Периодизация развития

Формально основным признаком периодизации считают обычно изменение названия журнала и состава его руководителей. Но за этим стоят еще несколько тесно взаимосвязанных факторов: смена поколений исследователей,[161] изменение методологической ориентации и эволюция организации школы.

Первый период начался 15 января 1929 г., когда в Страсбурге под редакцией М. Блока и Л. Февра вышел первый номер журнала «Анналы экономической и социальной истории». При этом апелляция в названии к «экономической», а в еще большей степени «социальной» истории подчеркивала его методологический пафос. Заимствуя у дюркгеймианцев концепцию социального как синтеза политических, демографических, экономических, психологических и пр. факторов, сами Блок и Февр делали акцент соответственно на двух последних (не столько в силу их большей значимости, сколько в виду слабой разработанности в исторической науке).

Журнал в 1930-е гг. имел небольшой тираж и достаточно ограниченный круг сторонников. Но именно этот период можно характеризовать как собственно научную школу «Анналов». Статьи имели близкую методологическую основу и совместно обсуждались при непременном участии руководителей журнала.[162] Кроме того, М.Блок, получивший в 1936 г. кафедру в Сорбонне, и Л.Февр, возглавивший с 1933 г. кафедру в Коллеж де Франс, активно и целенаправленно поддерживали своих учеников и сторонников, способствуя тем самым институциональному росту школы.

С началом второй мировой войны наступает кризис школы «Анналов». Многие историки во главе с Блоком были призваны в армию (или в 1940 г. пошли на фронт добровольцами), возникали сложности с изданием журнала и публикацией в нем, журнал несколько раз менял свое название[163] и т.д. Некоторые ученые просто погибли, как тот же Марк Блок, расстрелянный немцами в 1944 г. как активный участник Сопротивления.

Второй период развития «Анналов» начинается в 1945-46 гг. Журнал получает название «Анналы: экономика, общество, цивилизация». При этом логическое ударение делается на последнем термине. Экономические и социальные проблемы по-прежнему рассматриваются исследователями,[164] но во главу угла ставятся проявления «исторической длительности» - неких глобальных структур, существующих веками: специфика климата, устойчивость материальной культуры и быта народов, очень медленно изменяющиеся орудия сельскохозяйственного труда и т.д. Именно эти факторы в первую очередь определяют экономическую динамику и эволюцию социальных отношений. Кроме того, значимость их исследования определялась еще и новизной тематики по сравнению с экономической и социальной историей.

Лидерами нового поколения исследователей становятся Фернан Бродель, в 1946 г. ставший соредактором «Анналов», а в 1950 г. сменивший Февра и на этом посту, и получивший кафедру в Коллеж де Франс, а также Эрнест Лабрусс – преемник Блока в Сорбонне. Благодаря получению руководящих должностей в Национальном центре научных исследований и созданной в 1947 г. Шестой секции Практической школы высших исследований[165] сторонники Броделя вновь использовали институциональные рычаги для расширения влиятельности своих идей в академическом сообществе. В результате школа «Анналов» превращается в историографическое направление, сторонники которого появляются и в других странах. Роль журнала как организационного центра сокращается. Во второй половине 1950-х и особенно в 1960-е начинаются методологические дискуссии между представителями данного направления, в частности касающиеся использования количественных методов, истории ментальностей и серийной истории.

Третий период развития начинается на рубеже 1960-70-х годов. Название журнала в это время не изменяется, но к его руководству приходит новое поколение ученых – учеников Броделя и Лабрусса. В 1965 г. Пьер Вилар сменяет последнего в Сорбонне, в 1969 (72?) г. начинается эпоха коллективного редакторства журнала Жаком Ле Гоффом, Эммануэлем Ле Руа Ладюри и Марком Ферро. В 1972 г. Ладюри сменяет Броделя и на кафедре в Коллеж де Франс.

