Изумрудная скрижаль 2 страница

(4) Им позволено прожить свою собственную жизнь и удалиться в удел совершающих свой бег по кругу богов и распасться <на стихии>. И одни из них прославятся, оставив себе на земле великие памятники своего искусства, а имена большинства не засвидетельствует время. И за всяким рождением одушевленной плоти, и семени плода, и всякого произведения искусства будет следовать его разрушение; то же, что терпит ущерб, будет вновь возобновляться благодаря отмеренному бегу движущихся по кругу богов. Ибо всякое космическое слияние, возобновляющееся благодаря природе, зависит от бога, ибо даже сама природа существует в боге.

IV

КРАТЕР

(1а) <...>

(1Ь) Гермес. <...> Ибо таково бестелесное — неосязаемое, невидимое, неизмеримое, непротяженное и не подобное ничему другому. В самом деле, <бог> не есть ни огонь, ни вода, ни воздух, ни дух; напротив, все перечисленное возникло благодаря ему. И потому придерживайся следующего мнения: что он — предсущий и вечносущий; что он — все сотворивший; что он — единый и единственный; что он — тот, кто по собственному желанию сотворил сущее. Действительно, будучи благам, он воздвиг все это лишь благодаря самому себе.

(2) И после того как демиург сотворил весь космос, он пожелал упорядочить и землю; и послал он в него человека как космос божественного тела, смертное живое существо, которое было образом бессмертного живого существа. <...> Ибо был человек зрителем дел бога; и для того он появился на свет, чтобы удивляться космосу и познавать его творца.

(3) и космос <есть божественное сущее>; а человек превосходит всех остальных живых существ рассудком и умом. Рассудком же, Тат, <демиург> наделил всех людей, а умом — уже не всех, при этом вовсе не испытывая к кому-либо зависти; ибо зависть берет свое начало отнюдь не на небесах, она возникает в низшем, в душах людей, не имеющих ума.

Тат. Почему же, отче, бог наделил умом не всех?

Гермес. Скорее всего, сын мой, он пожелал поместить его среди душ, словно некую награду.

(4) Тат. И где же он его поместил?

Гермес. Наполнив им большой кратер, он послал его вниз, препоручив глашатаю, коему приказал провозглашать сердцам человеческим следующее: «Погрузи себя, могучее, в этот кратер ради познания того, для чего ты есть, и поверив, что взойдешь ты к пославшему этот кратер». И все те, что сошлись на зов и погрузились в чашу с умом, причастились знания и сделались совершенными людьми, воспринявшими ум; те же, кто пренебрег этим зовом, рассудком обладают, но ум в дополнение к нему не обрели. (5) И они не ведают, для чего они существуют и благодаря кому; их чувства близки чувствам бессловесных животных; они скованы гневом, страстью и неумеренностью; они удивляются тому, что недостойно взгляда; они обращают внимание на телесные удовольствия и влечения; к тому же они верят, что именно вследствие всего этого являются людьми. Те же, Тат, кто воспринял дар бога, по сравнению с иными уже не смертны, а бессмертны; ибо, объяв в себе благодаря собственному уму все то, что есть на земле, то, что в небе, и то, что свыше неба, если есть там нечто, и возвысив самих себя, они узрели благо, а узрев его, сочли здешнюю жизнь случайной; они пренебрегли всем телесным [и бестелесным] и стремятся к одному лишь единому и благу. (6а) Таковы, Тат, энергия ума, изобилие науки о божественном и постижение бога.

(6Ь) Тат. И я желаю погрузиться в этот кратер, отче.

Гермес. Если ты сперва не возненавидишь тело, дитя, ты не сможешь возлюбить самого себя; возлюбив самого себя, ты будешь обладать умом, обладая же умом, ты причастишься и науке.

Тат. Как ты это говоришь, отче?

