Критика предыдущих подходов.

Исходная посылка концепции «сочувствия»

Предшествовавшие концепции («отщепенства» и «исторического заблуждения») авторами новой трактовки были объявлены пройденным этапом шолоховедения. "Характер Григория Мелехова, его трагическая судьба остаются загадочными, ибо ни одна из существующих концепций не охватывает образ в его целостности, избегает соотнесения его с кардинальными закономерностями века и с творческими намерениями писателя"[112]. Почему они не устраивают?

Во-первых, потому, что в них не учитывается множество исторических фактов, отраженных в романе и сыгравших, по существу, главную роль в трагической судьбе Григория Мелехова. То есть предшественники обвиняются в невнимании к тексту романа и в игнорировании важнейших причин трагедии его героя. Здесь сразу же нужно отдать должное инициаторам новой интерпретации романа: они действительно впервые обратили внимание на многие факты и эпизоды, о которых критика до тех пор предпочитала не говорить: фигура умолчания была, увы, весьма характерна и для шолоховедения; кроме того, они впервые серьезно поставили проблему историзма шолоховского романа.

Во-вторых, с точки зрения Ф.Бирюкова, А.Хватова и появившихся у них многочисленных сторонников, концепции «отщепенства» и «исторического заблуждения» чересчур социологичны: они рассматривают трагедию Григория Мелехова прежде всего как факт социально-исторический, а не эстетический.

При таком подходе не учитываются два важных момента:

1) что герой романа Григорий Мелехов – не только романный эквивалент социологической абстракции «крестьянин-середняк», но и художественный образ мирового масштаба; нельзя сводить художественный образ к социальному или индивидуальному прототипу;

2) что этот образ представляет собой не только художественное воспроизведение некоего социально-исторического явления, но и существеннейшую часть авторской концепции жизни, авторской концепции эпохи.

И вот тут возникает вопрос: а какой эпохи?

Разумеется, прежде всего той, которая является прямым объектом изображения в романе: эпохи революции и гражданской войны.

Но не только её. Ведь роман создавался в конце 20-х и в 30-е годы. Следовательно, авторская концепция жизни отражает не только эпоху гражданской войны, но и эпоху создания романа.

Правомерна ли теоретически такая постановка вопроса? Да, вполне правомерна. Вспомните «Войну и мир» Л.Толстого. События Отечественной войны 1812 года осмыслены и показаны глазами человека 60-х годов ХIХ в. Некоторые современники и участники событий 1812 года (например, князь П.А. Вяземский[113]) считали, что Толстой модернизирует психологию людей той эпохи, находили в «Войне и мире» «излишество психологического анализа» и утверждали, что люди 12-го года не могли так мыслить и чувствовать, как это делают герои Толстого: это психология людей 60-х, а не 10-х годов Х1Х века. Но дело не только в этом. В любом художественном произведении, посвященном изображению эпохи, более или менее отдаленной от времени его создания, неизбежно находит свое выражение не только авторская "точка зрения" на нее, индивидуальное сознание художника, но и определенные черты того времени, в которое произведение создается.

Стало быть, «Тихий Дон» не только роман об эпохе революции и гражданской войны, но и роман конца 20-х и в особенности 30-х годов. А что это за время (имеются в виду специфические особенности эпохи, которые акцентируют авторы новой концепции)?

Это было время формирования, как тогда говорилось, «культа личности Сталина» (т.е., как говорится теперь, сталинской "тоталитарной системы"), период «тяжких нарушений ленинских принципов руководства», эпоха «тяжелых нарушений социалистической законности», период «неоправданных массовых репрессий». «Шолохов, – пишет А.Хватов, – не мог не испытывать «давления времени», не мог не учитывать состояния окружающего мира (тем более что время это опалило и его самого – С.С.[114]). Поэтому «Тихий Дон» надо рассматривать и как памятник эпохе гражданской войны, и как произведение 30-х годов – времени, когда «титанические усилия народа и партии, ознаменовавшиеся грандиозными победами социализма во всех сферах жизни, были осложнены и омрачены нарушениями норм и принципов, вытекающих из самой природы социалистической революции, существа марксистско-ленинского учения»[115]. (Правда, то, что в 60-е годы называли «нарушением социалистических норм и принципов», искажением «существа марксистско-ленинского учения», сейчас считают как раз неизбежным результатом применения этого учения на практике и не нарушением "социалистических норм", а «сущностью» социализма. Но все это из области политической конъюнктуры и является скорее вопросом идеологической оценки. Нас интересует само явление, отраженное в художественном зеркале шолоховского романа, а не его идеологические интерпретации).

Во всяком случае, концепция «сочувствия» твердо исходит из того, что «Тихий Дон» – роман не только о прошлом, но и о настоящем, роман-предостережение, урок настоящему, исполненный большой тревоги за будущее[116]. Такова её исходная посылка. Что же представляет она собою по существу?

И прежде всего: в чем она видит трагический нерв, стержень трагической ситуации «Тихого Дона»? То есть как ее авторы определяют сущность трагической коллизии шолоховского романа?

Дата добавления: 2015-08-18