила, и нет ничего трудного, дитя, в том, чтобы мыслить его, а если хочешь, то и созерцать его.

(21) Взгляни на порядок космоса и космичность порядка; взгляни на необходимость зримого и на промысел о возникшем и возникающем; взгляни на материю, в высшей мере полную жизни; взгляни на столь великого бога, движущегося вместе со всеми сущими в нем благими и прекрасными богами, демонами и людьми.

Тат. Однако таковы, отец, энергии вообще.

Гермес. Но если описанное есть энергии, дитя, то кто иной их производит, как не сам бог? Или ты не ведаешь, что, подобно тому как частями космоса являются небо, земля, вода и воздух, точно так же частями бога оказываются [жизнь, бессмертие,] рок, необходимость, промысел, природа [и душа и ум;] [и постоянство во всем этом,] [так называемое благо]. И нет ничего среди возникающего или возникшего, где не присутствовал бы бог.

(22) Тат. Следовательно, отец, бог — и в материи?

Гермес. Но ведь что такое есть материя без бога, с тем, чтобы ты мог обозначить для нее ее собственное место? Чем еще она, как ты полагаешь, будет, если не неким подобием кучи, на которую не воздействует энергия? И если на нее воздействует энергия, то от кого она исходит? В самом деле, энергии, как мы говорили, являются частями бога. Так благодаря кому обретают жизнь все живые существа? Благодаря кому становятся бессмертными бессмертные? Благодаря кому изменяются изменчивые? Будешь ли ты говорить о материи, о теле или о сущности, знай, что и они являются энергиями бога; в самом деле, бог и действует в отношении материальности материи, телесности тел и сущностности сущности. И таков бог — все; и во всем не существует ничего, что не существовало бы. (23а) Потому-то помимо бога нет ни величины, ни места, ни качества, ни фигуры, ни времени; ибо он есть все, а все — во всем и вокруг всего.

(23Ь) Пади же, дитя, перед ним ниц и служи ему; служение же богу единственное — не быть дурным.

СОКРОВЕННОЕ СЛОВО [НА ГОРЕ]

О ПАЛИНГЕНЕСИИ [И ПРЕДПИСАНИИ МОЛЧАНИЯ]

Гермес Трисмегист к сыну Тату

(1) Тат. В «Общих положениях», отец, ты вел беседу о божественности загадочно и неясно; ибо ты, говоря о том, что никто не в состоянии быть спасенным прежде палингенесии, не открыл смысл своих слов. И после того как я попросил тебя при переходе через горы, после того, что ты мне рассказал, научить меня также смыслу палингенесии, поскольку я, в отличие от всего остального, лишь его не ведаю, ты в тот момент не счел возможным поведать мне о ней и сказал: «Когда ты отрешишься от космоса, я поведаю тебе о ней». Я уже готов: я отринул свой разум от лжи космоса. Восполни же недостающее во мне, как ты говорил, предполагая рассказать мне о палингенесии [на словах или тайно]. Не ведаю я, Трисмегист, от какой матери мог бы возродиться человек и из какого семени.

(2) Гермес. Дитя, мать есть мудрость, несущая свой плод в молчании, а семя — истинное благо.

Тат. Но кто посеял это семя, отец? Ибо я в полном недоумении.

Гермес. Воление бога, дитя.

Тат. Скажи мне вот еще что: кто телесиург налингенесии?

Гермес. Один человек, сын бога, помощник в исполнении воления бога.

Тат. А каков тот, кто рождается, отец?

Гермес. Рождающийся другой, он сын бога, все во всем; он имеет свой удел, поскольку состоит из всяческих сил.

Тат. Ты задаешь мне загадку, отец, и разговариваешь вовсе не так, как отец разговаривает со своим сыном.

Гермес. Вещам такого рода не учатся, дитя, напротив, их припоминают с помощью бога, когда он этого пожелает.

(3) Тат. Ты говоришь мне нечто невозможное и натянутое, отец. Потому я хочу в ответ на это вполне справедливо спросить тебя: разве я по природе чужд отеческому роду? Не отказывай мне, отец, ибо я твой законный сын; расскажи мне о способе, которым совершается палингенесия.