Гермес. Ибо, разумеется, невозможно, дитя, быть озабоченным одновременно и смертным, и божественным. В самом деле, поскольку сущие бывают двух видов — тела и бестелесное, в которых заключены смертное и божественное, для того, кто желает выбрать, остается лишь выбор того или другого. Действительно, невозможно избрать для себя и то и другое: одно, стоящее ниже, лишь обнаруживает энергию другого. (7) Итак, выбор лучшего для избравшего его оказывается наипрекраснейшим, поскольку не просто спасает человека, но и в явном виде представляет его почтение к богу. Выбор же худшего губит человека, но при этом никак не принижает бога и является лишь грехом против него; поскольку, подобно тому как процессии занимают центральное положение, но при этом сами не в состоянии ничего совершить и лишь мешают другим, точно так же и эти люди лишь совершают процессии в космосе, ведомые телесным. (8а) И поскольку дела, Тат, обстоят именно так, то, что у нас от бога было, и будет, то же, что от нас самих, пусть следует за ним и не отстает от него; ибо бог неповинен во зле; причина зла в нас самих, ибо мы порой предпочитаем его благу.

(8Ь) <...> Ты видишь, дитя, сколько тел в непрерывной последовательности,

сколько хоров демонов и движений звезд нам необходимо пройти, чтобы устремиться к единому и единственному богу. Ибо благо непроходимо, безгранично и бесконечно; само по себе оно безначально, и лишь нам кажется, будто началом своим оно имеет знание. (9) Во всяком случае, знание не становится началом самого познаваемого, но лишь предоставляет нам самим его начало. Давайте же воспримем это начало и совершим путь со всей возможной поспешностью. В самом деле, весьма трудно, оставив обыденное и наличное, вернуться к древнему и изначальному; ибо зримое увеселяет, а незримое внушает недоверие. Более же всего явственно зло, благо же незримо в явных предметах; действительно, нет у него ни формы, ни очертаний. Ибо невозможно явить бестелесное при посредстве тела, потому что оно подобно самому себе, а всему остальному не подобно. Таково отличие подобного по отношению к неподобному и вторичность для неподобного по отношению к подобному.

(10) <...> Ибо бог во всем есть словно корень и начало. А без начала нет ничего. Само же начало — не из чего-либо, а из самого себя, коль скоро оно является началом иного. В самом деле, оно есть начало самого себя, коль скоро не случилось ему иметь другого начала. Итак, бог подобен монаде. Ведь монада, будучи началом и корнем всех чисел, объемлет в себе всякое число, но не содержится ни в одном из них, и порождает всякое число, но не порождается никаким иным числом. (11а) Все же рожденное несовершенно, делимо, подвержено увеличению и уменьшению. Совершенному же не свойственно ничего подобного. И растущее растет из монады и поддается своей собственной слабости, когда не может более вмещать монаду.

(lib) Таков, Тат, по мере возможности описанный для тебя образ бога; и если ты узришь его в точности очами сердца, то ты поверишь мне, дитя, и изыщешь путь к высшему; и более всего будет тебе указывать дорогу это самое зрелище. Ибо данное подобие обладает какой-то собственной силой; оно овладевает спешащими созерцать его и увлекает их за собой, словно, как говорят, магнитный камень — железо.

О ТОМ, ЧТО НЕЗРИМЫЙ БОГ В НАИВЫСШЕЙ СТЕПЕНИ ЯВЕН

Гермес к своему сыну Тату

(1а) Я разъясню тебе, Тат, это учение, чтобы ты не остался непосвященным в таинство лучшего имени бога. Ты же обдумывай то, что я говорю, ибо тебе, обдумывающему, станет более всего очевидным то, что, похоже, невидимо для большинства.

(1Ь) <...> Ибо не было бы его, если бы он был невидим. В самом деле, все зримое рождено, поскольку оно было явлено. Незримое же существует всегда, так как не нуждается в появлении. <...> Ведь <бог> есть всегда; и все остальное он делает явным, сам оставаясь невидимым, потому что он вечен. Итак, делая явным все, сам он не показывается; сам не рождаясь в фантазии, он фантазирует все. В самом деле, о рожденном существует лишь фантазия, ибо становление есть не что иное как фантазия. Он же, единый, будучи нерожденным, очевидно, и не может быть представлен в фантазии; если же он таков, то и незрим.

