Читайте также:
|
|
К началу XIX в. термин «цивилизация» уже довольно прочно утвердился в исторической науке. Понятие цивилизации при этом означало определенную стадию в развитии человечества, характеризующуюся существованием общественных классов и государства. Количественный и качественный рост исторического знания в XIX в. поставил проблему принципиальных культурных и социальных различий между регионами, в результате чего появляется представление о множественности «локальных цивилизаций».[37]
Впервые термин «цивилизация» был использовано в двух значениях в книге французского писателя и историка Пьера Симона Балланша «Старик и юноша» (1820). Затем такое же его употребление встречается в книге востоковедов Эжена Бюрнуфа и Христиана Лассена «Очерк о пали» (1826), в работах известного путешественника и исследователя Александра фон Гумбольдта, философа и публициста Жозефа Мари де Местра. Но больше всего способствовали популярности второго значения термина «цивилизации» работы Франсуа Гизо «История цивилизации в Европе» (1828) и «История цивилизации во Франции» (1829). В работе французского философа Шарля Ренувье «Руководство к древней философии» (1844), по-видимому, впервые появился термин «локальная цивилизация».
Основоположниками цельной цивилизационной концепции стали Ж.А. де Гобино[38] и Генрих Рюккерт, опубликовавший в 1857 г. (через четыре года после появления первых двух томов сочинения Гобино) двухтомный труд «Учебник всемирной истории в органическом изложении». Социальные единицы, на которые распадается человечество, Г. Рюккерт именует историческими или культурно-историческими организмами, историческими или культурно-историческими индивидами (индивидуальностями), а также культурными типами. Сколько-нибудь четкого перечня культурно-исторических организмов Г. Рюккерт не дает. Из ныне существующих он выделяет пять высших «культурных типов»: германо-христианский (западноевропейский), восточно-христианский (славянский), арабский (исламский), индийский и китайский. Каждый культурно-исторический индивид, с точки зрения Рюккерта, имеет свою собственную историю. Он возникает, развивается и рано или поздно исчезает. Потому история человечества — это не единый процесс, а сумма параллельно протекающих процессов развития культурно-исторических организмов, или индивидов, которые невозможно расположить на одной линии.
В целом Г. Рюккерт явно склонялся к выводу, что не существует ни человечества как единого целого, ни мировой истории как единого процесса. В то же время он говорит о человеческом прогрессе, о всеобщих стадиях культуры. В результате он размещает культурные типы вообще, высшие культурные типы в частности на разных ступенях развития. Наименее развит из числа последних индийский тип, более прогрессивен китайский тип, еще выше стоит арабский, следующий — восточно-христианский, а самый высокий — германо-христианский. Как утверждает Г. Рюккерт, хотя существует несколько нитей исторического развития, одна из них выделяется, преобладает над другими. Это — линия развития Западной Европы в новое время. Западноевропейский тип больше соответствует общей идее человечества.
Параллельно складывание самостоятельной национальной философско-исторической мысли в России в 30-е годы XIX в. вызвало проблему соотношения западноевропейской и русской культуры. Их качественное различие стало также восприниматься в терминах «цивилизации» уже в «Философических письмах» П.Я. Чаадаева (1836). Позже славянофилы – А. С. Хомяков, К.С. Аксаков, Ю.Ф. Самарин, - не используя данный термин, активно анализировали черты цивилизационных различий России и Европы.