Гермес. Что я сказал тебе, дитя? Этот предмет не является предметом обучения, и увидеть его при посредстве той ложной стихии, при помощи которой ты видишь, невозможно. Я не могу сказать тебе ничего, кроме следующего. Я вижу в себе самом некое неложное видение, появившееся благодаря милости бога. Я переместил самого себя в бессмертное тело; и ныне я не тот, что прежде, но возродился я в уме, и мое прежнее [составное] тело подвергнуто разложению. И уже больше не обладаю я цветом, и не могу быть воспринят осязанием, и не обладаю я мерой — ныне я чужд этому, [ты же видишь меня, дитя, глазами] как и всему тому, что ты имеешь в виду, когда пристально смотришь телесным взором. Невидим я ныне для очей этих.

(4) Тат. Ты поверг меня в немалое безумие и в помрачение ума, отец. Ибо что же, разве не вижу я теперь самого себя?

Гермес. О, если бы, дитя, и ты изменил самого себя, чтобы увидеть, причем не так, как те, которые странствуют повсюду в сновидениях, но без всякого сна.

(5) Тат. Ныне наконец, отец, ты обрек меня на немоту. Ибо я вижу величие твое, отец, как одно и то же, и то же касается твоего характера.

Гермес. И в этом ты ошибаешься, ибо смертный облик меняется каждый день изо дня в день, поскольку со временем он преобразуется в увеличении или уменьшении, что ложно.

(6) Тат. А что же истинно, Трисмегист?

Гермес. То, что не искажается, дитя, то, что не заключается в пределы, то, что лишено цвета, то, что не имеет фигуры, то, что обнажено, то, что очевидно, то, что может быть воспринято само по себе, то, что неколебимо, то, что неизменно, то, что благое.

Тат. Я действительно безумен, отец, ибо я лишился того ума, который имел; в самом деле, я, похоже, сделался благодаря тебе мудрым и мои ощущения помрачены, поскольку на первое место тем самым было поставлено мое мышление.

Гермес. Так и есть, дитя. То, что способно возноситься ввысь [как огонь]; то, что тяготеет вниз [как земля]; то, что влажно [как вода]; то, что пронизано духом [как воздух], — вот то, что подпадает под ощущения; то же, что не подобно перечисленному, — разве можешь ты мыслить это в соотношении с ощущением: то, что не твердое, то, что не влажное, то, что не является составным, то, что не распадается, то, что мыслится лишь в возможности [и в действительности], то, что нуждается в том, кто будет в состоянии мыслить бестелесное [становление в боге]?

(7а) Тат. Так что же, я не способен к этому, отец?

Гермес. Этого не может быть, дитя! Поспеши к самому себе — и ты достигнешь этого; пожелай — и сбудется. Оставь в покое свои телесные ощущения — и произойдет рождение божественности.

(7Ь) <...> Необходимо очистить себя от неразумных мук материи.

Тат. Так что же, во мне есть мучители, отец?

Гермес. И их немало, дитя, напротив, они ужасны и многочисленны.

Тат. Я их не знаю, отец.

Гермес. Одна мука есть само неведение.

Второй — печаль; третий — невоздержанность; четвертый — вожделение; пятый — несправедливость; шестой — алчность; седьмой — лживость; восьмой — зависть; девятый — коварство; десятый — гнев; одиннадцатый — опрометчивость; двенадцатый — порочность. Числом — двенадцать, но под ними есть и другие, и их еще больше, дитя, — это те, которые при посредстве чувственного восприятия вынуждают страдать человека, заключенного в узилище тела. Они разом оставляют того, над кем сжалился бог, и в таком случае с ним соединяется логос. Таков путь палингенесии.

(8а) Наконец замолчи, дитя, и проникнись благоговением; и тогда милость бога не перестанет снисходить на нас.

(8Ь) Наконец возрадуйся, дитя, вновь очищаясь благодаря силам бога; ибо они присутствуют в сочетании с логосом. Пришло к нам знание бога; а после того, как оно пришло, покинуло нас неведение.

Пришла к нам радость; и после того, как она оказалась подле нас, дитя, печаль бежала к тем, в ком есть место для нее.