Новое поколение представителей «Анналов» пытается пересмотреть методологический приоритет броделевских «структур исторической длительности». Даже посвященный Броделю сборник статей его учеников 1973 г. содержал завуалированную критику. Пьер Шоню предлагал развивать «серийную историю», а Франсуа Фюре и Жак Ле Гофф – историю ментальностей[166]. В 1974 г. вышло коллективное исследование под руководством Пьера Нора «Техника истории», а в 1975 г. - монография Ле Руа Ладюри «Монтайю», окончательно обозначившие поворот в сторону последней. Формально было заявлено, что новая линия лишь продолжает традиции Блока и Февра, поскольку значимость экономических, политических и социальных факторов никто не оспаривал. Расширение предмета исследования, как уже отмечалось, было также характерно для «Анналов». Но акцент теперь делался на изучении субъективных составляющих восприятия социума: представлений о чести, стыде, святости, теле, моде, кулинарии и т.д. Главной методологической новацией при этом стало заимствование у антропологов метода «плотного описания»: на основе отдельных случаев или материала небольшой группы источников, доказательно анализируемых как репрезентативная выборка, характеризовались социальные представления или менталитет эпохи в целом.

Данный подход давал максимально широкие возможности для поиска нового предмета исследования, что способствовало еще большей популярности «Анналов». Историографическое направление перерастает в одно из наиболее влиятельных течений современной исторической науки. Как собирательный термин для его обозначения обычно используют сочетание «новая социальная история». Внутри нее по преобладающему предмету анализа складываются свои школы и направления: «новая локальная история», «новая биографическая история», «новая культурная история» и т.д.[167]

В 1994 г.[168] журнал вновь меняет свое название на «Анналы. История. Социальные науки», а в состав его редакции входят сторонники микроистории социологи Лоран Тевено и Андре Орлеан. Существует мнение, представленное в трудах Ю.Л. Бессмертного, а также представителей томской школы Б.Г. Могильницкого, что данный факт свидетельствует о переходе к четвертому этапу развития историографического течения. Новацией при этом считается резкий рост анализа казусов без масштабных обобщений и выводов, то есть фактически полное сближение с установками микроистории. Противники данной точки зрения отмечают, что лидеры «Анналов» и формы институциональной организации течения не претерпели существенных изменений. Кроме того, изменение масштаба исторического анализа началось еще в 1970-е гг. и не завершилось отказом от аналитического компонента исследования, особенно в плане значимости причинно-следственных связей.

Таким образом, представляется важным подчеркнуть преемственность развития «Анналов» на всех этапах их существования. Их общей методологической основой стали следующие принципы:

• Постоянное расширение предмета исследования.
• Акцент на категории «социального» или «исторического синтеза», не механически, но функционально объединяющего политические, экономические или культурные элементы.
• События и закономерности не разделяются: их взаимосвязь рассматривается как соотношение структурных элементов и системных функций.

Первый период. Взгляды Марка Блока (1886 – 1944).

Марк Блок стал безусловным лидером «Анналов» с момента их создания. И если Люсьен Февр в большей степени взял на себя роль организатора академической работы и писал как бы в едином стиле и тематике исторического исследования, то Блок показал блестящую разносторонность. Угол зрения, а также методологические приоритеты в его трудах трудно выстроить в единую линию, и даже об эволюции его подхода говорить достаточно трудно.

Первыми[169] в 1924 вышли в свет его «Короли-чудотворцы» с показательным подзаголовком «История чуда и веры в чудо».[170] Работа была посвящена обряду исцеления монархами больных золотухой посредством возложения рук, существовавшему во Франции и Англии с начала XI до XVII века (последний случай датируется 31.05.1825 г.). Блок выделяет три уровня функционирования этих представлений:

