Лабиринт света и рай сердца

При жизни Коменского "Лабиринт света и рай сердца" (1623) выходил дважды: в г. Лешно в 1631 г. (Labirynt Sweta a Lustbauz Srdce, to gest, Swetle Wymalowánj, kterak w torn Swete, a wecech geho wssechnech, nic nenj nez Matenj a Motánj, Kolotanj a Lopotowánj, Mámenj a Ssalba, Bjda a Tesknost a naposledy Omrzenj wssebo a zauffánj: Ale kdoz doma w srdcy swém sede, s gedinym Pánem Bohem se vzawjrá, ten sám k prawému a plnému mysli vpokogenj a radosti ze pricházý. s. 1., 1931) и в Амстердаме в 1663 г. с добавлением гл. IX, § 12 и 15-16. Существует много современных переизданий этого выдающегося произведения чешской литературы, которое переведено на русский, немецкий, английский, польский, шведский и другие языки. В настоящем издании "Лабиринт света" дается в переводе с чешского Н. П. Степанова (Коменский Я. А. Лабиринт света и рай сердца.- СПб., 1904) с нашей (- В. Б.) сверкой но фототипическому воспроизведению чешского издания 1631 г. в кн.: Comenius J. A. The labyrinth of the world and the paradise of the heart. Ann Arbor, 1972.

Образ и символ лабиринта, который проходит по всем педагогическим и многим другим произведениям Яна Амоса Коменского, был близок мыслителям той эпохи (см.: Носке Е. R. Die Welt als Labyrinth.- Hamburg, 1957), когда единство церковного авторитета разрушалось бесповоротно, а с изобретением книгопечатания каждый читающий человек оказался окружен густым лесом противоречивейших мнений, теорий, проектов и призывов, среди которых ему приходилось ориентироваться на свой страх и риск. В аллегории "Исправление афинской обветшалой ткани Паллады" (издана вместе со "Славой розенкрейцеров..." в Касселе, 1615) божественно прекрасный Филомат (Любитель учености, греч.), взобравшись на высокую башню, пытается разобраться в устройстве Критского лабиринта. Точно так же путешественник Коменского взбирается на высокую башню, чтобы осмотреть мир "(Лабиринт света", гл. 5). И если его попытка освоиться в мире скоро кончается разочарованием и бегством, то сам автор всю свою долгую жизнь посвятил тому, чтобы блуждания людей по лабиринту мира не кончались трагически. Educatio, воспитание, понятое как выведение молодежи из лабиринта вещей (e-ducatio: с -"из" и duco -"вывожу", т. е. "выведение из"), стало жизненной задачей Коменского-педагога (Schaller К. Die Pädagogik des J. A. Comenius und die Anfänge des pädagogiscben Realismus im 17. Jahrhundert.- Heidelberg, 1962, S. 166 - 169; cp. Blekastad M. Comenius. Versuch eines Umrisses von Loben, Werk und Schicksal des Jan Amos Komensky.- Oslo; Praha, 1969, S. 109, 156).

В предисловии к сборнику пророчеств о будущем Европы ("Путь света, найденный и искомый, или Разумное рассмотрение того, какими способами теперь, наконец, когда приближается вечер мира, можно успешно распространить интеллектуальный свет души, мудрость, в умах всех людей и среди всех народов" - Амстердам, 1668; современное издание с чешским переводом - Прага, 1961) Коменский сказал о решении, которое он принял в конце 1620-х гг., в разгар Тридцатилетней войны: "Когда войны захватили соседние страны и вскоре затем всю Европу, угрожая целиком разрушить христианский мир... я подумал, что если тут возможно какое-то соработничество человека (с Богом), то не остается ничего другого, как вырвать молодежь из лабиринтов мира и, опираясь на первые основания, лучше наставить ее во всех вещах" (с. 151 -152 по изд. 1961 г.). Интересно, что один (не дошедший до нас)учебник Коменского того времени, построенный в форме "загадок и решений", носил название "Лабиринт премудрости для молодежи, изучающей науки" (Literarum studiosae iuventutis sapientiae labyrinthus..., ок. 1628). Когда Коменский получил возможность реформировать Шарош-Патакскую гимназию по принципам панеофической школы, то свою вступительную речь, 13 февраля 1651 г. при открытии первого класса гимназии (см. т. 2, с. 105-111) он снова построил вокруг образа лабиринта, выйти из которого на свет позволяет ариаднина нить педагогического метода. Иногда сама школа его времени с ее унаследованной от прошлого пестротой форм, еще более