(2) Фантазируя все, он проявляет себя при посредстве всего и во всем, и в особенности в том, в чем он сам захотел бы себя проявить. И потому ты, дитя мое Тат, прежде всего соверши молитву владыке и отцу, единственному и единому благу, чтобы он был милостив к тебе и осветил тебя хотя бы одним своим лучом в твоем разуме, с тем чтобы ты мог мыслить его, столь великого [бога]. Ибо лишь мысль созерцает незримое, поскольку и она сама незрима. И если то, что в тебе самом, невидимо для тебя самого, то разве откроется он, пребывающий в самом себе, тебе при посредстве глаз? Но вот если ты сможешь взглянуть глазами ума, то он явится тебе, Тат; ибо владыка независтливо проявляет себя во всем космосе, и потому ты сможешь созерцать образ божий и даже взять его в свои руки.

(3) и если ты хочешь узреть его, подумай о Солнце, подумай о беге Луны, подумай о порядке звезд. Кто тот, кто поддерживает этот порядок? Солнце — величайший из небесных богов, и все небесные боги подчиняются ему, словно своему царю и владыке; и этот столь великий бог, превосходящий землю и море, терпит над собой блуждающие звезды, намного меньшие, нежели он сам. Чего он стыдится или чего боится, дитя? Каждая из этих звезд ограничена числом и местом; почему же все они, находящиеся на небе, не совершают подобного или равного движения? Кто определил для каждой ее место и величину пути? (4) Северный полюс вращается вокруг самого себя и увлекает вместе с собой в круговом движении весь космос; <кто поручил ему эту задачу? И воздух есть орудие, благодаря которому всему земному свойственна жизнь; > кто же владелец этого орудия? Кто заключил море в границы? Кто воздвиг земную твердь? Итак, Тат, существует некто, творец и господин всего этого; ибо невозможно, чтобы место, число или мера сохранились без создателя их. Ибо всякий порядок сотворен, и лишь безместность и безмерность нетварны. Однако даже и они, дитя мое, не лишены господина своего; в самом деле, даже если есть нечто беспорядочное, оно испытывает недостаток и потому некоторым образом содержит в самом себе порядок; ибо даже беспорядочность подчинена некоему господину, который просто еще не выстроил ее в определенном порядке.

(5) О, если бы возможно было тебе, став птицей, взлететь в воздух и, найдя равновесие между землей и небом, узреть устойчивость земли, разлив моря, течения рек, возвышение воздуха, остроту огня, бег звезд и быстроту неба в его кругообороте вокруг этого. о, что за счастье было бы, дитя, если бы ты увидел все это, движущееся как единое целое, и созерцал неподвижное, движущееся в самом движимом, и незримого бога, проявляющегося при посредстве того, что он творит.

(6) Таков порядок космоса [и таков космос порядка]. А если ты желаешь, <ты можешь> узреть его и на примере смертных — тех, что на земле, и тех, что в глубине. Подумай, дитя, о человеке, созидающемся в утробе матери, тщательно оцени искусство его сотворения и познай творца этого прекрасного и божественного образа. Кто тот, кто описал ему очертания глаз? Кто тот, кто пробуравил ему отверстия ноздрей и ушей?