1. Естественный или физиологический: ученый обращает внимание на медицинскую составляющую «чуда». Золотухой назывался не только собственно туберкулезный аденит кожи, но и все похожие на него болезни, дававшие сходные проявления на коже лица и шее.[171] Но одни из них были излечимы, другие же навсегда обезображивали больного и могли привести к смерти. Поскольку внешние проявления заболеваний не дифференцировались, выздоровление в этих условиях воспринималось как чудо. А поскольку болезнь часто становилась хроническим бедствием для целых областей, например, в Италии, потребность в чудесном исцелении была, что называется «на лицо».
2. Именно эта потребность и вера были использованы в династической борьбе английского и французского королевских домов и их церковными иерархами. Блок подробно рассматривает взлет этого социального феномена и его гибель, вызванную властными интересами новых элит в XVII веке. Медицинское разоблачение «предрассудков» стало не только явлением Просвещения, но и протестом аристократии, а также растущих буржуазных слоев против божественного происхождения монархической власти.
3. Именно под влиянием двух предыдущих факторов и сложилась, по мнению Блока, собственно вера в исцеление от золотухи при прикосновении короля - помазанника Божьего на земле. Фигура монарха сконцентрировала на себе магические представления, свойственные средневековой народной культуре и использованные христианством. Со временем магические свойства с королевской особы были перенесены на отдельные символы – кресты, кольца для эпилептиков и т.п.

Таким образом, уже в «Королях-чудотворцах» складывается представление о сложном или составном характере «социального». При этом Блок не только выстраивает иерархию биологических, социальных, культурных процессов, но и делает акцент на их динамической взаимосвязи.

«Характерные черты французской аграрной истории», опубликованные в 1931 году,[172] посвящены совершенно другому сюжету – французскому сельскому хозяйству, рассматриваемому Блоком как единая структура на протяжении VIII – XVIII веков (часто обобщения делаются даже относительно периода с VI по XIX в.). Наиболее подробно ученый рассматривает два уровня исторической реальности – технику обработки земли и социальные отношения внутри сеньории. Но детерминированы они, в конечном счете, неким естественным или геологическим фактором – характером почвы.[173] Блок четко отмечает эту жесткую причинную обусловленность, но объектом исторического анализа выступают все же социальные аспекты аграрной сферы. То есть вновь можно выделить три сферы исторической реальности:

1. Характер почв (глинозем, серозем, каменистая почва предгорий и т.п.), связанный с плотностью осадков, рельефом и климатом, принципиально разделяющий сельское хозяйство южной, центральной и северной Франции.

2. Тип севооборота выступает у Блока как прямо производный фактор: двуполье на юге сразу закрепилось на плодородных землях; трехполье на севере связано с естественной необходимостью восстановления плодородия бедных почв; временная распашка (от 2 до 8 лет - пашня, далее 8-10 лет - пастбище) в предгорьях и Бретани тоже определялась «производственной необходимостью». Севооборот жестко определял и характер владения землей: неизбежное преобладание открытых длинных полей на севере, открытых полей неправильной формы - на юге, огороженных участков – в центральных районах. Фазы освоения земли, по мнению Блока, также были линейно связаны с бедностью почв, помноженной на демографический фактор. Расчистки местного характера в VI – IX вв., крупные расчистки IX – XIV вв., стабильное хозяйство XIV – XVIII вв. были связаны с увеличением или устойчивостью числа населения, которое должно было кормиться с этих земель, а не производительностью или рациональным целеполаганием.

3. Общинная организация и история развития сеньории накладываются уже на эти географические и «технологические» факторы. Например, периоды эволюции сеньориального хозяйства (VIII-IX, IX-XIV, XIV-XVIII вв.) напрямую связываются с этапами расчисток.

Категория «социального» выступает вновь как результат наложения естественных и экономических факторов (о «ментальности», заметим, речи совершенно не идет). Историка при этом интересует не просто иерархия причинности, хотя она и проводится гораздо более жестко, чем в «Королях-чудотворцах», но механизмы взаимовлияния отмеченных моментов. Главным вопросом при этом становится не просто «почему», но и детализированное «каким образом»?