Именно из этого противопоставления и возникла теория культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского, сформулированная в работе 1869 г. «Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому». Славянский мир, включающий в себя Россию, рассматривается Данилевским как один из самостоятельных исторических типов культуры. Исследователь использует различные термины: «культурно-исторические типы», «исторические индивиды», просто «культуры», «самобытные цивилизации», «исторические организмы». Всего их выделяется десять: египетский, китайский, ассирийско-вавилоно-финикийский (халдейский, или древнесемитический), индийский, иранский, еврейский, греческий, римский, ново-семитический (аравийский) и германо-романский (европейский). Этот список он дополнил двумя погибшими насильственной смертью американскими типами: мексиканским и перуанским, а также славянским, которому еще только предстоит расцвести. Каждый из этих культурно-исторических индивидов совершенно самостоятельно проходит три этапа: древний или этнографический, когда происходит накопление энергии для будущей деятельности, средний — государственный и, наконец, период цивилизации, который является временем растраты сил или их истощения. Выход из положения состоит в возвращение к первобытной этнографической форме быта, из которой снова может возникнуть историческая жизнь.
Идеи Н. Я. Данилевского были восприняты и разработаны целым рядом других русских мыслителей и ученых, в первую очередь К.Н. Леонтьевым («Византизм и славянство» 1875) и В.И. Ламанским («Три мира Азийско-Европейского материка» 1892), а позже повлияли и на евразийцев.
Идеи Ж.А. де Гобино и Г. Рюккерта, а также, хотя и в меньшей степени, построения российских философов, сформировали в конце XIX – начале ХХ века масштабное поле цивилизационных исследований. Эмпирической основой для них и, одновременно, теоретическим обоснованием концепций цикличности, стало оформление во второй половине XIX в. новой предметной области в исторических исследованиях - истории Древнего Востока. В результате новых исследований хронология человеческой истории практически удвоилась — к 27 векам добавилось еще 23. Кроме того, очевидным стало различие механизмов европейского развития, укладывающегося в схему прогресса, и циклического характера существования государств Древнего Востока. Объяснить причины этих несоответствий пытались многие исследователи. В качестве определяющих факторов рассматривались динамика завоеваний (Гастон Масперо), «жизненная сила культуры» (Гуго Винклер) и т.д. Эдуард Мейер и М.И. Ростовцев попытались применить этот циклический механизм к европейской истории.
Аналогичные проблемы испытывали историки и при объяснении данных этнографии (особенно применительно к Азии и Африке), археологии первобытного общества и палеоантропологии. Полное отсутствие письменных источников, принципиально иной характер отношений с природой, существенное отличие предметов анализа (ритуалов и обычаев вместо событий) привели к резкому разведению традиционной европейской историографии и «первобытной истории». Последняя даже называлась в основном не «историей», а « доисторией», «преисторией», «праисторией», «протоисторией» и т.п. (термин «история» в применении к первобытности использовался лишь в советской науке). При этом ее представители в теоретическом плане очень быстро перешли от позитивизма к антиэволюционизму, начинавшему оказывать влияние даже на социологию и социальную философию.
В этом контексте работа Освальда Шпенглера «Закат Европы» (Т. 1. - 1918; Т. 2. – 1922) представляется лишь продолжением уже сложившейся традиции. Но ее популярность, особенно в Германии после первой мировой войны, окончательно изменила институциональное отношение к эволюционизму и позитивистской историографии.
Освальд Арнольд Готфрид Шпенглер(29.05.1880— 8.05.1936).
Цивилизационная концепция Шпенглера была разработана автором в сочинении «Закат
Европы», первый том которого вышел в 1918 г., а второй в 1922 г.[39] Это сочинение, по мнению многих отечественных историков, в частности Ю.И. Семенова, мало чем отличавшееся от предыдущих построений сторонников цивилизационных теорий,[40] в контексте завершения первой мировой войны имело сенсационный успех у широкой публики, хотя и было весьма скептически принято традиционными академическими кругами.[41] Концепция Шпенглера основывалась на следующих положениях:
В других работах Шпенглера его взгляды в основном лишь уточняются применительно к той или иной сфере общественных отношений. "Пруссачество и социализм" (1922) декларирует политический идеал автора для Германии (которая, разумеется, должна сохранить статус империи). Предполагается установление «социализма прусского образца», подразумевающее подчинение единичного нуждам целого. «Закат Европы» предсказывал гибель западноевропейской культуры, что оправдывало любые творческие «напряжения» и действия, в том числе борьбу за власть новых политических сил.[44] В работе «Человек и техника» (1932) антиномия «культура—цивилизация» сменяется монистическим представлением о всемирной культуре как всецело «искусственной» и «противоестественной». Исключением Шпенглер считает лишь триумф научных открытий, порожденных техническим гением Запада. Цели технической деятельности трактовались им как трансцендентные, не содержащие в себе ничего прагматического. Символический характер техники отражал сущность западноевропейской культуры, характеризуемой автором вполне позитивно.