Кто тот, кто отверз ему рот? Кто тот, кто протянул и замкнул между собой его нервные волокна? Кто тот, кто проложил ему каналы жил? Кто тот, кто сделал твердыми его кости? Кто тот, кто покрыл ему кожей плоть? Кто тот, кто разделил ему пальцы? Кто тот, кто сделал ему плоскими ступни ног? Кто тот, кто прокопал в его коже поры? Кто тот, кто сделал ему сердце пирамидальным и присоединил к нему нервы? Кто тот, кто сделал ему печень широкой? Кто тот, кто сделал ему селезенку продолговатой? Кто тот, кто придал его легким губчатое строение? Кто тот, кто сделал ему брюшную полость просторной? Кто тот, кто запечатлел достойное на виду, а постыдное скрыл? (7) Взгляни, сколько искусств отнесено к одной материи, сколько действий заключено в одном внешнем облике; и все они в высшей мере прекрасны, все отмерены, все различны. Кто тот, кто сотворил все это? Какая мать, какой отец, если не незримый бог, сотворивший все по собственному соизволению? (8) Никто ведь не станет утверждать, будто статуя или портрет возникли без участия скульптора или художника; как же это творение могло возникнуть без творца? О полная слепота! О глубокое нечестие! О великое невежество! Никогда, дитя мое Тат, не лишай творения творца, а вернее <...>.

(9) Лучший тот, кто носит имя бога. Ибо кто еще есть отец всего? В самом деле, кто это, как не один лишь он? И таково свойственное ему дело — быть отцом. Если же есть для меня некая нужда сказать еще более дерзко, то его сущность и есть само приведение в движение и сотворение всего. И подобно тому как ничто не может возникнуть без своего создателя, точно так же и ему было бы невозможно существовать, если бы он всегда не создавал все — на небе, в воздухе, в земле, в глубине, в каждой части космоса, во всем сущем и несущем. Ибо нет во всем этом ничего, что не есть он сам: он сам есть и сущие, и несущие, так как сущих он произвел на свет, а несущих содержит в самом себе.

(10а) Таков тот, кто превышает по своему достоинству само имя «бог». Он незрим, он в высшей мере явен. Он тот, кто может быть предметом созерцания для ума, он тот, кто видим глазами. Он тот, кто бестелесен, он тот, кто многотелесен, а вернее, всетелесен. И нет ничего, что не есть он; ибо все то, что есть, есть он. И носит он все имена, потому что все — от него, единого отца; и не имеет он имени, потому что он — отец всего.

(10Ь) И потому — кто смог бы сказать благое слово о Тебе или перед Тобой?

Куда устремить мне мой взгляд, когда я буду прославлять Тебя: вверх, вниз, внутрь, наружу? Ибо нет у сущих места — нет никакого другого места подле Тебя, и все они — в Тебе.

<И какую жертву я должен принести Тебе, когда> все — от Тебя. Ты даруешь все и не приемлешь ничего; ибо Ты владеешь всем и нет ничего, чем бы Ты не владел.

(И) Когда мне воспеть Тебя? Ибо ни поры, ни времени без Тебя воспринять невозможно. За что мне воспеть Тебя? За то, что Ты сотворил, или за то, чего Ты не сотворил? За то, что Ты явил, или за то, что Ты оставил скрытым?

При посредстве чего мне воспеть Тебя? Принадлежащего ли мне самому? Моего ли собственного достояния? Другого ли? Ибо Ты еси то, чем я мог бы быть, Ты еси то, что я мог бы творить, Ты еси то, что я мог бы говорить. Ибо Ты еси все и нет ничего другого, чем не был бы Ты. Ты еси все возникающее, Ты еси невозникающее. Ты еси ум, Ты еси мыслимое; Ты еси отец, когда творишь; Ты еси бог, когда действуешь; Ты еси благо, когда созидаешь все.

[Ибо тоньше материи по своему составу воздух, тоньше воздуха душа, тоньше души ум, тоньше ума бог.]

О ТОМ, ЧТО БЛАГО СУЩЕСТВУЕТ ТОЛЬКО В БОГЕ И НИГДЕ БОЛЕЕ

Гермеса Трисмегиста

(1а) Благо, Асклепий, [не существует ни в чем, кроме как в боге. А вернее, благо есть сам бог. Если так, то оно] должно быть сущностью, свободной от всякого движения и становления, [никак не являющейся,] обладающей статической энергией в отношении самой себя, не испытывающей недостатка и не обладающей страстями, но более всего полной того, что она предоставляет. В самом деле, все предоставляющее именуется благом; единое же, начало всего, все и всегда поставляющее, есть благо.