Полностью теоретическим трудом становится «Апология истории» Блока, изданная уже после его смерти.[174] Декларируемая как «саморефлексия ремесленника», она обращается к анализу «ремесла историка» или техник исторического исследования. Кроме традиционных приемов внешней критики источников, рассматриваемых автором во второй и третьей главах («Историческое наблюдение» посвящено правилам сбора источникового материала, а «Критика» - приемам установления подлинности и степени объективности), в четвертом разделе «Исторический анализ» Блок обращается к внутренней критике источника. Основными инструментами при этом становятся анализ терминологии и дополнение объяснения пониманием феноменов прошлого, основанным на «единстве человеческого сознания». Выводы, касающиеся принципов работы с источниками и специфики исторического исследования вообще, подводятся в пятой главе:

• "История - это наука о прошлом. На мой взгляд, это неправильно» - пишет Блок. И отмечает приоритет анализа изменений во времени.
• При этом «прежде всего надо отыскать причины изменения». «Позитивизм тщетно пытался устранить из науки идею причинности. Действительность дает нам почти бесконечное множество силовых линий, которые все сходятся в одном явлении. Выбор, производимый нами среди них, может быть основан на признаках, практически вполне достойных внимания. И все равно это только выбор. В идее, что некая причина по преимуществу противостоит простым "условиям", есть значительная доля произвольного. Сам Симиан, охваченный стремлением к точности и вначале пытавшийся (как я полагаю, тщетно) дать более строгие определения, под конец, видимо, признал вполне относительный характер подобного различения. "В эпидемии,- писал он,- для врача причиной будет распространение микроба, а условием - нечистоплотность, болезненность, порожденные пауперизмом; для социолога и филантропа пауперизм будет причиной, а биологические факторы - условием". Блок честно допускает, что перспектива может меняться в зависимости от угла зрения.
• Идею исторического синтеза Блок использует не только в предметном, но и в методологическом плане, рассматривая процедуры объяснения и понимания как взаимодополнительные. «Наш ум по природе своей гораздо меньше стремится узнать, чем понять. Отсюда следует, что подлинными науками он признает лишь те, которым удается установить между явлениями логические связи, дать некую разумную классификацию событий и сделать их более понятными».

Таким образом, наиболее важной для Блока в теоретическом плане, как и в предыдущих работах, выступает идея причинности, проявляющаяся в функциональных связях, а не отдельных элементах аграрного производства, общественного устройства или человеческого сознания.

Второй период. Фернан Бродель (24.08.1902 – 28.11.85).

Концепция Фернана Броделя, по его словам, сложилась во время работы в Латинской Америке в 1935-37 гг., где единство географического региона казалось однозначным. После длительной кропотливой работы[175] в 1947 г. Бродель защищает диссертацию, по материалам которой в 1949 г. публикуется монография «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II». Не только оригинальный фактический материал, но и новизна теоретических построений сразу же привлекли к ней внимание научного сообщества. Бродель декларировал принципиально новую концепцию исторического пространства-времени. В ней можно выделить 3 уровня:

1.Структуры исторической длительности – пласт почти неподвижного времени, измеряемого веками, если не тысячелетиями. Он связан с географией и климатом, в решающей степени формирующими пространство «мира-экономики». Средиземноморье, например, на протяжении III – XVII вв. жило исключительно внутренней морской торговлей. Менялись ее участники и характер, но решающее значение в жизни сообществ она сохраняла.

2. Уровень экономической динамики, проявляющийся в смене лидеров средиземноморской торговли каждые 100-120 лет (Венеция, Генуя, Флоренция и т.д.). Фактически этот пласт исторической реальности соотносим с циклическими экономическими колебаниями, начиная с сезонных и заканчивая циклами Кондратьева. В хронологическом плане эти временные процессы измеряются десятилетиями, в географическом – отдельными странами и регионами.

3.Событийный уровень, измеряемый всего лишь годами – уровень политических событий и фактов. Он в наименьшей степени интересен Броделю, поскольку является в значительной степени производным от двух предыдущих и действует в минимальном историческом пространстве (отдельных городах, селениях, ситуациях).

Эта схема представляет собой не просто расширение предмета исследования в поисках новых сфер «социального», но самостоятельную концепцию исторического пространства-времени. Важно также и то, что Бродель подчеркивает упрощенный характер своей модели: в реальности существует множество времен и локальных структур, диалектически накладывающихся друг на друга. Ученый отмечает сложный характер их пересечения, который может вызывать подчинение, параллельное развитие, наложение и т.д., что порождает все многообразие исторического процесса.