Последние работы Шпенглера – «К самому себе» и «Первовопросы» - остались не законченными и были посмертно изданы в виде набросков. Видимо, поэтому различные их фрагменты часто противоречат друг другу, а общую их направленность можно вычленить лишь достаточно условно. В основном идеи Шпенглера вновь базируются на бинарном противопоставлении «Я» и мира, микрокосма и макрокосма, вожделения и страха (вожделение - движение из «Я» в мир, страх - наступление мира на «Я»). Рассуждения Шпенглера основываются на самонаблюдении[45] и после этого приводятся в соответствие с общими социальными и историческими законами. Эссеистика при этом совмещается с философскими и даже мифологическими сюжетами, что, возможно, представляется попыткой если не преодолеть кризис цивилизации, то, по крайней мере, предугадать перспективы новой культуры, долженствующей прийти на смену европейскому миру.
Кризис историографии начала ХХ века проявился в концепции Шпенглера в том, что, во-первых, она принципиально противопоставлена позитивизму с его классическими представлениями о прогрессе и естественном характере законов истории. Факты и явления разных эпох представляются несравнимыми, а поэтому и не столь важными, как определение самой судьбы культуры. Во-вторых, в основе концепции Шпенглера лежат бинарные оппозиции (процессов становления и ставшего, «собственного» и «чужого» сознания, живого и мертвого компонента культуры, души и материального мира, возможности и действительности, творчества и работы, чувства и рассудка, культуры и цивилизации), через противопоставление которых и идет формирование как структур реальности, так и сознания исследователя.
Арнольд Джозеф Тойнби(14.04.1889— 22.10.1975).
Арнольд Джозеф Тойнби родился в семье в Лондоне. Изучал историю и классические языки в Оксфорде, там же в 1912-1915 гг. преподавал историю. Начало первой мировой войны произвело огромное впечатление на молодого ученого, хотя сам он и не попал на фронт, но несколько его товарищей по университету погиблм уже в 1914-1915 гг. (позже исследователь будет сравнивать по значению первую мировую с Пелопонесской войной для античной Греции). В 1915 - 1919 гг. Тойнби поступил на службу в британское министерство иностранных дел, участвовал в работе Парижской мирной конференции. С 1923 г. вернулся к преподаванию, стал профессором византийского и новогреческого языка и литературы, а также всеобщей истории в Лондонском университете. В 1939 - 1943 гг. являлся директором заграничного архива лондонского института международных отношений, в 1943 – 1946 гг. - директором архива министерства иностранных дел.
Основной философско-исторический труд Тойнби - «Исследование истории» («A Study of History»), выходил в течение 28 лет: первый три тома увидели свет в 1934 г., тома 4-6 — в 1939 г., тома 7—10 — в 1954 г., том 11 (атласы) — в 1959 и последний 12 том появился в 1961 г. Несмотря на некоторые изменения (вызванные событиями второй мировой войны, складыванием биполярного мира, началом гонки ядерных вооружений), ядро концепции ученого осталось достаточно устойчивым. Однако количество элементов в его классификации менялось регулярно и достаточно сильно.