(9) И в качестве третьей силы после радости я призываю воздержание. О сила сладчайшая! Давай воспримем ее, дитя, с величайшим удовольствием. Взгляни, как с появлением своим она изгоняет невоздержанность прочь.

Четвертой силой я призываю самообладание, которое противостоит вожделению <...>.

Следующая ступень, дитя, есть обитель справедливости. Взгляни, как она изгнала несправедливость; ибо будем мы справедливы, дитя, без всякого суда, если покинет нас несправедливость.

Шестой силой против алчности я призываю общность <имущества>. Когда отступила алчность, <...>.

Седьмой силой я призываю истину. Беги, ложь; истина приближается.

Взгляни, сколь полно благо, дитя, когда подле оказалась истина. Ибо зависть отступила от нас <как и остальные мучения>.

Вместе с истиной подле оказалось и благо наряду с жизнью и светом. И уже не приблизится никакое мучение тьмы, напротив, все они отлетели прочь с шумом и свистом.

(10) [Когда десятка оказывается рядом,] Дитя, была создана умственная сущность, [и изгнала она эти двенадцать] и были мы обожествлены этим рождением. Таким образом, всякий, кто милостью божьей удостоился рождения в боге, презрев телесное ощущение свое, познает самого себя как состоящего из описанных сил, а познав, ликует.

(11а) Тат. После того, отец, как я сделался благодаря богу новой сущностью, я представляю себе вещи не при посредстве зрения глаз, а благодаря умственной энергии. Я нахожусь на небе, на земле, в воде, в воздухе; я нахожусь в животных и в растениях; во чреве матери, прежде попадания во чрево, после выхода из чрева; я присутствую повсюду.

Гермес. Ты познал, дитя, способ палингенесии.

(lib) Тат. Однако скажи мне вот еще что: почему муки тьмы числом двенадцать отгоняются десятью силами? Каков способ их изгнания, Трисмегист?

(12) Гермес. Это обиталище, дитя, которое мы покинули, было образовано силой зодиакального круга, порождающего всевозможные формы единой природы для введения человека в заблуждение; и он состоит из знаков числом двенадцать, и потому, дитя, среди них имеется двенадцать распадений. Но в то же время они неопределенны, поскольку объединены в своем действии; ибо опрометчивость, скажем, неотделима от порыва страсти. Таким образом, вполне справедливо, что и устранение их совершается, как я и сказал, всех в совокупности. И, согласно здравому смыслу, они изгоняются десятью силами, то есть десяткой; ибо десятка, дитя, порождает душу. Жизнь и свет объединены в генаду, а число, сопряженное с генадой, по природе есть начало десятки. Итак, генада по своему смыслу объемлет десятку [, а десятка — генаду].

(13) Тат. Отец, я вижу все и себя самого в уме.

Гермес. Такова палингенесия, дитя, — уже не представлять себе ничего в виде тела, протяженного в трех измерениях. Таков результат рассуждения этого о палингенесии, которое я записал в виде заметок, чтобы мы не предстали как клеветники всего перед большинством, для тех, кому сам бог пожелал бы это сообщить.

(14) Тат. Скажи мне, отче мой, распадется ли когда-нибудь это новое тело, состоящее из сил?

Гермес. Не говори слов с дурным предзнаменованием и не изрекай невозможного, коль скоро ты [прегрешишь и] совершишь святотатство. Уж не погасло ли око твоего ума? Чувственно воспринимаемое тело далеко от сущностного [рождения]; ведь одно расторжимо, а другое нерасторжимо; одно смертно, а другое бессмертно. Разве ты не ведаешь, что по природе ты бог и сын единого, как и я?

(15) Тат. Я хотел бы, отец, прослушать хвалебную речь в виде гимна, который, как ты говорил, Поймандр предсказал тебе услышать у сил, после того как ты оказался в восьмой сфере.

Гермес. Дитя, ты поступаешь прекрасно, стремясь к этому; ибо ты чист, поскольку отринул свое обиталище. Поймандр, ум самобытности, не сообщил мне больше того, что было мною записано, зная, что я смогу дальше понять все самостоятельно, и слушать то, что я хочу, и созерцать все; и поручил он мне творить прекрасное. И потому поют во всем и во мне силы.

Дата добавления: 2015-08-13