«История представляет собой сумму всех возможных историй, всех подходов и точек зрения, настоящих и будущих. Я считаю ошибочным только одно: выбрать одну из этих историй, а остальными пренебречь» - писал Бродель. Но и в «Средиземноморье…», и в теоретической статье 1958г. «История и социальные науки. Историческая длительность» сам он делал акцент именно на «медленном времени». Событийная история и циклические колебания экономики изучались давно, а «историческая длительность» позволяла и расширить границы социального, и раскрыть глубинные первопричины исторического движения, обуславливая всю иерархию времен.[176]

Отказ в 1966 г. от третьего издания «Средиземноморья…» был связан, очевидно, не столько с техническими, сколько с методологическими причинами. Концепция Броделя не могла четко объяснить резкого кризиса структуры, существовавшей веками, в XVI веке.[177] Получалось, что событийный уровень, олицетворением которого стали капиталистические элементы, внезапно порушил «историческую длительность», что не соответствовало причинному механизму иерархии времен Броделя. Смещение центра мировой торговли из средиземноморья в Атлантику также не полностью объясняло этот процесс, поскольку было возможно тоже лишь после ряда событийных технических новаций в мореплавании.

Именно для подробного изучения кризиса средиземноморского «мира-экономики» в XVI в. и была начата Броделем работа над «Материальной цивилизацией, экономикой и капитализмом XV-XVIII вв.».[178] Общая концепция пространства - времени была оставлена Броделем практически без изменений: пафос труда состоял именно в том, чтобы показать медленный и естественный характер эволюции общества нового времени. Не событийные процессы, но глубинные процессы изменения материальной культуры лежали в основе «долгого XVI века» (растянувшегося едва ли не на 400 лет). Бродель вновь показывает 3 уровня исторической реальности, определяющих и название исследования - «Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII вв.»:

1. Материальная цивилизация, изменяющаяся очень медленно, связывается Броделем с естественными факторами. Ее анализу посвящен первый том - «Структуры повседневности: возможное и невозможное». «Между XV и XVIII вв. мир все еще представлял собой огромную крестьянскую страну, в которой от 80% до 90% людей жили плодами земли. По этой причине зависимость их жизни от климатических условий была весьма велика». Кроме климата ученый говорит о проблемах фактически постоянной нехватки продуктов питания и массовых эпидемиях. «Начиная с 1450-го года, население Европы возрастало. Необходимо было это компенсировать, и такой естественный регулятор появился: 'черная смерть'. Вплоть до XVIII в. рост населения шел закономерно, периодически сменяясь спадами. Но с XVIII в. рост населения уже не прекращался». Эти факторы не только определяли устойчиво медленный рост населения, но и способствовали его низкой локальной мобильности. Демографическая стабильность обуславливала и устойчивость «инфраэкономики» - мира натурального обмена между односельчанами, дарений, традиционного ремесленного производства для удовлетворения нужд общины и пр. В результате акцент на устойчивости форм делается ученым и при анализе жилищ, техники, питания, одежды – самых различных проявлениях материальной культуры повседневности.
2. Основу экономического развития между 1400 и 1800-ми годами, по мнению Броделя, составляет «рыночная экономика». Ее движущей силой стали города и ярмарки (особенно в Антверпене и Франкфурте). «XVI в. можно назвать апогеем крупных ярмарок». Именно ярмарки и городские рынки (а с XVII в. еще и биржи) оказывали организующее влияние на производство, направляли и стимулировали потребление. Развитие этих институтов носило чуть более быстрый характер.
3. Капитализм воспринимается Броделем как ситуативная деятельность небольшой, но активно растущей группы финансистов. Она основывалась на денежных операциях и сделках, существовавших в Средиземноморье всегда. Рост этих элементов в новое время оказался не самостоятельным явлением, а стал «масляной пленкой» на поверхности постепенно ускоряющегося изменения рыночной экономики и еще более медленного совершенствования техник материальной культуры.

«Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII вв.» (во всяком случае, первый ее том), как ни странно, оказались достаточно прохладно встречены академическим сообществом. Естественно, на это повлияло сразу несколько факторов,[179] но, пожалуй, наиболее существенным оказалась методологическая ориентация исследователя. Он не только не пересмотрел свою концепцию пространства-времени, но даже скорее усилил ее экономическую составляющую. Во-первых, это препятствовало дальнейшему расширению предмета исследования, свойственного «Анналам». А во-вторых, эта линия расходилась с попытками молодого поколения историков – учеников Броделя – включить в сферу исследования «историю ментальностей» и событийную или «микро-историю».[180]

В результате Бродель в начале 1970-х гг. отошел от руководства «Анналами», сохранив при этом высокую научную активность и продолжая академические исследования.[181]

Третий период. Жак Ле Гофф (1.01.1924-).

На рубеже 1960-70-х представители нового поколения историков попытались обновить предмет и методы исторического исследования.[182] Поначалу, правда, все они оставались достаточно последовательными учениками Броделя и Лабрусса.[183] Наиболее перспективным признавалось использование количественных методов в экономической истории. Ле Руа Ладюри даже в 1974 году утверждал, что событийная история обречена на скорую смерть, а историк в близком будущем станет либо программистом, либо никем.[184]

Но в это время не только в мировой исторической науке,[185] но и во Франции появляются сразу несколько новых подходов к истории, могущих оспорить если не лидерство «Анналов» в историографии, то уж во всяком случае, их имидж новаторов. С одной стороны, это были представители старшего поколения историков, не входивших в движение «Анналов» и обращавшиеся к вещам, ранее казавшимся маргинальными. Примерами могут стать издание «Цивилизационного процесса» Норберта Элиаса и работ Филиппа Ариеса, в частности «Ребенок и семейная жизнь при старом порядке»[186]. С другой стороны, более молодые авторы уже заявляли о себе, также пытаясь найти собственный объект изучения. Среди них стоит упомянуть хотя бы Мишеля де Серто с его работами «Чужак или единство в различии» 1969 г. и «Отсутствующее исторической науки» 1973 г. Кроме того, существенную конкуренцию классической историографии составляли и неомарксисты во главе с Луи Альтюссером, позиции которых после событий 1968 г. существенно окрепли.

В рамках обострившейся полемики сторонники «Анналов» пошли на максимальное расширение предмета исследования в рамках «истории ментальностей», разрабатываемой Жоржем Дюби (1919 – 1996) еще с середины 1950-х гг.[187] Это позволило объединить все появившиеся новации (обращение к событийной истории на микроуровне, исследование нарратива и техник письма, идеи психоистории) внутри течения, еще более укрепив институциональные позиции «Анналов». Р.Мандру – книга “Магистраты и колдуны во Франции в XVII в. Анализ исторической психологии” (1968)

Одним из наиболее авторитетных лидеров нового поколения стал Жак Ле Гофф, возглавивший группу по исторической антропологии Школы высших исследований. Развитие его взглядов в 1970-90-е годы представляется весьма показательным для характеристики эволюции «Анналов» в целом.

К 1970-м гг. относятся его работы «Другое средневековье: время, труд и культура Запада» (1977 г.) и ее продолжение «Средневековый мир воображаемого», являющиеся достаточно типичными для истории ментальностей. Обозначим основные их положения:

1. Сам принцип классификации или разделения феноменов культуры предполагает признание существования некоей «Другой» культуры, полностью объяснить которую представители иных мировоззрений не в состоянии (можно лишь подробно описывать ее отдельные феномены). Для средневековья это ведет к постулированию сложности феноменов народной культуры, противопоставляемой культуре ученой. Ле Гофф говорит даже об их осознанной борьбе.[188] И если основными формами последней стала книжная культура и христианское искусство, то народная культура проявляла себя через устную традицию и повседневные «жесты», коды и правила поведения, ключевым понятием для которых стал феномен «воображаемого».
2. «Воображаемое» представляет собой не какую-то абстракцию, не символическое отражение культурных ценностей или архетипов. Его основу составляет конкретный образ, в основном коллективный по своему характеру.[189] Само слово «воображение» появилось во Франции в XII в. В это время его смысл предполагал объединение внешнего и внутреннего восприятия. Доминирование образного, а не логического мышления вело к тому, что люди однозначно верили в сновидения, легко впадали в безумие и были склонны к мистицизму (эти современные слова тогда имели совершенно другие коннотации и не отделялись от реальности). Центральной фигурой воображаемого сразу стал Сатана, более тесно связанный с магическими представлениями народной культуры, чем Троица. «Сатана заправляет феодальным обществом» - писал Ле Гофф. Основу «воображаемого» составляет по Ле Гоффу понятие «чудесного», ориентированное на визуальное восприятие необычного, связываемого со сверхъестественным. Христианство, до XI в. подавлявшее эти представления как языческие, в XII-XIII вв. стало использовать их для организации культов святых, что повлияло на эстетизацию данной категории с XIV в. в искусстве и литературе.