(1Ь) Оно не присутствует ни в чем другом, кроме как в одном лишь боге; в самом деле, нет ничего, в чем он испытывал бы недостаток, с тем чтобы, возжелав это приобрести, он сделался дурным; нет ничего среди сущего, что он мог бы потерять и потеря чего опечалила бы его; [ибо печаль есть мера порочности;] нет ничего лучше его, претерпев несправедливость от которого, он затеял бы войну; нет у него супруги, к которой он воспылал бы плотской любовью; нет ничего, в чем он был бы несведущ, что вызвало бы его гнев; нет ничего мудрее его, к чему он испытал бы зависть. В то время как ничто среди перечисленного не присутствует в сущности его, что еще остается, кроме одного лишь блага?

(2а) И подобно тому, как в такой сущности нет никакого зла, точно так же благо не может быть найдено ни в чем другом. В самом деле, во всем остальном присутствуют разнообразные пороки — и в малом, и в великом, и в соответствующем единому, и даже в самом живом существе, превосходящем все и наиболее могучем. Действительно, все рожденное полно страстей, поскольку само рождение уже сопряжено со страстью. Там же, где присутствует страсть, нет никакого блага; а там, где располагается благо, никогда нет ни одной страсти. Ибо там, где день, нет никакой ночи, и там, где ночь, нет никакого дня. Вот почему благо не может располагаться в становлении, но способно присутствовать только в нерожденном.

(2Ь) Тем не менее, в материи предполагается сопричастность всему, а потому и благу. В том же самом смысле благ и космос, поскольку он сам созидает все и в части созидания оказывается благим. Во всех же остальных отношениях он не благ, ибо он и сам подвержен страсти [, подвижен] и является создателем того, что подвержено страсти.

(За) Таким образом, невозможно, чтобы здешние существа были свободны от испорченности; здешнее же благо есть то, в чем частица блага наименьшая; в самом деле, благо здесь смешивается со злом. Ибо смешивающееся со злом уже не остается благом; не оставшись же благом, оно становится злом.

(ЗЬ) Следовательно, благо существует только в боге или же сам бог есть благо. А в человеке речь идет о благе лишь в сравнении со злом; ибо незначительное зло здесь считается благом. Значит, Асклепий, среди людей благо существует лишь по имени, а на деле никогда; в самом деле, это невозможно. Действительно, материальное тело, со всех сторон теснимое порочностью, трудами, мучениями, вожделениями, гневом, ложью и неразумными мнениями, не оставляет для блага места. И наихудшее среди всего, Асклепий, это то, что каждое среди перечисленного считается величайшим благом, хотя на деле оно есть непроходимое зло.

И вождем всех зол в здешнем мире является сама ошибочность. (4а) Я же со своей стороны благодарен богу за то, что он вложил в мой ум хотя бы представление об отсутствии блага — о том, что ему невозможно присутствовать в космосе. Ибо космос есть плерома порока, бог же — плерома блага [или же благо есть плерома бога].

(4Ь) <...> Ибо лучи <его> красоты проявляются вокруг самой <его> сущности; они чисты и, несомненно, подлинны и сами являются сущностями его. В самом деле, Асклепий, необходимо дерзнуть сказать, что сущность бога, если, конечно, он обладает сущностью, есть красота и благо. Ими же не освещено ничто в космосе. Действительно, все попадающее на глаза есть призраки и изображения теней; то же, что не попадает на глаза, <...> есть в высшей мере прекрасное и благое. И подобно тому, как глаз не в состоянии увидеть бога, точно так же он не способен узреть и красоту и благо. Ведь таковы части бога, свойственные лишь ему, принадлежащие ему, неотделимые от него, полностью образующие его, наилюбезнейшие ему, те, которые любит сам бог [или они сами любят бога]. (5) Если ты способен помыслить бога, ты станешь мыслить красоту и благо, то, что есть высшее сияние, испускаемое богом. Ибо та красота несопоставима, а то благо не может быть изображено, как и сам бог. Следовательно, подобно тому, как ты мыслишь бога, ты мыслишь и красоту и благо. Ведь они не имеют ничего общего со всеми остальными живыми существами, поскольку неотделимы от бога. И если ты ищешь бога, то ищешь и красоты. Ибо к ней ведет тот же путь — благочестие со знанием.

