V. Посвящается Гэмнету Шекспиру

Джим никогда не воспринимал театр как арену для по- лемики и битв, но всегда, с одной стороны, как исследо- вательский корабль, открывающий новые перспективы, а с другой, – как охранный. И здесь его характер был неза- меним.

Уравновешенность даже в минуты сильного волнения никогда не изменяла ему. Он был внимателен и настроен слушать и видеть не в меньшей мере, чем думать и говорить, что любил откровенно и со всей страстью. При разговоре он слегка вытягивал шею, стараясь приблизить лицо к со- беседнику, будто навостряя слух.

Его расположенность к людям и доброжелательность иные принимали за вкрадчивость, закрытость – за надмен- ность и холодность. Но эти мнения заглушал хор голосов, приветливо отвечавших его сердечности. Сам Джим старал- ся не тратить время на то, чтобы кого-либо в чем-либо убеж- дать или переубеждать, предпочитая жить так, как умел, и делать дело, которому посвятил жизнь и себя. Основой его отношения к людям было сочувствие и уважение, главным мотивом всякой работы – видимо происходящее или умоз- рительно переживаемое общение с теми и тем, кто и что в свое время наполнили смыслом и действием его жизнь. В нем проявлялось по-братски дружеское и по-отечески за- ботливое отношение к миру. Оно же помогало ему щедро и непринужденно своими возможностями и способностями с этим миром делиться.

Расположение мира к нему он чувствовал интуитивно и никогда не принимал как должное, воспринимая его как ценность, сохранность которой была возможной всегда при одном единственном условии – его личном участии в происходящем.

Он остро ощущал себя в долгу.

На свете немало профессий, требующих бескомпро- миссной самоотдачи. Режиссер, сценарист, писатель – одна из них.

Джеймс Эджерли – из тех, чья внешность – трактура*, благодаря которой вариации его внутреннего звучания и тишины, сплетенные своеобразно и необычно, живо и есте- ственно соприкасались с миром.

Глаза, с заметной особенностью глубоко сосредоточен- ного взгляда, менявшие цвет в зависимости от освещения – от переливов ключевой воды до оттенка влажного среза зе- леных виноградин – смотрели зорко. Казалось, они видели больше, чем видит невооруженный взгляд. Темно-каштано- вые волосы, вьющиеся крупными волнами, непослушные, стриженные коротко на затылке, уложенные слева направо, открывали высокий лоб, испещренный полупрозрачными веснушками. Широкие брови, переносица и тени во впади- нах скул обрамляли мягкость необычного взгляда силой и строгостью. Когда выражение лица было спокойным, кожа выглядела словно литая. Губы – красивые, полнокровные – легко сдерживали мимику в нужный момент и широко и сво- бодно улыбались, давая волю искренним чувствам в подходя- щей обстановке. Тогда лицо покрывали волны вертикальных глубоких морщин, которых становилось больше год от года.

Высокоскулое светлоглазое лицо чуть ли не мифическо- го существа, как ни казалось странным, именно в этом сво- ем свойстве совершенно отвечало тому, кем, по сути, был Джим. Британец древней крови, наследник семейного дела, которому верой и правдой служили его предки. Началом стало книгоиздательство, преобразованное затем в при-

* Органная трактура – система передаточных устройств, функционально соединяющая элементы управления на шпильтише (пульте) с воздухозапор- ными устройствами органа. Игровая трактура передает движение клавиш мануалов и педали на клапаны конкретной трубы или группы труб в мик- стуре. Регистровая трактура обеспечивает включение или выключение целого регистра или группы регистров в ответ на нажатие тумблера или движение регистровой рукоятки. Также посредством регистровой трактуры действует память органа – комбинации регистров, заранее скомпонованные и заложен- ные в устройство органа, либо сформированные самим органистом (свободные комбинации, состав которых может меняться в любой момент на усмотрение исполнителя).

кладную филологию – библиотечное дело и языкознание. К ХХ веку Эджерли пришли с тем, что слово в их работе из чернильной формы перелилось в форму живую. Дед Джеймса основал небольшой театр в Саутуорке, в начале ХХI века переживший свое второе рождение и обретший новое имя – «Серебряный меридиан».

Сыгравший в собственном театре антиутописта Джор- джа Оруэлла во время его работы на Би-би-си в пьесе Реги- ны Уоттерс, профессора Генри Хиггинса в «Моей прекрас- ной леди», Юрия Живаго в адаптации романа для театра и Генри V в шекспировой хронике, Джеймс был способен дви- гаться по перспективе времени настолько легко, насколько это бывает свойственно людям как одаренным для этого внешне, так и открытым, пытливым и обладающим истори- ческим воображением.

«Гамлет».

Что стряслось с публикой и критикой с появлением это- го спектакля понять было невозможно.