запутанной предпринимавшимися повсюду и редко доводимыми до конца попытками педагогических реформ, казалась Коменскому лабиринтом; вот почему в амстердамское издание его "Полного собрания дидактических трудов" (1657) оказалось включено эссе "Выход из школьных лабиринтов на простор, или Дидактическая машина, в соответствии с механическим методом построенная для того, чтобы впредь не застревать на одном месте в делах преподавания и изучения, но продвигаться вперед" (т. 2, с. 174-191). Призыв ко всем народам земли собраться с силами для выхода из философских, богословских и религиозных лабиринтов стоит в предисловии к "Всеобщему совету об исправлении человеческих дел" ("Светочи Европы...", 21). И под коней, жизни в коротком художественном автобиографически-исповедальном произведении "Единое необходимое, или Что надо знать в жизни, в смерти и после смерти и что старик Ян Амос Коменский на 77-м году своей жизни, устав от не-необходимых вещей мира и отдавая себя единому необходимому, предлагает на рассмотрение света" (Unum necessarinm...- Amsterdam, 1668) он кратко и просто подытоживает свой жизненный опыт в трех мифологических образах, изображающих земной путь человека; на первом месте здесь стоит лабиринт, за которым следуют образы Сизифа и Тантала. Коменский растолковывает здесь смысл мифа о лабиринте, который, согласно легенде, был построен на Крите для того, чтобы заключить в него Минотавра, сына жены критского царя Миноса, родившей его от быка: эта история, говорит Ян Амос, изображает отпадение человеческой души от бога, ее подверженность животным, звериным искушениям эгоизма и похоти и ее греховность, видя которую бог для наказания и воспитания души превращает материальный мир, этот "театр божественной премудрости", в лабиринт. Все одинокие человеческие усилия становятся после этого сизифовым трудом, который лишь ослепленной душе может казаться осмысленным, а в смертный час обличает себя как напрасная суета. Наше стремление к преходящим благам, даже после их приобретения не дающим радости, превращает земную жизнь в муки Тантала, который видел рядом с собой изобильные яства и питье и никогда не мог до них дотянуться. Как в "Лабиринте света и рае сердца", в "Едином необходимом" Коменский еще раз перебирает в памяти лабиринт своей жизни, скорбно обличая внутреннюю ложь и пустоту путаного множества царящих в мире научных, политических и религиозных воззрении. И все же он не отчаивается: природа не вселила бы в нас стремление выбраться из лабиринта мира, если бы избавление было невозможно; гармония между временным и вечным достижима, лишь бы только не упускать из виду "единое необходимое", или "единое на потребу" (Лук. 10, 41-42), во всяком деле сперва спрашивая себя, отвечает ли оно истинной цели. Искусство отличать нужное от ненужного - это пансофия, "метод нахождения единого необходимого"; с помощью ее метода, завещает Коменский, можно, наконец, по-настоящему реформировать школы, найти выход из богословских лабиринтов и научить политиков вести народы к истинной жизни, "ибо есть только одна жизнь, но бесчисленные формы смерти, только одна истина, но бесчисленные заблуждения". В знаменитой главе X "Единого необходимого" Коменский говорит о лабиринтах своей собственной жизни, благодаря бога за то, что он дал силу стремиться через все закоулки к "океану добра". "Все мои усилия до сих пор,- пишет он,- были... озабоченными хлопотами Марфы из любви к Богу; прежде всего такими хлопотами были педагогические труды, "которым я в течение долгих лет посвящал себя в стремлении вызволить школы и молодежь из их страшных лабиринтов... И если мои начинания до сих пор не привились и школы не перестали блуждать в лабиринтах, я все же имею крепкую надежду и жду от Бога, что моя мысль еще принесет пользу, когда пройдет зима церкви, пройдет дождь и цветы зацветут в нашей стране" ("Единое необходимое", X, 3). Другим лабиринтом были заботы о мире в Европе, о пансофическом устроении жизни. В словах Коменского не отказ от всего сделанного им, а гордость тем, что, пройдя сквозь лабиринты, он явственно различает вдали спасительный свет.

