Тот повернулся боком, стал, не оглядываясь.

- Вернись, сынок!

- Чего уходишь! Ворочайся! – загремели голоса, и стена лиц повернулась к Григорию.

- Офицера заслужил тоже!

- Нос нечего воротить!

- Он сам в них был!

- Тоже казачьей кровушки попился!

- Краснопуз!

Выкрики долетели до слуха Григория. Стиснув зубы, он слушал, видимо, боролся сам с собой; казалось, еще минута – и пойдет без оглядки.

Пантелей Прокофьевич и Петро облегченно вздохнули, когда Григорий качнулся, пошел на толпу, не поднимая глаз».

Итак – не согласен, не хочется ему идти, – но пошел. Пошел, потому что «стена лиц» хуторян, повернувшись к нему, потребовала этого.

Эта «стена лиц», «мнение народное» словно магнетизирует, гипнотизирует Григория.

Все его повороты и перелеты в точности повторяют колебания казачьей массы.

УХОД ИЗ АРМИИ КРАСНОВА

Давнишняя неприязнь к офицерам и усталость казаков от войны скоро подорвали боевой дух Донской армии атамана Краснова.

"Копились недовольство, усталость, раздражение. В сотне все настойчивее говорили:

- Выбьем из донской земли краснюков – и решка! Дальше границы не пойдем. Нехай Россия – сама по себе, мы – сами по себе. Нам у них свои порядки не устанавливать".

Предостережения опасающихся худшего на остальных казаков не действуют. Один из них, Охваткин, "заявил в присутствии Григория: – Вот придавют чеха, а потом как жмякнут на нас всю армию, какая под ним была, – и потекет из нас мокрая жижа… одно слово – Расея! – и грозно закончил: – Шутишь, что ля?" "– Не пужай! – отмахивается Прохор Зыков, – "а Григорий, сворачивая курить, с тихим злорадством решил про себя: "Верно!"

И как только военные действия перешли за пределы Донской области, казаки начали покидать позиции. "Проглядел Григорий, как недовольство войной, вначале журчившееся по сотням и полкам мельчайшими ручейками, неприметно слилось в могущественный поток. И теперь – видел лишь этот поток, стремительно-жадно размывающий фронт… Григорий понял, что стремительно разматывающуюся пружину отступления уже ничто не в силах остановить. И ночью, исполненный радостной решимостью, он самовольно покинул полк". Одним из первых он оставил свою часть и появился дома, в Татарском.

Фронт открыт. Красная Армия, не встречая серьезного сопротивления, занимает Дон.

На семейном совете братья Мелеховы решают не идти "в отступ", несмотря ни на угрозы уходящих с белыми казаков "посчитаться" с теми, кто остается под "красными", ни на черные слухи о грозящей и со стороны "красных" расправе. Аникушка, сосед Мелеховых, сообщает, что красные "подходят к Вешкам" и добавляет: "Человек видал с Большого Громка, рассказывал, будто нехорошо идут. Режут людей… У них жиды да китайцы, загреби их в пыль!". Но, узнав, что Мелеховы решили остаться, и сам решился: "Офицерья не едут, а нам и бог велел!"

СЦЕНА В РЕВКОМЕ

Концепция «отщепенства» рассматривает выступление Григория в ревкоме как демагогию контрреволюционера, твердо укрепившегося на позициях, враждебных Советской власти. Для ее авторов ключевой фразой всей сцены является восклицание Григория: «А власть твоя – уж ты как хочешь – а поганая власть!»

Авторы концепции «исторического заблуждения» считают: нет, ни о какой твердой, тем более контрреволюционной позиции Григория здесь не может быть и речи. Четкой позиции у него в этот момент нет – в том-то и дело. Позиции Григория вообще текучи. Ключевая фраза в споре – ответ Григория на реплику Котлярова: «Ты сам не знаешь, чего ты хочешь, Григорий»,– «Не знаю», – охотно согласился Григорий».

Смысл сцены: Григорий, как и все казаки, переживает мучительные сомнения, решает для себя вопрос: что дает Советская власть казакам? Он колеблется, сомневается, пытается осмыслить противоречивые факты. "В споре в ревкоме, – пишет А.Бритиков, – самое горькое для Григория – не то, что ему грубо запретили критиковать советские порядки, а то, что он опять не нашел ответа на свои сомнения, чем новая власть лучше, чем старая, что дает она казакам"[82]. Как сказано в романе, он унес из ревкома не столько обиду, сколько «глухое неумолчное раздражение», что вот вновь «встал он на грани» в борьбе белых и красных.