3. Другой формой реализации народной культуры стала «телесная революция» или признание не только в светской литературе, но даже в церковных текстах неизбежности проявлений «греховной плоти». Апеллируя к идеям постструктуралистов, в первую очередь Мишеля Фуко, Ле Гофф утверждает, что длительное ниспровержение всех проявлений телесного в раннее средневековье с XII в. сменилось контролем и использованием со стороны церкви. Это проявилось в каталогизации плотских грехов и цены их искупления,[190] признании промежуточных форм между телом и духом.[191]

4. Ле Гофф осознанно фиксирует социальную и хронологическую ограниченность собственной схемы, противостоящей буржуазными экономическими концепциями именно сегодня. Средневековые хронисты мыслили и писали в категориях общества Старого Порядка. Просветители открыли эру «обсчета» социальных отношений в капиталистических терминах.[192] Собственная концепция Ле Гоффа тоже представляется ему субъективной интерпретацией, связанной с изменившимся обществом (правда, за вычетом доли субъективизма любая интерпретация все же соотносима с изначально заложенным смыслом источника).

5. Одной из наиболее важных сфер, где еще предстоит скорректировать оценки как просветительской, так и позитивистской историографии, является политическая история или точнее «новая политическая история». Ее принципиальным отличием является разделение понятий государственной власти и власти вообще. Последняя не только самостоятельно проявляется вне государства (семья, школа, межличностные отношения), но и должна описываться в новых категориях, не связанных с системой подчинения-борьбы за права. Властные практики для Ле Гоффа неотделимы от ритуалов (начиная от одежды, пищи, и заканчивая вассальными отношениями) и должны анализироваться в рамках истории ментальностей. «Политическая история занята сегодня семиотикой, поиском пружин власти. Перед лицом новой политической истории, которую еще предстоит написать, традиционная политическая история – труп, однако труп этот еще предстоит уничтожить» - пишет Ле Гофф.

Кроме того, необходимо отметить изменение стиля письма в обеих работах. С одной стороны Ле Гофф критикует старую политическую историю за «повествовательность» (в смысле голой фактографии), противопоставляя ей аналитичность «Анналов». Но и приоритет теоретических рассуждений в духе Броделя его не устраивает. Синтезом этих двух линий становится акцент на образных и ярких описаниях. Наиболее вероятными причинами данного шага, весьма характерного для «Анналов» третьего периода в целом, представляется осознанная апелляция к сознанию читателя (и даже разным уровням его «ментальности»). То есть дополнительным фактором новизны работ Ле Гоффа становится признание науки не только хранилищем объективного знания, но и видом коммуникации, а возможно, и социальной практики.[193]

Перечисленные новации позволяют говорить о явном влиянии постструктурализма в работах Ле Гоффа 1970-х гг. Но одновременно присутствует и неразрывная связь с подходом Броделя, проявляющаяся, прежде всего, при анализе структуры средневековой картины мира. Последняя охватывает с III по XIX век, внутри которых устанавливается четкая хронологическая периодизация, что непосредственно отсылает к «исторической длительности» Броделя. Кроме того, Ле Гофф активно использует бинарные оппозиции для характеристики культуры раннего средневековья, противопоставляющей лес и город, природу и культуру, мир людей и мир животных. Но постепенно это жесткое противопоставление сменяется трехчастной моделью: ад – чистилище - рай, пашня – луг – лес, общество – отшельник – животные и т.д. То есть ученого привлекает некое промежуточное состояние между Своим и Чужим, «пограничье» между природой и культурой, созданное менталитетом XII – XIII вв. Можно предположить,[194] что аналогичную процедуру пытается воспроизвести и сам исследователь – создать поле смысла между современным сознанием и средневековой культурой.