Появление "Лабиринта света" связано с трагическими событиями 15 жизни Коменского. После битвы у Белой Горы под Прагой 8 ноября 1620 г., когда Чехия утратила независимость и австрийские католические завоеватели, опиравшиеся на испанскую армию и инквизицию, решили, что лучше превратить страну в пустыню, чем оставить ее жителей "погибать" в своей протестантской ереси (в старейшей гуситской церкви Праги новый католический настоятель заявил насильственно согнанным прихожанам, что "скорей коровы и телята будут летать над городом, чем будет дозволена какая-либо другая вера, кроме католической"), началось разрушение сложной и тонкой чешской культуры. К лету 1622 г. "чистка" духовной верхушки нации вплотную коснулась и Яна Амоса Коменского; на него, одного из виднейших деятелей общины чешских братьев в Моравии, был выписан приказ об аресте. Еще в 1621 г. он был вынужден скрываться как участник восстания, оставив семью. В 1622 г. ему удается напечатать тайно где-то в Чехии посвященные жене и содержащие в качестве предисловия письмо к ней "Мысли о христианском совершенстве", трезвое и скорбное выражение готовности терпеливо переносить самые злые испытания (Premyslování. О dokonalnosti Krest'anské: Kterauz Buh wywoleným swým w slowu swém vkazuge..., без указания места, 1622). Коменскому реально угрожала смертельная опасность. Ходила легенда, что он прятался в дупле большого дерева в парке просвещенного барона Карла Жеротинского Старшего, который лояльно относился к победившему императору-католику Фердинанду II и был его наместником в Моравии и все-таки помогал, как мог, своим несчастным гонимым соотечественникам. Скрываясь у Жеротинского, Коменский продолжал работу над картой Моравии (Moraviae nova et post omnes priores accuratissima delineatio.-Amsterdam, 1627; современное издание: J. A. Komenského mара Moravy z roku 1627.- Ostrava, 1958), составил сборник существеннейших цитат из Библии (Manualnjk. Aneb Gádro cele Biblj Swate...- Amsterdam, 1658), начал стихотворный перевод Псалтири на чешский язык (Zalmy métrem poétským slozené. Zalm I - LXIV, см.: Jirecek J. Casomerne preklady zalmuv Br. J. A. Komenskeho...- Viden, 1861) и написал небольшой трактат "О чешской поэзии" (обнаружен в наше время в Ленинградской библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина и издан: Skarka A. Komenského rozprava "О poezii ceské" z leningradského sborniku.- Slezský sbornik, 53, c. 4, 1955, s. 479-527). Летом 1622 г. во время эпидемии, вызванной бедствиями народа, военным опустошением и неурожаем, умерли жена Коменского и его новорожденный сын, а потом и другой его двухлетний сын. К концу этого года даже влиятельный Карел Жеротинский не мог больше укрывать в своем замке "еретиков", и с 1623 г. Коменский вместе с другими изгнанниками-проповедниками был вынужден перебраться в Брандис на северо-востоке Чехии - единственный город, жителей которого пока еще не коснулись преследования. В Праге тем временем сжигают все рукописи и книги Коменского (хотя часть своей библиотеки он успел перевести в безопасное место). Лишившись семьи, близких, общины, учеников, дела жизни, родины, книг, всего имущества, не видя просвета в будущем, он чувствовал себя разбитым и подавленным, даже терял веру в смысл жизни, долгое время не мог спать по ночам от "невыразимой тоски". Известно, что некоторые его товарищи по изгнанию кончили жизнь самоубийством. Коменский не находит в себе сил продолжать по-прежнему свои научные и педагогические занятия и ищет каких-то новых слов, чтобы дать выход горю и не пасть духом среди сомкнувшихся вокруг жути и хаоса. Одно за другим он создает в конце 1623 г. три произведения поэтически-исповедального характера: "Средоточие обеспеченности", попытка понять страшный мир, как бы громыхающее колесо, губительное для всех, кто не сумел утвердиться в его неподвижном центре; диалог "Скорбящий", беседа разбитого сердца с пытающимся утешить его рассудком (вторая часть дописана в 1624 г., третья - в 1651, четвертая - в 1660, см.: Truchlivy, to gest smutne a tesklive cloveka krest'ana nad zalostnymi vlasti a cirkve bidami narikani... Veskere spisy J. A. Komenskeho, XV.- Brno, 1910, s. 93-180); и, наконец, "Лабиринт света и рай сердца", одно из величайших произведений всей чешской литературы (дописан в 1624 г., затем к изданию 1631 г. дополнен гл. XVIII, 9-11; XXV, 5; XXVIII-XXXV и XLII). В предисловии-посвящении Карелу Жеротинскому Коменский называет свою динамичную, пеструю, но скрепленную единым лирическим чувством книгу драмой: "...