Популярность идей Освальда Шпенглера, а потом и Арнольда Тойнби вызвала появление целой серии близких по характеру концепций, представленных работами Филиппа Бэгби («Культура и история. Пролегомены к сравнительному исследованию цивилизаций» 1958г.), Кэрол Квигли («Эволюция цивилизаций. Введение в исторический анализ» 1961г.), Сэмюэла П. Хантингтона («Столкновение цивилизаций?» 1993 г., «Столкновение цивилизаций и перестройка мирового порядка» 1996 г), Льва Николаевича Гумилева («Этногенез и биосфера земли» 1989 г.), Питирима Александровича Сорокина («Социальная и культурная динамика» Тт. 1-4. 1937 — 1941 гг.) и др. В основном они сводились к расширению числа цивилизаций и пытались сблизить циклическое и линейное представление об историческом времени, что, в принципе, проявилось уже у Тойнби.
Все эти концепции встретили крайне скептическое отношение со стороны академического сообщества историков. Возражения сводились в основном к многочисленным нестыковкам эмпирического материала с предполагаемыми структурами роста цивилизаций. Кроме того, неприятие вызвал и агностицизм данных концепций, невнимание к социально-экономическим причинам событий. Типичной в этом контексте представляется статья Люсьена Февра, который буквально ненавидел сторонников цивилизационного подхода, «От Шпенглера к Тойнби» (1936): «Стоит ли вглядываться в эти бойко раскрашенные картинки, — пишет Л. Февр о книге О. Шпенглера, — с таким вниманием, с которым коллекционер вглядывается сквозь лупу в пробный оттиск гравюры? Какое отношение имеют к нам эти одноликие и всеобъемлющие культуры, включающие в себя без разбора всех живых людей данной эпохи независимо от их общественного положения — будь то Бергсон или Бэббит, приказчик за прилавком, ученый в лаборатории или крестьянин на ферме? Неужели все они наделены фаустовской душой в ее неистовом величии? А что означают эти красивые слова, эти цветистые метафоры: зарождение, расцвет, гибель культур? Это всего лишь заново перелицованное старье». «То, что в «A Study of History» достойно похвалы, не представляет для нас ничего особенно нового. А то, что есть в нем нового, не представляет особенной ценности... Нам не преподнесли никакого нового ключа. Никакой отмычки, с помощью которой мы бы могли открыть двадцать одну дверь, ведущую в двадцать одну цивилизацию. Но мы никогда и не стремились завладеть такой чудодейственной отмычкой. Пусть до поры до времени история остается Золушкой, сидящей с краю стола в обществе других гуманитарных дисциплин. Мы отлично знаем, почему ей досталось это место. Мы сознаем также, что и ее коснулся глубокий и всеобщий кризис научных идей и концепций, вызванный внезапным расцветом некоторых наук, в частности физики... И в этом нет ничего страшного, ничего такого, что могло бы заставить нас отречься от нашего кропотливого и нелегкого труда и броситься в объятия к шарлатанам, к наивным и в то же время лукавым чудотворцам, к сочинителям дешевых (но зато двадцатитомных) опусов по философии истории».
В 1960-е гг. полемика между сторонниками и противниками цивилизационного подхода стала издаваться уже отдельными томами, но консенсуса так и не было найдено. В большинстве работ акцент переносится на сложность внутренних структур цивилизаций,[50] приравниваемых к социальным системам. Особое внимание при их анализе начинает уделяться волнообразным колебаниям экономики, политической динамики, демографических процессов. Наиболее последовательно эта тенденция сказалась у Питирима Сорокина: «Цивилизации не обязательно основываются на какой-либо Большой идее, которая в них формулируется, развивается и реализуется. Они могут не представлять собой логично построенную или эстетически целостную систему. Напротив, они заключают в себе крайние противоречия, приводящие к конфликтам, диалектическим процессам, что и получает выражение в их исторической динамике».
Рекомендованные источники и литература:
Дата добавления: 2015-08-18; просмотров: 435 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
Парадигматические причины кризиса. | | | НЕОКАНТИАНСТВО |