Отмеченные черты во многом свойственны и работе Ле Гоффа 1987 г. «Средневековый человек», где ученый рассматривает ментальные представления «типичных» для того времени представителей рыцарства, монахов, горожан и т.д. Работа имеет как бы переходный характер, будучи посвящена изучению средневековой картины мира, но через призму сознания отдельных исторических персонажей.

В 1996 г. выходит «Людовик IX Святой»,[195] который уже сильно отходит от прежней истории ментальности. Главная цель работы - анализ соотношения двух императивов поведения конкретного человека (Людовика): следования общим ментальным представлениям эпохи и возможности выйти за рамки общепринятого. Считается, что этот подход снимал разделение уровня структур и казусов, то есть объединял микроисторию и представления прежних «Анналов» об иерархии социального. В каких же формах происходит это объединение?

Во-первых, это утверждение, что любой человек является не только порождением своего времени,[196] но и творцом эпохи одновременно. Ле Гофф обращается к решениям, принятым королем после определенных колебаний,[197] а также к фактам из жизни Людовика IX, вызывавшим удивление и непонимание современников.[198] Именно они, по мнению ученого, являлись его самостоятельно принятыми решениями. Со временем эти эпизоды стали объясняться его святостью короля, но изначально были именно волевыми актами индивида.

Во-вторых, основываются эти проявления индивидуальности на вариабельности ценностных норм любой культуры. Для XIII в. это были христианские правила благочестия, представления об умеренности, связанные с поздней античностью, и появлявшаяся куртуазная культура. Людовик, с точки зрения Ле Гоффа, осознанно выбрал первую модель поведения, поскольку христианские нормы, особенно для монархов, тоже не были в то время жестко установлены и могли интерпретироваться несколько по-разному (для всех мирян существовали различные послабления, тем более это могло касаться короля).

В-третьих, Ле Гофф обращается к жанру агиографии, к которому принадлежит большинство источников о Людовике Святом. «Производство памяти о короле», по мнению ученого, отразило социально-политическую борьбу вокруг его канонизации между королевским домом в целом, претензиями некоторых его членов, интересами папской курии и высшего французского духовенства. Кроме того, Ле Гофф использует идею деконструкции агиографического жанра: анализ кодов его функционирования позволяет не только расширить формальную критику источников, но и проследить генезис оттенков смысла.[199]

В результате может сложиться впечатление, что приоритет для Ле Гоффа составляет индивидуальность в ее конкретных проявлениях, которые обусловлены только внутренними мотивами.[200] Но на самом деле источником любых поступков для него являются уже существующие культурные нормы и правила, поэтому личность даже в момент выбора из различных вариантов действия просто соотносит себя с какой-то из традиций. В этом отражено влияние не столько итальянской микроистории, сколько наследие «Анналов» в целом. У Ле Гоффа любое историческое явление не существует вне социальных структур.[201] Отличием от предыдущих периодов развития школы «Анналов» становится вопрос о степени, в которой историк может объяснить какой-либо факт. Это объяснение должно быть дополнено пониманием, которое касается не столько целей поведения, сколько его форм. Наиболее важными в этом контексте представляются Ле Гоффу ритуалы: венчание,[202] молитва,[203] пиры и т.д.

Отмеченная эволюция взглядов Жака Ле Гоффа во многом стала типичной для представителей «Анналов» третьего периода. Она предполагала объединение анализа структур и понимания индивидуальных мотивов поведения личности. То есть происходил синтез микро- и макро- уровней. Таким образом, не только изменение предмета («история ментальностей»), но и изменение метода стало основой развития «Анналов» в 1970-90-е годы. Именно поэтому мнение о начале нового «микроисторического» периода в 1994 г. в связи с переименованием журнала в «Анналы. История, социальные науки» представляется недостаточно аргументированным.

Дата добавления: 2015-08-18