И проблема «исторического оптимизма» романа

С позиций рассматриваемой концепции трагедия исторического заблуждения восставшей казачьей массы не безысходна, она в принципе разрешима.

Противоречие между отсталым мелкобуржуазным сознанием, выраженным в заблуждении, и требованиями «революционной действительности» временно. Оно разрешается в ходе революции. Казаки признали Советскую власть и тем самым преодолели заблуждение.

Это – с точки зрения марксистской доктрины. С позиций нынешней официально-либеральной идеологической парадигмы – всё наоборот: восстание казаков было выражением их воли к свободе, а примирение с советской властью – заблуждение. Но это вопрос идеологической оценки факта, сам же исторический факт существует так, как он произошел: что было, то было, и ничего уже не изменишь. А в данном случае он тем более самодостаточен и автономен по отношению к каким бы то ни было идеологическим оценкам, что претворен в художественную реальность романа.

И марксистскую, и противоположную ей идеологическую оценки мы должны расценивать как равно односторонние. Не будем забывать глубокую мысль Н.Бердяева: «Чтобы понять ложь большевизма, нужно понять его правду». Такая же позиция справедлива и по отношению к «белой» идее.

Мы в данном случае рассматриваем концепцию "исторического заблуждения", то есть трактовку романа, построенную на марксистском представлении об исторических реалиях. По логике её тот факт, что казаки примирились с Советской властью, признали эту власть, есть выражение преодоления заблуждения. И в этом заключен, с точки зрения А.Бритикова и его сторонников, исторический оптимизм романа.

Но не только в этом. С точки зрения концепции "исторического заблуждения", не только трагедия казачества как социально-исторический факт, но и трагедия самого Григория Мелехова, его личная судьба, как она ни горька, тоже несет в себе позитивное начало, в ней есть зерно, возможность, перспектива преодоления, разрешения трагедии. Именно этот аспект концепции "исторического заблуждения", лишь намеченный в дискуссии 1940 года Б.Емелья­новым, был подчеркнут и подробно развит и обоснован в 50-60 гг. в работах А.Бритикова, а затем его сторонников.

Следовательно, исторический оптимизм романа находит выражение не только в образе народной массы, но и в образе Григория Мелехова.

И, стало быть, трагедия Григория не является безысходной.

Это положение, по-видимому, следует пояснить, – ведь оно принципиально противоположно той трактовке трагического, которое дает концепция «отщепенства», – по её логике трагедия Григория именно безысходна: судьба героя имеет только отрицательное содержание, никакой перспективы для отщепенца нет и быть не может, его гибель – физическая и нравственная – лишь урок другим.

С точки зрения концепции исторического заблуждения все обстоит совершенно иначе.

Поскольку трагедия заблуждающейся массы исторически разрешима, то эта трагедия представляет собой по существу историю прозрения массы.

А трагическая жизнь Григория Мелехова является историей утраты иллюзий, историей преодоления заблуждения, историей прозрения героя.

Концепция исторического заблуждения предлагает различать трагедию личной судьбы Григория как конкретного человека, так сказать, «физического лица», и трагедию духовную, внутреннюю. Безысходность трагедии личной судьбы, быть может, остается. Григория ждет гибель, расплата, ибо вина его слишком велика.

Но внутренняя, духовная трагедия, трагедия заблуждения начинает изживать себя.

Григорий уходит из романа не бандитом (этого не знает и не признаёт Михаил Кошевой, но читатель "Тихого Дона" знает это непреложно). Он, разумеется, не пришел к окончательному признанию революционной правды. Тем более не сделался большевиком. Странно было бы требовать этого от человека его судьбы. Но Григорий со всей силой и ясностью понял гибельность того пути, по которому шел, пути поиска третьей, особой казачьей правды.

Ведь в банде Фомина повторяется самое страшное, что только было в его жизни: он опять убивает, но теперь ясно сознает, что убивает своих. И это осознание – первый этап прозрения. Своеобразное «очищение», катарсис. И тем трагичнее финал.