(6) Потому-то неведающие и не идущие по пути благочестия дерзают называть прекрасным и благим человека — того, кто и во сне не видал того, что есть благо, того, кто окружен всяческим злом, того, кто полагает, что зло есть благо, и именно в этом качестве ненасытно им и пользуется, и боится его лишиться, и изо всех сил старается его не только сохранить, но и преумножить. Таковы человеческие благо и красота, Асклепий, которых и мы не в состоянии ни избежать, ни возненавидеть, ибо досаднее всего то, что мы в них нуждаемся и не можем без них жить.

О ТОМ, ЧТО ВЕЛИЧАЙШЕЕ ЗЛО В ЛЮДЯХ ЕСТЬ НЕВЕДЕНИЕ БОГА

(1а) Куда несетесь вы, люди? Вы пьяны, вы испили неразбавленного вина неведения, того, которое вы не смогли вынести, но уже изрыгаете его. Остановитесь, воздержавшись от него, взглянув ввысь очами вашего сердца, и даже если не все смогут этого достигнуть, но найдутся те, кто смогут.

(1Ь) Ибо зло невежества наводняет всю землю и вместе с собой увлекает душу, заключенную в теле, не позволяя ей бросить якорь в гавани спасения. (2а) И потому не дайте себя унести бурному течению; воспользовавшись отливом, вы, способные достигнуть гавани, бросив в ней якорь, отыщите поводыря, который приведет вас к вратам Знания, где находится яркий свет, свободный от тьмы; где нет ни одного пьяного, но где все трезвы, поскольку созерцают в сердце того, кто именно так и желает быть увиденным; ибо он неслышим, непроизносим и невидим для глаз, но лишь для ума и сердца.

(2Ь) И прежде всего тебе необходимо разорвать тот хитон, который ты носишь, оболочку тьмы, ткань неведения, опору порочности, оковы порчи, живущую смерть, обладающий чувствами труп, окружающий тебя склеп, разбойника в доме твоем, врага, ненавидящего то, что ты ценишь, и завидующего тебе за то, чего ты желаешь. (3) Таков тот хитон, в который ты облачен; он влечет тебя вниз, к самому себе, чтобы ты, взглянув ввысь и увидев красоту истины и пребывающее там благо, не возненавидел его порочность, осмыслив его злоумышления, которыми он злоумышляет против тебя, сделав так называемые органы чувств невосприимчивыми, отгородив их плотной материей и смешав с постыдными удовольствиями, чтобы ты не слышал того, о чем тебе нужно слышать, и не смотрел на то, на что тебе необходимо смотреть.

О ТОМ, ЧТО НИ ОДНО ИЗ СУЩИХ НЕ ПОГИБАЕТ, НО ЧТО ПО ОШИБКЕ

ГОВОРЯТ ОБ ИЗМЕНЕНИЯХ КАК

О РАЗРУШЕНИЯХ И СМЕРТЯХ

Гермеса Трисмегиста

(1а) Гермес. Ныне, сын мой, необходимо поговорить о душе и теле, о том, в каком смысле душа бессмертна, и о том, благодаря какой энергии <возможно> соединение тела и его распадение.

(1Ь) <...> Ибо ни одному из них не свойственна смерть; напротив, смерть есть имя, которому не соответствует никакой предмет. [Скорее всего, слово «смертный» говорится лишь вследствие опущения первой буквы — вместо слова «бессмертный».] В самом деле, смерть есть гибель, но ни один предмет в космосе не подвержен гибели. Действительно, если космос есть второй бог и бессмертное живое существо, то не может быть такого, чтобы какая-либо часть бессмертного живого существа умерла; ибо все части космоса принадлежат именно космосу. По преимуществу же бессмертен человек — разумное живое существо.