Сам разговор в ревкоме стал одним из решающих эпизодов, оттолкнувших Григория от красных. Колебания усугубились, и на этом этапе – не только у Григория. Столкновение в ревкоме кончилось разрывом Григория с Котляровым и Кошевым. Об этом рассказано в ХХ главе 6-й части. А уже ХХII глава начинается с упоминания о том, что Котляров, предревкома, «с каждым днем все больше ощущал невидимую стену, разделявшую его с хутором». С хутором, а не только с Григорием!

Григорий в этот момент на распутье. Он наполнен противоположными стремлениями, он еще не состоянии сделать выбор между смутным ощущением правоты Котлярова и Кошевого и настроением враждебности к Советской власти, вызванной возмущающими его фактами, черными слухами, недовольством казаков. Но это состояние быстро проходит.

"И подобно тому, как находящееся в равновесии тело, если внезапно рвется одна из удерживающих его нитей, с огромной силой устремляется в противоположную сторону, так – вдруг (после разрыва с Котляровым и Кошевым – С.С.) рушится покой Григория, и его видимое равнодушие сменяется необычайной энергией и целеустремленностью"[83] действия.

Григорий, забыв на время о мучительных раздумьях, колебаниях и метаниях, бросается в водоворот событий.

ВОССТАНИЕ

Это происходит в тот момент, когда Григорий узнает от казака-хозяина, укрывавшего его от ареста, что «Дон поломало»: началось восстание. И он мчится в хутор Татарский при первом же известии, что поднимаются против большевистской власти одна за другой станицы и «вверх ногами летят Советы».

Состояние Григория Мелехова в этот момент автор передает так: «Он чувствовал такую лютую, огромную радость, такой прилив сил и решимости, что помимо воли его из горла рвался повизгивающий, клокочущий хрип. В нем освободились пленные затаившиеся чувства. Ясен, казалось, был его путь отныне, как высвеченный месяцем шлях. Все было решено и взвешено в томительные дни, когда зверем скрывался он в кизячном логове и по-звериному сторожил каждый звук и голос снаружи. О чем было думать? Зачем металась душа, как зафлаженный на облаве волк, – в поисках выхода, в разрешении противоречия? …Пути казачества скрестились с путями безземельной Руси, с путями фабричного люда. Биться с ними! Насмерть, рвать у них из-под ног тучную донскую казачьей кровью политую землю. Проба сделана, пустили на войсковую землю красные полки, испробовали! А теперь – за шашку!».

Григорий выражает в своих раздумьях то, каким видит в тот момент мир, каким он представляется в его сознании и в сознании других казаков. И это в и дение типично для многих на Дону в тот период. Так возникла казачья Вандея.

Григорий возвращается в хутор, ведет за собой отряд из 32 татарцев, затем у него под командой 300 сабель, через несколько дней – 3000, и вот он становится командиром первой повстанческой дивизии. На позиции выходят женщины, старики, дети. Когда у повстанцев кончаются патроны, во всех хуторах казаки добровольно снимают с веялок свинцовые решета, чтобы отлить из них пули. "Вашим мужьям, сыновьям и братьям нечем стрелять", – кинули по хуторам с верховыми гонцами короткое воззвание… Через неделю по всему округу ни на одной веялке не осталось решет. Бабы несли в хуторские советы все годное и негодное, ребятишки хуторов, где шли бои, выковыривали из стен картечь, рылись в земле в поисках осколков". Григорий испытывает радостное чувство единения с казаками, ревниво оберегает казачьи интересы. Однажды увидел в повстанческом штабе деникинского офицера, подполковника Георгидзе, – и у него заныло сердце, "Григорий почувствовал какую-то тревогу и беспричинное озлобление", он начинает расспрашивать: кто это, откуда, зачем, что этому подполковнику тут надо? Возникает подозрение, что генералы и офицеры хотят использовать повстанческое движение в своих интересах, подмять под себя повстанческую армию. "Григорий вдруг, ужаснувшись, подумал: "А что, если кадеты нарочно наоставляли у нас этих знающих офицеров, чтобы поднять нас в тылу у красных… Ох, неспроста!". У него отлегло от сердца, он "оживился", когда позже узнал от Кудинова, что офицера этого казаки убили и даже заявил расстроенному и раздраженному случившимся Кудинову: "И хорошо сделали, что убили!".