Григорий видит бесплодность фоминской затеи. Видит, что казаки не поддаются на уговоры, не верят Фомину, не хотят восставать. Принимают фоминцев, в том числе и Григория, не как своих защитников, а как бандитов.

Вот сцена, в которой вдова-казачка дает отпор Фомину, агитирующему казаков вступать в его отряд: «Ты чего смутьянничаешь тут? Ты куда наших казаков хочешь пихнуть, в какую яму? Новую беду на нашу голову кличешь? И что это за царь-освободитель такой объявился с хутора Рубежного? Ты бы дома порядку дал, разруху прикончил, а после нас бы учил, как жить и какую власть принимать, а какую не надо! Твоя власть следом за тобой волочится и больше часу в одном месте не живет. Нынче ты на коне верхом, а завтра в грязе Пахом, – вот кто ты такой, и власть твоя такая же».

«Багровея от сдержанного смеха, Григорий поскакал к своему взводу".

А вот Григорий случайно встречает своего хуторянина, старика Чумакова, и между ними происходит следующий разговор:

«- Замиряться-то с Советской властью скоро будете?

- Не знаю, дед. Пока ничего не видно.

- Как это не видно? С черкесами воевали, с турком воевали, и то замирение вышло, а вы все свои люди и никак промеж собой не столкуетесь… Нехорошо, Григорий Пантелеевич, право слово, нехорошо! Бог-милостивец, он все видит, он вам всем это не простит, попомни мое слово! Ну, мыслимое ли это дело: русские, православные люди сцепились между собой, и удержу нету. Ну, повоевали бы трошки, а то ить четвертый год на драку сходитесь. Я стариковским умом так сужу: пора кончать!

Григорий попрощался со стариком и шибко поскакал догонять свой взвод.

А Чумаков долго смотрел вслед Григорию… и тихо шептал: "Хороший казак! Всем взял, и ухваткой и всем, а вот непутевый.. Сбился со своего шляху! Вся статья ему бы с черкесами воевать, а он ишь чего удумал! И на чуму она ему нужна, эта власть? И чего они думают, эти молодые казаки?.. Побей бог, не пойму!"

Вот старуха, у которой Григорий попросил косу, чтобы накосить травы коню, дает ему «отлуп»:

«– И когда вы с нашей шеи слезете? Погибели на вас, проклятых, нету!

К этому было не привыкать Григорию. Он давно видел, с каким настроением встречают их жители хуторов.

«Они правильно гутарят, – думал он, осторожно взмахивая косой и стараясь выкашивать чище, без огрехов.– На черта мы им нужны? Никому мы не нужны, всем мешаем мирно жить и работать. Надо кончать с этим, хватит».

Как видим, и здесь, на этом самом горьком витке своей судьбы, Григорий Мелехов – не отщепенец. Духовная его эволюция и здесь соотнесена с эволюцией настроений казачьей массы.

Гибельность продолжения гражданской бойни все больше осознается людьми, и Григорию это близко и понятно.

Недаром Шолохов пишет о своем герое: «Страшно, до проклятой боли в сердце тяготился он пребыванием в банде».

Так что и загнанный обстоятельствами в банду, он не бандит.

Духовно он и теперь, как всегда, с родным народом, хотя личная его судьба сложнее и безрадостнее, чем судьба остальных казаков.

Следовательно, если можно говорить об историческом оптимизме «Тихого Дона», то он находит свое выражение и в образе народа в целом, и в образе заблудившейся, а потом нашедшей путь выхода казачьей массы, и в образе самого заблудившегося – Григория Мелехова.

Получается, что при всей своей мрачности и эта трагедия несет в себе зерно очищения, начало оптимистическое.

Выходит, что "эпическое искусство Шолохова несет в себе оптимистическое разрешение основных конфликтов произведения при трагическом завершении его сюжета"[94], – так формулирует эту диалектику оптимистического, эпического и трагического Н.Маслин, в дискуссии со сторонниками концепции "отщепенства" безоговорочно поддержавший позицию А.Бритикова.

---

Дата добавления: 2015-08-18