(2) В самом деле, первым среди всего, подлинно вечным и нерожденным, является демиург всего — бог; вторым же является тот, кто был произведен им на свет как образ его, и тот, кто сохраняется и питается благодаря ему, вечно живущий, поскольку ему было даровано бессмертие вечно сущим отцом, ибо вечно живущее отличается от вечного. Действительно, отец вовсе не возник по воле иного: если он и возник, то лишь благодаря самому себе; правильнее же говорить, что он никогда не возник, но существует всегда. Космос же всегда возникает, ибо причиной для бытия всего выступает отец, отец же сам причинствует для самого себя. Потому космос и был сделан отцом, который вечен, бессмертным.

(3) и ту часть материи, которая была положена в основание его желания, отец, упорядочив ее в виде всеобщего тела и придав ей объем, сделал сферической, придав ей именно это качество, поскольку и материальность бессмертна и существует вечно. Более того, рассеяв в сфере качества живых существ, он заключил их словно в пещере, желая всяческой качественностью упорядочить то, что само по себе бескачественно. Он окружил всеобщее тело бессмертием, чтобы материя, возжелав отвергнуть его соединение, не рассеялась в собственной беспорядочности. Ибо когда материя, дитя, была бестелесна, она была беспорядочна; даже и здесь она избрала для себя некую беспорядочность в малых живых существах — ту, которая связана с ростом и уменьшением [каковое люди называют смертью]. (4) Эта самая беспорядочность возникает только в отношении наземных живых существ, ибо тела небесных живых существ обладают единым порядком, которого изначально удостоились от отца; он сохраняется непрерывным благодаря кругообороту каждого из них. Что же касается повторного рождения наземных тел, то оно происходит после того, как произошло их распадение; благодаря такому распадению они вновь возрождаются в нерасторжимые, то есть в бессмертные тела; потому и происходит лишение чувственного восприятия, а отнюдь не гибель самой телесной жизни.

(5) Третье место занимает человек, возникший как изображение космоса; по волению отца он, в отличие от всех остальных наземных живых существ, обладает умом: не просто общим со вторым богом состоянием, а именно мышлением первого; от одного, телесного, он приобрел чувственное восприятие, а от другого, бестелесного, [ума и блага,] — мышление.

Тат. Значит, это живое существо не гибнет?

Гермес. Не допускай дурных слов, дитя, и пойми, что есть бог, что есть космос, что есть живое существо бессмертное и что есть живое существо, подверженное распаду. И пойми, что космос — благодаря богу и в боге; человек же — благодаря космосу и в космосе; и началом, всеохватностью и соединением всего является бог.

О МЫШЛЕНИИ И ОБ ОЩУЩЕНИИ

[И О ТОМ, ЧТО КРАСОТА И БЛАГО — В ОДНОМ ЛИШЬ БОГЕ И НИГДЕ БОЛЕЕ]

Гермеса Трисмегиста

(1а) Вчера, Асклепий, я даровал свое «Совершенное слово»; ныне же, как я полагаю, необходимо вслед за тем провести рассуждение и об ощущении.

(1Ь) В самом деле, как полагают, ощущение и мышление обладают различием, поскольку одно материально, а другое сущностно; мне же кажется, что они объединены и не разделяются, я имею в виду в людях. Действительно, во всех остальных живых существах ощущение объединено с природой, а в человеке — с мышлением.

(1с) Ум же отличается от мышления в той же мере, в какой бог — от божественности. В самом деле, божественность возникает благодаря богу, а мышление — благодаря уму, будучи братом речи. Более того, они являются орудиями друг друга; действительно, ни речь не может произноситься без мышления, ни мышление не может быть выражено без речи.

(2) Итак, в человеке ощущение и мышление сливаются между собой, словно находясь во взаимном переплетении; ведь мыслить без ощущения невозможно и равным образом невозможно ощущать без мышления. <То, что мыслится> помимо ощущения, подобно тем зрелищам, которые люди воображают во сне; тем не менее, я полагаю, что и в созерцании сновидений имеются обе рассматриваемые энергии; в самом деле, люди пробуждаются благодаря ощущению. Действительно, ощущение разделено на две части: относящуюся к телу и принадлежащую душе; когда обе эти части ощущения созвучны между собой, тогда и случается появиться мышлению, порожденному умом.