СНОВА К КРАСНЫМ

Григорий воюет с подъемом до тех пор, пока не убедился, что восстание действительно льет воду на мельницу Деникина. И после соединения с Добровольческой армией, после столкновения с генералом Фицхалауровым, который орет на Григория – командира дивизии – чуть ли не как на своего денщика и едва не нарывается на удар шашки взбешенного Григория, – настроение падает, Григорий уклоняется от участия в сражениях, и мы уже ни разу не увидим его в бою с красными.

И здесь Григорий тоже отражает настроение казаков, которые в массе своей не хотят воевать за Деникина, снова возвращаться под власть генералов и офицеров. В бою под Усть-Медведицкой офицерский штурмовой полк упорно, несмотря на большие потери, продвигается вперед. А казачий пехотный полк, который раньше, до соединения с деникинцами, сражался с красными так же беззаветно, сейчас воюет плохо. Ермаков, командир полка, жалуется Григорию: "Не могу поднять казаков!" Григорию, решившему вначале самому взять командование полком и вести людей в бой, теперь тоже не хочется поднимать казаков в атаку под красноармейские пули, и он отказывается от своего намерения. Он понимает их настроение. "Что-то сломалось…"

И так до конца Григорий проходит тот же путь, что и каждый рядовой казак хутора Татарского, вплоть до Новороссийска и вступления в Конную Армию Буденного.

О том же, что и все казаки, думает Григорий, возвращаясь из Красной Армии после взятия Крыма в хутор: о земле, о семье, о мирной работе хлебороба.

Но – происходит новый поворот судьбы, и Григорий оказывается в банде Фомина.

В БАНДЕ ФОМИНА

Это самый страшный и неожиданный поворот в судьбе Григория. И, между прочим, наиболее трудно объяснимый с точки зрения концепции исторического заблуждения.

Ведь здесь пути Григория и казаков расходятся: большинство казачества примирилось с Советской властью. На этом основании делались попытки объединить концепции "исторического заблуждения" и "отщепенства": дескать, до этого момента Григорий был жертвой "заблуждения", а затем стал "отщепенцем"[84]. А. Бритиков и его сторонники решительно отвергли эти попытки, продолжая настаивать на том, что "для всех этапов жизненного пути" Григория, "до финала включительно, его трагедия есть трагедия заблуждения"[85]. Но тогда в чем причина этого поворота судьбы героя? Почему так страшна расплата?

Авторы концепции "исторического заблуждения" (Б.Емельянов, А.Бритиков) объясняют этот узел сюжета следующим образом. Да, Григорий Мелехов, вернувшийся из Красной Армии, не является больше субъектом «исторического заблуждения». Но он остается его объектом, жертвой. Роль Григория в восстании, его прежние заблуждения и грехи слишком велики, и Григорий несет ответственность за прошлое, за свою трагическую вину. Здесь сыграли свою роль особенности его характера и такие его черты, как максимализм, энергия, активность.

"Григорий Мелехов, носитель "типического сознания" среднего казачества, повторял на своем пути (монархизм – большевизм – автономизм – анархизм), все колебания среднего казачества. Но совершал их с подчеркнутой амплитудой, сильнее других выражая сущность событий, интенсивнее других переживая противоречия мира"[86].

Поэтому его ошибки и заблуждения оказываются столь тяжкими для него по своим последствиям.

Кошевой встретил Григория не как демобилизованного красного командира, а как бывшего командира самой активной повстанческой дивизии. В его сознании прошлые преступления Григория перед Советской властью «переваживают» его краткую службу в Красной Армии.

Поэтому он столь резок и неуступчив при встрече с бывшим дружком:

«Как волка ни корми – он все в лес глядит». «А чем ты лучше (Кирюшки Громова – С.С.) … ты непременно хуже, опасней». «Раз проштрафился – получай свой паек, с довеском». «Ежели добром не пойдешь – погоню под конвоем».

Таким образом, отношение Кошевого к Григорию (и как следствие его – побег Григория из хутора, участие в банде Фомина) – это закономерный результат прошлых заблуждений.

Это возмездие за прошлое.

Григорий не может согласиться с тем, что ему предлагает Кошевой: сдаться и покорно ждать своей участи, уготованного ему властью «пайка», да еще с «довеском»:

«Против власти я не пойду до тех пор, пока она меня за хрип не возьмет. А возьмет – буду обороняться».

И в то же время Григорий сам в глубине души осознает и глубину своей вины, и закономерность расплаты:

«Что ж, все произошло так, как и должно было произойти. И почему его, Григория, должны были встречать по-иному? Почему, собственно, он думал, что кратковременная честная служба в Красной Армии покроет все его прошлые грехи? И, может быть, Михаил прав, когда говорит, что не все прощается и что надо платить за старые грехи сполна?»