Шторм, рожденный циклоном, бушевал вокруг, кроша пенные брызги о стены театра, задевая каждого, занятого в постановке.

С момента премьеры в августе Джим казался себе осью в круговороте оглушающего шума, закручивающегося вокруг главной шекспировской пьесы.

Рисков было много. Очень много. Они все оправдались. Началось с того, что после предпоказа и первых двух не- дель работы спектакля появились главные рецензии. Затем начали писать зрители. И на страницах прессы и в записях в соцсетях мнения разделились резко неравномерно. Три чет- верти откликов выражали бунтующее недовольство, ожесто- ченный протест, агрессивное неприятие. Одну четверть со- ставляли восторженные отзывы. Однако все не было бы так странно и не привело бы к дальнейшим последствиям, если бы реакция состоялась и постепенно сошла на нет. Но что-то вдруг пошло не так. Взрыв прогремел, когда в напряженную и наполненную взрывоопасной летучей смесью жгучего и во- инственного несогласия упало слово одного из комментато- ров, написавших, что «постановка фактически приравнивает родительство к убийству». Подробности всей брани, выплес-

нутой вслед за этим на театр, не решился бы пересказать ни один самый развязный циник из эпатирующих журналистов.

Джим плакал тогда, узнав о той, выстрелившей из пекла борьбы вокруг «Гамлета», фразе.

– Как у них только язык повернулся… Как они могли?.. Фрея тщетно пыталась уберечь его от лишних расспро-

сов. Он сам рвался на интервью, чтобы отстоять доброе имя театра, честь и, в первую очередь, репутацию актеров.

«Гамлет» вызвал революцию» – писала очередная газета. Кошмаром стала ночь, когда на театр напали вандалы, из- мазали его белые стены краской, закидали яйцами, разбили стекла входных дверей и расписали стены черным граффи- ти «Не быть…».

Стены пришлось отмывать и перекрашивать, стекла ме- нять на непробиваемые. Джим, наблюдая это, то и дело про- водил своими длинными ладонями по лицу, точно яичная смесь и краска попали в него.

Понять такую реакцию он не мог.

Сокрушительным ударом стал звонок сэра Энтони, его отца.

– Такого никогда не было и не могло быть, – ровным го- лосом непреодолимого напряжения сказал сэр Энтони. – Я крайне огорчен.

– Папа…

– Крайне.

Сэр Энтони повесил трубку.

Джим стоял, не моргая, так и не нажав «отбой». Фрея взяла телефон из его руки и, обняв за шею, с усилием при- тянула к себе его голову, почти заставив прижаться к свое- му плечу. Джим обнял жену и медленно начал оседать вниз. В следующее мгновение он стоял на коленях, прижимаясь к ней лицом. Обнимая его, она тоже опустилась на колени. Несколько минут они простояли так. Молча.

Ночь Джим просидел в кресле.

– Что? Что? Скажи, что?

Опершись локтями о колени, то сцепляя ладони, то встряхивая ими, помогая себе рассуждать вслух, то опуская на них голову и потирая тыльной стороной ладоней лоб, словно стараясь стереть из памяти происходящее, Джим

уповал на способность Фреи находить ответы на самые, ка- залось бы, нерешаемые вопросы.

– Скажи, что можно там воспринять так оголтело? Так подло? Так… миллионы «Гамлетов» ставят… да кто только не ставит. Голых, одиноких, грязных, упоротых, больных, здоровых… да каких еще здоровых – Фальстафов, а не Гам- летов. Бард терпит все! Что мы такого сделали? Что тут та- кого, ты можешь сказать?..

– Нет, – Фрея гладила его по плечам и спине, качая голо- вой. – Не могу, Джим. Не знаю.

– Одели их прекрасно, раздели – красиво, текст – сохра- нили, декорации есть, сделали только… прозрачными сте- ны. Что? Что там можно увидеть такого, чтобы записывать в детоубийцы? Чтобы громить жизнь?.. Что там такого они усмотрели?.. То, чего не было. Настолько?

– Не знаю, Джим, только то, что есть…

– Не может же быть, что все из-за афиши.

Афишей спектакля «Гамлет» в театре «Серебряный ме- ридиан» стал постер с изображением главного героя – на фоне стены, испещренной трещинами, похожими на сет- чатые разветвления кровеносных сосудов. Стена уходила изгибом вправо и вверх. Казалось, это край то ли гигант- ского каменного куска хлеба с отломленной горбушкой, то ли устрашающий край мучительно поврежденной плоти. Из фигуры самого героя, точно сквозь кожу, просвечивал и устремлялся на зрителя свет – из центра груди разливаясь по изображению.

На афише, на постере, в трейлере, на билетах и про- граммках было написано:

Дата добавления: 2015-08-18