(3) Ибо ум чреват всеми мыслями: благими, когда он воспринял их семя от бога, и противоположными, когда он получил их от какого-то из демонов, [поскольку нет ни одной части космоса, свободной от демонов,] который, сойдя вниз, засеял в не освещенного богом семя собственной энергии, и ум понес во чреве засеянное — прелюбодеяния, убийства, избиения своего отца, ограбления храмов, святотатства [повешения, броски с кручи и все те дела, которые принадлежат демонам]. (4а) В самом деле, семена бога немногочисленны, однако велики, прекрасны и благи — это добродетель, рассудительность и благочестие. Благочестие же есть знание бога; тот, кто его приобрел, наполняется всеми благами, обладает божественными мыслями, неподобными мыслям большинства.

(4Ь) Потому пребывающие в знании не нравятся большинству, и большинство им так же не нравится; их считают безумными, их осуждают на насмешки, их ненавидят и ими пренебрегают, а порой даже убивают. Ведь, как я уже сказал, необходимо, чтобы здесь обитал порок, располагающийся в собственной вотчине; ибо вотчиной его является земля, а вовсе не космос, о чем говорят уже некоторые, совершая тем самым богохульство. Однако человек, почитающий бога, вынесет все, поскольку он владеет знанием. В самом деле, для него все есть благо, пусть даже для всех остальных это зло; пусть даже против него будут злоумышлять во всем, он будет восходить к знанию и он один будет делать зло благом.

(5) Я вновь вернусь к рассуждению об ощущении. Итак, человеческим свойством является общность ощущения с мышлением; тем не менее, не всякий человек, как я сказал выше, вкушает от мышления [напротив, один материален, а другой сущностей]. В самом деле, один [материальный] мыслит наряду с порочностью, поскольку, как я и говорил, он получил семя мышления от демонов, другие же — с благом [сущностно], спасаемые богом. Ибо бог, будучи демиургом всего, делает все подобным самому себе и это все, сделавшись благим, в использовании этой энергии порой оказывается бесплодным. В самом деле, космическое движение, зачиная кругооборот рождений, делает их качественно определенными, одни из них делая нечистыми вследствие порочности, а другие очищая благом.

(6) Ибо и космос, Асклепий, обладает собственными ощущением и мышлением, не похожими на человеческие, не столь разнообразными, но лучшими и более простыми. В самом деле, ощущение и мышление космоса есть одно — созидать все и отторгать к самому себе, поскольку он является орудием золения бога и сотворен с той целью, чтобы, восприняв в самом себе семена всего от бога и сохраняя их в себе, созидать все в энергии. В своем движении он животворит все; и, расторгая все, он вновь возрождает расторгнутое, подобно благому земледельцу в своей созидательной деятельности предоставляя всему возрождение. И нет того, что бы он не животворил; он есть одновременно место и демиург жизни. (7) Все тела состоят из материи, но в ее различии; [ибо одни сделаны из земли, другие из воды, третьи из воздуха, четвертые из огня;] все они составные, но одни более сложны, другие более просты: сложнее — более тяжелые, а проще — более легкие. Скорость же его движения созидает разнообразие рождений. В самом деле, его дыхание, которое является более всего устойчивым, предоставляет телам качества наряду с единой плеромой жизни. (8) [При этом отцом космоса является бог, космос же — отец сущего в космосе; и космос — сын бога, а космические предметы — сыны космоса.] И он вполне справедливо назван космосом; действительно, он упорядочивает все посредством разнообразия становления, беспрестанности жизни, неутомимости энергии, скорости движения, неколебимости необходимости, слияния стихий и порядка возникающего. Итак, именно он называется космосом с необходимостью и так, как это ему положено.

Дата добавления: 2015-08-13