Так что 8-я – финальная – часть «Тихого Дона», рассказывающая о скитаниях Григория и его участии в банде Фомина, повествует о неизбежной, закономерной расплате, возмездии за прошлые заблуждения.

Это, так сказать, финал трагедии исторического заблуждения.

6. Философская основа концепции «исторического заблуждения»

Когда речь идет о философской сути основной идеи, то вопрос здесь встает тот же, что и по отношению к концепции «отщепенства», а именно: что лежит в основе трагедии: случайность или закономерность, субъективные или объективные факторы?

Концепция «отщепенства» отделяет Григория от массы, базируясь на доказательстве личной обусловленности его трагедии.

Концепция исторического заблуждения, напротив, соединяет Григория с массой и строится на основе тезиса о закономерной и объективной обусловленности трагедии Григория (казачества, крестьянства): «Подлинный историзм и эпичность Григория Мелехова не в поучительности катастрофы отщепенца, но в скрестившихся в его трагедии всемирно-исторических противоречиях, которые посеял собственнический миропорядок в среде трудящихся»[87].

Сам герой не виноват. И никто конкретно не виноват. Здесь проявляется объективный закон истории, который не подлежит ни юридическому, ни моральному суду.

Судьба Григория, его трагедия – закономерна. В полемике со своими оппонентами А. Бритиков придавал этому положению почти ультимативную силу: "Мы должны либо признать действительно закономерную природу трагедийного конфликта в "Тихом Доне", либо оставить всякие разговоры об историзме"[88].

Как понимать этот тезис? Надо иметь в виду два момента.

Во-первых, закономерно заблуждение мелкобуржуазной массы в революции вообще. Среднее крестьянство (а казачество, с его привилегиями, – тем более) в социалистической революции не могло не колебаться, и часть его, самая «отсталая» (с марксистской точки зрения) не могла не заблуждаться. Как писал Ленин, «никогда не бывало в истории и не может быть гражданской войны эксплуатируемой массы с эксплуататорским меньшинством без того, чтобы часть эксплуатируемых масс не шла за эксплуататорами, вместе с ними, против своих братьев»[89]. Вот одно выразительное историческое доказательство. В сентябре 1917 года (т.е. задолго до восстания на Дону и даже еще до Октябрьского переворота) В.И.Ленин в одной из своих работ писал, что именно здесь, на Дону, в ходе грядущей социалистической революции можно усмотреть социально-экономическую основу будущей «русской Вандеи»[90].

И через полтора года на Дону грянуло восстание – «Вандея» разразилась!

Как оценить эти факты? Возможность восстания на Дону была предвидена и предсказана Лениным задолго до его начала – как астрономическое или физическое явление. Это ли не доказательство закономерности восстания (т.е. «заблуждения»)? Научный анализ может предсказать только закономерные явления. Случайности непредсказуемы.

«Конечная причина донской трагедии – фактор объективный и закономерный. Склонность мелкобуржуазных масс к самообману должна была вылиться в нечто подобное вандейской истории»[91], – писал А.Ф.Бритиков. Таким образом, трагическое "заблуждение" казачьей массы было исторически закономерным.

Разумеется, это внероманное, внехудожественное доказательство. Хотя в концепции романа все это, безусловно, отразилось в художественно преображенном виде. И с этой точки зрения трагическая судьба Григория Мелехова является частным случаем – индивидуальным, но в то же время типическим выражением общего заблуждения массы.

А во-вторых, и этот конкретный случай – трагическая судьба героя в романе Шолохова – уже внутри романа, в системе его собственных художественных мотивировок – результат действия прежде всего объективных факторов, независимых от воли и выбора самого Григория. С точки зрения концепции "исторического заблуждения", каждый конкретный шаг Григория Мелехова обусловлен не его личной прихотью, не случайностью субъективного выбора, а объективными обстоятельствами,– т.е. не изнутри, а извне. "Всё происходящее с Григорием, вся его трагедия обусловлены силой действующего на него мира, – писал основоположник этой концепции Б.Емельянов. – Кто не понимает, что причина всего лежит не в воспаленном сознании Григория, что он в точности выражает лишь то, каким является для него мир, и что это видение типично для многих подобных ему, тот не поймет, как возникла Вандея"[92].

В системе романных мотивировок действий и поступков героя преобладают, стало быть, мотивировки внешние, объективные, независимые от воли и сознания его самого.

Под влиянием каких причин совершает он свои самые роковые поступки?