Поскольку в этом отшельничестве, в этом моем нежеланном безделье, оторвавшем меня от забот моего призвания, мне и не подобало и не хотелось бы предаваться праздности, я в последние месяцы начал, среди прочего, размышлять о тщете мира (а поводов к тому повсюду множество), и в конце концов под руками моими родилась эта драма, которую я предлагаю твоему светлейшеству... Признаю, что все предлагаемое мною хотя и начато, однако не окончено: вижу, насколько богата эта материя, до чего она пригодна для изощрения ума и оттачивания языка и как можно ее распространять с помощью все новых изобретении". Па поверхностный взгляд "Лабиринт" - нравоучительная аллегория, но живость изображения, сила языка делают его впечатляющим художественным образом безнадежной пустоты мира, из которого как бы вынуты любовь и сердечное влечение, и тоски человека но душевной устроенности. В обширной литературе о "Лабиринте" его сравнивали с "Дон Кихотом" (1005 -1615); называли Коменского одним из предшественников Гоголя (см.: Denis E. La Bohême depuis la Montaigne-Blanche.- P., 1930, с 225); в свою очередь, как на предшественников "Лабиринта" в европейской литературе указывали на "Град Божий" Августина, "Божественную комедию" Данте, "Королеву фей" Спенсера (1596). Иногда "Лабиринт", особенно во второй его части ("Рай сердца"), сопоставляли с утопиями Томаса Мора ("О наилучшем состоянии государства и о новом острове Утопии", 1516) и Кампанеллы ("Государство Солнца", 1623). Однако виднейшая исследовательница жизни и творчества Коменского Ми-лада Блекастад (Blekastad M. Comenius..., с. 110) замечает, что в "Лабиринте" Коменского нет главной черты утопии, а именно требования каких бы то ни было внешних изменений общественного порядка. Преображение мира, которое начинает путешественник после возвращения в тишину и покой собственное души, не нуждается ни в каких предварительных условиях и переменах; в этом преображении для Коменского нет ничего нереального, невозможного или относящегося к далекому будущему ("Не басня то, читатель, что ты будешь читать, хотя и имеет сходство с басней; нет, все это правда",- пишет он в обращении "К читателю", § 5). Для самого Коменского его книга стала спасением из мрака отчаяния. "Я взялся тогда за перо,- писал Ян Амос позднее о диалоге "Скорбящий", однако его слова в еще большей мере относятся и к "Лабиринту",- и обрисовал для самого себя... ужас, через который я прошел, и божественное врачевание, божественное солнце, которое пробилось сквозь тьму и разогнало мрак... Никогда в жизни не вкушал я ничего более сладостного, чем тогда" (письмо к голландскому печатнику Петеру ван дер Берге. См.: J. A. Komeiuskeho korrespondence.- Praha, 1892, с. 235). Вместе с тем, как это нередко бывает с крупными литературными произведениями, по композиции и материалу "Лабиринт" Коменского зависит в своей первой "мироописательной" части от одного, теперь почти неизвестного латинского сочинения "Блуждания пилигрима в отечестве" швабского писателя и богослова, проповедника двора в Вюртемберге, впоследствии (после 1628 г.) друга Коменского Иоганна Валентина Андреэ (1586-1654), а во второй части ("Рай сердца") - от утопий того же автора "Описание христианополитанской республики" и "Христианский гражданин", где описано возвращение пилигрима домой (эти книги Иоганна Андреэ вышли соответственно в 1618 и 1619 гг.). У Андреэ его пилигрим, выходя в жизнь, встречает женщину по имени Плоть, которая ему навязывает в проводники Порыв; Порыв надевает на странника узду и после этого показывает чудеса мира. Странник проходит через страну Лентяев, встречается с Диогеном; видит впавших в бесчувствие Фаталистов со стеклянными глазами и каменным сердцем; в царстве Фортуны он присутствует на пире; в царстве Сатаны встречает Сатану, окруженного семью дамами: Удачей, Слепой Верой, Невоздержанностью, Возможностью, Ложной Мнительностью, Суетой и Лицемерием. Пилигрим взмаливается к богу с просьбой об избавлении, слышит тайный зов и, повинуясь ему, возвращается домой, где находит в своем малом святилище образы добродетелей и всевозможные орудия и инструменты, но поврежденные; затем его озаряет божественный свет, вся разрушенная утварь сама собой восстанавливается и церковка превращается в великолепный собор. "Христианоиолитанская республика" Андреэ даже по своей форме является подражанием "Городу Солнца" Камианеллы. Коменский тоже во многом подражает Андреэ и тем не менее создает вполне самостоятельное произведение. Если Андреэ схематичен и аллегоричен, заставляет в своей книге действовать чистые понятия, описывает лишь разрозненные приключения пилигрима, то Коменский создает завершенные художественные образы и описывает во многом автобиографическую историю человеческой жизни.

Дата добавления: 2015-08-10