Почему, например, Григорий принял участие в первом выступлении казаков против Советской власти – в 1918 году? Сцена на майдане, к примеру, ясно доказывает: он идет на этом во многом вопреки личному желанию, – потому что «стена лиц», все родные и хуторяне идут этим путем и требуют от него того же, и Григорий не может и не хочет противостоять общему потоку.

Большинство казачества было тогда настроено против Советской власти. В конце концов, из хутора ушли к красным только двое, да и те не дошли: Валет был убит, а Кошевого заставили служить у тех же белых, хотя оружия и не доверили, а доверили только кнут пастуха. Даже Котляров и Христоня, бывшие красноармейцы, как и Григорий, но, в отличие от него – не середняки, а бедняки, – подчинились общему движению и тоже воевали тогда против красных в Донской армии генерала Краснова. Следовательно, этот поворот определен извне, воздействием объективных обстоятельств.

Второй узловой момент: разговор в ревкоме и его последствия. Результатом разговора стал фактически смертный приговор. Григорий вынужден скрываться. Его ищут, чтобы арестовать и расстрелять. Его арестованный по приказу Штокмана отец ждет расстрела в подвале моховского дома, который занимает теперь ревком. Разве это не объективный фактор, который толкал его в сторону от Советской власти?

Разве Григорий выходит на восстание, становится одним из его вожаков по личной прихоти? Нет! Он выражает настроение многих, когда высказывает в ревкоме то, что у него «в грудях накипело». Недаром Шолохов упоминает о «стене», которая в тот момент разделяла ревком – Котлярова, Кошевого, Штокмана – с хутором. Подавляющее большинство казаков всего хутора испытывали те же самые сомнения: что дает им Советская власть?

Григорий выходит на восстание до крайности издерганный, измученный, озлобленный. И когда он мстительно думает: «Биться с ними. Насмерть. Гнать их, как татар, из пределов области!», – то эти мысли продиктованы обидой, несправедливостью действий власти, сознанием необходимости самозащиты и самосохранения. Следовательно, и этот поворот, и последующие кровавые события определены совокупностью объективных обстоятельств, независимых от воли Григория Мелехова.

Наконец, столкновение с Кошевым и, как следствие, – побег и участие в банде Фомина – это, по логике концепции, – закономерный результат прошлых заблуждений: расплата, возмездие за них. Григорий не хотел этого, но ему пришлось пройти и этот круг ада. Это и есть тот «довесок» к «пайку», который, по словам Кошевого, должен получить Григорий за прошлые грехи.

Таким образом, трагедия Григория Мелехова базируется не на случайности личного выбора или прихоти; в её основе – закон исторической необходимости. Источник трагедии – вне воли героя.

В.Г.Белинский утверждал в свое время, что трагедия вообще не может строиться на основе случайностей[93], не может быть следствием личных ошибок и прихотей. Трагедии не может быть там, где герой искупает свой частный, индивидуальный поступок, который он мог и не совершать. В этом случае он как раз отброшен в область единичного, случайного. В трагедии же герой искупает не исключительно только свой поступок и не произвол других, а «грех рода», – то, что Б.Емельянов и А.Бритиков назвали «всемирно-историческим заблуждением».

Слишком мелка была бы трагедия, если бы Григорий Мелехов платил только за свои личные ошибки и грехи, как отщепенец и индивидуалист. Ведь он хочет добра не себе одному, а казакам, причем, как говорит в ревкоме Котлярову, «всем, какие есть».

7. Проблема «трагической вины»

Проблема трагической вины решается, исходя из изложенных выше положений. С точки зрения концепции "исторического заблуждения", эта проблема вообще как бы снимается: никакой вины, собственно, и нет. Григорий – жертва исторической закономерности, рокового стечения обстоятельств, в которое он вовлечен помимо своей воли.

Вина не в нем. Он поражен объективным противоречием, раздирающим мир.

Вот почему Григория мучит – одновременно – сознание вины и невиновности. Оно заставляет Григория то упрекать себя, что, мол, «жидок оказался на расправу», то считать всякое возмездие несправедливым, то наивно "торговаться" с властью (отсидеть за восстание – согласен, а расстрел получать – «дюже густо будет»). Михаил Кошевой на это отвечает без обиняков: "Ревтрибунал или Чека… торговаться с тобой не будут".

Личное ощущение Григория таково, что он и виноват, и в то же время не виноват. Виноват лишь в том, что не прятался за спины других, что наиболее последовательно и страстно, целеустремленно выражал общие интересы и настроения казаков. Поэтому в конце романа Григорий то призывает смерть, то отчаянно сопротивляется, когда смерть смотрит ему в лицо.

Дата добавления: 2015-08-18